Получается, что охрана склада проявила преступную халатность?

- Может быть. Сейчас трудно судить-рядить.

- Борис Павлович, неужели у вас все шло так гладко?

- Да нет. Доставалось и нам. Вообще, я хочу сказать, что наша дивизия беспрерывно и неудачно атаковала, поэтому таяла как снег. 5-го мая батальон Костромского полка наступал в районе деревни Узвоз. Мы (взвод разведки) обошли деревню с тыла и ждали приказа. Атака в лоб захлебнулась, и батальон залег посреди поля. Немцы стали методично обрабатывать их минами и артиллерией. Тут поступил приказ: «Разведке вернуться, и помочь наступающей в лоб пехоте». Стаценко сначала хотел было дождаться ночи и навалится на немцев с тыла. Но приказ есть приказ. Когда вышли на это поле, он погнал меня за отставшими разведчиками, а сам удумал там открыть банку консервов и перекусить. Тут артналет. Осколками ранит незнакомого лейтенанта, а Стаценко в лоб бьет осколок с пятикопеечную монету.

Возвращаюсь назад, уже орут: «Лейтенанта убило». Подошел, гляжу - Стаценко лежит с немецкой вилкой в руках, изо рта консервы, а из дырки на лбу выдавило мозги. Я присел, помню, вытер лоб ему ладонью…

Мы выносили его на плащ-палатке, поднявшись в полный рост. Немцы почему-то уже не стреляли. В тот вечер был ярко-красный закат…

Хоронить его решили у большой березы. Хотели было закапывать, да вдруг бежит Минна - переводчица со штаба, воет: «Коленька, Коля, как же ты не уберегся?»

Это же война. Что тут скажешь? Спрашиваю её: «Дать что-нибудь тебе на память о нем?»

Молчит. Я спрыгнул в яму, срезал лейтенантские петлички и отдал ей. Потом после войны встретились, спросил про петлицы Стаценко. Рыдала у меня на плече. Так она и хранила эти петлицы всю свою жизнь (Минна Абрамовна Малая - бывшая военная переводчица разведотдела 84 ск. Прим. С.С.).

А вот 13-го мая досталось и мне. Нас уже вел новый лейтенант Пальчиков. От Гаврово мы цепью зашли в лес и след в след пошли по тропинке. Впереди шел Гусев, за ним я, за мной в десяти метрах шел Слава. Надо же так получиться, что Гусев и я проскочили растяжку, а Славка зацепил. Не знаю, какая это была мина, но долбануло так сильно, что со стоявших вокруг сосен опала хвоя. Мне словно оглоблей ударило по спине, взрывной волной швырнуло метров на пять в сторону Гусева. Прихожу в себя, пытаюсь понять, что со мной. В ушах звон, на земле валяется шапка без уха, лицо горит (ободрал об гравий тропинки при падении). Слава лежит в яме, стонет. Я поковылял к нему. А он еще за нас беспокоится: «Осторожно. Здесь может быть еще одна «пу́танка», - лезет в противогазную сумку, достает гранату. – Отойди Боря. А ведь только вчера я говорил, что нас ни одна зараза не берет. Кто от тифа умер, кто ранен, кто убит. Я оговорился».

А потом затих - глаза открыты, в них голубое небо. А вокруг весна и почки лопаются на деревьях…

Забрал у него гранату. Положили Славика на плащ-палатку и вчетвером понесли в направлении Гаврово. Там я вдруг почувствовал, что тоже ранен. Из Гаврово на телеге двинулись в Макарово. Я сел сзади, он еще стонал, а потом прекратил. Мы ему жгуты накладывали, бинтовали, а у него кругом дырки. Были перебиты ноги, грудную клетку осколки пробили навылет - из дырок в бушлате во многих местах торчала окровавленная вата. Когда привезли в Макарово, меня позвали: «Боря, иди, попрощайся с другом-то». Я подошел, а он лежит голый, весь в бинтах.

- Всё. Уходит.

На стуле висела гимнастерка, я взял оттуда комсомольский билет и оторвал с него фотографию. Вот эту.