О. Шпенглер

сего времени случаях метаморфоза. Одной из важнейших причин, почему в хаотической картине исторической внешности не была усмотрена истинная структура истории, было неумение отделить взаимно друг от друга проникающие комплексы форм культурного и цивилизованного существова­ния. Критика современности стоит здесь перед одной из своих труднейших задач.

В дальнейшем изложении мы увидим, что, начиная с этого момента, все важные конфликты мировоззрений, политики, искусства, знаний, чувства отмечены знаком этого антагониз­ма. Что такое политика цивилизации завтрашнего дня в про­тивоположность политике культуры вчерашнего дня? В ан­тичности риторика, на Западе журнализм, притом же находя­щийся на службе того абстрактного начала, в котором выра­жается сила цивилизации, а именно — денег. Дух денег не­заметно проникает во все формы существования народов, од­нако нередко при этом ничуть их не изменяя и не разрушая. Римский государственный механизм за промежуток времени от Сципиона Африканского Старшего до Августа оставался в гораздо большей степени стационарным, чем это обычно при­нято считать. Однако уже во времена Гракхов, как и в наши дни, большие политические партии, прежние двигатели отны­не устаревших форм политической жизни, играют только ви­димую роль центров решающих действий. В действительности для Forum Romanum совершенно безразлично, как говорят, решают и выбирают на форуме в Помпее, а в ближайшем бу­дущем у нас три или четыре мировых газеты будут направ­лять мнения провинциальных газет и через их посредство "волю народа". Все решается небольшим количеством людей выдающегося ума, чьи имена может быть даже и не принад­лежат к наиболее известным, а огромная масса политиков второго ранга, риторов и трибунов, депутатов и журналистов, представителей провинциальных горизонтов, только поддер­живает в низших слоях общества иллюзию самоопределения народа. А искусство? А философия? Идеалы платоновского и кантовского времени имели в виду высшее человечество; иде­алы эллинизма и современности, в особенности же социа­лизм, генетически родственный ему дарвинизм с его столь противными духу Гёте формулами борьбы за существование и полового подбора, родственный этим последним учениям женский вопрос и проблема брака у Ибсена, Стриндберга и Шоу, импрессионистические наклонности анархической чув­ственности, весь букет современных стремлений, приманок и скорбей, чьим выражением является лирика Бодлера и музы­ка Вагнера, — все это не для мироощущения деревенского

или вообще естественного человека, но исключительно для живущего мозгом обитателя большого города. Чем меньше го­род, тем бессмысленнее для него занятие этого рода живо­писью и музыкой. К области культуры принадлежит гимна­стика, турнир, 'ауял>; к области цивилизации — спорт. В этом же заключается различие между греческой палестрой и римским цирком*. Перед лицом высококомпетентной публики знатоков и покупателей само иск^ствр становится спортом — таково значение l'art pour l'art, — будь то преодоление аб­сурдных масс инструментальных тонов или гармонических трудностей, будь то "подход" к проблеме красок. Появляется новая философия фактов, которая с улыбкой смотрит на ме­тафизически-спекулятивную мысль, новая литература, стано­вящаяся необходимой потребностью для интеллекта, вкусов и нервов городских жителей, а для провинциалов чем-то непо­нятным и ненавистным**. Ни александрийская поэзия, ни жи­вопись plein air'a ни с какой стороны не могут заинтересовать "народ". Переход от одной школы к другой и тогда, как и те­перь, ознаменовываются целым рядом встречающихся только в такую эпоху скандалов. Возмущение афинян против Еври-пида или революционной манеры в живописи, например про­тив Аполлодора, в наши дни повторяется в виде отрицатель­ного отношения к Вагнеру, Мане, Ибсену и Ницше.

Можно понимать греков, ни слова не говоря о хозяйствен­ных условиях их жизни. Римлян можно понять только на ос­новании этих условий. При Херонее и при Лейпциге в по­следний раз сражались за идею. В первой пунической войне и при Седане уже ясно заметны экономические моменты. Рим­ляне с их практической энергией первые создали рабский труд и торговлю рабами в том исполинском стиле, который многие считают характерным вообще для античного уклада жизни. И германские, а не романские народы Западной Евро­пы, соответственно этому, первые развили при помощи паро­вой машины ту крупную промышленность, которая изменила внешний облик целых стран. Нельзя упускать из виду связь обоих этих глубоко символических феноменов со стоицизмом

эа только римский це-

сшей степени провинциаль-зго времени Ян, быстро раз-эазличие любой берлинской и от римского цирка было

^ании за период времени с х, впрочем, людей из-за го-) искусства).