Глава девятая

Первым, кого я увидела, вылетев на парковку, был не кто-нибудь из них, а Ронни. Вероника Симс, частный детектив, когда-то – моя лучшая подруга, стояла чуть в стороне от дверей, обхватив себя руками за плечи чуть ли не до боли. Рост у нее пять футов восемь дюймов, почти сплошь ноги, и она еще добавляет к этому высокие каблуки и короткую юбку. Когда-то она мне сказала, что ей бы мою грудь, и она в жизни не стала бы носить кофточки с высоким воротом. Шутила, конечно, но когда она одевалась нарядно, то ноги показывала чуть ли не во всю длину. Светлые волосы она носила до плеч, но сегодня подвила их концы, и они колыхались возле тонких бретелек на почти голых плечах. Колыхались сильно, потому что Ронни говорила сердито и тихо с кем-то, кого я не разглядела.

Сделав еще шаг, я его узнала – это был Луис Фейн. Он преподает биологию в университете Вашингтона, доктор наук и крысолюд. Про докторскую степень в университете знают, про то, что он делает в полнолуния – нет. Он на пару дюймов пониже Ронни, ладно скроен и крепко сшит. Плечи его заполняли пиджак, который Луи умел носить. Волосы у него стали короче с нашей последней встречи, и уложены аккуратнее. Глаза темные почти до черноты, а чисто выбритое лицо перекосило такой злостью, какой я у него никогда не видела.

Слов я не могла разобрать, только интонации, а они были интонациями ссоры. Тут я сообразила, что уставилась как на витрину, а это все – не мое собачье дело. Даже если бы мы с Ронни остались подругами и продолжали бы ходить на тренажеры три раза в неделю, чего уже не было, все равно не мое это было бы дело. Ронни никак не могла смириться, что я встречаюсь с вампиром, тем более с Жан-Клодом. Главное все же – что он был вампир. Как раз в те времена, когда мне нужно было женское сочувствие подруги и немножко понимания, она мне выдавала возмущение и гнев.

Так что в последние месяцы мы стали видеться все реже, и дошло до того, что уже месяца два нам даже не случалось поговорить. Что они встречаются с Луи, я знала, потому что у нас с ним есть общие друзья.

Интересно, конечно, из-за чего они погрызлись, но все равно не мое дело. Мое же дело ждало меня на парковке – все трое, прислонившись к моему джипу. Стояли, как на параде. Или будто в засаде поджидали.

Я остановилась посреди асфальта, колеблясь, не пойти ли предложить Луи и Ронни свои услуги арбитра. Не из доброты – из трусости. Уж лучше влезть в чужую разборку, чем в ту, что ждала меня. Чужая душевная боль всегда намного легче своей.

Но Ронни мне не сказала бы спасибо за вмешательство, и действительно не мое это было дело. Может, я утром позвоню и там посмотрим, захочет ли она говорить, осталась ли у нас еще дружба, которую можно спасать. Но мне не хватало Ронни.

Стояла я, значит, на темной парковке, оказавшись между ссорой у себя за спиной и той, что ждала впереди. А мне, как ни странно, ни с кем не хотелось ссориться. Вдруг навалилась усталость, и не из-за позднего часа или трудного дня за спиной.

Я пошла к ждущим меня ребятам, и никто не улыбнулся мне навстречу, но ведь и я им не улыбнулась. Разговор ожидался не из тех, что сопровождаются улыбками.

– Натэниел сказал, что ты не захотела с ним танцевать, – сказал Мика.

– Неправда. Я танцевала с ним, два раза. А чего мне не хотелось – так это устраивать поцелуйчики на глазах у копов.

Мика глянул на Натэниела – Натэниел уставился в землю.

– Ты меня сегодня целовала на глазах у детектива Арнет. В чем разница?

– Целовала, чтобы намекнуть Джессике, что к тебе приставать не надо. Ты же хотел, чтобы я тебя от нее избавила?

Он поднял на меня полные боли глаза – как две кровоточащие раны:

– И ты целовала меня только чтобы выручить, а не потому, что тебе этого хотелось?

Черт побери. Но я все же попыталась объясниться – с сосущим чувством под ложечкой, что этот спор для меня проигран. С Натэниелом у меня всегда потом такое чувство, будто я сделала что-то неправильно – или хотя бы не сделала правильного.

– Я не это хотела сказать.

– Но ведь сказала именно это, – заметил Мика.

– Не начинай! – огрызнулась я и поймала себя на том, что огрызнулась.

Я уже разозлилась, хотя только теперь это поняла. Я легко злюсь, особенно когда мне неуютно. Злость я как-то легче переношу, чем смущение. Марианна, которая помогает мне научиться контролю над постоянно растущим списком моих парапсихических сил, говорит, что злостью я прикрываюсь от любых нежелательных эмоций. Она права, и я признаю, что она права, но ни она, ни я никакого альтернативного решения предложить не можем. Что остается девушке, если злиться нельзя, и сбежать от проблемы тоже нельзя? Убейте меня, если я знаю. Марианна уговаривает меня быть честной – эмоционально честной перед собой и теми, кто мне близок. Эмоционально честной. Очень безобидно звучит и очень правильно. На самом деле – ни то, ни другое.

– Я не хочу ссориться, – сказала я. И это было честно.

– Никто из нас не хочет, – ответил Мика.

Сам звук его очень спокойного голоса помог умерить злость.

– Натэниел стал напирать на танцполу, и ardeur проснулся раньше времени.

– Я это почувствовал, – сказал Мика.

– И я, – сказал Джейсон.

– Но ведь теперь не чувствуете? – спросил Натэниел.

В глазах его застыло почти обвинение, и в голосе звучала сердитая нотка. Кажется, такого близкого к гневу я от него ничего еще не слышала.

– Анита все лучше и лучше умеет смирять ardeur, – сказал Мика.

Натэниел покачал головой, обхватив себя руками. Как вот Ронни там, у меня за спиной.

– Если бы это был ты, она бы просто вышла с тобой на парковку и утолила бы ardeur.

– Вряд ли, – возразила я.

– Вышла бы, – упрямо повторил он, и в его глазах смотрелась та же злость, что была в голосе. А уж злости я в этих лавандовых глазах никогда не видела. И мне почему-то стало не по себе.

– Если бы у меня был выбор, я бы не занялась сексом на парковке на свадебном приеме у Ларри и Тамми.

Сердитый взгляд пробежал по моему лицу, будто что-то ища.

– Почему же не утолить голод здесь?

– Потому что это грязь. И еще потому, что если как-то пронюхает Зебровски, мне этого уже никогда, никогда не забудут.

Джейсон потрепал Натэниела по руке.

– Видишь? Не тебе она дала отлуп. Просто не хотела дурака валять на свадьбе Ларри. Это не ее стиль.

Натэниел глянул на Джейсона, снова на меня. То странное напряжение, которое мне трудно было понять, оставило его. Злость в глазах растаяла.

– Ты прав, наверное.

– Так вот, если мы не хотим «дурака валять» на парковке, то надо ехать, – сказал Мика. – Ardeur не любит, когда его держат на цепи. И когда вернется, он не будет так вежлив.

Я вздохнула. Эта метафизическая бравада там, на танцполу, еще даст сегодня ночью свои последствия. Когда ardeur проснется снова, он заставит себя утолить. Уже в этот раз его обратно в ящик не засунешь. Как будто он, ardeur, если его остановить, отбросить, когда он уже меня заполнил, начинает злиться. Я понимаю, конечно, что ardeur – метафизическое явление, неодушевленное, собственных чувств не имеет и зла ни на кого не держит, но впечатление именно такое.

– Извини, Анита, я не подумал, – сказал Натэниел так обескураженно, что мне пришлось обнять его – быстрым движением, скорее по-сестрински, чем еще как-то, и он это понял и не попытался прижать меня теснее. Он позволил себя обнять, потом отойти. Натэниел обычно остро настроен воспринимать мой язык жестов. Только это позволяет ему делить со мной постель месяцами, не нарушая последних немногих табу.

– Поехали домой, – сказала я.

– Мне намекают, что пора мне отваливать, – ответил Джейсон.

– Мотай к нам, если хочешь, – предложила я.

– Нет, спасибо. – Он покачал головой. – Арбитр в ссоре вам не нужен, и без консультанта вы тоже обойдетесь, так что я тоже домой. Тем более, что слушать, как вы там стонете за стенкой, и не участвовать... Ты не злись, но оставаться в стороне после того, как тебя разок пригласили, стало труднее.

Я попыталась не покраснеть, но от этого еще сильнее зарделась. Так всегда бывает.

Однажды мы с Джейсоном были вместе. Когда я еще не понимала, что ardeur может довести твоего партнера до смерти, Натэниел однажды свалился в обморок на работе и на несколько дней выпал из графика кормления. Мики дома не было, а ardeur в этот день проснулся рано. Это влезла Белль Морт, родоночальница линии Жан-Клода, и первая, насколько мне известно, носительница ardeur’а. И он доставался только вампирам ее линии, больше никому. То, что я его заполучила, ставило интересные метафизические вопросы. Белль хотела понять, кто я такая, и еще она надеялась устроить хороший переполох. Она очень деловая вампирша, но если можно кому-то насолить так, чтобы дела не страдали, то тем лучше. Так что не по моей вине передо мной встал выбор: взять Натэниела и, быть может, убить его, или дать разок Джейсону сыграть запасного игрока. Он был рад-доволен. Очень рад. Как ни странно, наша дружба это пережила, но время от времени у меня не получалось прикидываться, что этого не было, и тогда мне бывало очень неловко.

– Как мне нравится, что теперь я могу заставить тебя покраснеть!

– А мне нет, – буркнула я.

Он засмеялся, но глаза его остались серьезными.

– Мне тебе нужно кое-что сказать наедине, пока ты не уехала.

Мне не понравилась его серьезность. За последние полгода я поняла, что Джейсон за обличием язвительного балагура скрывает ум, иногда до боли проницательный. И слова насчет наедине у меня тоже восторга не вызвали. Что такого он не может высказать при Мике и Натэниеле? И почему?

Но вслух я сказала:

– Окей.

И отошла в сторону от джипа, еще дальше от Ронни и Луи, которые все еще продолжали свою тихую перебранку.

Когда мы шагнули под сень деревьев на краю церковной парковки, я остановилась и обернулась:

– Чего там?

– То, что там на танцполу было, это вроде как моя вина.

– Каким образом?

Он смутился искренне, что с Джейсоном не часто случается.

– Он хотел знать, как у меня получился секс с тобой, настоящий секс, в тот первый раз, когда я помогал тебе утолить ardeur.

– Строго говоря, второй раз.

Он скривил губы:

– Да, но тогда ardeur был совершенно нов, и сношения у нас с тобой не было, и еще трое мужчин в той же постели, кроме меня.

Я отвернулась, чтобы темнота скрыла краску на щеках, хотя Джейсон-то мог по запаху моей кожи учуять.

– Ты что-то говорил насчет своей вины?

– Он в твоей постели уже сколько – четыре месяца?

– Около того.

– И у вас не было сношения. Черт, он же даже оргазма ни одного не имел – ну, с семяизвержением и так далее?

Сильнее покраснеть я уже не могла, а то бы голова лопнула.

– Я слушаю.

– Анита, пора тебе перестать притворяться, будто Натэниел – не настоящий.

– Ты несправедлив.

– Может быть, но я даже понятия не имел, что ты ему не помогаешь орально, или рукой, или хотя бы не смотришь, как он сам себе помогает. Как угодно, чем угодно.

Я только покачала головой, уставясь в землю. И ничего путного сказать не могла. Если бы я сегодня метафизически не заглянула в голову Натэниела, я бы могла сейчас быть сердитой или грубой. Но я видела его боль, и притворяться больше не могла. Не могла ее не замечать.

– Я думала, что отказ от этих финалов облегчит ему жизнь, когда я возьму ardeur под контроль и pomme de sang мне уже будет не нужен.

– Ты все еще думаешь просто бросить его, когда тебе не надо будет утолять голод?

– А что мне с ним еще делать? Держать у себя как собачку или ребенка-переростка?

– Он не ребенок и не собака, – сказал Джейсон с едва заметной сердитой интонацией.

– Я это знаю, и в том-то и проблема, Джейсон. Не появись ardeur, я была бы у Натэниела Нимир-Ра и другом, и делу конец. А сейчас он вдруг оказался в категории, для которой у меня даже названия нет.

– Он у тебя pomme de sang, как я у Жан-Клода.

– Вы с Жан-Клодом не трахаетесь, и никого это не огорчает.

– Нет, поскольку он позволяет мне встречаться с другими. У меня бывают любовницы, когда они мне нужны.

– Я все время подталкиваю к тому же Натэниела. Чтобы у него были девушки.

– Когда ты его – не слишком тонко – подталкиваешь смотреть на других женщин, он каждый раз оглядывается на меня за советом.

– То есть?

– Он не хочет встречаться с другими. Он хочет быть с тобой, с Микой и с вампирами. Не хочет в своей жизни другой женщины.

– Я не женщина его жизни.

– Это не так. Но ты не хочешь ею быть.

Я прислонилась к тонкому деревцу.

– Джейсон, так что мне делать?

– Закончить то, что начала с Натэниелом. Стать его любовницей.

Я покачала головой:

– Этого я не хочу.

– Черта с два – не хочешь. Я вижу, как ты на него реагируешь.

– Одного вожделения мало, Джейсон. Я его не люблю.

– С этим бы я тоже поспорил.

– Не люблю так, как надо.

– Надо – для чего, Анита? Для твоей совести? Твоего нравственного чувства? Дай ему то, без чего он жить не может. Не ломай себя для этого, но чуть согнись. Это все, о чем я тебя прошу.

– Ты сказал, что там, на танцполу, это была твоя вина. И не объяснил, каким образом.

– Я сказал Натэниелу, что ты не любишь пассивных мужчин. Ты любишь некоторую уверенность, настойчивость. Не слишком сильную, но такую, чтобы не тебе пришлось говорить: да, у нас будет секс. Тебе нужно, чтобы партнер снял немножко ответственности с твоих плеч.

Я уставилась в это искреннее, молодое лицо.

– И это все, что мне нужно, Джейсон? Чтобы кто-то разделил со мной вину, и мы могли трахнуться?

Он поморщился:

– Я не это говорил.

– Почти это.

– Злись, если хочешь, но это не то, что я сказал или что имел в виду. Злись на меня, ладно, только не срывай злость на Натэниеле.

– Меня воспитали в убеждении, что секс – это уже обязательство. Я до сих пор так думаю.

– Я не заметил у тебя обязательств по отношению ко мне.

Сказано было как бесстрастное наблюдение, ничего личного.

– Нет, но мы друзья, а я была тогда вроде как друг в беде. А ты взрослый, и ты понимал, что это. Я не уверена, что Натэниел достаточно взрослый для этого. Черт, да он даже почти чужой женщине не может сказать нет.

– Он отклонил не меньше трех приглашений на танец, пока мы разговаривали, и я точно знаю, что он отклонил предложение встречаться от красавицы Джессики Арнет.

– Правда?

– Правда, – кивнул Джейсон.

– Я не думала, что он умеет говорить «нет».

– Он тренируется.

– Тренируется?

– Он ведь иногда говорит тебе «нет»?

Я подумала.

– Иногда он не хочет передавать мне разговоры или что-нибудь рассказывать. Говорит, что я на него разозлюсь, и лучше мне спросить другого участника разговора.

– Ты хотела – нет, ты требовала, – чтобы Натэниел научился за себя отвечать. Ты его заставила получить водительские права. Ты заставляешь его быть менее зависимым, я прав?

– Да.

– Но ты не подумала, что это может значить?

– В чем именно?

– Ты хочешь, чтобы он был независимым, думал за себя, сам решал, чего он хочет от жизни?

– Ну, в общем, почти это я ему и говорю. Чтобы он сам решал, как он поступит со своей жизнью. Видит Бог, ему же всего двадцать!

– И он выбрал, что он хочет делать – быть с тобой.

Голос Джейсона стал тише, мягче.

– Это не выбор жизненного пути. Я имела в виду профессию. Может быть, возвращение в колледж.

– У него есть работа, Анита, и зарабатывает он больше, чем многие выпускники колледжа.

– Нельзя же вечно танцевать стриптиз!

– И браки тоже не длятся вечно, Анита.

У меня глаза полезли на лоб, и Джейсон поспешил объяснить:

– Я в том смысле, что ты все вопросы решаешь как будто навечно. Будто потом уже нельзя передумать. Я же не о том, чтобы ты вернула Натэниелу девичью честь, выйдя за него замуж. Честно, про это и речи не было.

– Что ж, уже легче.

– Тебе pomme de sang понадобится на много лет, Анита. Лет.

– Жан-Клод говорит, что через несколько месяцев я научусь утолять голод на расстоянии, и это уже не будет так тесно и лично.

– Тебе удалось увеличить интервал между кормлениями, Анита. Но ты не особенно преуспела в контроле над ardeur’ом.

– Сегодня на танцполу я с ним справилась.

Он вздохнул:

– Ты его отключила. Это не контроль. Если у тебя есть ружье, ты можешь его запереть в оружейный сейф, но это не значит научиться из него стрелять.

– Интересная аналогия. Ты давно уже об этом думаешь, если я правильно поняла?

– С самого начала. Натэниел мне сказал, что ты не разрешаешь ему облегчения во время утоления ardeur.

– Не разрешаю? Он же не спрашивал, и вообще откуда мне знать, что он даже наедине с собой этого не делал? Я ведь не запрещала ему.

– Можно самому себя обслуживать, и ощущение неплохое, но это не утоляет истинного голода.

Я прижалась спиной к дереву, будто оперлась на твердый ствол, потому что ощущение было, будто я падаю. Падаю в такую пропасть, откуда уже не выбраться.

– Я не знаю, могу ли я переспать с Натэниелом и утром посмотреть себе в глаза в зеркале.

– Почему это именно Натэниел так тебя беспокоит?

– Потому что он сбивает меня с толку. У меня есть друзья, есть любовники, есть люди, которые от меня зависят, которых я опекаю. Со своими подопечными я не трахаюсь. Это вроде как использование служебного положения.

– И Натэниел из категории подопечных?

– Да.

– И иметь с ним секс – это значит использовать свое положение?

– Да.

– Натэниел другого мнения.

– Я теперь это понимаю, Джейсон. – Я закрыла глаза, прислонилась затылком к шероховатой коре. – Черт меня побери, я так хочу загнать ardeur под контроль, чтобы не надо было принимать такие решения.

– Хорошо, пусть ты могла бы махнуть волшебной палочкой и убрать ardeur. Что ты будешь тогда делать с Натэниелом?

– Помогу ему создать свой дом.

– Пока что он делает всю домашнюю работу в твоем доме. Он закупает продукты. Готовят они с Микой. Натэниел занимается хозяйством и дает возможность работать тебе и Мике. Как ты все это организуешь без Натэниела?

– Я не хочу держать при себе Натэниела только для своего удобства.

Джейсон шумно вздохнул:

– Ты действительно такая тупая, или нарочно меня злишь?

– Чего?

Он мотнул головой:

– Анита, я пытаюсь тебе втолковать одно: у Натэниела нет чувства, что его используют. Он чувствует, что он приносит пользу – прости за каламбур. Ему не нужна девушка – он считает, что она у него уже есть. Он не хочет ни с кем встречаться, потому что он уже с кем-то вместе живет. Он не хочет искать себе дом, потому что дом у него уже есть. Мика это знает, Натэниел это знает, и только один человек не знает – и это ты.

– Джейсон...

Он поднял руку, показывая, что не договорил.

– Анита, есть двое мужчин, живущих в твоем доме. Оба тебя любят. Оба тебя хотят. Оба поддерживают тебя в работе. Они вместе – как твоя жена. Многие готовы были бы пойти на убийство ради того, что у тебя есть. А ты это просто выбрасываешь.

Я таращилась молча, потому что слов у меня не было.

– Единственное, что мешает этому домашнему уюту быть полным – это неудовлетворенные потребности Натэниела. – Он шагнул ко мне, нагнулся, но настолько серьезно было его лицо, что мне даже в голову не пришла мысль, будто он меня сейчас поцелует, и он не собирался этого делать. – Ты поставила дело так, что в этом семейном трио штаны носишь ты, и все хорошо, потому что Мику и Натэниела это устраивает. Но в ношении штанов есть свои минусы, Анита – ты же и принимаешь решения. Ты сейчас работаешь, как никогда. Ты счастливая и довольная, какой я тебя никогда не видел. Насчет Мики – его я не так хорошо знаю, но Натэниел тоже никогда не был так счастлив, как сейчас. Все работают, Анита, все делают свою работу. Все, кроме...

– Кроме меня.

– Кроме тебя.

– Знаешь, Джейсон, я не могу сказать, что ты ошибаешься. Но прямо сейчас я ненавижу тебя за то, что ты прав.

– Ненавидь, если хочешь, но я не могу смотреть, как человек выбрасывает на помойку все, к чему рвется его сердце.

– Мое сердце к этому не рвется.

– Может быть, но это то, что тебе нужно. Тебе нужна хорошая жена в стиле пятидесятых годов.

– А кому нет? – спросила я.

Он улыбнулся:

– Есть такие, которые хотели бы быть такой женой. А я просто не могу найти женщину, которая была бы достаточно мужчиной, чтобы держать меня в том стиле, к которому я еще не привык.

Я не могла не улыбнуться. Черт его побери, Джейсона.

– Ты знаешь, ты один мог бы нагрузить меня всем этим и не разозлить на всю жизнь. Как тебе это удается?

Он чмокнул меня в губы, почти по-братски.

– Этого я не знаю. Но за тайну этого рецепта Жан-Клод заплатил бы целое состояние.

– Может быть, не только он.

– Может быть. – Он отступил, улыбаясь, но глаза его вновь стали серьезными. – Анита, прошу тебя, езжай домой и не выпендривайся. Просто будь счастлива и дай всем быть счастливыми. Неужто это так трудно?

Когда Джейсон это говорит, оно кажется совсем не трудным. И очень даже разумным, но откуда же у меня ощущение, что это будет ого как трудно? Просто отпустить вожжи и перестать всех дергать. Просто отпустить вожжи и радоваться тому, что есть. Просто отпустить вожжи и быть счастливой. Так просто, так сложно... так страшно?