НАДО ВСЕГДА ВО ВСЁМ РАЗБИРАТЬСЯ!

Некоторые ребята иногда не задумываются над тем, что они делают. Ну не выучил урок — и не вы­учил. Растрепал чужую книгу или залил тетрадь чернилами — ну и залил, ну и растрепал!

А вот у Ани Смирновой никак не получалось, чтобы не задумываться. Она, может быть, и хотела бы кое-когда махнуть на всё рукой — прошло, не воротишь, стоит ли думать! — и всё-таки не могла. Почти каждый вечер, ложась спать, она неволь­но вспоминала: а что произошло за день? Случа­лось очень интересное, бывало и плохое, а в иные дни ничего особенного как будто и не про­исходило.

Появилась у Ани такая привычка давно. Папа, мама и дедушка раньше сами частенько говорили вечером за столом о том, как прошёл день. Дедуш­ка просто начинал беседу словами: «А ну, друзья, что в нашей жизни новенького?» И обязательно привлекал к разговору Аню: «Расскажи и ты о своих делах, внучка!»

И ещё приучилась Аня к хорошему правилу, ко­торое ввёл в семье дедушка: что бы ни случилось, никогда с налёту ничего не решать, а сначала разо­браться.

Первый раз Аня узнала об этом правиле, когда училась не то в первом, не то во втором классе. Они жили тогда в другом доме, и там во дворе была зловредная девчонка Люська. Она всех задирала и не давала играть маленьким. И Аня с ней подра­лась. Люська поцарапала Аню, но и Аня её отко­лотила. Люська заревела и нажаловалась матери. Мать Люськи с криком прибежала к Ане домой. И вот Аня с расцарапанным носом предстала перед родителями. Мама накинулась на Аню и начала спрашивать, зачем онa дерётся. Аня ответила, что она не дерётся, а заступается за маленьких, и что зловредная Люська сама виновата, и что пусть Аню наказывают сколько хотят, а она в следующий раз сделает так же, потому что она нисколько не виновата, а, наоборот, даже очень права. И тогда дедушка сказал маме: «Подожди, Кира. Сгоряча наказать нетрудно. Как бы ошибки не сделать. На­до сначала разобраться».

И после того как разобрались, мама заявила:

— Что же, дочка. Ты правильно заступилась за маленькую. Наказывать мы тебя не будем. Но за­помни хорошенько: мы не хотим краснеть за тебя, и ты не дерись, не превращайся сама в драчунью-разбойницу, а добивайся правды другим путем.

Аня запомнила эти слова. Драться ей и самой не понравилось: что хорошего, когда потом ходишь с царапинами по всему лицу!

Но в тот же вечер, лёжа в постели, Аня подозва­ла дедушку и спросила:

— А зачем мама к соседям ходила? Проверяла меня, да? Не поверили мне?

— Мы тебе поверили, — ответил дедушка. — Но ты можешь кое в чём и ошибиться. Вот если бы, например, Люся стала рассказывать, наверное она представила бы всё по-другому, но ей тоже каза­лось бы, что она говорит правду. А мы ведь не про­сто расспрашиваем, мы разбираемся. Чтобы уж без всякой ошибки!

И эти дедушкины слова Аня тоже запомнила. И старалась с тех пор всё делать не так, как ей одной казалось правильным, а так, чтобы даже если всем разобраться, всё равно будет правильно.

За последний год папа, мама и дедушка гораз­до реже, чем раньше, говорили по вечерам о том, как прошёл у них день. И такие сложные, должно быть, обсуждали они вопросы между собой без Ани, что до сих пор не могли разобраться.

Уже через день после приезда Аня заметила, что разговоры у мамы с папой возобновились. Толь­ко опять взрослые делали вид, будто ничего особен­ного не происходит.

Однажды Аня пришла из школы и увидела в комнате всех — папу, маму и дедушку. Папа, стоя, что-то взволнованно говорил. Он говорил громко, а сам морщился, будто страдая от зубной боли. Может, поэтому он казался очень измученным и совсем старым. Ане даже сделалось его жалко. А мама сидела на диване бледная, с высоко запрокинутой головой, плотно сжав зубы, и куталась в свою неизменную шаль. Едва Аня вошла, отец умолк. А дедушка сразу спросил, как на улице — нет ли дождя. Перед этим набежали тучки, накра­пывало. Аня поняла, что дедушка спросил нарочно. Мама поднялась и пошла на кухню, папа ушёл в другую комнату. Тогда Аня, глядя в упор на Фёдора Семёновича, потребовала:

— Дедушка, скажи! Что у них? Только правду! Почему они всё время так?

Дедушка нахмурился.

— Ничего, Анютка.

— Нет, нет, не обма­нывай меня! Я вижу.

— Ну, выясняют кое-что.

— Что выясняют? Дедушка помолчал.

— Пройдет это у них. Поговорят и успокоятся. Давай-ка лучше вытаски­вай свой гербарий.

Аня обиженно пере­дернула плечами. Мало того что от неё скрывают, так считают её глупой и маленькой! Ну и пусть! Не нужен ей никакой гербарий! Она повернулась и выбежала из комнаты.

На улице было темно и прохладно. Аня присло­нилась к двери подъезда, глядя на узкий и длин­ный двор, в котором, несмотря на поздний час, ещё бегали и кричали ребята: голоса их доносились со всех сторон. А в корпусах, окружающих двор, раз­ноцветными квадратами — синими, оранжевыми, жёлтыми — сверкали освещённые окна. В дальнем углу на первом этаже — жёлтое окно Лёни Гал­кина.

Сегодня Галкин и Гроховский не пришли в шко­лу. Таисия Николаевна поручила Смирновой зайти к Лёне, узнать, в чем дело?

Вообще в классе у них всё идёт не так, как Ане хотелось. Она думала, что ребята за лето сделались взрослее и вести себя на уроках будут солидно, а плохие ученики — Птицын и Туркина — остались в пятом классе, значит остальные будут хорошо учиться и участвовать во всех общественных делах. Но вместо оставшихся на второй год Птицына и Туркиной в классе оказались другие второгодники, из прошлогоднего шестого, — Лядов и две девочки, так что отстающих не убавилось. А хорошая погода мешала: кое-кто ленился готовить уроки, в журна­ле перед многими фамилиями, появились двойки. Да­же у некоторых девочек — например, у Эммы Жар­ковой по физике. Эмма продолжала кривляться, воображая из себя барышню, подвила волосы спе­реди, правда немного, чтобы не бросалось в глаза, но всё же подвила. И с Аней разговаривала свы­сока, постоянно твердила о Зойке, к которой уходи­ла сразу после уроков, и от участия в классной выставке отказалась: заявила, что летом ничего не делала!

Не приходил больше в класс и вожатый Володя Голубев. Правда, в понедельник старшая пионерво­жатая школы Нина Евдокимовна, в зелёном костю­ме и в пионерском галстуке, зашла на перемене и о чём-то беседовала с Геной Кузевановым. А потом Гена объявил, чтобы все готовились к отчётно-выборному отрядному сбору. Но ребята привыкли, что каждый год бывают перевыборы, а работа всё равно идет скучно, и призыв Гены не вызвал энтузиазма: ведь ничего хорошего не сулил и нынешний год — с Володей.

А тут ещё обнаружился прогул. Если бы про­пустил занятия кто-нибудь один, может, на это и не обратили бы внимания. Но на уроках отсутство­вали сразу двое — Галкин и Гроховский, сидящие за одной партой. Маша Гусева сказала:

— Всё ясно. Галкин и в пятом классе учился плохо и убегал с уроков. Он и сейчас подговорил Гроховского.

Наверное, так и было. Ну, а что нужно сделать, чтобы Галкин исправился и не портил класс?

Аня прислушалась к крикам бегающих по двору ребят, пытаясь уловить в их хоре голос Галкина. Носится ведь и он где-нибудь тут же, ни о чём не думая.

Аня вздохнула и поднялась к себе на второй этаж притихшая.

Дедушка встретил как ни в чём не бывало, ска­зал, что ему очень хочется сегодня заниматься гер­барием, и они сели рядышком, склонившись над столом, и принялись готовить заполярные растения к выставке в Анином классе. Аня больше не спра­шивала о родителях и даже думала не о папе с мамой, а о Лёне Галкине. Интересно, что он ска­жет завтра насчет своего прогула?

Утром Аня пошла к Галкину, но дома у него никого не застала. А придя в школу, увидела, что Галкин и Гроховский уже сидят в классе.

Аня подошла к ним, чтобы спросить, почему их вчера не было, но не успела раскрыть рта, как Гал­кин первый налетел на неё и закричал, что она, разнесчастная «пискля-визгля-ябеда», пусть скажет спасибо, что он ещё её не побил, и, если не желает ходить с фонарем под глазом, пусть сейчас же ука­тывается подальше!

Сзади громко засмеялись:

— Молодец! Здорово отчубучил!

Вразвалочку подходил Лядов. Хлопнув Галкина по плечу, он прищурился, глядя на Аню.

— Что? Съела?

— А тебя не спрашивают! — дрожащим голо­сом проговорила она.

— Спокойствие, гражданочка, спокойствие, — изогнулся Лядов, не скрывая своей насмешки. — Мы сами с усами!

— Гони её, гони, — подтвердил Галкин.

Ане стало до слёз обидно. Она никому не сде­лала плохого. Никому! И никогда не ябедничала! Она поняла, о чём заговорил Галкин. Только про двойку его матери сообщила не она, а Эмма Жар­кова. Вечером Эмма прибегала к ней от Зойки хвастаться кудряшками. Кудряшки Ане не понрави­лись. Эмма надулась, рассердилась и, увидев Лидию Тарасовну, мать Лёни, которая проходила мимо с бельём в руках, вдруг с ухмылочкой выло­жила ей всё про Галкина: дескать, опять ваш сы­ночек хуже всех в классе. Аня тогда окончательно поссорилась с ней: разве хорошо ехидничать? И вот теперь Галкин налетел на неё.

Она не стала ничего объяснять и молча отошла к своей парте.

За спиной опять раздался смех. Лядов что-то шепнул Галкину, и оба захохотали. Ну и пускай, пускай думают что угодно, раз они такие против­ные — сплошные двоечники, прогульщики и обид­чики!

В перемену Таисия Николаевна, заглянув в класс, сама поинтересовалась, почему вчера не было Галкина. Лёня ответил не задумываясь:

— Болел! Голова, знаете, как трещала! Таисия Николаевна спросила у Гроховского, и он тоже заявил, что болел.

— Странная эпидемия, — покачала головой учи­тельница и велела друзьям принести на следующий день от родителей записки с объяснением, почему каждый из них пропустил занятия в школе.

Гроховский помрачнел, а Лёня поспешно заявил:

— Альбом-то для выставки я принёс!

Он, конечно, хотел «задобрить» Таисию Нико­лаевну: вот, мол, какой я, почти в срок принёс!

Учительница кивнула и, выходя из класса, ска­зала, чтобы Дима Шереметьев взял у Лёни альбом и положил в шкаф.

Дима немедленно подлетел к Галкину:

— Давай, давай! А коллекция где?

Коллекции у Галкина не было. Тогда Шереметь­ев выхватил у Лёни синюю тетрадку, какие про­даются для рисования, и перелистал её всю очень быстро. И вдруг, глядя прямо на Галкина, засмеял­ся тоненько-тоненько, словно издеваясь. Потом ото­шёл к своей парте и снова оглянулся, не в силах скрыть какую-то непонятную, переполнявшую его радость. А Галкин, наоборот, нахмурился и стал совещаться с Гроховским.

Странное поведение Шереметьева объяснилось после уроков.

Едва показалась Таисия Николаевна, которая к концу дня опять зашла проведать своих воспитан­ников, как Дима крикнул:

— А Галкин обманул! Сдал альбом, а это вовсе не его!

— Как не его? — удивилась Таисия Николаевна.

— Он рисовать не умеет, а тут нарисовано!

— Может быть, он научился?

— Да нет! — уверял Дима. — Тут совсем дру­гое!

Таисия Николаевна стала просматривать альбом. А Шереметьев, торжествующе улыбаясь, ёрзал на месте и поминутно оглядывался.

— Сиди ты! — одёрнул его сзади Гена Кузеванов.

— А пусть не обманывает! — даже привстал с места Дима. — Мы собираем, что за лето сдела­ли. А он ничего летом не сделал, только нахвастал­ся, а теперь хочет обмануть!

Может, и правдой было то, что выкрикивал сейчас Дима Шереметьев. Но так нестерпимо хо­телось ему уличить товарища, так давно он, видно, ждал этого случая и так откровенно торжествовал сейчас победу, что Аня возмутилась его подлой зловредностью. И, несмотря на то, что Дима был в числе примерных учеников, которые хорошо учат­ся, не пропускают занятий и образцово сидят на уроках, а Лёня Галкин являлся одним из тех без­дельников, прогульщиков и обидчиков, от которых страдала Аня и весь класс, Аня, не рассуждая, безоговорочно встала на сторону Лёни Галкина.

— Ничего не значит, — крикнула она. — Ничего не значит, когда сделано! Я тоже растения тундры сейчас готовлю!

— Конечно, конечно, — зашумели вокруг другие ребята.

Наверное, многим не понравилось, как Шере­метьев налетел на Галчонка.

Аня с тревогой смотрела на учительницу, кото­рая ещё не произнесла ни слова. Неужели она бу­дет хвалить Шереметьева, а Галкина поругает? Замечает она или не замечает, что весь класс на­строен сейчас против Шереметьева?

До сих пор Таисия Николаевна делала всё, что делают другие руководительницы: интересовалась учёбой, ходила к ученикам, изучала, кто как жи­вёт, кто с кем дружит. А вот теперь она впервые стояла перед классом, и от неё ждали ответа, по которому можно сразу понять, справедливая она или несправедливая.

И она сказала:

— Я считаю, что Аня Смирнова права. Нет бе­ды, если мы приготовим для выставки что-нибудь сейчас. Летом не успели сделать, а впечатлений много. И хорошо, если Лёня потрудился теперь.

— Так ведь он не сам! — опять выкрикнул Ше­реметьев.

Таисия Николаевна, пристально глядя на него, вдруг спросила:

— А чему ты радуешься?

Ага! Значит, и она заметила, как он злорадст­вует! Тут уж все ребята, осуждая Диму, зашумели:

— Сам не сам — не важно! Главное — сделано! Нечего приставать!

Но Таисия Николаевна успокоила класс:

— Подождите. Защищая Лёню Галкина от не­нужных придирок, мы не можем пропустить без внимания и слова Димы.

Аня только сейчас поняла, что для полной ясно­сти, конечно, нужно выслушать Галкина. Возмущён­ная поведением Шереметьева, она готова была всё простить Лёне, даже если он виноват. А учительни­ца, осудив Шереметьева, решила разобраться до конца. И это тоже было справедливо!

Лёня встал, подтолкнув локтем Стасика. Встал и Гроховский.

— Вот, — начал Лёня. — Рисовал он. И писал кое-что. Ну и я… Оба мы.

— Оба альбом делали? — переспросила Таисия Николаевна.

Лёня и Стасик вместе кивнули.

— А почему выдаешь его за свой?

— Так он его и есть! — воскликнул Стасик. — Я только помогал ему.

— Чтобы красивее было, — добавил Лёня.

— Так, — Таисия Николаевна задумчиво пере­листала тетрадь. — Рисуешь ты хорошо. Я рада, что у нас в классе появился такой художник. А сам к выставке что-нибудь готовишь?

Гроховский заулыбался:

— Хотел рисунки. Когда ехал сюда в поезде, из окна вагона рисовал. Доделать надо, да времени нет. Всё над этим сидели.

— Так, — повторила Таисия Николаевна медлен­но. — Значит, своё отложил, чтобы товарищу по­мочь?

— Ну да.

— Молодец! Ты хороший друг, Стасик. И я ду­маю, Лёня не будет возражать, если мы на этом альбоме так и напишем — тут пока нет никакой подписи: «Делали Лёня Галкин и Стасик Грохов­ский». Согласны?

— Согласны, согласны! — закричал Лёня, а за ним и ребята.

Все с улыбкой оглядывались на Стасика: довольны были таким решением. Дима Шереметьев дождался, когда стало потише, и снова подал голос:

— Все равно обманул Галкин! Он ещё коллек­цию обещал, а её нет!

— А ты ежа обещал! — выпалил Лёня. — Где твой ёж?

— Сдох! — ответил Шереметьев. — Нет боль­ше ежа!

— Ну, так вот и коллекции нет. Перепуталась вся трава.

— А говорил — сделана!

— Сиди ты! — ещё раз одернул Шереметьева Гена Кузеванов.

Таисия Николаевна сказала:

— Лёня Галкин в день переклички поторопился сообщить нам, что у него для выставки все готово. Лучше, ребята, сначала сделать, а потом говорить.

— Вот, вот, — поддакнул Дима.

— А ты, — обратилась к нему учительница, — никогда не рой яму другому, ненароком и сам в неё угодишь!

Эти слова вызвали смех. Кто-то из соседей Ди­мы даже прихлопнул его по плечу: дескать, прова­ливайся в яму!

Дима покраснел и замолчал.

В классе начался новый разговор — о сегодняш­них занятиях.

Аня слушала теперь Таисию Николаевну, следя за ней признательным взглядом, полным уважения.

Фраза, которую ребята охотно произносили раньше, — «Таисия Николаевна у нас хорошая!» — наполнилась конкретным смыслом. С радостью вве­ла Аня Таисию Николаевну в круг самых дорогих людей, которые во всём умеют правильно разбирать­ся и всегда бывают справедливыми.

В заключение Таисия Николаевна напомнила Галкину и Гроховскому, что ждёт их завтра с за­писками от родителей. И хотя это были уже не­приятные для ребят слова, все их восприняли как надо: ведь и это справедливо.

Выходя из школы с девочками, Аня видела, как Галкин и Гроховский бок о бок удалялись по улице вдвоем, отколовшись от остальных мальчиков. О чём они говорили? Об альбоме? О коллекции? Или о записках из дому?

Аня проводила Машу Гусеву, потом повернула назад к себе и у ворот своего дома столкнулась с Гроховским: он шёл, конечно, от Галкина.

Выглядел Гроховский таким скучным, что его узкое лицо, казалось, вытянулось ещё и острый длинный нос торчал ещё сильнее. Мальчик даже не заметил Аню, прошёл мимо, но она окликнула его:

— Послушай, Гроховский. Ты всё-таки нарисуй плакат о чистоте, ладно?

Он остановился.

— Какой плакат?

— А я дам текст.

— Давай, ладно…

Он стоял и не уходил, разглядывая землю под ногами, хотя говорить было больше не о чем. Аня тоже не уходила, а смотрела на Гроховского и чув­ствовала, что, наверное, ему трудно сейчас идти домой. Совершенно ясно, что никто из них — ни он, ни Галкин — не болел никакой болезнью, а просто прогуляли.

— Значит, нарисуй, — ещё раз сказала Аня и вдруг неожиданно для самой себя спросила: — Вы почему вчера не были-то?

Всё так же разглядывая землю, перекатывая ботинком какой-то камешек, Гроховский ответил нахмурившись:

— В лес ходили. Коллекцию Галкину собирали.

— Могли бы и в другое время, — заметила Аня. — Не обязательно, когда уроки.

— Так и хотели, да не получилось. А отклады­вать нельзя было. Ну и вот. — Гроховский вздох­нул. — Ладно, давай завтра текст.

— Хорошо, — кивнула Аня и добавила: — А в редколлегию хочешь выберем? Вот будем выби­рать в отряде, и я тебя выдвину. Только не знаю как… Надо лучших, а у тебя двойка и прогул ещё…

— Да говорят, не нарочно! — рассердился Стасик. — Ну, так получилась. Ведь не хотели. И двой­ка из-за этого альбома. Сидел, сидел, все дни делал, спешил. Да что там говорить! Не выберут —не надо!

Стасик махнул рукой и пошёл по тротуару, за­сунув чёрный потёртый портфелик под мышку и да­же сгорбившись, как показалось Ане. Он удалялся, освещённый красноватым закатным солнцем, по светлой стороне улицы, и на землю от него ложи­лась длинная синяя тень.

И Аня подумала: «Вот как бывает! Хотел чело­век помочь другу-товарищу, а вышло из этого для самого одно горе. И хотя прогуляли они вчера не просто из озорства, Таисия Николаевна всё равно будет сильно ругать, да ещё, пожалуй, и в редкол­легию Гроховского не выберут. А ведь ничего пло­хого он не хотел, наоборот, хотел одного хорошего… Вот и разберись тут!»

Да, должно быть, в жизни не только у папы с мамой бывают такие вопросы, в которых не сразу разберёшься.