КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Глава третья. ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОНАСТЫРЬ
⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 6
Уже до того дошло, что на улицах Рима, повсюду, где бы яни появлялся, прохожие останавливались, а некоторые из них,смиренно склонясь, подходили ко мне и просили у меняблагословения. Как видно, мои строгие и неустанные подвигипокаяния привлекли к себе внимание, и во всяком случаепоявление чужого и не совсем обыкновенного человека неизбежнодолжно было породить легенду у пылких римлян с их богатымвоображением; ничего не подозревая, я стал у них героемкакой-то благочестивой небылицы. Робкие вздохи и шепот молитвчасто нарушали состояние глубокого молитвенного экстаза, вкоторый я погружался, лежа на ступенях алтаря, и я замечалтогда, что вокруг меня стояли на коленях верующие и, казалось,испрашивали моего предстательства за них. А позади я слышал,как это было уже в монастыре капуцинов, возглас "Il santo"/Святой (ит.)/, и словно удары кинжала пронзали мне грудь! Яхотел было покинуть Рим, но как же я испугался, когданастоятель монастыря, где я пребывал, возвестил, что папаповелевает мне явиться к нему. Мрачные предчувствия овладелимной, опасения, уж не пытается ли злой дух снова опутать менясвоими вражескими сетями, но, пересилив себя, я к назначенномучасу отправился в Ватикан. Папа, широко образованный человек в расцвете сил, принялменя, сидя в богато изукрашенном кресле. Два дивной красотымальчика в церковных одеяниях подавали ему воду со льдом ипомахивали огромными опахалами из перьев цапли, навеваяпрохладу, ибо день был очень жаркий. Я смиренно подошел к немуи, как положено, преклонил колена. Он зорко всмотрелся в меня,но во взгляде его светилось благодушие, и не было обычнойстрогости в выражении лица, озаренного на этот раз кроткойулыбкой. Он спросил меня, откуда я и что меня привело в Рим...словом, задавал самые обыкновенные вопросы о моей жизни, азатем встал и промолвил: -- Я просил вызвать вас по той причине, что мне рассказалио вашем редкостном благочестии... Почему ты, инок Медард,избрал местом своих покаянных деяний и молитв самые посещаемыецеркви?.. Уж не хочешь ли ты сойти за святого, дабы суевернаячернь молилась на тебя? Загляни-ка в свое сердце и самразберись в том глубоко затаившемся умысле, какому ты, можетбыть безотчетно, следуешь, так поступая... И если ты не чистперед господом Богом и передо мною, его наместником на земле,то скоро, скоро ты дождешься постыдного конца, инок Медард! Слова эти папа произнес голосом громким и проникновенным,глаза его метали молнии. Впервые после долгого времени япочувствовал себя невиновным в грехе, в котором меня обвиняли;вот почему я не только не потерял присутствия духа, но,поддерживаемый сознанием, что покаяние мое -- это плод искреннесокрушенного сердца, с воодушевлением заговорил: -- Вам, святейший наместник Христа, свойствен, разумеется,дар, который позволяет вам видеть насквозь мою душу; и вамнетрудно будет убедиться в том, что невообразимое бремя моихгрехов придавило меня к земле; но ясно вам станет и то, скольправдиво мое раскаяние. Далека от меня и отвратительна мнемысль о лицемерии, далеко от меня честолюбивое намерениенечестивыми путями обманывать народ... Но да будет позволеномне, окаянному иноку, в немногих словах открыть вашемусвятейшеству как свою злодейскую жизнь, так и то, что совершеномною в глубочайшем покаянии, с истерзанным сердцем... Начав таким образом, я поведал, не называя имен и какможно более сжато, о своем жизненном пути. Все внимательней ивнимательней слушал меня папа. Он уселся в кресло, склонилголову на руки и сидел, потупив глаза, а затем вдруг вскочил;скрестив руки на груди, он выставил вперед правую ногу,устремил на меня горящие глаза и, казалось, готов был броситьсяна меня. Когда я окончил, он снова сел. -- История вашей жизни, инок Медард, -- промолвил он, --самая удивительная из всех, какие мне когда-либо приходилосьслышать... Верите ли вы в открытое, зримое действие той злойсилы, которую церковь называет дьяволом? Я хотел было ответить, но папа продолжал: -- Верите ли вы, что именно то вино, которое вы украли иззала реликвий и выпили, толкнуло вас на злодеяния, кои быливами совершены? -- Да, подобно воде, насыщенной ядовитыми испарениями, онодало силы таившемуся во мне ростку зла развиться и разрастись. Выслушав этот ответ, папа помолчал, затем произнес сострогим, сосредоточенным взглядом: -- Что, если природа распространила законы, присущиечеловеческому телу, и на духовную жизнь человека, так что и тутподобное порождает лишь подобное?.. И как заключенная в зернесила непременно окрасит листья развившегося из него дерева взеленый цвет... так склонности и стремления передаются отпоколения к поколению, исключая возможность всякогопроизвола?.. Ведь бывают целые семьи убийц, разбойников!.. Вотвам наследственный грех, вечное, недоступное никакомуискуплению, неистребимое проклятие над преступным родом!.. -- Но если сын грешника должен грешить лишь потому, что онунаследовал греховный организм... тогда и греха тут нет, --прервал я папу. -- Но все же, -- молвил он, -- предвечный дух создалисполина, который в силах подавлять и держать в уздебеснующегося в человеке слепого зверя. Исполин этот --сознание, и в его борьбе с животными побуждениями крепнетсамопроизвольность человеческого духа. Победа исполина --добродетель, победа зверя -- грех. Папа замолк, но уже спустя несколько мгновений веселоулыбнулся и ласково спросил: -- А как вы полагаете, инок Медард, приличествует линаместнику Христа так умничать с вами о добродетели и грехе?.. -- Ваше святейшество, -- возразил я, -- вы удостоили слугувашего выслушать глубокие мысли о сущности человеческогоестества, и вам, разумеется, вполне пристало высказываться оборьбе, какую сами вы уже давно завершили блистательной,исполненной славы победой. --Э, да ты, я вижу, хорошего мнения обо мне, брат Медард,-- сказал папа, -- или ты, быть может, полагаешь, что тиара --это лавровый венец, возвещающий миру, что я герой итриумфатор?.. -- Неизреченно велико предназначение, -- заговорил явновь, -- быть государем и царствовать над народом. Кто стольвысоко вознесен, тот все окружающее объемлет во всей егосовокупности и в надлежащей соразмерности. Благодаря высокомуположению в государстве развивается чудесный дар окидывать всеорлиным взглядом, и у прирожденных государей -- это дар свыше. -- Ты думаешь, -- подхватил папа, -- что даже темгосударям, кто недалек умом и слаб волей, присуща некая дивнаяпроницательность, которая легко может сойти за мудрость, и этокак раз и производит огромное впечатление на толпу. Но к чемуты клонишь? --Я хотел,--продолжал я,--высказаться сначала о помазаниигосударей, царство которых здесь, на земле, а затем перейти ксвятому боговдохновенному помазанию наместника Христа. Духгосподен таинственно нисходит на высших священнослужителей, изкоих составляется конклав. Разобщенные, они в отдельных покояхпредаются благочестивому созерцанию, и луч небес озаряет ихвзалкавший божественного откровения дух, и вотодно-единственное имя срывается с вдохновенных уст какхвалебный гимн Предвечному... Так возвещается на земном языкеглагол Предвечного, избравшего себе достойного наместника наземле, и, следовательно, ваше святейшество, тиара ваша, тремякругами своими возвещающая миру троичную тайну творцавселенной, в действительности и есть лавр, победно венчающийвас как героя и победителя... Царство ваше не от мира сего, и,однако, вы призваны править всеми царствами земли как членаминезримой церкви, сплотившимися под хоругвью Христа!.. А тогосподство, которое вам дано как светскому государю, для вастолько цветущий пресветлым благолепием престол. -- Так ты считаешь, -- перебил меня папа, -- ты считаешь,брат Медард, что у меня все основания быть довольнымдоставшимся мне престолом? Действительно, мой блистательный Римукрашен с неземным великолепием, и ты это, разумеется,почувствуешь, если взор твой еще не вовсе отвратился отземного... однако я этого не думаю... Ты дельный оратор, иговорил ты, вполне сообразуясь с моими мыслями... Вижу я, чтомы сойдемся с тобой во взглядах!.. Оставайся здесь!.. Спустянесколько дней ты, быть может, станешь приором, а затем я,пожалуй, изберу тебя своим духовником... Ступай... Но поменьшекривляйся в церквах, ибо в святые ты уже не попадешь, календарьпереполнен ими. Ступай. Последние слова папы изумили меня, равно как и все егоповедение, резко противоречившее тому представлению, какоесложилось у меня о высшем пастыре христианской общины, коемудана власть связывать и разрешать. Я не сомневался, что онпринял все мною сказанное о высокой божественности его сана запустую, лукавую лесть. У него, по-видимому, составилось мнение,что я метил попасть в святые, а так как ему по каким-тосоображениям пришлось закрыть мне этот путь, то я будто бызадумал достигнуть почестей и влияния совсем иным способом.Здесь-то он, тоже по каким-то особым и непонятным для меняпричинам, и собирался мне помочь. Я решил продолжать свои покаянные моления и думать позабыло том, что еще до вызова к папе намеревался было покинуть Рим.Но слишком взволнована была у меня душа, чтобы я мог всецелообратить ее к небесному. Даже во время молитвы я невольно думало моей прежней жизни; память о грехах померкла, и пред моимидуховными очами красовались только блистательные картины моегопоприща, которое я начал фаворитом владетельного герцога,продолжу духовником папы, а закончу бог знает как высоко. Ивышло так, что я не по запрещению папы, а невольно прекратилподвиги покаяния и бесцельно бродил по Риму. Однажды на Испанской площади я увидел толпу, обступившуюбалаган кукольного театра. До меня доносились потешныевзвизгивания Пульчинеллы и ржание простонародья. Только чтоокончилось первое действие, вот-вот начнется второе. Крышкабалагана приподнялась, показался юный Давид со своей пращой имешочком с камешками. Потешно размахивая руками, он бахвалился,что нынче-то уж наверняка этот нечестивый великан Голиаф будетповержен во прах и Израиль спасется. Но вот что-то смутнозашуршало, забормотало, и медленно стал подниматься Голиаф,огромный, с чудовищной головой... Я был поражен, ибо с первогоже взгляда на голову Голиафа узнал сумасброда Белькампо. Спомощью особого приспособления он прикрепил прямо под головоймаленькую фигурку с ножками и ручками, а свои плечи и рукискрыл в широчайших складках драпировки, которой придал видплаща Голиафа. Голиаф начал, строя страшные рожи и шутовскиподергиваясь всем своим карликовым туловищем, хвастливую речь,которую Давид порой прерывал пискливым хихиканьем. Народбезудержно хохотал, да и я сам, заинтригованный этимнеожиданным появлением Белькампо на сцене, незаметно увлекся истал смеяться давно позабытым непринужденным детским смехом...Ах, до чего же часто смех мой бывал лишь судорожным проявлениемдушераздирающей муки! Поединок с исполином предварялсяпродолжительным диспутом, в котором Давид витиевато и не безученого педантизма доказывал, почему он должен-таки убить -- иубьет! -- грозного противника. Белькампо так проворно игралвсеми мускулами своего лица, что сдавалось, это батарея ведетбеглый огонь по врагу, и при этом маленькие ручки Голиафазамахивались на совсем уже крохотного Давида, который ловкоувертывался, а потом поспешно выглядывал то в одном месте, то вдругом, даже из складок плаща великана. Наконец камень угодилГолиафу в голову, он грянулся об пол, и крышка захлопнулась. Ясмеялся все громче, возбужденный безумным гением Белькампо, нотут кто-то тихонько похлопал меня по плечу. Возле стоялкакой-то аббат. -- Меня радует, -- так начал он, -- что вы, достопочтенныйотец, еще не разучились безудержно предаваться земному веселью.Мне памятны ваши подвиги покаяния, и я ни за что не поверил бы,что вы можете так хохотать над балаганными дурачествами. И только аббат промолвил это, как мне показалось, что я ивпрямь должен был устыдиться своего смеха, но я невольноответил ему, хотя мне тотчас же пришлось горько раскаяться всвоих словах: -- Поверьте, господин аббат, -- сказал я, -- что у того,кто был отважным пловцом по бурному океану жизни, никогда неиссякнут силы; он вынырнет из беспросветной пучины и сновамужественно поднимет голову. Аббат взглянул на меня засверкавшими глазами. -- Ах, как ловко вы подыскали сравнение и развили его!Теперь-то я вполне разобрался в вас и восторгаюсь вами доглубины души. -- Не понимаю, сударь, каким образом бедный кающийся монахмог возбудить восторг вашей милости. -- Отлично, почтеннейший!.. Возвращайтесь же к своейроли!.. Ведь вы папский фаворит? -- Его святейшество, наместник Христа, удостоил менявоочию лицезреть его... И я почтительно склонился ниц передним, как подобало склониться перед саном того, кто избранПредвечным за небесную чистоту добродетелей, сияющих у него вдуше. -- Что ж, ты достойный вассал у престола того, кто увенчантройной тиарой, и ты, вижу, будешь отважно исполнять при немсвои обязанности!.. Но, поверь, нынешний наместник Христа --это сокровище добродетелей по сравнению с Александром Борджа, иты можешь обмануться в своих расчетах!.. А впрочем, играй,играй свою роль... каков еще будет твой конец!.. Желаюздравствовать, почтеннейший! Презрительно и резко расхохотавшись, аббат скрылся, а яостолбенел. Когда я сопоставил его последний намек с моимисобственными наблюдениями, то мне стало ясно, что папа всхватке с животным началом вовсе не был тем победителем, какимя его считал; но я пришел в ужас, когда сообразил, что моепокаяние, по крайней мере для тех, кто возвышался над толпой,казалось явным лицемерием, стремлением во что бы то ни сталовыплыть наверх. До глубины души уязвленный, я возвратился вмонастырь и начал истово молиться в безлюдной церкви. И точнопелена спала у меня с глаз -- я увидал, что сатана вновьискушает меня и расставляет свои сети, а я падок на грех и ужеблизок час кары Божьей... Только стремительное бегство ещеможет меня спасти -- и я решил бежать чуть свет. Уже наступаланочь, когда кто-то громко позвонил у ворот монастыря. А вскореко мне в келью вошел брат-привратник и сказал, что какой-тостранно одетый человек настоятельно желает со мной поговорить.Я поспешил в приемную, и вдруг Белькампо, как всегда словнополоумный, подскочил ко мне и стремительно увлек меня в дальнийугол. -- Медард,--начал он торопливым шепотом,-- Медард, как быты ни поступал, навлекая на себя гибель, глупость мчится затобой на крыльях западного, южного, юго-юго-западного иликакого-то там еще ветра и, если у самого края пропасти мелькнетхоть уголок твоей сутаны, хватается за него и тащит тебянаверх. О Медард, узнай все, узнай, что такое дружба, узнай,как могущественна любовь, припомни Давида и Ионафана, дорогойты мой капуцин!.. -- Я в восторге от вашей роли Голиафа, -- перебил яболтуна, -- но говорите поскорей, в чем дело... что вас привелосюда? --Что привело?--удивился Белькампо.--как что привело?..Безумная любовь к тому капуцину, которому я как-то привел впорядок прическу, к тому, кто швырялся червонцами с эдакимкровавым отблеском... и кто общался со всякой нежитью... ктому, кто, отправив кое-кого на тот свет, вздумал вдругжениться на прекраснейшей в мире девушке, жениться в качествемещанина, дворянина или как там еще... --Замолчи,--воскликнул я,--замолчи, седовласый глупец! Ягорько поплатился за то, в чем ты упрекаешь меня, так злодейскивышучивая все, что произошло со мной. -- Ах, вот оно что, сударь, -- продолжал Белькампо, --значит, еще не вовсе утихла боль от ран, какие нанесла вамнечистая сила?.. Значит, вы еще не вполне исцелились?.. Еслитак, то я становлюсь кроток и тих, как благонравное дитя, ярешительно обуздываю себя, не потерплю больше прыжков телесныхи духовных и только скажу вам, дорогой мой капуцин, что я вастак нежно люблю главным образом за ваше возвышенноесумасбродство; и вообще нахожу полезным, чтобы любойсумасбродный принцип жил и процветал на земле так долго, какэто только возможно, -- оттого я спасаю тебя от смертельнойопасности всякий раз, как ты на нее беспечно нарвешься. Яподслушал в своем кукольном балагане касающийся тебя разговор.Папа вознамерился вознести тебя, сделав приором здешнегомонастыря капуцинов, а затем своим духовником. Беги же скорее,скорей беги из Рима, где кинжалы подстерегают тебя. Я даже знаютого браво, которому поручено спровадить тебя на тот свет. Тывстал поперек пути доминиканцу, нынешнему папскому духовнику, ивсем, кто заодно с ним... Беги, завтра тебя тут не должнобыть... Это новое предостережение как нельзя лучше согласовывалосьс намеками незнакомца-аббата; я был так встревожен, что и незамечал, как сумасбродный Белькампо все прижимал и прижималменя к своей груди, а под конец, строя забавные рожицы иподпрыгивая, распрощался со мной... Было уже, должно быть, за полночь, когда загремелинаружные ворота монастыря и по булыжному двору глухо застучаликолеса экипажа. Вскоре кто-то стал подниматься наверх ипостучался ко мне, я отпер дверь и увидел отца-настоятеля всопровождении человека в маске, с пылающим факелом в руке. -- Брат Медард, -- обратился ко мне настоятель, --умирающий ждет от вас последнего напутствия и соборования.Исполните свой пастырский долг, следуйте за этим человеком, ондоставит вас туда, где вы нужны! Ледяная дрожь пробежала у меня по телу, в головепромелькнула мысль, что это меня самого ведут на смерть; но яне смел отказаться и последовал за человеком в маске, а тотраспахнул дверцу экипажа и втолкнул меня внутрь. Двоенаходившихся там мужчин посадили меня между собой. Я спросил,куда меня повезут и кто именно от меня ждет напутствия ипоследнего помазания... Никакого ответа. Так в глубокоммолчании проехали мы несколько улиц. Мне показалось по стукуколес кареты, будто мы уже за городом, но вскоре я отчетливоуслыхал, что мы въехали в какие-то ворота, а потом сновапокатили по мостовой. Наконец экипаж остановился, мне быстросвязали руки и накинули на голову непроницаемый капюшон. -- Вам не причинят ничего дурного, -- произнес чей-тохриплый голос, -- но вы должны молчать обо всем, что здесьувидите и услышите, иначе вас ожидает верная смерть... Менявывели из кареты; загремели замки, и ворота застонали натяжелых, неповоротливых петлях. Сначала мы шли по длиннымкоридорам, потом стали спускаться по лестнице, глубже и глубже.По звуку шагов я догадался, что мы в подземелье, назначениекоторого нетрудно было определить по одному трупному запаху.Наконец, мы остановились, мне развязали руки и стащили с головыкапюшон. Я находился в просторном, слабо освещенном висячейлампой помещении. Человек в черной маске, как видно тот, чтодоставил меня сюда, стоял подле меня, а вокруг на низкихскамьях сидели монахи-доминиканцы. И вспомнился мне ужасныйсон, который я когда-то видел в тюрьме; я был уверен, что меняждет мучительная смерть, но, не теряя присутствия духа, усердномолился про себя, и не о том, чтобы опасность миновала меня, ао ниспослании мне блаженной кончины. Так прошло несколько минуттягостного, тревожного молчания, после чего ко мне подошелмонах и промолвил глухим басом: -- Медард, нами осужден один из братьев вашего ордена, исейчас приведут в исполнение приговор. От вас, святой муж, онждет отпущения грехов и предсмертного напутствия!.. Так идитеже и исполните свой долг. Стоявший возле меня человек в маске схватил меня под рукуи повел по узкому коридору дальше, в небольшой сводчатый покой.Тут в углу лежал на соломе бледный, высохший, как скелет,узник. Человек в маске поставил принесенную им лампу накаменный стол посреди склепа и вышел. Я приблизился к узнику,он с трудом повернулся ко мне; я остолбенел, различив почтенныечерты благочестивого Кирилла. Улыбка небесного просветленияскользнула по его лицу. -- Так значит,--начал он слабым голосом,-- ужасныеприспешники дьявола, которые тут хозяйничают, не обманули меня.От них я узнал, что ты, любезный брат мой Медард, находишься вРиме, и, когда я стал томиться желанием повидаться с тобой, ибоя незаслуженно тебя заподозрил, они мне обещали, что в смертныйчас мой приведут тебя ко мне. Час этот пробил, и они сдержалисвое слово. Я опустился на колени возле почтенного старца, умоляяоткрыть мне, как могло случиться, что они бросили его в узилищеи приговорили к смерти. --Любезный сердцу моему брат Медард,--молвил Кирилл, --дай мне сперва покаяться в том, как я по заблуждению согрешилпротив тебя, а затем уж, когда ты примиришь меня с Богом, яотважусь говорить с тобой о беде, которая привела меня к моейземной гибели!.. Тебе известно, что я и весь наш монастырьсчитали тебя самым закоренелым грешником; ты совершил, как мыдумали, чудовищные преступления, и потому мы исключили тебя изнашей общины. Да, был у тебя роковой миг, когда дьявол набросилтебе петлю на шею, оторвал тебя от святой обители и толкнултебя в греховную мирскую жизнь. Присвоив себе твое имя иодеяние, одержимый бесами лицемер совершил благодаря сходству стобой те злодеяния, за которые тебя чуть было не предалипозорной смерти. Но Предвечный открыл нам, что хотя ты и грешилпо легкомыслию своему и даже намеревался нарушить священныеобеты, но чиста душа твоя от тех окаянных злодеяний.Возвращайся же в наш монастырь, там Леонард и вся братия слюбовью и радостью примут своего нежданно обретенного брата...О Медард... Поникнув в полном изнеможении, старец впал в глубокийобморок. Я поборол волнение, вызванное в душе у меня егословами, которые, казалось, предвозвещали мне какое-то новое,граничащее с чудом событие; сосредоточившись только на Кирилле,я думал лишь о спасении его души; пытаясь вернуть его к жизни,я, будучи лишен всех других средств, своей правой рукойнеторопливо и тихо поглаживал ему голову и грудь -- так у нас вмонастыре принято было приводить в чувство неизлечимых больных.Кирилл пришел в себя и исповедался, он -- блаженный мученик,мне -- преступному грешнику!.. Но когда я отпускал грехистарцу, наибольшая вина которого состояла лишь в возникавших унего порой сомнениях, я свыше был осенен благодатью ичувствовал себя только обретшим зримую оболочку послушныморганом предвечной силы, пожелавшей в этот миг на земном языкеснестись с человеком, еще не утратившим связи с землей. Кириллустремил к небу исполненный молитвенного вдохновения взор ипромолвил: -- О Медард, брат мой, как ободрили меня твои слова!..Радостно мне теперь идти навстречу смерти, которая уготованамне этими нечестивыми злодеями. Я погибаю жертвойотвратительного лицемерия и грехов людей, сплотившихся вокругпрестола того, кто увенчан тройной короной. Послышались глухие шаги приближающихся людей, заскрежеталиключи в замках. Собрав остаток сил, Кирилл с трудом поднялся,схватил меня за руку и шепнул мне на ухо: -- Возвращайся в наш монастырь. Леонарда обо всемпредупредили, он знает, за что я приговорен... уговори егомолчать о моей смерти... Ведь она все равно вскоре настигла быменя, дряхлого старика... Прощай, брат мой!.. Молись о спасениимоей души!.. Когда вы будете отправлять по мне заупокойнуюслужбу, знайте, что я с вами. Обещай мне молчать обо всем, чтоты здесь узнаешь, иначе ты навлечешь погибель на себя инеисчислимые беды на нашу обитель! Я дал ему это обещание. Вошли люди в масках, поднялистарца с его одра, и так как он, вконец изнемогший, не в силахбыл идти самостоятельно, то его поволокли по коридору вподземелье, где я был прежде. По знаку одной маски я последовалза ними. Доминиканцы образовали круг, в который втолкнулистарца, и велели ему преклонить колени на кучке земли,насыпанной посредине. В руки ему сунули распятие. Я вошел вэтот круг по долгу духовника и стал громко читать молитвы.Какой-то доминиканец схватил меня за руку и оттащил в сторону.Внезапно в руках одного из замаскированных сверкнул меч, иокровавленная голова Кирилла покатилась к моим ногам... Я потерял сознание и упал. Придя в себя, я увидел, чтонахожусь в маленькой, похожей на келью комнате. Ко мне подошелдоминиканец и промолвил со злорадной улыбкой: -- Ну и перепугались же вы, брат мой; а ведь по-настоящемувам надлежало бы радоваться, ибо вы своими глазами лицезрелипрекрасную мученическую кончину. Так ведь, кажется, следуетназывать даже вполне заслуженную казнь одного из братьев вашегомонастыря -- у вас ведь все вообще и каждый в отдельностисвятые? -- Нет, не святые мы, -- возразил я,--но у нас в монастырееще никогда не умерщвляли невинного!.. Отпустите меня, я срадостью исполнил свой долг. Дух просветленного, в Богепочившего брата укрепит меня, если я попаду в руки нечестивыхубийц! -- Не сомневаюсь, -- ответил доминиканец, -- что покойныйбрат Кирилл окажет вам эту у слугу, только не следует, дорогоймой брат, называть убийством его казнь!.. Ибо тяжко былопрегрешение Кирилла против наместника Христа, и тот самоличноповелел предать его смерти... Впрочем, покойный, конечно, непреминул открыть вам все на исповеди, и, значит, нечего об этомтолковать. Отведайте-ка лучше этого вина, оно подкрепит вас иосвежит, вы так бледны и расстроены! С этими словами доминиканец подал мне хрустальный бокал, вкотором пенилось темно-красное, издававшее сильный аромат вино.Когда я поднес его к губам, в душе, как молния, блеснулопредчувствие, -- я вспомнил запах того вина, каким потчеваламеня в ту роковую ночь Евфимия, и я невольно, не отдавая себеотчета, вылил его в левый рукав сутаны, подняв левую руку кглазам, будто меня ослепил висячий светильник. -- На здоровье, -- воскликнул доминиканец, торопливоподталкивая меня к выходу. Меня швырнули в карету, в которой, к моему удивлению, былопусто, и повезли. Ужасы минувшей ночи, душевное напряжение,скорбь о кончине злосчастного Кирилла вызвали у меня некоедушевное оцепенение, и я не сопротивлялся, когда меня поволокливон из кареты и, не чинясь, бросили наземь. Забрезжило утро, ия, увидев, что лежу у ворот капуцинского монастыря, поднялся ипотянул за ручку звонка. Привратник, пораженный моимрасстроенным, без кровинки, лицом, вероятно, доложил приору, вкаком виде я возвратился, ибо тотчас после ранней мессы тотвошел ко мне в келью, озабоченный моим состоянием. На егорасспросы я только и ответил, что смерть человека, которого мнепришлось напутствовать, была так ужасна, что я нравственнопотрясен: но яростная боль в левой руке не позволила мнепродолжать, и я громко закричал. Вызвали хирурга монастыря,содрали прикипевший к мясу рукав сутаны и увидели, что вся рукаразъедена и сожжена каким-то едким веществом. -- Меня принудили пить какое-то вино. .. я вылил его врукав, -- простонал я, теряя сознание от жесточайшей муки. -- Яд, разъедающий яд был подмешан в это вино!--воскликнул врач и пустил в ход все средства, которые вскоренесколько смягчили яростную боль. Благодаря искусству врача изаботам распорядительного приора мне спасли руку, а ведь сперваее хотели отнять--она вся до кости иссохла от проклятого яда, ия не мог ею шевельнуть. -- Я теперь ясно вину, -- сказал приор, -- связьприключившегося с вами события и потерей вами руки.Благочестивый брат Кирилл непостижимым образом исчез из нашегомонастыря и из Рима, и вы, любезный брат Медард, погибнете также, как погиб он, если как можно скорее не покинете Рим.Подозрительно, что о вас уже справлялись, когда вы лежали наодре болезни, и только бдительности моей и единодушиюблагочестивой братии обязаны вы тем, что смерть,подкрадывавшаяся к вашей келье, не смогла в нее проникнуть.Вообще-то вы кажетесь мне удивительным человеком, котороговсюду опутывают какие-то роковые узы, и, как видно, за времявашего краткого пребывания в Риме вы помимо вашей воли стали дотого примечательны, что некоторым высокопоставленным особам нетерпится поскорее убрать вас с дороги. Возвращайтесь же народину, в свой монастырь!.. Мир вам!.. Я и сам прекрасно понимал, что, пока я в Риме, жизнь мояподвергается постоянной опасности, но к мучительнымвоспоминаниям обо всех совершенных мною злодеяниях, непокидавшим меня и после строжайшего покаяния, теперьприсоединилась еще и телесная боль в отмиравшей руке; я сталкалекой, и мучительная жизнь так обесценилась в моих глазах,что внезапная смерть только избавила бы меня от тягостногобремени. Я все более свыкался с мыслью о насильственной смертикоторая казалась мне даже преславным венцом мученика,заслуженным подвигами покаяния. Мне все чудилось, будто явыхожу за стены монастыря и вдруг какой-то мрачный незнакомецмгновенно пронзает меня кинжалом. Вокруг окровавленного теласгрудился народ... "Убит Медард, благочестивый, кающийсяМедард!" -- несутся по улицам крики, и вот уже громко ропщущаятолпа обступила умершего. Женщины становятся на колени и вытирают мне белымиплатками все набегающую кровь. Одна из них замечает у меня нашее рубец в виде креста и громко восклицает: "Это мученик, этосвятой... взгляните, у него на шее знак Господень!" -- тут всебросаются на колени, ибо счастлив тот, кто коснется теласвятого или даже края его одежды! Тотчас же приносят носилки, кладут на них тело, украшаютцветами, и под громкое пение псалмов и молитв юноши поднимаютменя, и торжественная процессия направляется в собор СвятогоПетра! Так работало мое воображение, создавая сияющую яркимикрасками картину моего апофеоза еще в этой, земной юдоли, и неподозревал я, не догадывался, что это злой дух снова, но наиной лад пытается меня обольстить, внушая мне греховнуюгордыню, -- да, я решил после полного выздоровления остаться вРиме и продолжать свой прежний образ жизни, чтобы умереть,снискав себе мученический венец, или же, вырвавшись с помощьюпапы из рук моих врагов, подняться в сонм высших иерарховцеркви. Моя живучая, крепкая натура позволила мне претерпетьневыносимые боли и справиться с действием дьявольского яда,который, разрушая меня извне, подрывал и мои духовные силы.Врач сулил мне скорое выздоровление, и, в самом деле, я лишь вминуты разброда мыслей и чувств, какой обычно наступает передсном, подвергался приступам лихорадки, во время которых ледянаядрожь мгновенно сменялась жаром. Именно в такие минуты я, какэто уже часто случалось со мной, весь под впечатлением картинмоего собственного мученичества увидел себя однажды сраженнымударом кинжала в сердце. Но на сей раз, как представлялось мне,случилось это не на Испанской площади, где я, поверженный,лежал среди тьмы народа, прославлявшего меня как святого, а валлее монастырского парка близ Б. и в полном одиночестве. И не кровь, а какая-то отвратительная бесцветная жидкостьтекла из моих широко отверстых ран, и чей-то голос вопрошал:"Да разве это--пролитая кровь мученика?.. Но я эту мутнуюжидкость очищу и придам ей надлежащий цвет, и тогда его осияетпламя, которое победит свет". Это я сам произнес эти слова, нокогда я почувствовал себя окончательно разобщенным с моимумершим "я", то убедился, что я всего лишь несущественная мысльмоего собственного "я", и вслед за тем я осознал себя как некуюреющую в эфире алость. Я вознесся на лучезарные вершины гор ихотел чрез врата золотистых утренних облаков вступить в родноймой град, но молнии скрестились на небосводе, словно змеи,вспыхивающие в пламени, и я пал на землю влажным бесцветнымтуманом. "Это я -- "Я", -- вещала мысль, -- окрашиваю вашицветы... вашу кровь... Кровь и цветы--это ваш брачный наряд, иготовлю его я!" Опускаясь все ниже и ниже, я увидал свой труп с зияющей нагруди раной, из которой ручьем лилась все та же мутнаяжидкость. Под моим дыханием жидкость эта должна былапревратиться в кровь, но этого не случилось, труп мой внезапноподнялся и вперил в меня глубоко запавшие, страшные-престрашныеглаза и завыл, будто северный ветер в глубоком ущелье: "Слепая,нелепая мысль, нет никакой борьбы между светом и пламенем, носвет -- это огненное крещение той самой алостью, которую тызамыслила отравить". Труп снова опустился на землю; все цветына лугу поникли блеклыми головками, а какие-то люди, подобныебледным призракам, пали ниц, и в воздухе пронесся тысячеголосыйбезутешный вопль: "О Господи, Господи! Неужели столь тяжкобремя наших грехов, что твоим попущением Враг обращает в ничтоискупительную жертву нашей крови?" Эта жалоба звучала всегромче и громче, вздымаясь ввысь, будто волны бушующего моря!.. Мысль уже готова была раствориться в могучембезысходно-горестном стенании, но я внезапно проснулся, будтоменя пронзил электрический разряд. На монастырской колокольне пробило двенадцать, иослепительный свет, вырывавшийся из окон церкви, озарил моюкомнату. ",Это мертвецы восстали из гробов и служат заупокойнуюмессу",-- послышался во мне внутренний голос, и я принялсячитать молитву. Но вот раздался тихий стук. Я подумал, что этопришел ко мне какой-то монах, но тут же, потрясенный ужасом,услыхал жуткое хихиканье и смех моего призрачного двойника,который звал меня, издеваясь и дразня: "Братец... братец... Тывидишь, я снова с тобой... рана кровоточит... кровоточит...алая...алая... Пойдем со мной, братец Медард! Пойдем-ка сомной!" Я готов был сорваться с постели, но ужас ледяным покровомпридавил меня, и любое движение вызывало страшную судорогу,разрывавшую мне мускулы. Только одна звучала во мне мысль, иона вылилась в горячую молитву: "Господи, спаси меня от темныхсил, готовых ринуться на меня из отверстых врат ада!" Ислучилось так, что эту молитву, которую я твердил лишь вглубине души, я отчетливо слышал как произносимую вслух, и оназаглушала постукивание, хихиканье, жуткую болтовнюстрашилища-двойника; ослабевая, звуки эти превратились наконецв какое-то странное жужжание, словно это южный ветер поднял ввоздух тысячи зловредных насекомых, и они, опустившись на поле,высасывали своими ядовитыми хоботками сок из наливавшихсязлаков. Внезапно это жужжание перешло в безутешную человеческуюжалобу, и вот уже душа моя вопрошала: "Не вещий ли это сон, чтопрольет целительный, умиротворяющий елей на твои кровоточащиераны?" В это мгновение сквозь угрюмый бесцветный туман прорвалосьпурпурное сияние вечерней зари и на фоне ее обозначилась чья-товысокая фигура. Это был Христос--у него из каждой раны капельками сочиласькровь, и земля празднично расцвечивалась алым, и стоны людейсменились ликующим гимном, ибо алое означало милосердие Божие,которое всех осенило! Только кровь Медарда бесцветным ручьемлилась из раны, и он истово молил: "Неужели на всем земномпросторе лишь я один лишен надежды и обречен на вечные мукипроклятия?" Но вот в кустах что-то зашевелилось, и роза, яркоокрашенная огнистым пурпуром зари, подняла свою головку ивзглянула на Медарда с ангельски-нежной улыбкой, и тонкоеблагоухание разлилось вокруг него, и было это благоуханиеволшебным свечением чистейшего весеннего эфира. "Победил неогонь, ибо нет борьбы между светом и огнем... Огонь -- этослово, озарившее грешника"... Казалось, это произнесла роза, нороза исчезла, а на ее месте была неизъяснимо милая девушка. В делом одеянии, с розами, вплетенными в темные волосы,она шла мне навстречу... "Аврелия!" -- воскликнул я,просыпаясь. Чудесное благоухание розы наполняло келью, и чтоэто, не обман ли возбужденных чувств? -- наяву мне яснопредставилась Аврелия; она устремила на меня свой задумчивыйвзор, а затем, с первыми лучами утреннего солнца, заглянувшимив келью, растворилась в них, рассеялась, как легкий аромат. Отныне ясны стали мне все искушения сатаны и моя греховнаяслабость. Я поспешно спустился вниз и, придя к алтарю святойРозалии, пламенно молился перед ее образом. И больше никаких бичеваний, никакого покаяния вмонастырском духе. А когда полуденное солнце бросало на землюотвесные лучи, я находился уже в нескольких часах ходьбы отРима. Не только увещания Кирилла, но и неудержимое духовноетомление по родине гнало меня по той же самой тропе, по какой ясовершил свое странствование в Рим. Так, задумав бежать от тогоместа, где я связал себя обетом, я, помимо своей воли, шелкратчайшим путем к поставленной мне приором Леонардом цели... Я прошел стороной герцогскую резиденцию, но вовсе не изстраха, что меня узнают и предадут суду, а потому, что не могже я без душераздирающих воспоминаний возвратиться туда, где, вгреховной извращенности, я стремился к земному счастью, откоторого еще в юности отрекся, посвятив себя Богу... ах, туда,где, отвратившись от вечного и непорочного духа любви, я счелвысшим озарением жизни, в котором в едином пламени сольютсячувственное и сверхчувственное, -- миг удовлетворения плотскойстрасти... туда, где кипучая полнота бытия, питаемая своим жесобственным избытком и богатством, казалась мне началом,враждебным тому стремлению к небесному, которое я мог быназвать тогда лишь противоестественным самоотрицаниемчеловеческой природы! Более того!.. в глубине души я опасался, что, несмотря накрепость духа, достигнутую благодаря моему теперешнемубезупречному образу жизни и продолжительному тяжкому покаянию,я не смогу стать победителем в той борьбе, на какую внезапномогла вызвать меня вновь та сумрачная, наводящая ужас сила,воздействие которой я столь часто и столь мучительно испытывална себе. Увидеть Аврелию!.. быть может, во всем блистательноммогуществе ее красоты и грации!.. Да мог ли я подвергнуть себятакому испытанию, не опасаясь, что снова победит дух зла,который все еще распалял адским пламенем мою кровь, -- и она,кипя и бурля, неслась по моим жилам. Как часто являлся мне образ Аврелии, но и до чего же частов душе зарождались чувства, греховность которых я сознавал итщился подавить их всею силою моей воли. Только это сознание,заставлявшее меня бдительно присматриваться к самому себе, атакже ощущение собственного бессилия, повелевавшее мнеуклоняться от борьбы, подтверждали, как мне казалось,искренность моего покаяния, и я черпал утешение в том, что покрайней мере дух гордыни, самонадеянно толкавший меня надерзкую схватку с темными силами, покинул меня. Вскоре я очутился в горах, и однажды утром из туманарасстилавшейся передо мной долины выплыл замок, который я,подойдя ближе, сразу же узнал. Я находился в поместье барона Ф.Парк одичал и запустел, аллеи заросли травой и бурьяном; передсамым замком, на том месте, где прежде был такой прекрасныйгазон, паслись в высокой траве коровы; в окнах замка местаминедоставало стекол, лестница обрушилась. И кругом ни души. Молча, неподвижно стоял я, переживая чувство полного,навевающего ужас одиночества. Вдруг до меня донесся слабый стониз рощицы перед замком -- за нею, как видно, еще присматривали,-- и я увидел старика в белоснежной седине, он сидел в этойрощице и, казалось, вовсе меня не замечал, хотя я и стоялдовольно близко от него. Подойдя к нему еще ближе, я разобралслова: -- Умерли... умерли все, кого я так любил!.. Ах, Аврелия,Аврелия... и ты!.. последняя!.. ты умерла... умерла для этогомира! Я узнал престарелого Райнхольда и на миг замер на месте. --Аврелия умерла? Нет-нет, ты заблуждаешься, старик, еекак раз и уберег Предвечный от ножа преступного убийцы... Услыхав мой голос, старик вздрогнул, словно громомпораженный, и громко воскликнул: -- Кто это?.. Кто?.. Леопольд!.. Леопольд! Прибежал мальчик. Он низко поклонился, заметив меня, ипроизнес: -- Laudetur Jesus Christus! / Слава Иисусу Христу! (лат.)/ -- In omnia saecula saeculorum, / Во веки веков! (лат.)/--ответил я. Старик вскочил и спросил еще громче: -- Кто тут?.. Кто?.. Только теперь я догадался, что он слеп. -- Тут его преподобие, монах ордена капуцинов,-- объяснилмальчик. На старика напал такой страх, такой ужас, что он закричал: -- Прочь... прочь... Мальчик, уведи меня прочь... Домой...домой... запри двери... пусть Петер сторожит у входа... Скорейотсюда, скорей! Собрав все свои силы, старик пустился бежать от меня, какот хищного зверя. Опешив от изумления, мальчик испуганносмотрел то на меня, то на старика, а тот, не дожидаясь егопомощи, потащил подростка прочь; они исчезли в дверях, и доменя донесся только лязг запоров. Бежал и я прочь от поприща моих ужаснейших злодеяний,которые с еще небывалой живостью встали передо мной во времяэтой сцены, и вскоре я очутился в самой чаще леса. Измученный,я сел под деревом на мху; неподалеку был насыпан холмик, а нанем водружен крест. Усталость взяла свое, я уснул, а когдаоткрыл глаза, то увидел, что возле меня сидит стариккрестьянин; заметив, что я проснулся, он почтительно снял шапкуи промолвил сердечно и простодушно: -- Эх, ваше преподобие, вы, как видно, пришли издалека иочень, должно быть, устали, а не то вы не уснули бы такимглубоким сном, да еще в таком жутком месте. Пожалуй, вы даже незнаете, какая тут приключилась беда? Я подтвердил, что и в самом деле ничего об этом не знаю,ибо я паломник и возвращаюсь из чужой земли, Италии. -- А ведь это, -- молвил крестьянин, -- касается близко ивас и всех ваших братьев по ордену. По правде сказать, увидев,как вы тут сладко спите, я сел возле, чтобы уберечь вас отбеды. Несколько лет назад здесь, говорят, зарезали капуцина. Вовсяком случае некий капуцин пришел однажды к нам в деревню и,переночевав, отправился дальше в горы. В тот же самый деньсосед мой пошел в глубокую лощину, что немного в стороне отЧертовой Скамьи, и вдруг услыхал пронзительный крик, чуднопронесшийся в воздухе. Он будто бы даже видел, но это уж нималоне похоже на правду, что некий человек сорвался вниз, впропасть. Как бы то ни было, все мы, деревенские, сами не знаяпочему, подумали, уж не сбросил ли кто-нибудь в пропастькапуцина, и вот некоторые из нас отправились на месторазыскивать тело бедняги и спускались как только можно былониже, стараясь, однако, не очень-то рисковать. Нам ничего неудалось обнаружить, и мы посмеялись над соседом, когда он сталнас уверять, будто лунной ночью шел он по той же лощине и чутьне умер со страху, увидав нагого человека, что карабкался изЧертовой пропасти наверх. Ясное дело, это ему привиделось. Нопотом до нас дошло, что тут, Бог весть почему, каким-то важнымлицом убит капуцин и его труп сброшен в пропасть. Убили его вотна этом самом месте. Это я твердо знаю, и вот почему. Сидел якак-то тут, ваше преподобие, задумавшись и почему-то уставилсявон на то дуплистое дерево. Как вдруг мне стало мерещиться, чтоиз дупла торчит клок бурого сукна. Я так и подпрыгнул, кинулсятуда и вытащил новехонькую капуцинскую рясу. На одном рукавезапеклось несколько капель крови, а на подкладке внизу быловышито имя "Медард". В простоте сердечной я решил продать рясу,а деньги истратить на помин души покойника, ведь у беднягикапуцина не было времени приготовиться к смерти и отдать отчетГосподу Богу. Но когда я пришел на городской рынок, ни одинстарьевщик не брал рясы, и вблизи не было капуцинскогомонастыря; но вот наконец пришел человек, судя по одежде,лесник или охотник, и сказал, что ему как раз нужна рясакапуцина, и он щедро заплатил мне за мою находку. Я заказалпочтенному нашему священнику отменную заупокойную обедню, а наэтом вот месте, в память злой погибели его преподобия, поставилкрест, не в пропасть же было его тащить. Смекаю, покойник этотвовсе не был праведником, иначе призрак его не бродил бы тут повременам; и вышло, что заупокойная обедня, которую отслужил нашдеревенский священник, не больно-то помогла. Поэтому прошу вас,преподобный отец, как вернетесь вы в добром здравии с дороги,так отслужите мессу за упокой души брата вашего по ордену,Медарда. Обещайте мне это!.. -- Вы ошибаетесь, мой друг, -- возразил я, -- капуцинМедард, несколько лет назад по дороге в Италию проходившийчерез вашу деревню, вовсе не убит. И заупокойной обедни по немслужить не надо, он жив и еще в состоянии потрудиться дляспасения своей души!.. Я сам и есть этот Медард! С этими словами я распахнул свою сутану и показал вышитоена подкладке имя "Медард". Но едва крестьянин взглянул на этоимя, как побледнел и вытаращил на меня полные ужаса глаза.Затем он вскочил и опрометью, с истошным криком кинулся в лес.Ясно было, что он принял меня за бродячий призрак зарезанногоМедарда, и тщетны были бы все мои усилия его разубедить. Уединенность и тишина места, нарушаемая лишь глухимропотом пробегавшего невдалеке лесного ручья, волнуявоображение, навевали исполненные ужаса картины; я думал освоем отвратительном двойнике и, зараженный страхом, обуявшимкрестьянина, чувствовал, что внутренне содрогаюсь, и напряженноожидал, что двойник мой вот-вот выскочит не из этого, так вониз того угрюмо черневшего куста. Пересилив страх, я пошел дальше, и только когда избавилсяот закравшейся в душу ужасной мысли, что я--лишь призрачнаятень Медарда, за которую меня и принял крестьянин, мне пришло вголову, что наконец нашла объяснение загадка, каким образомдосталась безумному монаху моя сутана, подброшенная имвпоследствии мне и без колебаний признанная мною за свою.Приютивший его лесничий, которого он попросил приобрести емуновую одежду, купил сутану в городе у крестьянина. Глубокозапало мне в душу, как удивительно исказила молва роковоесобытие у Чертовой пропасти, ибо я теперь отлично видел, чтовсе обстоятельства соединились для того, чтобы, меня,злополучного, все стали смешивать с Викторином. Большоезначение придавал я и таинственному видению трусливого соседа инадеялся получить более определенные разъяснения всегопроисшедшего со мной, не предчувствуя, однако, где и как всеэто осуществится. Но вот наконец, пространствовав без отдыха нескольконедель, я стал приближаться к родине; сердце забилось у менясильнее, когда я увидел возвышавшиеся передо мной башниженского монастыря бернардинок. Я пришел на незастроеннуюдеревенскую площадь перед монастырским храмом. Издалека до менядонеслись звуки мужских голосов, исполнявших церковные гимны. Вот заколыхался крест... следом за ним шли монахи,выступавшие попарно, как на процессии. Ах, это были мои братья по обители, а во главе ихпрестарелый Леонард, которого вел молодой, незнакомый мне брат. Не замечая меня, они с пением прошли мимо в открытыеворота женского монастыря. Вскоре последовали также доминиканцыи францисканцы из Б., и, наконец, в монастырский двор въехали внаглухо закрытых каретах монахини ордена святой Клариссы из Б.Все это навело меня на мысль, что в монастыре будет справлятьсякакое-то необыкновенное торжество. Двери монастырской церкви были распахнуты настежь, я вошели заметил, что все было тщательно убрано и подметено. Гирляндыцветов украшали главный алтарь и приделы, какой-то церковныйслужка разглагольствовал о свежераспустившихся розах, которыезавтра поутру непременно должны быть доставлены сюда, ибогоспожа аббатиса настойчиво приказывала, чтобы главный алтарьбыл украшен именно розами. Я решил скорее присоединиться к братьям и потому,предварительно укрепив себя молитвой, вошел в монастырь ипопросил проводить меня к приору Леонарду; сестра-привратницаввела меня в зал, где сидел в кресле окруженный братиейЛеонард; рыдая, с сокрушенным сердцем, не в силах произнести нислова, я бросился к его ногам. --Медард! --воскликнул он, глухой ропот побежал по рядамбратьев: -- "Медард... брат Медард наконец с нами!"..--Меняподняли, братья обнимали меня. -- Благословенны силы небес, вырвавшие тебя из сетейковарного света... но рассказывай... рассказывай, братМедард!.. -- Кричали монахи наперебой. Приор встал, и по его знаку я последовал за ним в тукелью, которую обычно ему отводили, когда он посещал этотмонастырь. --Медард,--начал он,--ты преступно нарушил свой обет, тыпозорно бежал, вместо того чтобы выполнить данное тебепоручение, ты недостойно обманул монастырь... и, если поступатьпо всей строгости устава, я вправе тебя замуровать! -- Судите меня, высокочтимый отец мой, по всей строгостиустава. Ах, с какой радостью я сбросил бы с себя бремя этойжалкой, мучительной жизни!.. Ведь я чувствую, что строжайшеепокаяние, которому я предавался, не дало мне ни малейшегоутешения здесь, на земле. -- Мужайся, -- продолжал Леонард, -- приор высказался, асейчас заговорит друг и отец!.. Ты поистине чудесным образомспасся от смерти, угрожавшей тебе в Риме... Жертвой пал одинКирилл. -- Так, значит, вы все знаете? -- спросил я, пораженный. -- Все, -- ответил приор. -- Знаю, ты напутствовалбеднягу. Знаю, там искали и твоей смерти и, якобы дляподкрепления твоих сил, поднесли тебе отравленного вина. Каквидно, ты сумел его выплеснуть, хотя монахи следили за тобойглазами Аргуса, ибо стоило тебе выпить одну-единственную каплю,и ты не прожил бы и десяти минут... -- Взгляните же, -- воскликнул я и, засучив рукав сутаны,показал приору свою иссохшую до кости руку, присовокупив, что,почуяв недоброе, я вылил вино себе в рукав. Леонард отшатнулсяпри виде высохшей, как у мумии, конечности и глухо, про себя,произнес: -- Пусть ты понес заслуженную кару, ведь ты в чем тольконе согрешил, но Кирилл... о праведный старец! Я сказал, что мне до сих пор неизвестна истинная причинасовершившейся втайне казни злополучного Кирилла. -- Возможно, -- молвил приор, -- что и тебя постигла бытакая же участь, явись ты в Рим, подобно Кириллу,уполномоченным нашего монастыря. Ты ведь знаешь, наша обительсвоими притязаниями сильно урезывает доходы кардинала ***,незаконно им извлекаемые; по этой причине кардинал внезапноподружился с папским духовником, с которым он до тех порвраждовал, и, таким образом, приобрел в лице доминиканцасильного союзника и сумел натравить его на Кирилла. Коварныймонах вскоре придумал способ погубить старца. Он сам привел егок папе и так расхвалил, что тот оставил его при своем дворе какличность замечательную, и Кирилл вступил в ряды духовенства,непосредственно его окружавшего. Кирилл вскоре обнаружил, чтонаместник Христов слишком предан дольнему миру, именно в немищет утех и обретает их; что он игрушка в руках лицемерногонегодяя, который, поработив самыми низменными средствами егонекогда могучий дух, побуждает папу устремляться то в горниймир, то в преисподнюю. Праведный муж, как и следовало ожидать,был этим смертельно удручен и решил, что призван пламеннымибоговдохновенными речами потрясти душу папы и отвратить его отземных помыслов. Папа, как человек слабый и изнеженный был и всамом деле поражен увещаниями богобоязненного старца, идоминиканец, пользуясь возбужденным состоянием егосвятейшества, без особого труда исподволь подготовил удар,предназначенный сразить Кирилла. Он внушил папе, что ему грозитбеда -- тайный заговор с целью выявить перед лицом церкви, чтоон недостоин тройственной короны; Кириллу якобы порученодобиться публичного покаяния папы, а оно-де послужит знаком коткрытому возмущению кардиналов, которое уже готовится втайне.И папа в благочестивых увещаниях нашего брата стал усматриватьнекий скрытый умысел; он страстно возненавидел старца и толькодо времени терпел его в своей свите, дабы опала его не вызваласлишком уж много толков. Кириллу как-то вновь удалось остатьсяс папой наедине, и старец напрямик сказал ему, что тот, кто неотрекся от земных соблазнов, кто не ведет праведного образажизни, недостоин сана наместника Христа и представляет дляцеркви постыдное и неудобоносимое бремя, которое она обязанасбросить. Вскоре обнаружилось, что отравлена вода со льдом,которую папа имел обыкновение пить, и случилось это как разпосле того, как видели Кирилла выходящим из покоев егосвятейшества. Ты хорошо знал старца-праведника, и мне нечеготебя уверять, что Кирилл был тут ни при чем. Но папа былубежден, что вина лежит на Кирилле, почему и было приказанотайно казнить пришлого монаха в подземельях доминиканцев. Тыбыл в Риме явлением незаурядным; отвага, с которой тывысказался перед папой, особенно же твое правдивоеповествование о своем жизненном пути, внушили ему мысль онекоем духовном сродстве между вами; папа полагал, что притвоем содействии он возвысится над заурядной моралью и будетчерпать отраду и силу в греховных мудрствованиях о вере идобродетели, чтобы, как я сказал бы, с подлинным воодушевлениемгрешить ради самого греха. А твои молитвы и покаяния показалисьему лишь искусным лицедейством, и он был уверен, что у тебякакая-то тайная цель. Он восторгался тобой и был в упоении от блистательныхпохвал, на какие ты не поскупился. И прежде чем успелспохватиться доминиканец, ты уже возвысился и стал куда опаснеедля этой клики, чем Кирилл. Заметь, Медард, что мне известновсе о твоем появлении в Риме, каждое слово, сказанное тобоюпапе, и в этом нет ничего таинственного: открою тебе, что унашего монастыря есть вблизи особы его святейшества друг,обстоятельно уведомлявший меня обо всем. Даже когда ты полагал,что находишься наедине с папой, он был так близко, что до негодоносилось каждое твое слово. Когда ты нес суровую епитимью вмонастыре капуцинов, приор которого мой близкий родственник, ясчитал искренним твое раскаяние. Так оно и было, но в Риме тебяснова обуял злой дух греховной гордыни, который прельстил тебяу нас. Но зачем ты в разговоре с папой взваливал на себяпреступления, которых на самом деле не совершал? Разве ты бывалв замке барона Ф.? -- Ах, глубокочтимый отец мой, -- воскликнул я внесказанном сердечном сокрушении, -- да ведь это и есть местомоих ужаснейших бесчинств!.. И я усматриваю жесточайшую карунеисповедимого Промысла в том, что здесь, на земле, я никогдане смогу очиститься от злодеяний, какие совершил в безумнойслепоте!.. Неужели и вы, глубокочтимый отец мой, считаете менягрешным лицемером? -- Конечно нет, -- продолжал приор, -- когда я вижу ислышу тебя, я убеждаюсь, что после своего покаяния ты уже неспособен лгать, но тогда вот еще одна, пока необъяснимая дляменя тайна. Вскоре после твоего бегства из резиденции (небесане допустили преступления, которое ты собирался совершить, ониспасли богобоязненную Аврелию), повторяю, вскоре после твоегобегства и после того, как бежал каким-то чудом и монах,которого даже Кирилл принял было за тебя, стало известно, что взамке был вовсе не ты, а переодетый капуцином граф Викторин.Еще раньше это обнаружилось из писем, найденных в бумагахЕвфимии, но только полагали, что ошибалась сама Евфимия, ибоРайнхольд уверял, будто знает тебя слишком хорошо, чтобы егомогло обмануть твое невероятное сходство с Викторином. Но тогданепонятно, отчего же Евфимия была столь ослеплена. Внезапнопоявившийся егерь графа открыл, что господин его прожилнесколько месяцев один в горах, отращивая себе бороду, иоднажды, переодетый капуцином, словно из-под земли вырос передним в лесу возле так называемой Чертовой пропасти. И хотя емунеизвестно, где граф раздобыл сутану, переодевание это его неудивило, ибо он знал о намерении графа проникнуть в замокбарона Ф. в монашеском одеянии, которое он собирался носитьцелый год, замышляя совершить там еще немало другихудивительных дел. Он догадывался, как граф обзавелся сутаной,ибо накануне господин его сказал, что видел в деревне капуцина,и если тот пойдет лесом, то он надеется так или иначе завладетьего одеждой. Самого монаха егерь так и не видел, но до негоявственно донесся чей-то вопль, а вскоре ему рассказали, будтов деревне поговаривают, что в лесу зарезали капуцина. Егерьслишком хорошо знал графа, слишком много с ним говорил во времябегства из замка, и обознаться он никак не мог. Показания егеря сводили на нет утверждения Райнхольда, иоставалось непонятным лишь одно, почему вдруг бесследно исчезВикторин. Герцогиня высказала предположение, что мнимыйгосподин фон Крчинский из Квечичева -- это граф Викторин. Онассылалась при этом на его разительное сходство с Франческо, ввиновности которого давно уже не сомневалась, а на чувствотревожного беспокойства, которое овладевало ею при встречах сним. Многие поддерживали ее, говоря, что и они, в сущности,находили много графского достоинства в этом искателеприключений, и забавно, как это другие могли принимать его запереодетого монаха. Рассказ лесничего о скитавшемся в лесубезумном монахе, которого он под конец приютил у себя, как-тоуж очень естественно, если разобраться в обстоятельствах,связывался со злодеяниями Викторина. Говорили, что один из братьев того монастыря, откуда бежалМедард, решительно признал в безумном монахе Медарда и,конечно, он не ошибся. Викторин столкнул его в пропасть; постранной случайности, как иной раз бывает, Медард остался жив. Голова у него была разбита, он потерял сознание, но потомочнулся и ему удалось ползком выбраться из своей могилы. Больот ран, голод и жажда довели его до буйного помешательства! Он все бежал, еле прикрытый лохмотьями, и, вероятно,крестьяне кое-где кормили его, пока он не очутился по соседствус домом лесничего. Но два обстоятельства остаются все женеясными: как это Медарда не задержали и ему удалось так далекоуйти от гор и как он, даже в засвидетельствованные врачамиминуты совершенно ясного сознания, мог взвалить на себяпреступления, которых он заведомо не совершал. Защитники этойгипотезы ссылались на отсутствие достоверных сведений о судьбеспасшегося из Чертовой пропасти Медарда; возможно, что безумиевпервые овладело им еще в то время, когда он, направляясь набогомолье, очутился неподалеку от дома лесничего. Он сознался впреступлениях, в каких его обвиняли, и это как раз идоказывает, что он был помешан; хотя он и казался порою вздравом уме, но в действительности он никогда не выздоравливал;у него появилась навязчивая идея, что он и в самом делесовершил те злодеяния, в каких его подозревали. Судебный следователь, на проницательность которого все такрассчитывали, отвечал, когда его попросили высказаться: "Мнимыйгосподин фон Крчинский не был ни поляком, ни графом, тем болееграфом Викторином, но и невиновным его тоже не следуетсчитать... монах же был не в своем уме и, следовательно,невменяем, отчего уголовный суд и настаивал в качестве мерыпресечения на его заключении в доме умалишенных". Но герцог, глубоко потрясенный злодеяниями, совершенными взамке барона Ф., ни за что не хотел утверждать этот приговор, ион один своею властью заменил приговор суда о содержаниипреступника в доме умалишенных смертной казнью. Однако все события в нашей суетной, быстротекущей жизни,какими бы чудовищными ни казались они на первый взгляд, вскором времени меркнут и теряют свою остроту,--так ипреступления, вызвавшие страх и поражавшие ужасом всех встолице и особенно при дворе, постепенно стали предметомдосужих сплетен. Все же предположение, что бежавший женихАврелии был граф Викторин, вызвало в памяти историю итальянскойпринцессы; и даже люди, до тех пор ничего не слыхавшие об этом,разузнали о давнишних событиях от посвященных, которые, по ихубеждению, уже не обязаны были молчать, и все, кто виделМедарда, вовсе не удивлялись его сходству с графом Викторином,ведь они были сыновьями одного отца. Лейб-медик был в этомвполне убежден и сказал герцогу: "Надо радоваться, вашевысочество, что оба беспокойных молодчика исчезли, и раз уж ихне удалось настигнуть, то пусть все останется по-прежнему".Герцогу пришлись по душе слова доктора, и он присоединился кэтому мнению, ибо сознавал, что из-за этого раздвоившегосяМедарда совершил немало ошибок. "Эти события так и останутсянеразгаданными... -- сказал он, -- и незачем срывать покров,который с благою целью набросила на них удивительная судьба".Только Аврелия. .. -- Аврелия, -- с жаром перебил я приора. -- Бога ради,глубокочтимый отец, что сталось с Аврелией? -- Ах, брат Медард, -- промолвил с улыбкой приор, --неужели у тебя в сердце еще не погасло роковое пламя?.. И оновспыхивает при малейшем дуновении?.. Значит, ты еще несвободенот греховных соблазнов... Как же мне поверить в искренностьтвоего покаяния?.. Как же мне удостовериться в том, что дух лжиотступился от тебя?.. Знай, Медард, я лишь в том случае сочтуискренним твое раскаяние, если ты действительно совершилпреступления, какие себе приписываешь. Ибо только тогда я смогуповерить, что эти злодеяния сломили тебя и ты, позабыв все моиназидания, стремясь искупить свои смертные грехи, стал какутопающий за соломинку хвататься за лживые средства и не толькоразвратному папе, но и всякому искренне верующему человеку могпоказаться суетным лицемером... Скажи мне, Медард, когда ты вмолитвах устремлялся душою к Предвечному, был ли ты безупречночист, если тебе случалось вспоминать про Аврелию? Я потупился, вконец уничтоженный. --Да, ты искренен, Медард,--про должал приор, -- и твоемолчание мне все открыло. Я был глубоко убежден в том, что именно ты разыграл врезиденции роль польского шляхтича и вздумал жениться набаронессе Аврелии. Я довольно точно проследил твой путь, ибонекий чудак (он называл себя парикмахером-художникомБелькампо), которого напоследок ты видел в Риме, сообщал мне отебе; я был уверен, что это ты злодейски умертвил Гермогена иЕвфимию, и приходил в ужас при мысли, что ты и Аврелию хочешьзаманить в свои дьявольские сети. Я мог бы погубить тебя, но,зная, что мне не дано отмщать и воздавать, предал тебя и участьтвою воле Предвечного. Ты чудесным образом уцелел, и уж этоодно убеждает меня в том, что твой земной путь еще не подошел кконцу. Узнай же, брат Медард, благодаря какому странномуобстоятельству я стал позднее думать, что это не ты, апереодетый капуцином граф Викторин появился в замке барона Ф. Не так давно нашего брата-привратника Себастьяна разбудиликакие-то вздохи и стоны; казалось, поблизости кто-то умирал. Надворе уже рассвело, привратник встал, отпер калитку и увидел,что возле нее лежит почти окоченевший от холода человек, и тот,с трудом выговаривая слова, сказал, что он -- монах Медард,бежавший из нашей обители. Перепуганный Себастьян побежал сообщить мне о происшедшем;я спустился с братьями вниз, и мы отнесли потерявшего сознаниечеловека в нашу трапезную. В его до ужаса искаженном лице нампочудились твои черты, и многие полагали, что только мирскаяодежда так странно изменила столь хорошо знакомого нам Медарда.Хотя у него была борода и тонзура, на нем все же был костюммирянина, сильно потрепанный и весь в дырах, но в свое время,должно быть, изысканный. Шелковые чулки, белый атласныйжилет... -- Каштановый сюртук тонкого сукна, -- перебил я приора,-- отлично сшитое белье... гладкое золотое кольцо на пальце... --Именно так,--промолвил в изумлении Леонард, -- но как жеты... -- Да ведь это костюм, который был на мне в роковой деньсвадьбы! Пред моим внутренним взором встал мой двойник. Так, значит, это не призрачный, наводящий ужас демонбезумия гнался за мной, вскочил мне на плечи как некое чудовищеи истерзал меня до глубины души; меня преследовал тот безумныйбеглый монах, а когда я впал в глубокий обморок, он снял с меняодежду и подбросил мне сутану. Он-то и лежал у монастырскихворот, прикинувшись, о ужас, мною... мною самим! . Я попросил приора продолжать рассказ, ибо меня осенилопредчувствие, что вот-вот откроется правда о поразительных,окутанных тайной событиях моей жизни. -- Вскоре у этого человека обнаружились явные, невызывавшие никаких сомнений признаки неизлечимогопомешательства; и хотя, повторяю, черты его лица поразительнонапоминали твои и хотя он неустанно твердил: "Я--Медард, беглыймонах, и пришел к вам покаяния ради", -- мы все прониклисьубеждением, что у этого незнакомца лишь навязчивая идея, будтоон монах Медард. Мы облачили его в орденскую одежду капуцина,повели его в церковь, где ему надлежало совершить самые обычныедля брата нашего ордена обряды, и, как он ни старался ихвыполнить, мы сразу определили, что он не был монахомкапуцинского монастыря. И у меня, естественно, родилась мысль,уж не бежавший ли это из резиденции монах и не Викторин ли этотмнимый инок. Мне была известна история, которую в свое время безумецповедал лесничему, но я считал, что там оченьмногое--обстоятельства, при каких был найден и выпит эликсирсатаны, видение в монастырской темнице--словом, все подробностиего жизни в монастыре порождены его больной фантазией подвоздействием на него твоей личности. Замечательно, что монахэтот, когда его обуревало безумие, уверял, что он владетельныйграф! Я решил отправить беглеца в дом умалишенных в Сен-Гетрей,ибо надеялся, что если он еще в состоянии выздороветь, то,конечно, этого добьется директор заведения, глубокопроницательный, гениальный врач, прекрасно разбирающийся вболезненных отклонениях человеческого сознания. А если быпришелец выздоровел, то нам приоткрылась бы таинственная играневедомых сил. Но до этого не дошло. На третью ночь меня разбудилколокольчик, которым, как тебе известно, меня вызывают, есликто-нибудь в нашей больничной палате нуждается в моей помощи. Япоспешил туда, и мне сказали, что незнакомец упорно настаивална моем приходе, что безумие, по всей видимости, совсемпокинуло его и он, вероятно, хочет исповедоваться; он такослабел, что едва ли протянет ночь. "Простите, -- началпришелец, когда я обратился к нему со словами назидания, --простите, ваше преподобие, что я намеревался вас обмануть. Явовсе не монах Медард, бежавший из монастыря. Перед вами графВикторин... Вернее, ему следовало бы называться герцогом, ибоон отпрыск княжеского рода, и мой вам совет принять это вовнимание, дабы я в гневе не покарал вас!" -- "Пусть даже игерцогом,--согласился я,-- но в монастырских стенах этоникакого значения не имеет, да еще при вашем теперешнемсостоянии; и не пора ли вам, отвратившись от всего земного,смиренно ожидать свершения судьбы, заповеданной вамПредвечным?" Он пристально посмотрел на меня и, казалось, потерял ужесознание, но ему дали подкрепляющих капель, он встрепенулся исказал: "Сдается, я скоро умру, и мне хочется перед смертьюоблегчить свою душу. Вам дана надо мной власть, и, как вы тамни притворяйтесь, я прекрасно вижу, что в действительности высвятой Антоний, и сами прекрасно знаете, какую беду навлек наменя ваш эликсир. Великие замыслы побудили меня предстать предлюдьми духовной особой с окладистой бородой и в коричневойсутане. Но когда я все как следует обдумал, то внезапно моисокровенные помыслы отделились от меня и воплотились всамостоятельное телесное существо, и хотя я ужаснулся, но,как-никак, это было мое второе "я". И оно обладало такойяростной силой, что столкнуло меня вниз как раз в тот момент,когда из кипучего пенистого потока встала снежно-белаяпринцесса. Принцесса подняла меня, обмыла мои раны, и вскоре яуже не чувствовал никакой боли. Правда, я стал монахом, но моевторое "я" оказалось настолько сильнее меня, что принудилоубить не только спасшую меня принцессу, которую я так любил, нои зарезать ее брата. Меня бросили в тюрьму, и вы сами знаете,святой Антоний, каким образом после того, как я отведал вашегопроклятого напитка, вы по воздуху унесли меня оттуда. Зеленыйлесной царь ду
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 102; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |