Глава тридцать шестая. Закрылась дверь, и стало тихо, как по волшебству

Закрылась дверь, и стало тихо, как по волшебству. Закулисное пространство звукоизолированно, но сегодня дело было не только в этом. Как будто после этого я смогла думать – думать нормально. Я знала, что иногда мне мешает мыслить близкое присутствие Жан-Клода, обычно – прикосновение. Сегодня достаточно было быть в одном помещении.

– Что творится? – спросила я.

– У нас тут есть аптечка в гримуборной, – сказал Байрон и попытался вывести меня в дверь направо.

Я отобрала у него руку и посмотрела на Натэниела:

– Я правильно слышала, что Жан-Клод сказал тебе меня не трогать?

Он кивнул.

– Он не знает, чем это может обернуться.

Лицо его было очень мрачно, серьезно. Он снова стал осторожен в моем присутствии, и я не знала, почему.

– Я что-то пропустила? – спросила я.

– У тебя капает кровь, – сказал Байрон, показывая на мою руку.

Струйка крови – кап-кап-кап – стекала на белый пол. Так здесь было все бело и пусто, что алое пятнышко казалось громким, будто цвет был звуком.

– Что-то здесь не так.

– Ты потеряла больше крови, чем думаешь, – объяснил Байрон.

– Анита! – позвал Натэниел, и я почему-то слишком медленно повернулась к нему. – Анита, пойдем в гримуборную. Там мы тобой займемся.

Я кивнула и подняла руку на уровень плеч, чтобы унять кровь. Рукав жакета превратился в кровавую тряпку, а я только сейчас заметила. Что-то было жуть до чего неправильно, и я никак не могла понять, что. Я знала, что причиной могло быть создание нового триумвирата с Дамианом и Натэниелом, но это отвечало на вопрос «почему», а не «что». А «почему» для меня в этот момент не много значило; вот «что» – это действительно серьезно.

Байрон взял меня за руку, чтобы провести в дверь, которую открыл для нас Натэниел. Когда я прошла мимо Натэниела, что-то открылось между нами, как дверь, и эта дверь хотела закрыться вокруг нас, прижать нас друг к другу.

Байрон в буквальном смысле встал между мной и Натэниелом, не давая мне его коснуться. Я зарычала на него, и Натэниел эхом отозвался у него из-за спины.

– Полегче, котята! Я только выполняю приказ Мастера Города. – У него чуть расширились глаза, и от него пахнуло... если не страхом, то чем-то очень похожим. – Ты помнишь, как ты ощутила там поцелуй Жан-Клода?

Он схватил меня за раненое запястье и ткнул в рану пальцами.

– Больно!

Я повернулась к нему, рассердившись – нет, готовая рассердиться.

– Зато теперь ты можешь думать. Верно?

Эти слова заставили меня шагнуть в глубь раздевалки. Байрон шел за мной, держа за запястье, но теперь не сжимая – чтобы не сделать больно, скорее просто вел за руку.

– Что с нами творится? – спросила я.

– Похоже, что вы все вышли на новый уровень силы, – сказал Байрон, ведя меня между столами, усыпанными гримом и деталями сценических костюмов.

– И что это значит? – спросила я.

Он остановился перед большим металлическим шкафом в дальнем конце комнаты.

– Это значит – ответь на мой вопрос. Ты помнишь, как ощутился тот поцелуй в зале?

Он открыл шкаф, набитый всякими приспособлениями для уборки и мелочами, которые всегда могут понадобиться. На верхней полке – ему пришлось встать на цыпочки – нашлась аптечка первой помощи, довольно увесистая.

– Он будто выпил мою душу... – При попытке высказаться столь поэтично я покраснела, осеклась и начала сначала. – Я раньше думала, что он утоляет ardeur во время секса со мной, но если этот поцелуй кормил ту же тварь, то Жан-Клод сдерживал себя.

Байрон, отчаявшись найти на столе свободное место, дал ящик Натэниелу, попросив подержать, а сам стал в нем рыться.

– Сдерживался, лапонька, уж можешь мне поверить.

– Откуда ты знаешь?

Он посмотрел на меня честными глазами.

– Жан-Клоду когда-то нравился Лондон, очень нравился, а мне нравилось, что ему нравится Лондон.

Что-то почти неприятное было в его интонации к концу фразы.

– Мне извиниться? – спросила я.

– Ты лучше руку выше держи, – сказал он. В руках у него была целая куча предметов, но он еще что-то искал. – Извиняться не за что, зайка. Если не считать Ашера, Жан-Клод всегда предпочитает уговаривать. А, вот, нашел.

Он поднял нераспечатанную пачку марлевых салфеток, улыбнулся мне совершенно безобидно, как-то даже не по ситуации.

– А теперь покажем дяде Байрону, какое у нас на ручке бо-бо.

Я тоже посмотрела на него не слишком дружелюбно:

– У меня потеря крови, а не повреждение мозга. Так что можешь не сюсюкать.

Он пожал плечами:

– Как скажешь, цыпочка.

Я было стала его поправлять, но передумала. Байрон свои ласкательные прозвища, почти всегда одни и те же, адресовал всем. Если принимать это близко к сердцу, разговора с ним не получится. А я уже устала сегодня, и потому промолчала.

– Почему он не хотел, чтобы я трогала Натэниела?

Байрон посмотрел на меня как на тупицу:

– Потому, рыбонька, что если поцелуй Жан-Клода оказался вдруг так силен, твой тоже мог бы оказаться. Слуга растет в силе вместе с мастером. – Он оглядел все, что было у него в руках, помотал головой нетерпеливо и вывалил все это обратно в ящик. – Подавай мне, что попрошу, – сказал он Натэниелу.

Тот кивнул, но смотрел он на меня. И я таращилась в эти лавандовые глаза.

Байрон щелкнул пальцами между нашими лицами. Мы оба вздрогнули.

– Так, вы двое, друг друга не трогайте, пожалуйста. Опасно потому что. А ты сними жакет, зайка.

Я послушалась, но рукав стянуть было больно. Однако ахнула я только тогда, когда посмотрела на рану. А Натэниел тихо сказал:

– Вот блин!

Обычно укус вампира – аккуратные дырочки, почти деликатные. Здесь было не так. Похоже было, что Примо, всадив в меня клыки, еще и другие зубы вонзил в кожу, и это выглядело как звериный укус. Большой и злобный звериный укус. Кровь сочилась из самых глубоких ранок, оставленных клыками, текла приятной такой ровной струйкой. Как я ее увидела, так сразу закружилась голова, и рана заболела адски. Почему всегда, когда видишь кровь, боль усиливается?

– Тебе повезло, что ты еще стоишь, – сказал Байрон. Он босой ногой подцепил стул, пододвинул ко мне и велел: – Сядь.

Я села, потому что, честно говоря, что-то было со мной не так. Рана достаточно серьезная, чтобы я ее заметила раньше – заметила по-настоящему. На долю дюйма глубже или в сторону, и я бы истекла кровью почти до смерти, не успев понять причины.

– Почему я ее раньше не заметила?

– Я видал, как зачарованные до смерти истекали кровью из крошечных ран, улыбаясь до самого конца, кисанька. – Он разорвал обертку пачки, достал салфетки. – Приложи вот это и прижми как следует. Ты на эту ночь достаточно потеряла крови, давай попробуем сберечь, что осталось.

Когда доходило до серьезных вещей, ласкательные прозвища пропадали. Он всего две недели в городе, а я уже знаю, что когда заиньки, птички и рыбоньки не слышны, ситуация оставляет желать лучшего.

– Чем я могу помочь? – спросил Натэниел.

– Найди еще салфеток. Тут только одна пачка, а надо будет больше.

Натэниел поставил аптечку на стул, придвинул его к Байрону и пошел к дверям. Очевидно, он знал, где искать другую аптечку.

– А у вас тут бывают серьезные травмы? – спросила я.

– Обычно царапины, – ответил он, – хотя тебя бы удивило, сколько женщин пытаются кусаться.

Я подняла удивленные глаза. Он осклабился:

– Ну, рыбонька, стал бы я врать?

Я смотрела на Байрона, ни о чем таком не думая. Запястье болело, и я гадала, почему же я не заметила раньше, как вдруг поймала себя на мысли, голый ли он под халатом, и хотелось, чтобы да.

Я закрыла глаза и попыталась поставить щит. Отгородиться от всего, что было у меня общего с Жан-Клодом, но его голос пробился сквозь защиту.

– Прости, ma petite, пожалуйста, прости меня, но Примо все еще сопротивляется мне, а я недостаточно напитался. Я не могу одновременно питаться и держать его, но ты можешь напитаться за меня. Ты можешь дать мне то, что мне надо, ma petite. Прошу тебя, умоляю, не отказывай мне. Если я выпущу его из-под контроля, он растерзает этих женщин. Он считает, что они его унизили. Прошу тебя, ma petite, услышь меня и пойми, что я говорю только правду. Помоги!

Он резко оборвал контакт, и я мельком увидела ярость Примо, пронзающую похоть, которую внушал ему Жан-Клод. Примо был как пьяный, продолжающий драться, вырываться из держащих рук.

– Чтоб тебя, Жан-Клод! – шепнула я.

Байрон тронул меня за руку:

– Эй, не падай в обморок.

Я открыла глаза, и эти его серые были рядом со мной. Близко-близко. Не знаю, что было у меня в глазах, но он отскочил как обожженный. Его глаза чуть расширились, и голос прозвучал с придыханием:

– Мне не нравится выражение твоих глаз. Оно тебе не свойственно.

Я потянулась к нему, и он отступил. Я двигалась вперед, а он отступал, и потому я соскользнула со стула, а он на миг сел на пол, не сразу поднявшись. Я осталась на полу, но подол его халата удержала в руках. Ткань натянулась, отходя от его тела, и я увидела, что под халатом что-то надето, но не много. Это была похоть, но не просто, а голод похоти, будто секс – еда. Я-то думала, что в этом смысле ardeur самое худшее, но сейчас было... еще хуже. С той только разницей, что ardeur с самого начала был мне слегка подвластен в том смысле, что кто-то мог мне не нравиться или даже помочь мне одолевать ardeur. А сейчас было не так. Все неважно. Голод такой первобытный, что все неважно.

– Анита, помоги! – вскрикнул Жан-Клод у меня в голове. Он назвал меня настоящим именем, и отчаяние его резануло как нож.

И отчасти это отчаяние проникло в мой голос.

– Прости, Байрон, но Жан-Клод вот-вот выпустит Примо из-под контроля. Ему нужна еда.

– И кому придется быть этой едой? – спросил он с ноткой страха в голосе.

Мне пришлось закрыть глаза и сделать глубокий вдох:

– Времени нет.

– Я не дам тебе вырвать мне горло только потому, что мастер ухватил кусок не по зубам.

Я покачала головой, не открывая глаз.

– Не бойся, Байрон, пожалуйста, это разжигает зверя. Я предлагаю тебе ardeur. – Я открыла глаза и посмотрела на него. Он отступил от меня, насколько позволял натянувшийся халат. В голосе у меня начинали проскальзывать рычащие нотки, когда я сказала: – Но предложение ограничено по времени. Или иди сюда, или слово «еда» перестанет быть эвфемизмом.

Очень забавное у него сделалось лицо.

– Ты имеешь в виду секс? Настоящий? Без всяких эвфемизмов?

Будь у меня время, я бы позабавилась.

– Да.

– Рыбонька, что ж ты сразу не сказала?

Он направился ко мне, развязывая на ходу пояс и сбрасывая халат. На нем были только тончайшие стринги, а все остальное – очень бледное тело. Мускулы, которые он нарастил меньше чем за месяц, играли под кожей, когда он упал на колени передо мной.

– Кто сверху? – спросил он с улыбкой.

Я положила руки на обнаженные бледные плечи, и от этого прикосновения улыбка растаяла.

– Я сверху.

И я толкнула его на пол.