Глава тридцать пятая

Протянув руку в его сторону, я крикнула:

– Нет!

Вряд ли это могло помочь, но что-то я должна была сделать.

Из руки Примо хлынула кровь, и он остановился, озираясь, будто ища, откуда донесся крик.

Я тоже не очень понимала, но я уже с полгода тренировалась управлять той силой, что у меня есть, и что-то уже чувствовала. Это был второй раз, когда я сделала нечто подобное, и оба раза – в совершенно безнадежной ситуации. Вопрос был в том, смогу ли я сделать это нарочно?

Примо снова поднял студента на вытянутой руке, будто задался целью, и ничто его не остановит. Я вытянула к нему руки, и подумала об этом. Попыталась вспомнить это ощущение – будто мои мысли натолкнулись на что-то около него и претворили это в стекло, чтобы его порезать.

Примо поднял противника повыше, будто приветствуя кого-то позади меня, но я не оглянулась – не время.

Я потянулась к нему не только руками, но и силой – той властью, что есть у меня над мертвыми, связью, которая есть у меня с двумя вампирами, и ударила в него этой силой. Снова потекла кровь по его правой руке, красная струя, слившаяся с первой. На самом деле крови было немного, и я не знала, почему, так как сама не понимала, что я делаю. Несколько кровавых порезов его надолго не отвлекут.

– Это не ты делаешь, – сказал он, и голос его, рокочущее рычание, очень подходил к мощному телу. Еще был в нем акцент, который я не узнала.

– Нет, но это делаю я, – прозвучал позади меня голос Жан-Клода.

Я хотела было обернуться, чтобы его увидеть, но не решилась отвести глаза от вампира впереди ради того, чтобы увидеть вампира позади. Хотя глаза мне не были нужны, чтобы ощутить его силу. Она струилась по комнате, действуя на меня как успокаивающая рука. Она гладила тела, прижимавшие меня к полу. На меня повеяло мускусом и волчьим мехом, и поняла, что оба они – из стаи. Меня тоже наполнил родной запах меха. Отчасти это было из-за связи Жан-Клода с Ричардом, но не только. Его магия просачивалась сквозь оборотней ко мне. Он к этому не стремился, но у меня своя связь с Ричардом и его волками. Очень трудно было бы для Жан-Клода связаться с ними, не задев меня.

Они задышали глубоко и натужно, будто возвращаясь к жизни, хотя я знала, что они вполне живые. Блондин, Клей, подмигнул мне с расстояния в пару дюймов. Он был удивлен, и я его понимаю. Тот, что наверху, с волосами черными, как у меня, только очень прямыми, заморгал черными глазами, будто не мог вспомнить, где меня видел, не мог сообразить, как он оказался на мне сверху.

Пробормотав: «Извините, мисс», – он отполз в сторону, неловко соскальзывая с вершины кучи.

Клей недовольно что-то проворчал, когда верхний стал с него вставать.

– А мне-то каково? Я же в самом низу, – сказала я.

Клей зря потратил на меня улыбку.

Базз медленно, неловко поднимался на колени неподалеку. Поймав мой взгляд, он посмотрел на меня, будто хотел сказать: ну вот, вопрос решен.

Жан-Клод находился в зале, его сила заполняла помещение, как теплое одеяло. Такое приятное ощущение, и в некоторых отношениях так не похожее на его силу. Я знала, в чем дело – он ощущался слишком живым. Но он – Мастер Города, и никто из его вампиров не ослушается его прямо. Наверное, это единственное оправдание, почему я позволила себе ослабить бдительность и отвернуться от Примо. А пора бы мне уже знать, что псих – всегда псих, живой он или мертвый.

– Они все меня не остановили, Жан-Клод. Трое тем более не остановят.

Интонации Примо заставили меня снова обернуться к нему. Судя по голосу, он не собирался прекращать. А это было плохо. Одно дело – бросить вызов Баззу, и другое дело – вызвать Жан-Клода. Совсем другое.

– Они не пришли тебя останавливать, Примо, потому что ты уже остановился. Я – Мастер этого Города, и я тебе говорю, что ты уже остановился.

– Эти люди пустили мне кровь!

Столько ярости было в этих словах, что они просто обожгли мне кожу. Он питался собственным гневом, а также насилием. Тут мне стало понятно, что он в некотором смысле мастер вампиров. По крайней мере, некоторые его умения были на уровне мастера. Только этого не хватало.

Клей поднялся на четвереньки, а это значит, я могла уже из-под него выползти. Искала взглядом пистолет, но его не видела. Блин, тут вот-вот прорвется резервуар с дерьмом, а у меня нет оружия.

– И как это вампир твоей силы позволил смертным людям пустить себе кровь?

Голос Жан-Клода звучал буднично, небрежно, но у меня в голове он прошептал совсем другое:

Боюсь, я его недооценил.

– Это точно, – ответила я.

– Что ты говоришь? – переспросил Клей.

Я тряхнула головой, все еще оглядывая пол в поисках пистолета и нигде его не видя. Потом я подумала: «А хрен с ним, я его уже два раза порезала без пистолета, и могу это проделать снова». Где-то в глубине души я еще не могла в это поверить, и этой глубине души я велела заткнуться к хренам. Мне хватает проблем и без сомнения в своих силах.

Примо все еще не отпускал студента, выбранного козлом отпущения, но держал его как-то небрежно, как забытый тюк с бельем. Я поняла, что человек без сознания, и встала посмотреть, дышит ли он. Мне не нравилось, как Примо сдавил его шею воротом куртки. Неужто я так беспокоилась насчет кулака, что пропустила, когда Примо его просто задушил?

Голос Жан-Клода шепнул у меня в голове:

– Он не дышит, но сердце бьется.

– Еще минута, и будет поздно, – сказала я.

– Да, – ответил Жан-Клод, кажется, на этот раз вслух.

Он потянулся ко мне – не рукой, но силой, и это не была живая теплая сила ликантропа. Прохладная благодать могилы коснулась меня, и во мне вспыхнуло то, что поднимает мертвых. Я вдруг поняла, как порезала Примо. Поняла, как оно действует. Как будто ящичек-головоломка, когда вдруг понимаешь, на какие кнопки нажимать и что они значат. Полоснуть с расстояния – для этого надо использовать собственную магическую ауру противника. Жан-Клод уже не один век знал, что это такое и как оно действует, но сам не умел применять эту технику. Я могла бы, но не знала, как. А вместе мы сложили две половины головоломки.

Моей целью было не убить Примо, но заставить его выпустить этого человека. Я протянула к нему руку, но вампир не испугался.

– Ты думаешь, твои маленькие порезы меня остановят?

– Нет, не думаю, – ответила я и бросила в него силу, почти как бросают мяч, и этот мяч ударил в его ауру, в его щиты, как пробивает шип лоскут материи, но не остался шаром, а стал вплавляться в щит, сливаться с ним в одно, и это защитное покрытие превратилось во что-то длинное, хищное, острое. Я представила себе, как это острое полосует Примо поперек живота, и тут же рубашка на нем разъехалась, показав белую кожу и кровь.

Рана была побольше первых двух, и Примо невольно дернулся к ней рукой, будто от боли или проверить, насколько она серьезна.

– Эта тебе как? – спросила я. – Достаточно большая?

Он зарычал, показав клыки, слишком большие даже для его пасти.

Я сделала именно то, что хотела сделать. Спасибо долгим бесплодным штудиям Жан-Клода, я теперь обрела новое оружие. До сих пор я боялась бить слишком близко к жертве – будь у этого студента какие-то парапсихические способности, ему могло бы достаться больше, чем Примо. Но теперь я знала свое новое оружие, понимала, чувствовала.

Я махнула в сторону лапы Примо, сжимавшей студента, и рука распоролась от локтя до запястья. Кровь потекла алой струею, и если бы сердце билось сильнее, хлынула бы толчками из артерий, но для этого кровяного давления не хватало.

– Ты хочешь спасти вот этого? – Примо встряхнул жертву в руке. – Он уже сдох, только на корм для собак годится.

– Сердце у него еще бьется, – сказал Жан-Клод.

Но еще несколько секунд – и искусственное дыхание не спасет его от повреждения мозга. Я взметнула обе руки вверх и резанула Примо, пытаясь взрезать ему руку, как потрошат рыбу, но глубокие ткани не поддались. Я могла разрезать кожу и мясо, но жилы держались, а этого Примо хватало, чтобы задушить жертву до смерти. Упрямый, гад.

– Если ты немедленно не отпустишь этого человека, Примо, я усмотрю в этом прямой вызов моей власти.

– Усматривай чего хочешь, но я не буду мальчишкой для битья за все это!

Он указал не на меня, а на лежащих вокруг без сознания людей, на Базза, который стоял близко, но не слишком: он знал, что уступает нам всем по классу.

– Да будет так, – сказал Жан-Клод. А у меня в голове он произнес: – Ma petite, это не нож, не просто одиночный клинок, это магия. Если ты могла обратить против него часть его силы, отчего же не всю?

Я хотела спросить, что он имеет в виду конкретно, но он показал мне. Как будто мой мозг стал стеной, и он просто впечатал в нее ответ. Я поняла, и колебаться не стала. Мне не свойственно колебаться, когда на карту поставлена чья-то жизнь.

Я не стала поднимать руку или показывать ею – это не игра в мяч. Я могла воздействовать на его щиты, а они покрывали все его тело. И я подумала об этой магической защите как о целом, я бросила свою силу на всю эту защиту, и когда ощутила ее целиком, будто гладила руками невидимую кожу, обратила против него. Превратила в направленные внутрь лезвия. Как будто Примо оказался в шкуре вывернутого наизнанку дикобраза с кинжалами вместо колючек.

Каждый дюйм его кожи внезапно окрасился кровью. Он завопил, и кровь хлынула у него изо рта, завопил горлом, покрытым десятками ран. Завопил – и выпустил студента.

Клей и темноволосый вервольф подхватили упавшего и оттащили его в сторону – просто в сторону. Я хотела бы посмотреть, проверить, что они заставят его дышать, но у меня были другие проблемы.

Примо бросился на нас, но споткнулся и свалился на четвереньки. Я поняла, что ослепила его. Не насовсем, но достаточно. Сегодня он будет слеп.

Он ревел и орал таким голосом, будто глотал битое стекло.

– Будь ты проклят, Жан-Клод! Будь ты проклят! Ты щенок, а не вампир, ты сам бы никогда такого не смог! Ты не вампир!

– Ты приехал в Сент-Луис убить меня и занять мое место?

Примо поднял окровавленное лицо на голос Жан-Клода:

– А почему бы и нет? Почему бы мне не завладеть городом?

– Ты даже собой не владеешь, Примо, вот почему. Одной силы мало, чтобы править этим городом.

Я могла бы оглянуться и посмотреть, как он говорит, но в этом не было нужды. Сейчас я была ближе к нему, чем если бы даже держала его за руку. Я знала то, что знала до того, но это было на задворках сознания. Жан-Клод использовал вампирские метки, связывающие нас, так открыто и тесно, как никогда до сих пор. Мне следовало бы рассердиться, но я не сердилась.

Кто-то из официантов склонился над человеком, которого пытался убить Примо. Он откинул голову лежащего назад и дышал ему в рот. Лежащий внезапно дернулся, и первый вдох прозвучал громко.

Черноволосый вервольф, имени которого я не могла вспомнить, поднял вверх большой палец. Человек будет жить. С ним все будет нормально. И никакая гора мышц не могла бы освободить его вовремя. Ничто другое его не освободило бы, не убивая Примо, хотя, как по мне, это стоило бы сделать. Я бы сказала, что Примо надо убить, и лучше сейчас, пока он не оправился.

Голос Жан-Клода шепнул мне в ухо:

– Если здесь кто-нибудь умрет, намного труднее станет всех убедить, что ничего плохого здесь не происходило.

Я покачала головой и подумала, что всей вампирской мощи в мире не хватит замутить мозги такой большой аудитории. Тем более после такого потрясения.

– Ты сомневаешься во мне, ma petite?

Он вдруг оказался вплотную за мной. Изящная белая рука легла мне на плечо, окруженная разливом белых кружев, и мелькнул черный бархатный рукав, обрамляющий эти кружева.

Я подняла руку и ощутила, что кожа его холодна, будто он не питался сегодня или же потратил колоссальное количество энергии. В бархате рукава было больше тепла, чем в его пальцах. Он был опустошен. Сколько же у него ушло энергии, чтобы мысленно говорить со мной? Или случилось еще что-нибудь, о чем я не знаю?

Остальные охранники в черных рубахах тоже зашевелились – медленно, скованно, будто хорошо побитые. Примо, очевидно, ощутил их движение, потому что сказал:

– Даже слепой я от них смогу отбиться.

Он встал в стойку, приподнявшись на носки. От этого движения должно было стать неимоверно больно, но он даже не поморщился. Одной окровавленной рукой он оперся об пол, другую поднял, будто стараясь ощутить движение. Слишком этот жест отдавал боевыми искусствами, чтобы отнестись к нему без внимания. Здоровенный мужик, вампир, почти нечувствительный к боли, сумасшедший, да еще обученный боевым искусствам. Я так не играю.

Натэниел подошел ко мне, держа в руках мой пистолет. Он протянул мне оружие, не говоря ни слова, точно как я его учила: рукоятью вперед, пальцы подальше от спуска.

Я улыбнулась ему половиной той улыбки, что он заслужил, потому что не сводила глаз с окровавленного великана. Перед тем, как сунуть пистолет в кобуру, я сняла его с предохранителя. Что-то мне подсказывало, что когда Примо на нас бросится, терять долю секунды на этот щелчок будет излишней роскошью, которую я не смогу себе позволить.

Но он не бросился. Нет, он придумал кое-что поинтереснее. От такой сильной соединенности с Жан-Клодом я ощутила себя в большей безопасности, а ощущение безопасности – само по себе нечто вроде самонадеянности. Эта самонадеянность заставила меня забыть, что по-настоящему старый вампир может тебя ранить не только физически. Самонадеянность Жан-Клода заставила меня об этом забыть.

Примо не шевельнул и мышцей, но бросил в нас силу, метнул собственную ярость, как ведро расплавленной злости. Защищаться не было времени. Ни на что не было времени, кроме как принять ее. Жан-Клод попытался пропустить эту волну над собой, но я почувствовала, как она ищет путь внутрь него. Мастер Города, полностью подчинившийся ярости – это было бы очень нехорошо. Но я в ярости разбираюсь, и я – не Мастер Города.

Я приняла эту злость – не стала пропускать ее над собой, а впивала, глотала, купалась в ней. Я завернулась в эту ярость как в огненное манто, открыла ей те пространства своей души, которые держу от всех закрытыми. Я дала ярости Примо встретиться с кипящей лавой моей собственной ярости. Бездонные, бескрайние моря моей ярости приняли его ярость, пожрали ее. Я питалась его гневом и давала ему это почувствовать.

И я рассмеялась, и смеялась, стоя перед ним и горя двойным пламенем моей ярости и его. Смеялась, ощущая, как волна его ярости спадает и начинает откатываться. Смеялась, пока смешивалась его ярость и моя. Во мне ее бездны, так что значит для меня еще пара ведер?

Он смотрел на меня незрячими глазами, потом сделал половину того, что я ожидала. Он двинулся вперед, но не в безумном порыве. Быстрота его была потрясающей, а я повидала быстрые движения на своем веку. Он был слеп, и потому хватал наудачу, и схватил он Натэниела. Натэниела, который стоял рядом с нами. Не знаю, было это намеренно или Примо промахнулся. Ухватив Натэниела за запястье, он дернул его на себя, но Натэниел уперся и устоял.

Внезапно задвигались мы все. Движение охранников я заметила, но они опаздывали. Пистолет я уже почти выхватила из кобуры, но Примо бросился вперед сразу, как ощутил сопротивление Натэниела. Я была ближе всех, и двигалась быстрее, чем сама ожидала – я не привыкла быть быстрее обычного человека. Тянулась я к руке Натэниела, но оказалась слишком близко к лицу вампира.

Примо всадил клыки мне в запястье, и я знала, что отдергивать руку в таких случаях не надо – я бы только разорвала ее. Выхватив пистолет, я заорала. И орала, пока он пил мою кровь. Орала, приставив пистолет к его голове.

Палец уже начал нажимать на спуск, когда разум Примо ударил в меня. Не ярость его на этот раз, а память. Римская армия, убийство, за которое его осудили. Арена, где он мог убивать, теша свое сердце, где можно было спускать с цепи свою ярость, питать ее. Смерть, смерть и еще раз смерть. И каждая насыщала его так, как ничто иное не могло насытить.

Темная ночь, и знатная дама потребовала, чтобы он явился в ее постель, не смывая кровь и пот победы. Он пришел, и действительность превзошла самые смелые его мечты. Она предложила ему свободу и новый способ питать свою ярость. Новый способ убивать. Он не знал ее настоящего имени, она сказала только:

– Я – Дракон, и ты будешь служить мне.

Он стал служить.

Воспоминания резко прервались. Я пошатнулась и долгий миг заставляла себя не нажать на спуск. Целый миг, чтобы поднять ствол вверх и вспомнить, как дышать, как двигаться.

Примо еще прижимался ртом к моей руке, но теперь раны его заживали на ходу, а глаза видели. Знанием Жан-Клода я знала, что Примо может залечить на себе почти любые раны малой дозой особой крови. Он искал ликантропа, и потому напал на Натэниела, но моя кровь тоже сработала. Теперь я понимала, зачем он нужен Жан-Клоду. Потрясающей мощи солдат, если уметь держать его в руках.

Спокойствие у меня в разуме принадлежало не мне.

Примо выпустил мою руку, глаза его закатились от ужаса.

– Кто ты?

– Да, Примо, кто я? – Я потянулась к нему раненой им рукой. Хотела потрогать его лицо, но он сжался, будто ожидая удара. – Скажи-ка, Примо, кто я?

Огромное тело припало передо мной к полу в позе подчинения. Он унижался передо мной, и я вспомнила, как много лет назад он так же принижал себя перед той, кто его создала.

– Мастер, – прошептал он, будто чужая сила исторгла у него это слово. Ненавистна ему была мысль, что никогда он не будет сам себе мастером. С тех пор, как он принял от нее тот кровавый поцелуй, он думал, что когда-нибудь править станет он, и теперь знал, что ошибся. – Ты – мой мастер.

В тот момент, когда он отведал моей крови, между нами возникла связь, не имеющая ничего общего с сексом, любовью или дружбой. Это было владение, столь полное, как ни одно другое. Примо просто принадлежал мне – нет, нам.

Метки между мною и Жан-Клодом были открыты полностью, когда Примо на меня напал. Когда он стал пить мою кровь, он не просто узнал ее вкус. Кровь от крови моей – больше, чем красивая фраза. Это на самом деле. И я поняла, что при открытых метках принести обет на крови одному из нас – значит принести его двоим. Я могу повелевать мертвыми, а Жан-Клод обладает властью над любым вампиром, что принес ему обет на крови, или любым, которого он создал. Примо был сокрушен двойным ударом, поскольку в тот момент моя кровь была кровью Жан-Клода, а его кровь – моей. Мелькнула мысль, что это может значить для не желающего участвовать Ричарда, но эта мысль тут же пропала. Хватает своих проблем, чтобы еще в проблемах Ричарда копаться.

Я глядела на великана сверху вниз и знала, что Жан-Клод теперь в нем до конца уверен. Уверен, что клятва Примо нам обоим его удержит. Дело было не в чтении мыслей – я просто знала, что Жан-Клод более насчет Примо не волнуется. Он в нем уверен. А я вот не была уверена.

Я повернулась к Жан-Клоду, попытаться убедить его, что Примо еще может быть очень и очень опасен, но уже то, что я повернулась, говорило, что и я в нем уверена. А это не так. Он – воплощение гнева в огромном мускулистом теле. И это опасно. И всегда будет опасно.

Наверное, я бы повернулась обратно к Примо, но вдруг оказалось, что я гляжу на Жан-Клода, и мир исчез. Остался только Жан-Клод, в бархатном камзоле с серебряными пуговицами, с высоким стоячим воротником, обрамлявшим выпуклость шейного платка. Серебряная булавка с сапфиром скрепляла белоснежный платок у горла. Камзол облегал широкие плечи, подчеркивал узость талии, и взгляд переходил на черные кожаные штаны, которые выглядели так, будто не он натянул их, а их вокруг него сплели. Сапоги до колена, такого же темного бархата, что и камзол. Я стояла, зачарованная, и я это знала, и не могла не смотреть, но лицо я оставила напоследок, потому что знала: стоит мне на него взглянуть, и остатки самообладания покинут меня, я пропаду на самом деле.

Изящная рука протянулась к моему склоненному лицу – кисть, окруженная разливом белого кружева. Он слегка тронул меня за подбородок, едва-едва, и стал приподнимать его. Очень нежное прикосновение – я могла воспротивиться, помешать ему, но я этого не сделала. Почти вся сила воли ушла на то, чтобы не взглянуть ему в лицо сразу.

Черные локоны сливались с бархатом, и трудно было различить, где кончается ткань, и где начинаются волосы. Огромные прекрасные глаза, темнее, чем сапфир на горле. Глаза такие темные, какими только могут быть синие глаза, не содержащие ни мазочка черного. Бледное совершенство лица – как почти законченная картина маслом. Жан-Клод был бледен, и пальцы возле моего лица – ледяные. Как будто скульптура, ожидающая, чтобы кто-то в нее вдохнул жизнь, и только темный блеск глаз выдавал его. Вся жизнь мира уже была в этих глазах.

И голос его был низок и тих, как скользящий по коже мех.

– Ma petite, впусти меня. Впусти. Не оставляй на холоде.

Я открыла рот сказать «конечно» и закрыла его. Когда-то, когда мы были связаны куда меньше, чем сейчас, он брал у меня энергию, не отворяя кровь. Это было, когда в город завалились страшные чужие вампиры, и мы не могли перед ними показать слабость. А если бы они выяснили, что слуга Мастера Города не позволяет ему брать у себя кровь, они бы сочли это очень большой слабостью.

Ему нужно было подпитаться, отчаянно нужно было.

– А в чем дело? – Я обрела голос, хриплый, совсем не такой бархатный, как у него. – Отчего ты столько потерял энергии?

– Я сделал все, что можно было сделать издали, чтобы облегчить тебе жизнь.

Я подняла руку, дотронулась до его щеки:

– Ты себя опустошил ради меня.

– Ради твоего душевного спокойствия, – прошептал он, и его голос прокатился у меня по позвоночнику капелькой воды, щекочущей все ниже и ниже.

– Тебе нужно есть, – сказала я.

Он слегка кивнул; мои пальцы ощутили движение прохладной кожи. А у меня в голове он шепнул:

– Если я должен держать Примо под контролем, то да.

– Ты не о крови, – сказала я.

– Не о крови, – подтвердил он и другой рукой коснулся моей заклеенной щеки. – Ты ранена?

– Не сильно, – ответила я уже почти своим голосом. Я поняла, что он отодвинулся, давая мне подумать. Не то чтобы он должен был это сделать, но он хорошо меня знал. Если бы он сейчас не дал мне думать, я бы разозлилась. Потом.

– Ты не про то, что мы делали, когда в городе были члены совета? Ты чего-то другого просишь.

Голос у меня в голове:

– Что-то случилось из-за твоей связи с Натэниелом и Дамианом. Во всем стало больше силы, но и нужно ее тоже больше. Я слишком долго себе отказывал, ma petite.

Его ладони скользнули вдоль линии моего подбородка, взяли мое лицо лодочкой, и пальцы ушли в теплоту волос. Я услышала его мысль, что он греет руки в моих волосах. Так ему было пусто, холодно, голодно. Никогда я его таким не видела. Никогда.

Это был не его голод. Я повернулась посмотреть на Натэниела, который отошел прислониться к стене. Он был не настолько близко, чтобы так излучать голод. И посмотрел на меня чистым взглядом лавандовых глаз. В голове я его не ощущала, были только Жан-Клод и я, но даже при этом голод его ощущался как голод Натэниела или Дамиана по прикосновению.

Поглядев в эти невероятно темные синие глаза, я шепнула:

– Тебе достался их голод.

А он сказал вслух:

– Боюсь, что да.

– Что можно сделать? – спросила я.

– Впусти меня, ma petite, впусти за свои прекрасные щиты.

Голос его прошелестел по коже, будто атласом по голому телу.

Я поежилась, и только холодное прикосновение его рук помогло мне справиться с подкосившимися коленями. Глядя в эти глаза, в это лицо, я шепнула:

– Да.

Его лицо заполнило мои глаза, и губы его коснулись моих. Я ждала, что он схватит меня в объятия и поцелует со всем неистовством своего голода, но этого не случилось. Он лишь касался меня ртом, и едва-едва. Я сама прижалась к нему, подняла руку его коснуться, но он положил руку мне на плечо, удерживая. Через секунду я поняла, почему он так поступил: потому что вся душа моя выплеснулась в губы, вся моя суть превратилась во вкус на губах. Сила, магия, мое сердце и душа – все было в этом легком касании губ. Я раньше думала, что мы утоляли ardeur друг другом, но ошибалась. Он едва-едва пил с моих губ, осторожно, и хотел куда большего. Я ощущала это, чувствовала его голод. Но он сдерживал меня руками, лежавшими на моих плечах, хоть я и стремилась сократить расстояние. И я знала его знанием, что голая кожа – это голая кожа, и полное прикосновение может меня просто осушить.

Такого осторожного поцелуя я в жизни своей не знала, и такого неутоленного желания поцелуя – тоже. Я слегка постанывала, потому что хотела куда большего. Намного большего.

Когда он отодвинулся, пятнышко помады алело у него на губах. И на щеках появилась едва заметная краска. Он был как холод зимы, едва тронутый легчайшим прикосновением марта, когда тепло еще только обещается, не всерьез, не сейчас, а лишь далекая надежда. Но надежда лучше ее отсутствия.

Он судорожно сглотнул слюну, веки его затрепетали, на миг закрывшись, и тогда он выпрямился, твердо удерживая меня за плечи.

– Это лишь легкая проба того, что мне нужно, ma petite.

– Не останавливайся, – попросила я.

Он улыбнулся, но печально.

– Пусть ослабеют все эффекты, а потом ты мне скажешь, получу ли я больше.

Я покачала головой. О чем это он? Конечно, конечно получит!

– Это моя вина, ma petite. Я попросил тебя впустить меня за твои щиты. Я не думал, что ты снимешь всю защиту своего достаточно существенного арсенала. И это ошеломило нас обоих. – Он смотрел на меня, будто увидел во мне что-то новое – или кого-то нового. – Я должен заняться нашей почтеннейшей публикой.

Он чуть не прикоснулся ко мне снова прощальным поцелуем, но отодвинулся и велел кому-то:

– Кто-нибудь, побудьте с ней, пока она не придет в себя совсем. Нет, не ты, она еще не совсем в себе. Я думать боюсь, что она может сделать, если ты сейчас ее коснешься.

Голос его, когда зазвучал снова, заполнил весь клуб, отдался в самых темных уголках – и при этом казался интимным, будто что-то шептал тебе, и только тебе.

– Примо прошел сквозь кровь и огонь, чтобы возродиться сегодня для вас. На ваших глазах он превратился из воина кошмаров в любовника грез.

– Слишком они напуганы, никто не поверит.

Это был голос Натэниела. Я повернулась на голос, но лицо было другое. Натэниел стоял чуть поодаль, а Байрон – настолько близко, что меня это испугало. Ему еще и трехсот лет не было, и обычно он передвигался как человек. Силы у него большой не было и никогда не будет, но сегодня я даже не знала, что он так близко от меня. И это меня отрезвило больше, чем что-либо другое. Я не услышала слабейшего из новых вампиров, которых пригласил в город Жан-Клод. Плохой некромант. Двойка.

– Ты никогда его не видел, когда он вот так напитается, – сказал Байрон. – Смотри.

Я подавила в себе желание посмотреть на Жан-Клода и стала смотреть на публику. Глаза расширенные, лица бледные или раскрасневшиеся. Кто-то из посетительниц еще прятался под столами. Если бы драка не отрезала их от выхода, они бы удрали. Не хватало только таблички над ними «Напуганные до смерти». Наверное, дело в таком количестве пролитой крови, какой им в жизни видеть не приходилось. Действительно, страшновато выглядит.

Глядя на публику, я соглашалась с Натэниелом, но когда я глянула в спину Жан-Клода, обращающегося к ним, то... ну, в общем, я отвернулась. Мне пришлось отвернуться, потому что тяга к нему никуда не делась. Мне говорили, что эта тяга касаться его – обычная тяга слуги к мастеру, но я в это до конца не верила. А вот сейчас – да.

Я стала смотреть на Примо. Он еще стоял на коленях, с глуповатым видом, окруженный полукругом охранников в черных рубахах. Он глядел на меня, и в глазах его было страдание. Когда он заговорил, его не услышали за столами – только я и охранники, да еще вампир и леопард у меня за спиной.

– Ты меня поймала.

Я открыла рот, чтобы сказать, что я не нарочно, но кто-то тронул меня за левое запястье, и я дернулась от острой мгновенной боли. Повернувшись, я увидела, что это Байрон.

– Отпусти.

Он разжал пальцы, выпуская мою руку, и шепнул:

– У тебя идет кровь. Жан-Клод велел мне быть при тебе. Позволь перевязать твою рану.

Лицо у него было еще моложе и невиннее, чем у Натэниела. Ему, видно, еще и двадцати не было, когда его обратил его прежний мастер. Волосы у него были светло-каштановые, и спадали свободными локонами, открывая шею и клин белой кожи на груди. Я вспомнила, что кто-то говорил, будто студенты колледжа хотят устроить Байрону обструкцию. Значит, это он был тогда на сцене.

Он был ниже меня ростом и худ – как юноша, еще не возмужавший, и теперь ему уже не возмужать никогда. Стали бы у него шире плечи, вырос бы он еще – теперь никто не узнает. Он мог бы поднимать тяжести и прибавить, он даже это делал, по настоянию Жан-Клода, но никогда ему не иметь такого тела, какое было бы, если бы убивший его вампир подождал еще годик-другой.

Глаза у него были серые и занимали почти все лицо – огромные глаза цвета самого густого тумана, непроницаемой туманной стены.

Мне пришлось встряхнуть головой и податься назад – вот черт! Байрон почти подчинил меня глазами. А это должно было быть невозможным. Жан-Клод сказал, что я убрала все свои защиты. Я этого не собиралась делать. Скорее, это Жан-Клод убрал все мои защиты. Но Байрон все же не Жан-Клод. Его я могу держать на расстоянии.

Я закрыла глаза и стала делать недавно усвоенные дыхательные упражнения. Сосредоточься в середине собственного тела. Соберись в одну точку и спустись по линии, уходящей в самую землю. Марианна называла это «заземлиться», и слово это точное. Заземлиться, приземлиться, надежно стоять на земле.

Но трудно было сохранять сосредоточенность, когда звучал голос Жан-Клода, и, закрывая глаза, я от него не избавлялась.

– Кто из вас не желал бы укротить дикарское сердце? Взять мужчину и преобразить его до неузнаваемости? Превратить его в того, кого вы желаете видеть? Примо склоняет колени перед вашей красотой, и он – тот, кого вы из него сделаете. Он вознесется и падет по вашему желанию.

Я почувствовала, как Жан-Клод подошел и встал между мной и Примо. Даже с закрытыми глазами, ища нематериальной опоры, я ощущала его присутствие, и он развеивал мою сосредоточенность, как развеивает дым машущая рука. Открыв глаза, я увидела, как он легчайшими прикосновениями трогает лицо Примо.

– Покажи им это великолепное тело.

Примо покачал головой. Он не хотел играть в эту игру.

Я ощутила, как изогнулась воля Жан-Клода, охватывая Примо как питон. Вспышка тепла пронизала Примо, выпущенная Жан-Клодом. Я даже шагнула к ним ближе, и Байрон оттянул меня обратно.

– Я бы не советовал, – сказал он, и снова я ощутила тягу этих серых глаз, будто меня завернули в теплейшее одеяло.

Примо встал, и я не смогла не обернуться к ним снова. Великан вцепился ручищами в черную рубаху, пропитанную кровью, и разорвал ее как бумагу. Обнаженный до пояса, он был великолепен – если вам нравятся гиганты. Это не была массивность, которую дает поднятие тяжестей – это такой он был.

– Кому же достанется первый его поцелуй? – спросил Жан-Клод.

Я ощутила движение еще раньше, чем повернулась к публике. Страха уже не было – его унес голос Жан-Клода. Я видела лишь воодушевление и разве что неуверенность, но потом взметнулось несколько рук, держащих деньги, и тут же следующие, следующие. Первым быть никто не рвался, но никто и не хотел оставаться в стороне.

Байрон вежливо потянул меня за плечо:

– Анита, эту рану надо перевязать. Пойдем за сцену.

– Он прав, – сказал Натэниел, оказавшийся уже ближе. Настолько близко, что я увидела брызги крови на лавандовой рубашке. Очевидно, он был ближе к Примо, чем мне помнилось. Но у меня мысли путались, будто я несколько сама не своя с самого прихода сюда. Что же это со мной?

– Ладно, – кивнула я.

Байрон с Натэниелом отвели меня за кулисы, но глаза мои смотрели в зал. Шатенка из переулка гладила кожу Примо ладонью, и эта кожа была гладкой и чистой, без крови, без следов борьбы. Она его лапала, но смотрел он на меня. Глаза его молча молили о помощи, но я не понимала, почему.

Жан-Клод коснулся его голой спины, и лицо Примо обратилось опять к этой женщине. Теперь на нем не было смущения. Была одна только похоть, и в этот момент я поняла: им управлял Жан-Клод. Он манипулировал вампиром не меньше, чем публикой. Женщины пришли за толикой сладострастного развлечения, Примо явился, чтобы стать Мастером Города, а вместо этого превратился в актера «Запретного плода». Он поцеловал шатенку, будто хотел выпить ее до дна, будто в этом поцелуе была вся его жизнь. Когда он отпустил ее, и ближайший охранник помог трепещущей даме сесть на стул, руки с деньгами взметнулись по всему залу. «Милости просим в шоу-бизнес, Примо», – подумала я.