Сто гт**овом Завете полярная точка зрения представлена диалектикой апо-ла Павла, периодическая — Апокалипсисом.

О. Шпенглер

^ведение

55

во, заключавшее в себе в некотором роде исполнение, вы­сшую точку или цель, честь открытия которой всякий, начи­ная со схоластиков до теперешних социалистов, приписывал исключительно себе. Это было столь же удобное, как и лест­ное для его авторов проникновение в ход вещей. С полной наивностью здесь были смешаны дух Запада со смыслом все­ленной. В дальнейшем ошибка мысли была превращена в ме­тафизическую добродетель трудами мыслителей, которые приняли эту consensu omnium освященную схему и, не под­вергая ее серьезной критике, сделали базисом философии, возложив авторство своего "плана мироздания" на Бога. Мис­тическая троица эпох сама по себе представлялась в высшей степени привлекательной для метафизического вкуса. Гердер называл историю воспитанием человеческого рода, Кант — развитием понятия свободы, Гегель — самораскрытием миро­вого духа, другие еще как-нибудь иначе. Но способность со­здавать исторические построения подобного рода в настоящее время истощилась.

Идея третьего царства была уже знакома аббату Иоахиму де Флорис (ум. в 1202 г.), связавшему три эпохи с символами Бога Отца, Сына и Святого Духа. Лессинг, неоднократно на­зывавший свое время наследием античности, заимствовал эту идею для своего "Воспитания человеческого рода" (со ступе­нями детства, юности и возмужалости) из учения мистиков XIV столетия, а Ибсен, основательно развивающий ту же мысль в драме "Император и Галилеянин", в которой непос­редственно вторгается гностическое мировоззрение в образе волшебника Максима, ни на шаг не ушел дальше в своей из­вестной стокгольмской речи 1887 г. Связывать со своей лич­ностью некоторую заключительную ступень является, очевид­но, потребностью западноевропейского самоощущения.

Но совершенно недопустима подобная манера трактования всемирной истории, когда каждый предоставляет полную во­лю своему политическому, религиозному или социальному убеждению и придает трем фазам, к которым никто не смеет прикоснуться, направление, непосредственно приводящее.- к местонахождению самого автора; при этом за абсолютное ме­рило принимают зрелость разума, гуманность, счастье боль­шинства, экономическое развитие, просвещение, свободу на­родов, подчинение природы, научное мировоззрение и тому подобное и оценивают таким образом тысячелетия, доказы­вая, что они не поняли или не сумели достигнуть нужного, между тем как в действительности они стремились к чему-то др^гому^ чемГмы. fВ жизни^дшш^идет о жизни, а не о кЩ ком-либо результате ее", <^это выражение" Т^тесТГедо

бы противопоставить всем безумным попыткам разгадать тай­ну исторической формы при помощи программы.

Ту же картину рисуют историки каждого искусства и нау­ки, а также политической экономии и философии. Нам изо­бражают историю живописи от египтян (или от пещерного человека) до импрессионизма, музыки — от слепого певца Гомера до Байрейта, общественного устройства — от жителей свайных построек до социализма, в форме линейного восхож-дения с какой-нибудь постоянной, нейз^ннои~Тендё при этом совершенно упускают из внимания возможность то­го, что искусства имеют определенно отмеченную жизненную длительность, что они привязаны к определенной стране и определенному человеческому типу в качестве его выраже-^ нияГ что таким образом все эти всеобщие истории не что иное, как внешнее и механическое соединение нескольких от­дельных явлений, отдельных искусств, не имеющих между собой ничего общего, кроме имени и некоторых ремесленных технических приемов.

Этот взгляд на вещи не лишен комической стороны. Во всех других областях живой природы мы допускаем право вы­водить из каждого отдельного явления тот образ, который ле­жит в основе его существования, будь ли то путем опыта, или интуитивного восприятия внутренней сути. Мы знаем, что жизненные явления животного и растения позволяют делать аналогичные заключения по отношению к родственным ви­дам, что во всем живущем царит таинственный порядок, не имеющий ничего общего с законом, причинностью и числом, и извлекаем из этого морфологические выводы. Только в воп­росах, касающихся самого человека, мы без всякого дальней­шего исследования принимаем когда-то давно установленную историческую форму его существования и к этой предвзятой теме подгоняем подходящие и не подходящие факты. Если факты не подходят — тем хуже для них. Мы говорим о них с презрением, как, например, про историю Китая, или даже не удостоиваем их взгляда, как, например, носителей культуры, Майя. Они якобы "ничем не участвовали в построении все­мирной истории", — выражение в высшей степени забавное.

О каждом отдельном организме мы знаем, что темп, образ и продолжительность его жизни, или каждого отдельного про­явления жизни, является чем-то определенным. Никто не бу­дет ожидать от тысячелетнего дуба, что именно теперь долж­но начаться его подлинное развитие. Никто не ожидает от гу­сеницы, с каждым днем растущей на его глазах, что этот рост может продолжиться еще несколько лет. Каждый в этом слу­чае с полной уверенностью чувствует определенную границу,

T