Роджерс Брубейкер. Этничность без групп. рикой о гибридности, множественности и текучести, которая не приносит ни понимания, ни утешения.

рикой о гибридности, множественности и текучести, которая не приносит ни понимания, ни утешения.

Такая концептуально убогая идентитарная социология, в которой «пересечение» расы, класса, тендера, сексуальной ориентации и, возможно, одной-двух других категорий создает множество многоцелевых концептуальных «ящичков», завоевала сильные позиции в американском научном сообществе в 1990-х годах — и не только в общественных науках, культурных и этнических исследованиях, но и в литературе и политической философии. В оставшейся части этого раздела мы изменим угол зрения и рассмотрим импликации применения идентитарной социологии в политической философии.

«Моральная философия, — пишет Алисдейр Макинтайр [Maclntyre, 1981, р. 22; Макинтайр, 2000, с. 34],— предполагает социологию»; это тем более верно применительно к политической теории. Слабость большей части современной политической теории заключается в том, что она основывается на сомнительной социологии — а именно на только что упомянутой редуктивно-групистской репрезентации социального мира. Мы не встаем здесь на сторону «универсальности» против «партикулярности». Скорее мы полагаем, что идентитарный язык и группистская социальная онтология, которая воодушевляет большую часть современной политической теории, скрывает проблематичную природу самой «групповости» и преграждает другие пути концептуального осмысления конкретных форм объединения и родственности.

Сегодня во многих работах критикуется идея универсального гражданства. Айрис Мэрион Янг, одна из наиболее влиятельных критиков этой идеи, предлагает вместо нее идеал гражданства, дифференцированного в зависимости от групп, построенного на групповой репрезентации и правах группы. Понятие «беспристрастной общей точки зрения», доказывает она, является мифом, поскольку «разные социальные группы имеют различные потребности, культуры, истории, опыт и вос-

II. За пределами «идентичности»

приятия социальных отношений». Гражданство должно не возвышаться над такими различиями, а признавать их «нередуцируемыми» [Young, 1989, р. 257, 258; 1990].

Какого рода различия должны быть удостоены особого представительства и прав? Различия, которые ассоциируются с «социальными группами», определенными как «всеобъемлющие идентичности и формы жизни» и отличающимися, с одной стороны, от простых агрегатов (произвольных классификаций личностей соответственно некоторому свойству) и, с другой стороны, от добровольных ассоциаций. Особые права и представительство должны быть признаны не за всеми социальными группами, а за теми из них, которые страдают, по меньшей мере, от одной из пяти форм подавления. В практическом плане — это «женщины, чернокожие, коренные американцы, выходцы из Мексики, пуэрториканцы и другие испаноговорящие американцы, американцы азиатского происхождения, геи, лесбиянки, рабочие, пожилые люди и люди с ограниченными психическими и физическими возможностями» [Young, 1989, р. 267, 261].

Что составляет «групповость» этих «групп»? Что делает их группами, а не категориями, вокруг которых могут кристаллизироваться, но не обязательно кристаллизуются самоидентификации и идентификации, осуществляемые другими? Этот вопрос Янг не обсуждает. Она признает, что разные истории, опыт и социальные локализации наделяют эти «группы» разными «способностями, потребностями, культурой и когнитивным стилем», а также дают им «различное понимание всех сторон общества и уникальные точки зрения на социальные проблемы» [Young, 1989, р. 267, 268]. Социальная и культурная разнородность понимается здесь как соседствование внутренне однородных, внешне ограниченных блоков. «Принципы единства», которые Янг отвергает на уровне государства как целого — поскольку они «скрывают различие», — вновь вводятся и продолжают скрывать различия на уровне составляющих его «групп».