Глава пятьдесят первая. Я смотрела в лицо, нависшее надо мной, а тело входило в меня и выходило

Я смотрела в лицо, нависшее надо мной, а тело входило в меня и выходило. Он опирался на руки, согнув ноги ко мне, то есть был опорой для собственного тела. От зрелища, как он в меня входит, у меня голова в судороге закинулась назад, тело свело, но я старалась овладеть собой. Старалась его видеть. Смотреть на него, в первый раз смотреть. В первый раз после стольких фальстартов. Я сражалась с собственным телом, сопротивлялась невероятным ощущениям, которые заполняли меня, сражалась, потому что хотела видеть его лицо.

В такой позе получалось неглубоко, а обычно я люблю поглубже, но что-то в этом непривычном угле, в этой глубине или ее отсутствии, в этом ритме, быстром, невероятно быстром, стало подводить меня к оргазму. Я чувствовала, как он нарастает. И успела выдохнуть:

– Когда я, тогда и ты.

У него голос был странно-спокоен, будто он полностью сосредоточился на том, что делал:

– Ты можешь больше одного раза, а у меня может не получиться.

Я коснулась его лица, подержала в ладонях.

– Когда я, тогда и ты. Хватит уже по отдельности.

Глаза его улыбнулись мне:

– Ладно.

И вдруг не осталось времени для слов и споров. Оргазм сжал меня в кулак, и бросился наружу, проливаясь прямо через меня, через кожу. Волна за волной наслаждения уносили меня прочь. Глаза Натэниела вылезли из орбит, будто от удивления, и дыхание его участилось, тело его замедлилось на миг, почти остановилось, а потом он вбил себя в меня глубоко, и если бы я не держала его за лицо, он бы закинул голову назад, но я хотела видеть его глаза. Они были почти безумны. Снова содрогнулось его тело, и на этот раз оргазм застал меня врасплох, лицо его вырвалось у меня из рук, мои глаза закатились под лоб, и я закричала.

Он свалился на меня мешком, вбив себя в меня из последних сил, резко. Я вскрикнула и вцепилась ему в спину ногтями. Кожа поддалась. Он забился на мне, и судороги его тела вбили его в меня еще сильнее, а оттого я еще глубже впилась ногтями, всадила зубы ему в плечо, крича прямо в кожу. Заткнув себе рот кляпом из его плоти.

Телу Натэниела понравилась боль. Как будто если бы я не сделала ему больно, он бы не кончил. Чем сильнее я всаживала в него ногти и зубы, тем глубже вдвигался он в меня. Как будто нас захлестнуло бесконечной петлей боли и наслаждения, и границу между ними размыло.

У него снова переменилось дыхание, и когда тело его отбросило назад в оргазме, я все еще цеплялась зубами за его плечо. Он вырвался. Я успела его вовремя отпустить, чтобы не откусить кусок мяса или не лишиться зуба, но недостаточно быстро, чтобы не пустить кровь. И меня затопило вкусом его крови. Сладкая, соленая, металлическая, а под всем этим – еще что-то, что-то большее. Не прошло и полусуток, как я укусила его в шею, и тогда я не так остро ощущала вкус крови. Разница – как между лихорадочно глотать воду от жажды или смаковать тонкий букет вина. Я оставила кровь Натэниела у себя на языке, растерла ее по небу, распробывая вкус, текстуру, теплоту ее.

А потом проглотила. Быстро, как будто никогда в жизни мне больше не придется ничего глотать жидкого. У меня бывала жажда крови, но, как и насчет зверя, я здесь ошиблась, принимая часть за целое. Испробовав сейчас этого сладкого вкуса, я стала понимать. Случалось мне пробовать кровь, но никогда я даже не думала, что у нее может быть такой вкус.

Сила заплясала над кожей Натэниела, и по мне, прижатой к постели его телом, она потекла колющим, оглушающим потоком. Я задрожала, и зашевелился во мне зверь, мохнатый и полусонный, потревоженный среди дремы.

Натэниел снова склонился ко мне, и глаза его стали светло-серыми с намеком на синеву. Я смотрела в глаза леопарда и чувствовала, как в этом теле распрямляется зверь, будто потираясь о ребра клетки.

И мой зверь потянулся во мне – ощущение было мне знакомо, но никогда я не чувствовала, будто тело мое пусто и эта длинная сущность заполняет меня. Я задрожала, и трудно стало дышать на миг, будто что-то физическое во мне было, и оно, слишком сильно выпрямившись, мешает легким. Давление подержалось секунду и исчезло, но ощущение мне не понравилось.

– Ты пахнешь кровью, – сказал Натэниел, и рычащая нотка послышалась в его голосе.

– Это твоя кровь, – прошептала я, и сердце у меня уже билось быстрее.

– Но она у тебя во рту, – прорычал он прямо мне в губы.

Вдруг его рот оказался вплотную к моему, язык раздвигал мне губы. Он целовал меня крепко, долго, глубоко, запуская язык почти в горло, как недавно себя самого, но язык этот не был такой длинный или толстый, как он сам. Зато сейчас были зубы, которые почти прорезали мне губы, давящая сила, с какой не может сравниться ни один оральный секс. Его язык лизал мне небо, щеки изнутри. Он наслаждался вкусом собственной крови.

Леопардиха у меня в мозгу завопила: «Он нас жрет!» Я знала, что это не так, но что-то зашевелилось во мне, там, где ничему шевелиться не полагается. Я ощутила это не как какое-то жидкое аморфное образование, но как что-то очень твердое и реальное, разместившееся в середине моего тела и шевелящееся. Оно ворочалось, и на этот раз я ощутила что-то вроде руки, протянутой вверх, а что-то еще протянулось вниз. Стало больно, вдруг я стала задыхаться в поцелуе Натэниела.

Он отодвинулся, и улыбка на его лице была свирепой и радостной, дикая красота, будто мысли в этой голове уже не были человеческими.

– Ты хороша на вкус, – произнес он до боли низким голосом, совсем не голосом Натэниела.

Леопардиха на этот рык не прореагировала, она из моей головы исчезла. Но то, что было у меня в теле, вытянуло лапы. Я чувствовала, как оно касается того, чего ничто касаться не должно. Закричав, я уставилась в его глаза и подумала, много ли там осталось от Натэниела, чтобы мне помочь.

– Анита, что случилось?

Глаза леопарда и чужой голос, но лицо – Натэниела, полное заботы и тревоги.

– Больно.

– Я тебе сделал больно?

Я замотала головой, и когти защекотали мне ребра изнутри, заставили забиться под телом Натэниела.

– Помоги!

Он скатился с меня и крикнул:

– Джейсон!

Ему пришлось крикнуть дважды, пока вышел Джейсон, капая водой после душа, с полотенцем в руке. Он посмотрел на нас и тут же перестал улыбаться.

– Что случилось?

– Не знаю, – сказал Натэниел все тем же низким голосом. – Она говорит, что у нее болит что-то.

Эта штука снова во мне потянулась, тянулась и тянулась, и мое тело растягивалось вместе с нею, и она входила мне в руки и в ноги, как в футляр. Строго говоря, это не было больно. Как будто мое тело стало перчаткой, и эта штука проверяла, сколько в перчатке места.

– Ты это чувствуешь? – спросил Джейсон. Тело его покрылось гусиной кожей.

Натэниел кивнул:

– Это ее зверь.

Джейсон присел у края кровати:

– Да, но никогда раньше он так не ощущался.

Мой зверь растянул мне тело до упора, и обнаружил, что дальше некуда. У меня уже несколько лет был кусочек зверя Ричарда, и как-то от линии Белль я получила зверя, являющегося по моему зову – леопарда. Таким образом я стала Нимир-Ра для Нимир-Раджа Мики. Натэниел был мой pomme de sang, но еще он был моим подвластным зверем, как Ричард для Жан-Клода. Теперь та часть моей сути, которая была зверем, кошкой, потягивалась в моем теле. Я раньше ощущала ее как силу, скорее метафорически, нежели физически, но сейчас это было физически – дальше некуда. Я ощущала зверя, бьющегося во мне, ищущего дорогу наружу. Как будто я была ликантропом, да только не хватало последнего кусочка в мозаике, того, что выпустил бы зверя из моей кожи, позволил бы ему стать настоящим.

Он съежился, уходя в середину моего тела, где существовал всегда. Но сейчас он был как леопард в зоопарке, в маленькой железной клетке. Он метался, метался, потом кидался на прутья, полосуя их когтями, но этими прутьями было мое тело, и я кричала. Я тянулась руками, пыталась схватиться за что-нибудь, за что угодно, что помогло бы мне. Как драться с тем, что у тебя внутри? Как уничтожить нечто, состоящее из твоего собственного мяса?

Джейсон схватил меня за руку, и вдруг я вдохнула сладкий мускус волка. И как будто прикосновение Джейсона сработало проводником, я вдруг увидела Ричарда. Он стоял в залитой солнцем кухне и варил что-то в кастрюле. На нем были только джинсы, посудное полотенце заткнуто за пояс. Спину покрывали следы когтей, или ногтей, но очень серьезных. Скорее это было результатом хорошего секса, чем драки. Он поднял голову, понюхал воздух, и только тогда обернулся назад, будто мог меня увидеть.

– Анита, это ты?

– Помоги!

– Что у тебя такое?

Я сжала руку Джейсона, и это будто приблизило меня к Ричарду. Я как будто парила прямо перед ним. Он протянул руку, и она прошла сквозь меня.

Мой зверь отреагировал, завопил и стал бить когтями, совершенно взбешенный. Нам не нужен был еще и волк внутри, для него нет места. Для обоих – точно места нет.

Ричард убрал руку и сказал:

– Анита, ты меня слышишь?

Я выкрикнула его имя, потому что могла только кричать. Как будто эта леопардиха резала меня изнутри, пытаясь вырваться наружу, и не могла.

– Отдай своего зверя другому, Анита. Кому-нибудь, чье тело может его выпустить.

Я не поняла, о чем он, и стала было ему это говорить, но он почувствовал мое недоумение – у него были общие воспоминания со мной, и они рисовали картинку, стоящую тысячи слов. Воспоминание с участием всех пяти чувств стоит и большего. Экономит кучу времени, позволяет поделиться болью быстрее.

Мы находились на центральной арене «Цирка Проклятых». Я потянулась к зверю Ричарда, к его ярости, потому что, если мы не сможем ее подчинить, совет его убьет. Я потянулась к этой ярости. Сила, которую он называл своим зверем, вышла на мое прикосновение. Я для этого зверя пахла домом, почему-то, и он пролился в меня, на меня, через меня, как ослепляющая буря жара и силы. Похоже было на те случаи, когда я вызвала силу вместе с Ричардом и Жан-Клодом, но на этот раз не было заклинания, на которое эту силу направить. Не было куда бежать зверю. Он попытался выползти из меня, разлиться по моему телу, но не было во мне зверя, который мог бы откликнуться на зов, и зверь Ричарда бушевал во мне, потому что я была для него пуста. Я чувствовала, как он растет, и уже думала, что сейчас разорвусь на кровавые ошметки. Давление нарастало, выхода для него не было.

Ричард тогда подполз ко мне на четвереньках, истекая кровью, прижался к моим губам дрожащим поцелуем. Из горла его вырвался тихий стон, и он вдруг резко прижался ко мне губами, и либо у меня губы лопнули бы, либо я ответила бы ему на поцелуй. Я открыла рот, и его язык ворвался внутрь, губы его пили энергию из моих. Порез у него во рту наполнил мне рот вкусом крови, его крови, солено-сладкой. Я держала его лицо в ладонях, впивала его губами, и этого было мало.

Мы встали на колени, не разнимая губ. Я провела руками по его груди, и что-то у меня в глубине щелкнуло и перестало давить. Его сила рвалась наружу, но я удерживала ее... руки Ричарда скользнули мне по ногам, нашли кружевной верх черных трусиков. Пальцы гладили мне голую спину, и вот, я оказалась раздета.

Сила рванулась вверх, наружу, наполняя нас обоих. Она пылала над нами кипящей волной жара и света, и у меня все поплыло перед глазами в горячих искрах, мы оба орали в голос, и зверь Ричарда скользнул в него обратно. Я ощутила, как он выползает из меня, как огромная толстая пружина, заливается в Ричарда, сворачивается там в клубок. Я ожидала ощущения последней выливающейся капли, как вина из чаши, но эта капля осталась.

Воспоминание отхлынуло, оставив меня ловить ртом воздух. Натэниел стоял, склонившись надо мной.

– Анита, что с тобой?

Глаза его снова стали лавандовыми.

Джейсон обнюхивал мои волосы:

– От тебя пахнет стаей.

Ричард стоял у себя в кухне, опираясь рукой на шкаф, будто иначе его бы шатнуло.

– Теперь ты вспомнила?

– Вспомнила, – шепнула я.

– Что ты вспомнила? – спросил Натэниел.

– Ты не чуешь запаха? – спросил Джейсон. Он терся губами о мою щеку.

Натэниел склонился ко мне, почти вплотную приблизил лицо.

– Волк. – Он обнюхал меня и шепнул прямо мне в кожу: – Ричард.

Ощущение его губ на мне заставило меня на миг закрыть глаза. Но, когда отключилось зрение, аромат накрыл меня одеялом. Сладковатый мускус волка и едкая сладость леопарда были повсюду, как невидимая вода, и я тонула в ней. Я думала, что моя кошка начнет возражать – но нет, оба эти запаха почему-то ее успокоили.

– Ты все еще принадлежишь стае, Анита, не меньше, чем парду. Отдай им своего зверя.

Ричард смотрел на меня в упор, и я заметила царапины у него и на правой щеке. Обычно в порыве страсти там не оставляют следов.

Я открыла глаза, и уже не видела расцарапанного Ричарда в залитой солнцем кухне; передо мной был водопад рыжеватых волос. Натэниел прижимался к моей щеке, его рот был точно у меня под челюстью. Он снова лежал на мне, распределив по мне свой вес, и был теплый-теплый.

Джейсон все еще держал меня за руку и терся ртом о шею с другой стороны от Натэниела.

Я лежала в тепле, в безопасности, и поняла, что Ричард передал мне часть власти над зверем. Дал возможность подышать. И надо было воспользоваться этой возможностью, пока мой зверь не стряхнул с себя эту теплую, уютную лень.

Я подумала о воспоминании, как я Ричарду отдавала его зверя. Как это вышло? Поцелуй, почему всегда поцелуй или прикосновение? Вчера мне Жан-Клод на этот вопрос ответил – потому что мы можем использовать лишь те инструменты, что у нас есть. Почти все их мы получили от линии Белль Морт, а это значило, что наши средства, умения должны иметь вполне определенный мотив. Я все ждала, когда этот мотив мне надоест, и отчасти так оно уже и было, я склонялась к мысли, что нужен был бы новый набор методов, но в основном мне было тепло и безопасно, и накрывал меня запах парда и стаи.

Они оба нежно двигали губами с двух сторон моей шеи, ласково целуя. Так тепло прижималось ко мне тело Натэниела по всей длине, теплее любого одеяла, и это было лучше, чем когда тебя просто обнимают. Рука Джейсона бродила по краю моего бедра, и я не могла не отдаться ощущению его прикосновения. Это легкое движение вызвало реакцию Натэниела – он вдруг стал тяжелее, чем был, тяжелым, каким был поцелуй Ричарда в моем воспоминании. Губы его прижались ко мне, и, как в том же поцелуе, он стал напирать на меня, и у меня был выбор – открыться навстречу или оставить его вне моего тела.

Зверь Ричарда покинул меня тогда через поцелуй. Я сейчас могла целовать только одного из них, но пришла мысль, что можно делать и кое-что другое, а при этом целоваться. Только меня не тянуло на любовь втроем. Мое истрепанное нравственное чувство не вынесло бы сейчас еще одну групповуху. Тихий голосок шептал мне: «Но это же так приятно». А голос, который я узнала, голос моей бабули, рявкнул: «Шлюха!» Чтобы слышать свой внутренний голос, приходится долго стараться, но иногда привычка или чувство вины заставляют услышать эти другие голоса – те, что тебя крушат. Иногда от них даже не избавиться.

– Мне надо отдать своего зверя своему коту, – сказала я хриплым низким голосом и попыталась высвободить руку из руки Джейсона, но он удержал меня и шепнул в сгиб моей шеи:

– Я буду твоим котом.

С другой стороны шепнул Натэниел:

– Ее кот – это я.

Снова голос Джейсона по коже:

– Тогда я буду собачкой.

Он лизнул меня в шею, и я стала извиваться, но покачала головой, чуть-чуть, повернула к нему голову, чтобы взглянуть в лицо.

– Не сегодня, Джейсон.

Когда я опять потянула на себя руку, он ее выпустил.

Синие глаза возникли передо мной, и он поцеловал меня долгим и глубоким поцелуем, и мой зверь лежал тихо.

– У тебя вкус крови и чужих поцелуев, – шепнул Джейсон и отодвинулся.

Мой зверь проснулся у меня внутри, будто всего лишь задремал, проснулся и попытался просочиться вверх. Он наполнял меня, как надевает человек слишком тесную одежду. Я чувствовала, как он стремится выпрямиться, вырываясь наружу, заполняет меня, будто горячая вода наливается все выше и выше, заполняет каждый дюйм и продолжает прибывать. Она лилась и лилась, как если бы у воды были кости, мышцы и гнев, потому что когда зверь обнаружил, что есть границы, что кожа моя не раскроется, кости не согнутся, тело не поддастся, он стал бушевать во мне. Он полосовал когтями и орудовал мышцами, которым полагалось бы быть метафорическими, но они были слишком даже ощутимыми. Он пытался вырваться из клетки, а клеткой было мое тело.

Я вопила, вопила и билась, но невозможно биться с тем, чего не можешь коснуться. Натэниел все еще лежал на мне, глаза его расширились от испуга. Он попытался слезть, но я схватила его за руки и смогла произнести:

– Целуй меня.

Кто-нибудь другой мог бы на его месте заспорить – он не стал. Он приложился ко мне губами, и следующий мой крик был заглушен его ртом. Я желала, чтобы эта тварь из меня сбежала в него. Я пыталась ее заставить, но зверь впал в панику, и меня не слышал. Как дикое животное, загнанное в угол, ничего он не слышал, кроме собственного ужаса.

Оторвавшись от Натэниела, я просто заорала. Джейсон оказался тут же, взял меня руками за лицо, и в момент его прикосновения зверь остановился в нерешительности. Кот стал принюхиваться, будто пытаясь понять, кто это такой.

Я поглядела на Натэниела, а Джейсон все держал мое лицо в ладонях.

– Попробуй поцеловать меня еще раз.

Он поцеловал меня, и на этот раз я была в состоянии ответить на поцелуй, но зверь не поднялся. Он уселся во мне, принюхиваясь озадаченно, но не поднялся. Я разорвала поцелуй и заорала не от боли уже – от досады.

– Ричард велел поделиться зверем с кем-нибудь, кто может дать ему выход, но он не хочет выходить. Не хочет.

– А ты все еще стараешься удержать под контролем ardeur? – спросил Натэниел.

Я заморгала и задумалась. Стараюсь ли? Сознательно – нет, но контролировать ardeur – это стало рефлексом. А теперь, когда я не должна его контролировать, а должна, напротив, вызывать к жизни, продолжаю ли я его гасить? Продолжаю ли закрываться щитом? Ответ был положительным.

– Да.

– Перестань сопротивляться, – сказал Натэниел, – пусти все на самотек.

– Нет, – начала отвечать я, но он положил пальцы мне на губы.

– Тише, Анита. Ты можешь питаться от нас обоих, и это меня так сильно не опустошит. Не слишком полезно, но не катастрофа. Перестань упираться, и зверь, быть может, тоже перестанет.

Я открыла рот, но его пальцы все еще лежали у меня на губах, и он сунул их внутрь, играя на краях губ. Это движение оборвало мою реплику надежнее чего угодно. Я осталась лежать, ощущая, как играют его пальцы у меня на губах, нежно и чувственно.

– Перестань цепляться, Анита, просто отпусти руки. Мы тебя подхватим.

Джейсон пододвинулся ближе:

– Анита, я здесь. Я не допущу, чтобы с Натэниелом что-нибудь случилось. Обещаю. – Он прильнул лицом к моему лбу. – У нас получится, Анита, но ты перестань цепляться. Нас тут двое, чтобы тебя подхватить.

Легко сказать – перестань цепляться. Это не в моих привычках. Я даже не знала, умею ли я это делать. Как это – перестать? Как отпустить руки и начать падать, веря, что тебя кто-то другой подхватит? И при этом ни тебе плохо не сделают, ни сами не покалечатся. Верю ли я настолько Джейсону и Натэниелу? Вроде бы.

А верю ли я настолько вообще кому-нибудь? Может быть. Ладно, честно говоря, нет. Я набрала побольше воздуху, медленно его выдохнула – и отпустила. Отпустила, веря. Веря, вопреки тому голосочку, что визжал во мне шепотом: «Дура, дура, дура!»