Глава сорок седьмая. Женщина в яме уже не испытывала ни надежды, ни страха

Женщина в яме уже не испытывала ни надежды, ни страха. Лицо ее было пустым, как всегда у мертвецов. Бывает, что у них вид страшный, но это случайность – просто так сократились лицевые мускулы в момент смерти. Но, как правило, лица у них пустые, как будто нет в них какой-то сущности, а не просто отсутствие дыхания и сердцебиения. Я достаточно видела остекленевших глаз, чтобы сказать: со смертью уходит что-то более драгоценное, чем дыхание. А может, я просто устала и не хотела стоять по щиколотку в грязи, глядя на женщину, которая, вероятно, была моложе меня и навсегда останется молодой. Чем ближе к рассвету, тем я паршивее себя чувствую, если я не в кровати.

Сходства с первым телом было очень много. Эта лежала на спине, как и та. Обе были стриптизершами. Обе убиты рядом с клубом, где работали. Эта была блондинкой и белой, как и первая. По несколько укусов с каждой стороны шеи, один на сгибе левой руки, один на правом запястье и один на груди. Чтобы посмотреть, нет ли укусов на бедрах, надо было стать на колени в грязь, чего мне не хотелось. Вот так просто – не хотелось, и все. Я дала себе слово, что никогда больше нигде не окажусь без комбинезона и резиновых сапог. Перчатки пришлось одалживать у Зебровски. Собираясь вчера вечером, я думала о свидании, а не о работе. Сама дура.

Я стояла, обсуждая сама с собой, удастся ли мне обойтись без ползания в грязи и осмотра укусов.

– Она выше той, почти на фут. Светлые волосы, но очень короткие, у той были длинные. А во всем остальном – очень похожи.

– Радиусы укусов те же самые.

– Кто измерял? – спросила я.

Он ответил. Имя ничего мне не говорило. На этой стороне реки я редко бывала на осмотрах мест преступления. Убивала вампиров по поручению штата Иллинойс – да, но расследованиями практически не занималась. И измерениям неизвестного мне человека я доверять не могла. Если хоть один радиус не совпадет, это будет означать смену состава в группе вампиров. Нам необходимо знать, ищем мы пятерых, шестерых или больше.

Вздохнув, я достала из кармана куртки рулетку. Ее я всегда возила в бардачке вместе с детскими салфетками. Измерив доступные укусы, я попросила Зебровски записать результаты. Потом я аккуратно поставила колено в грязь между коленями покойницы. Грязь оказалась холодной. Раздвинув ноги мертвой, я увидела следы укусов и измерила все, которые были. Радиусы совпадали – в пределах точности. Я использовала не тот измерительный инструмент, который надо было. Не следовало мне брать у ребят из группы осмотра инструмент, которого в следующий раз со мной не будет. От этого получается различие в показаниях; полевые измерения – это вам не лабораторные.

Я осторожно встала – главное было не шлепнуться в грязь на задницу, а сапоги на каблуках – не лучшая для этого обувь. Так что я вставала осторожно.

– У «Сапфира» охранники ходят по автостоянке. Не меньше одного в каждый момент времени. Сегодня, в выходные, их должно было быть два. Они что-нибудь видели или слышали?

– Один видел, как девушка выходила уже в пальто. Направлялась домой после конца своей смены. Он видел, как она шла к машине... – Зебровски перелистнул блокнот, – а потом уже не видел.

– То есть?

– Он сказал, что она шла к машине, он ей помахал рукой, потом на что-то отвлекся на другой стороне стоянки. Что именно его отвлекло, он не слишком четко может вспомнить, но клянется, что только глянул в сторону, а когда посмотрел обратно, она исчезла.

– Исчезла, значит.

– Ага. А почему у тебя такое выражение лица, будто это важно?

– Он сразу же проверил ее машину?

Зебровски кивнул.

– Да. Там девушки не было, и он пошел в клуб посмотреть, не вернулась ли она. Не найдя ее внутри, он позвал другого охранника, и они обследовали местность. И нашли ее.

– Как долго, по его мнению, он смотрел в сторону?

– Он говорит, пару секунд.

– Не видел ли еще кто-нибудь, как она уходила? Мне бы хотелось знать время, когда она вышла из здания, и сколько точно времени он смотрел в другую сторону.

– Давай вылезем из этой ямы и глянем, не видел ли кто ее уход и не посмотрел ли при этом на часы.

Он снова зашелестел блокнотом. Прожекторы, которые поставили возле ямы, освещали ее внутренность, и от них вся сцена становилась какой-то голой и безжалостной, будто надо было эту девушку накрыть и больше на нее не пялиться. Сентиментальной я становлюсь. Определенно сентиментальной.

– Вообще-то одной даме, посетительнице, эта блондинка страшно понравилась – ей и ее мужу. И она заметила время, когда девушка ушла.

– И какая разница с показаниями охранника?

Он сверил записи:

– Десять минут.

– Десять минут – чертовски долгое время, чтобы таращиться на то, чего и вспомнить не можешь.

– Ты думаешь, он врет?

Я покачала головой:

– Вряд ли. Я думаю, он говорит то, что считает правдой.

– Не понимаю. К чему ты клонишь? – спросил Зебровски.

Я улыбнулась ему не слишком счастливой улыбкой.

– Один из вампиров должен быть мастером, до этого мы додумались. Но к тому же они умеют затуманивать человеку сознание до такой степени, чтобы проделать подобный трюк.

– Я думал, все вампиры умеют туманить сознание.

Я покачала головой.

– Они умеют загипнотизировать человека взглядом, а потом, если его укусят, стереть ему память. Достаточно сильные вампиры умеют загипнотизировать человека и стереть почти всю память. Но обычно у жертвы остаются смутные воспоминания о глазах – иногда о каком-то животном со сверкающими глазами, или о свете фар, неестественно ярких. Разум пытается найти случившемуся обыденное объяснение.

– Окей, значит, один из этих вампов умеет оглушать взглядом.

– Нет, Зебровски, я спорить готова, что глаза здесь ни при чем. Наверняка это было сделано с расстояния, и без прямого взгляда. Я с охранником поговорю, но если на нем нет укуса и нет никаких странных воспоминаний, значит, это было сделано с приличного безопасного расстояния и без непосредственного контакта.

– И что? – спросил он несколько устало и раздраженно.

Я не приняла это раздражение на свой счет.

– Это значит, что один из вампиров стар, Зебровски. Стар, и к тому же мастер. То есть это выдающийся талант, что сильно сокращает список.

– Имена?

Я покачала головой:

– Давай позовем охранника, пусть он нам стриптиз станцует.

Зебровски посмотрел на меня поверх соскочивших очков, поправил их пальцем.

– Я не ослышался?

– Надо проверить, нет ли на нем укусов вампира. Если он чист, то мы ищем крупного игрока, вампирски говоря. Если укус есть, то не столь крупного. Поверь мне, это очень серьезная разница.

– Это кто-то из ребят Жан-Клода? – спросил Зебровски.

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

Откуда я знаю? Я слишком устала, и потому мысленно повторила этот вопрос, подумала, что бы ответил Жан-Клод. Может ли он гарантировать, что это не его вампиры?

Мысли этой хватило, он оказался у меня в голове.

Он видел то, что видела я – не слишком хорошо для расследования убийства, которое совершили вампиры. Я стала было закрываться щитом, чтобы вытолкнуть его, как вдруг узнала ответ.

– Принесенная мне клятва на крови не даст им этого сделать, поскольку это нарушение моего прямого приказа – не привлекать к нам отрицательного внимания полиции людей.

Я подумала: «Лив однажды нарушила эту клятву», – и он меня услышал.

– Я тогда еще не был le sourdre de sang. Сейчас данный мне обет не так легко нарушить, ma petite.

Я так долго молчала, что Зебровски спросил:

– Что с тобой?

– Задумалась. – Я знала насчет обета на крови, но до сих пор не до конца понимала, насколько они важны и что значат. – Потому что все вампиры Жан-Клода принесли обет на крови. Он мистически привязывает их к Мастеру Города. А он своим вампирам такое запретил.

– То есть клятва на крови делает это невозможным?

– Не то чтобы невозможным, но очень трудным. Зависит от того, насколько силен мастер, которому принесен обет.

– А насколько силен Жан-Клод?

Я поискала слова, и выбрала такие:

– Достаточно, чтобы я на это поставила хорошие деньги.

– Но гарантировать ты не можешь?

– Гарантии даются на бытовую технику, а не на убийства.

Он ухмыльнулся:

– Нормально! Надо будет взять на вооружение.

– Пользуйся, разрешаю.

Улыбка стала чуть поуже.

– Я все равно не понимаю, что все это значит, насчет клятвы на крови. Может, я слишком сегодня устал, чтобы разбираться в метафизике. Попробуй объяснить как-нибудь в другой раз.

– Я попробую объяснить проще.

– Хорошо бы.

– От вампиров, которых я сегодня допрашивала, я узнала, что Малькольм отменил кровавую клятву у себя в церкви. Слишком это по-варварски.

Жан-Клод все еще был у меня в голове и услышал, что я сказала. Меня обдало от него волной страха, переходящего в панику.

– Окей, и что это значит?

Мне пришлось сделать глубокий вдох – страх Жан-Клода душил меня так, что говорить стало трудно. А голос его у меня в голове сказал:

– Ты в этом уверена, ma petite?

Я произнесла вслух для Зебровски, что было и ответом на вопрос Жан-Клода:

– Это значит, что в этой округе есть сотни вампиров, которых ничто не удерживает от таких мерзостей, как эта, кроме собственной совести и нравственного кодекса, ими подписанного.

Жан-Клод у меня в голове ругался по-французски. Отдельные слова я поняла, но он слишком быстро говорил, чтобы до меня дошел смысл.

Зебровски улыбнулся, и улыбка эта постепенно расползлась в ухмылку.

– Ты говоришь, что церковь верит, будто ее члены будут хорошими детками, а твой бойфренд не настолько доверчив.

– Я проверю новых мастеров, которые приехали в город по приглашению Жан-Клода, но деньги я поставила бы на Церковь Вечной Жизни.

– Дольф сказал бы: «Ты просто не хочешь, чтобы это были вампиры Жан-Клода».

– Именно так он бы и сказал. Но я тебе вот что скажу, Зебровски: мысль, что все эти новые вампирчики обладают из тормозов только своей человеческой совестью, заставляет меня почти согласиться с Дольфом.

– В чем согласиться?

– Перебей их всех.

– Не говори такого вслух при полиции, ma petite, – сказал Жан-Клод. – Может случиться так, что тебе не хотелось бы, чтобы твой друг вспомнил этот разговор.

Он был прав.

– Блин, Анита, да ведь среди твоих друзей тоже есть кровососы.

– Да, но есть правила, как быть вампиром. А Малькольм с ними обращается так, будто они просто люди, только с клыками. А это не так, Зебровски, совсем не так. Даже если окажется, что это группа одичавших, как-то сумевших не засветиться ни у кого на радаре. У меня, у Жан-Клода, у Малькольма. Придется нам с ним поговорить насчет этих новых правил.

– Мне правильно кажется, что «нам» не включает ни меня, ни кого-нибудь из копов?

Он смотрел на меня в упор, и ничего шутливо-неприличного не было в его взгляде. На меня смотрела пара глаз умного копа.

Я вздохнула и шагнула к лестнице. Слишком много я сказала, ой, слишком. Голос Жан-Клода произнес у меня в голове:

– Что-то ты должна сказать, ma petite, чтобы вынуть жало своих слов.

Я придумала, что сказать вслух, для Зебровски.

– Зебровски, я чертовски устала. Ты уж не говори Дольфу, будто я сказала, что всех вампиров церкви надо уничтожить. Я же этого не имела в виду.

– Я никому не скажу, тем более Дольфу. Он наверняка начнет со своей новой невестки, и это будет очень нехорошо.

Я кивнула:

– Но если вдруг у нас на руках окажется несколько сот вампиров, слетевших с нарезки, сразу, то позовут все равно меня. А мне не хочется даже пытаться убирать столько их сразу. Я это умею, но не настолько.

– Если будут сотни, то даже ты не поможешь, – сказал он и глубоко вздохнул. – Понимаю, почему эта мысль тебя достает. Черт, она и меня тоже достает.

– Я попытаюсь выяснить, когда началась эта политика «без клятвы на крови».

– И что тогда?

Я уже положила руки на лестницу:

– Тогда разберусь.

– Ma petite, ты снова неосторожна.

– Брысь из моей головы! – шепнула я.

– Анита, а это что значит? Ты федеральный маршал, тебе уже нельзя играть в одинокого рейнджера. У тебя значок.

Я прислонилась лбом к перекладине – измазала лицо и отдернулась. Всю правду, которую я хотела сказать, я уже сказала.

– Мы предложим Малькольму выбирать: либо он свяжет их всех обетом на крови, либо это сделает Жан-Клод.

И вдруг Жан-Клод зазвучал у меня в голове громче:

– Ma petite, остановись! Умоляю, не произноси этого вслух!

А не произнесла я вот чего: любой вампир, который откажется пройти обряд, вероятнее всего, станет мертвецом навсегда. Мне явились воспоминания Жан-Клода, и я знала, что обет на крови – один из самых строго соблюдаемых законов. Я увидела, что бывает, когда обет на крови недостаточно силен, и что бывает, когда его совсем нет.

Я уже поднималась по лестнице, когда Зебровски спросил:

– А что будет, если вампы не захотят давать клятву?

Я застыла на миг на перекладине, потом соврала:

– Точно не знаю. Надеюсь, что это только у Малькольма, а не в каждой церкви по всей стране. Мы говорим о том, чего никогда раньше не было, Зебровски. Насколько мне известно, никогда ни один мастер вампиров не позволял себе плодить новых, не обезопасив себя, то есть став их вождем не только по названию. Такого просто не делалось. Вампиры не слишком склонны к новациям.

– Ты не о том, что всех, кто не принесет обета, убьют? Анита, у них есть права.

– Уж я-то, Зебровски, это лучше других знаю.

Про себя я проклинала Малькольма, проклинала за бардак, который он устроил. Даже если убийцы не из его церкви, это только вопрос времени. Вампиры не люди, они думают не как люди. До меня дошло, что Малькольм пытается сделать с Церковью Вечной Жизни то, что пытался сделать Ричард с Кланом Тронос Рокке. Оба они хотят обращаться с монстрами как с людьми. А это не так. Видит Бог, совсем не так.

Жан-Клод шепнул:

– Нам придется направить в церковь наших представителей и посмотреть, до чего там дошло.

Я не ответила, наверняка зная, кто будет среди представителей. Уж я-то точно.

Я полезла вверх по лестнице, и только когда Зебровски присвистнул, вспомнила, что у меня под юбкой ничего нет.

– Блейк, какая у тебя классная...

– Зебровски, промолчи.

– А что такого?

– Если ты это скажешь, я тебя опрокину на землю.

– ...задница, – договорил он.

– Я тебя предупредила.

Он рассмеялся.

Когда мы оба выбрались на твердую землю, я сделала ему подсечку рядом с подходящей лужей. Он заругался, остальные засмеялись.

– Я Кэти расскажу, что ты меня обижала.

– Она будет на моей стороне.

Так оно и было бы. Но я достаточно хорошо знала Кэти Зебровски, чтобы понимать: ее муж не расскажет ей, как сказал мне, что у меня классная задница. Она сочтет это грубостью.

Эхом отозвался у меня в голове голос Жан-Клода: но ведь действительно классная. Я велела ему тоже заткнуться, и он на этот раз послушался.

– Уже близко рассвет, и мне надо на отдых. Поговорим, когда я очнусь.

– Приятных снов, – шепнула я.

– Мертвецы снов не видят, ma petite.

И его не стало.