КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Своя собственная жизнь
Несмотря на поздний час, на улице по-прежнему жарко и душно. Поздоровавшись, Нири пробегает взглядом по стульям, образующим почти правильный круг, и отмечает отсутствие Эллы. На ее замечание отзывается Анна. Собирая в хвост наэлектризованные от горячего воздуха локоны, она говорит, что это вовсе не значит, что Элла решила уйти из группы; что и она сама с трудом решилась выйти из охлажденной кондиционером квартиры – может, и Элла осталась дома из-за жары. К ней присоединяется Орна: она тоже не представляет, как можно летом жить без кондиционера, который работает двадцать четыре часа в сутки. Орна предлагает позвонить Элле, а вдруг она просто опаздывает; кстати, мобильный телефон – это еще одна вещь, от которой, привыкнув, ты уже не в состоянии отказаться. В комнате раздается неразборчивое бормотание – так усталые женщины высказывают свое одобрение. – А меня совершенно не удивляет, что Элла не пришла, – объявляет Маргалит, – я звонила ей на прошлой неделе после нашей последней встречи, но она не отвечала. Наконец-то позавчера мне удалось с ней связаться; она сказала, что в последние дни у нее намечаются кое-какие перемены, но я не знаю, что она имела в виду: она не стала говорить, а я не стала расспрашивать. Това качает головой и вздыхает; на ее лице написано: я же вам говорила! – Интересно, что она имела в виду, – не скрывает любопытства Анна и обращается к Маргалит, – что еще она говорила? – Больше ничего. Она показалась мне какой-то другой… Я даже не могу объяснить. У меня было чувство, что я ей в чем-то помешала – так что я поспешила закончить, – отвечает Маргалит и поворачивается к Нири. – Она сказала, что вы говорили с ней после встречи, это так? – Да, – подтверждает Нири. В группе чувствуется оживление, все с интересом ждут продолжения. – Мы договорились, что она вернется в группу, когда почувствует, что она этого хочет и может. Покамест она просила, чтобы мы ее не тревожили. В наступившей тишине неожиданно и громко раздается звонок. Мики поспешно вытаскивает из сумки свой серебристый мобильник, смотрит на номер, выключает и возвращает его в сумку; при этом она бросает: – Поживем – увидим, вернется Элла или – нет. – Я уверена, что она вернется, – отзывается Орна, – она бы не обещала этого Нири просто так! И добавляет: – Ей просто необходима передышка, чтобы прийти в себя. Клодин качает головой. – Интересно, что она делает, продолжает ли она работать? – с сомнением в голосе произносит она. – Надеюсь, она не заперлась дома. – Я не думаю, что она сидит дома, – спешит с ответом Маргалит, – возможно, я ошибаюсь, но ее голос показался мне чуть-чуть иным, более энергичным что ли, как будто она была чем-то занята. – Отлично! Может, она наконец-то поняла, что, кроме нее самой, ей никто не поможет, – говорит Рут, слабо улыбаясь, – кстати, у меня разрывается голова; нет ли у кого таблеток? – Черный кофе с лимоном. Это вам поможет, – предлагает Клодин. – Ну прямо «Секреты бабушкиной аптечки», – смеется Това. – Почти бабушкиной, – весело поправляет ее Клодин, вынимает из сумки пачку и дает Рут одну таблетку. Нири, улыбаясь, наблюдает за происходящим. – Что касается Эллы, я тоже надеюсь, что с ней происходит что-то положительное и что она в дальнейшем к нам вернется. Ее взгляд задерживается на чем-то за окном, но после короткой паузы Нири продолжает: – На последней встрече мы коснулись темы отчуждения, которая очень волнует вас в последнее время. Кроме того, вы говорили о параллели, которую неизбежно проводит общество между статусом бабушки и старостью. Возвращаясь к услышанному здесь на прошлой неделе, я вдруг подумала, что, несомненно, легче смириться с утраченным, когда на смену приходит что-то новое и привлекательное. К примеру, намного приятнее перейти от «зрелости» ко «второй весне», чем к «периоду менопаузы». Намного спокойнее воспринимается самостоятельность и независимость вашей дочери, когда появляется внук, который улыбается и тянет ручки при вашем появлении. Я думаю, вы можете продолжить этот список. Она останавливается, устраивается поудобнее и, глядя на группу, добавляет: – Еще одна деталь, на которую я обратила внимание на прошлой встрече: часть из вас почти не принимали участия в разговоре; поэтому кто пожелает, может поделиться своими мыслями и переживаниями сейчас, это будет очень кстати. Орна расправляет плечи и, сцепив пальцы, кладет руки на колени. – Когда вы сказали, что были такие, кто не говорил, вы, очевидно, имели в виду меня, – обращается она к Нири, – мне действительно было нелегко на нашей прошлой встрече, но не из-за проблем, о которых говорили, а как раз наоборот. Она останавливается, неуверенная, стоит ли продолжать. – Что вы имеете в виду, когда говорите «наоборот»? – спешит на помощь Нири. – Видите ли, – Орна закидывает ногу на ногу, – тут говорили, что дочки отдаляются, а в случае с Эллой даже уходят. А я сидела и все это время думала, насколько у нас это иначе. Правильнее было бы сказать не иначе, а совершенно наоборот! Если честно, после того как Элла ушла и вы поменяли тему, я уже почти не слушала, поэтому и не говорила. Во-первых, я переживала из-за того, что она ушла, и, кроме того, вы даже не представляете, как важно мне было услышать все, что вы рассказывали об изменениях в ваших отношениях в последнее время! Она вздыхает и продолжает: – В отличие от всего, что я здесь слышала, в моих отношениях с Яэль не наблюдается и не ожидается никакого отчуждения, наоборот! Боюсь, что именно сейчас Яэль держится за меня очень сильно, даже слишком сильно! И на прошлой неделе я вдруг поняла, что то, что описываете вы, – это норма, так и должно быть! Рут права: дочь отходит от матери, когда у нее самой появляется семья; а как же иначе?! Так устроен мир: каждое следующее поколение должно стремиться вперед. Благодаря вам я осознала то, что уже начала чувствовать, но еще боялась себе в этом признаться. Я вдруг поняла, что то, что происходит у нас, мне совершенно не нравится! Как мне ни жаль, но я должна признаться: меня пугает возможность, что Яэль навсегда останется моей маленькой девочкой, которая прячется под моим крылом и которую я должна буду опекать всю свою жизнь! Орна испуганно смотрит на Нири, но к ней наклоняется Анна: – Вы говорите это потому, что сейчас, когда родилась внучка, вы стали помогать ей еще больше, чем раньше? – Ну да, в основном поэтому, – вздыхает Орна. – Но я не понимаю, чего вы жалуетесь! Вы же сами нам рассказывали, как еще в самом начале ее беременности обещали, что будете помогать ей во всем. Вы уговорили ее не делать аборта и пообещали помощь! – настаивает Мики. – Да, это так! – опять вздыхает Орна. – И я, естественно, выполняю свое обещание с первого дня как родилась внучка. Она чудная малышка, но… – Ну вот, опять «но», – смеется Клодин. – Правильно, у меня и вправду есть большое «но», – улыбается ей в ответ Орна, – видите ли, Яэль всегда была «маминой дочкой», совершенно домашним ребенком; она рассказывала мне такие личные вещи, которые не открывала даже своему мужу. Мы всегда были очень близки. Когда она была беременной, то проводила у меня массу времени и даже оставалась ночевать, особенно если муж задерживался на работе допоздна. Мы часто говорили про беременность; про то, как она себя чувствует; о том, что она ничего не может делать и как она выглядит, и что ей эта беременность совсем не в радость. Она все время твердила: «Эти годы пропадают, их не вернуть. А я так все распланировала: учеба, степень. Годы уходят коту под хвост». А я ей отвечала: «Годы никуда не уходят: так сделаешь это в тридцать! Ну и что? Сколько женщин учится после тридцати, тридцати пяти. Никогда не поздно учиться и развиваться! Наоборот! Ты повзрослеешь, многие вещи представятся тебе в другом свете». Но в последнее время мне кажется, – она разводит руками, – что, может, она была права! Я знаю, что этих лет не вернуть. Это должно было произойти еще года через два! Честно, я ее так хорошо понимала, когда она говорила: «Я еще все успею, но эти годы я не верну». Она была права! Орна останавливается, переводит взгляд на Нири и продолжает: – Это было очень тяжело – почти невыносимо – поддерживать и оберегать ее, особенно морально, потому что, даже согласившись не делать аборт, она по-прежнему сомневалась и боялась; и я должна была приложить немалые усилия, чтобы удержать ее на плаву! Чего я только не делала, я перепробовала все: разговоры, подарки… Каждый раз, когда у нее что-то не складывалось, она обращалась ко мне. И сегодня тоже! Я не отключала мобильник даже на работе, хотя в библиотеке это строго запрещено. Я объяснила начальнице, что это особый случай, и ей ничего не оставалось, кроме как смириться. Все-таки я там работаю дольше всех. И Яэль, естественно, звонила очень часто; другие библиотекари уже посматривали на меня с эдакой улыбочкой: «Ну что, опять Яэль»? Все ее звонки звучали примерно одинаково: «Мама, мне плохо, меня тошнит… мама, это… мама, то…» Я ее спрашивала: «Чем тебе помочь? Только скажи, чего ты хочешь?» Она всегда чего-нибудь хотела. Я готовила еду и относила ей еще до работы. Она пробовала и тут же кривилась: «Нет, меня от этого тошнит, я не могу». А ведь еще усталость и всякие другие симптомы! Но я знала, что отвечаю за нее и за малышку, которая еще не родилась, а потому ухаживала, и варила, и даже убирала ее квартиру. Правда, квартира небольшая, всего две маленькие комнаты в пристройке в нашем дворе. Для этого не надо было приглашать уборщицу, я и сама легко справлялась. А потом были очень тяжелые роды, и с тех пор я чувствую, что она все еще никак не может прийти в себя. Орна замолкает, глядя на Маргалит; та подбадривающе улыбается ей в ответ. – Они экономят деньги на строительство, – поясняет Орна, – в пристройке есть отдельный вход, так что они вообще не должны проходить через нас. Пока она была беременна, они говорили, что достроят еще одну комнату или месяца через три-четыре снимут квартиру побольше. В конце концов они ничего не построили и, конечно, никуда не переехали. Она в ее состоянии вообще не могла принять какого-либо решения, а он беспрерывно работал. По-моему, он просто сбегал из дома! Так что они по-прежнему в маленькой квартирке у меня во дворе. Ни про какой переезд они даже не вспоминают! Так как библиотека университетская, то летом она закрыта и я в отпуске. Поэтому каждое утро ровно в десять я уже у них и делаю все, что необходимо. Яэль только кормит и спит! – со смехом добавляет она. Клодин поправляет волосы, и браслеты сопровождают движение ее рук знакомым звоном. – Моя мама мне тоже здорово помогала и до, и после родов, – закалывая волосы на затылке, говорит она, – можно сказать, она вырастила нам детей, мне, всем моим сестрам и некоторым братьям. Каждый раз, когда я рожала, она не отходила от меня весь первый месяц, делала все: варила, убирала. Когда у меня родилась двойня, я жила у нее дома семь месяцев! Она всегда просыпалась от их плача раньше меня и никогда не разрешала мне вставать по ночам. Если один из них просыпался, она сама его кормила, переодевала и возвращала в кроватку. Бывало, что она укладывала одного, и тут же просыпался второй, и она начинала все по новой. Моя мама, как и я, овдовела очень рано: ей было двадцать восемь, и у нее на руках остались восемь мал мала меньше. Она вышла замуж в Марокко за человека на сорок пять лет старше нее; он умер уже в Израиле, и она всех детей растила сама. Бедная, всю свою жизнь она отдала нам, детям. Она делала все! Она давала нам все, что мать в состоянии дать детям. Вы не можете себе представить, какой она была красавицей, но почти не выходила из дома. Все, что ее интересовало, это вырастить детей. Зачем я все это рассказываю? Потому что я хочу, чтобы и моя дочка вначале была у меня, а я буду вести себя точно, как моя мама. Теперь Клодин говорит значительно громче, чем вначале. – Я тоже не дам ей вставать по ночам! Мне кажется, мы чувствуем себя намного сильнее и опытнее наших дочек. Мама может все, мама всегда сильнее дочки, и у нее всегда хватает сил на все. Поэтому мы так следим за ней в это время – до и после родов. За собой я никогда так не следила. Я все делала как обычно, и если муж вмешивался и не разрешал мне что-нибудь делать, я всегда говорила, что беременность – это не болезнь. А сама я сейчас говорю с моей дочкой точно так же: не делай этого; я не хочу, чтобы ты это делала, я сделаю это сама. Короче, когда это твоя дочь, ты все время ее оберегаешь. Матери молча кивают, соглашаясь с Клодин, а Нири, обращаясь к ней, замечает: – Вы говорили о силах, которые появляются у матери в то время, как дочка, судя по всему, их теряет. Я могу себе только представить, как приятно сознавать, что вы все еще полны сил и энергии, и после нескольких лет, когда ваша дочь, возможно, меньше нуждалась в вашей поддержке, вновь являетесь для нее опорой и источником материнского тепла и заботы. – Минуточку, я хочу внести поправку, – громко прерывает ее Мики, – это вовсе не значит, что когда дочь вырастает, мать ей больше ничего не дает. Просто теперь это опять самые необходимые вещи: приготовить ей покушать, отправить ее поспать – это вроде как снова ухаживать за маленьким ребенком, которому ты необходима в любое время дня и ночи. Клодин, улыбаясь, согласно кивает головой. Орна снимает очки. – Мне было двадцать три, когда я родила Яэль, – то раскрывая, то складывая дужки, говорит она, – и, несмотря на то, что я ее очень хотела и ждала, я боялась остаться с ней одна. Я помню, как просила маму: «Не уходи!»; и помню ее взгляд, когда она сказала: «Я не уйду, пока ты не попросишь меня уйти». Целый месяц она была со мной с шести утра и до тех пор, пока мой муж возвращался с работы! Я ни на минуту не оставалась одна – всегда кто-нибудь из них был со мной! Я была уверена, что как только останусь одна, со мной или с моей дочкой случится что-то ужасное. Так моя мама, можно сказать, меня спасла. Через месяц вдруг все прошло. Я подошла к ней и сказала: «Ты можешь идти домой, я справлюсь!» Я уже не боялась оставаться одна с ребенком, страх исчез. А через три месяца я нашла няню и вернулась на работу; я полностью пришла в себя! – Как вы думаете, что именно произошло за тот месяц и привело вас в один прекрасный день к решению, что вы в состоянии справиться сами? – задает вопрос Нири. – Не знаю, – пожимает плечами Орна, – у меня была уверенность, что моя мама будет со мной столько, сколько я захочу. Мне трудно объяснить… Наверное, уверенность, что, когда бы мне ни понадобилась ее помощь и поддержка, она будет рядом, позволила мне войти в новую жизнь постепенно, без паники, без особых жертв и усилий. Я считаю, что любая молодая мама в конце концов справляется – это только дело времени – и чем больше ей оказывают помощи, тем меньше времени и сил на это будет потрачено. – Если мама хочет, чтобы ее дочка чувствовала себя хорошо всю беременность, чтобы она почувствовала, как ее балуют и любят, то это самое время! – возбужденно вступает Клодин. – Во время беременности и сразу после родов дочка, знаете, как нуждается в ласке, в добром слове, особенно если это в первый раз. Во второй раз ты уже знаешь, что тебя ждет. Хотя, может, именно поэтому ты и здорово боишься! Она смеется. – Вот я и стараюсь баловать ее, когда она приезжает ко мне в конце недели, и кроме того, езжу к ним и готовлю в середине недели тоже. Я хочу забрать ее к себе на весь послеродовой отпуск, а потом, я думаю, буду ездить, хотя от меня до нее не меньше двух часов. Если подумать, – веселое выражение лица сменяется грустной улыбкой, – такими были мои планы, пока муж был жив, а теперь вряд ли я смогу ездить сюда так часто: детям дома нужна их мама. Но я буду стараться ездить к ним как можно чаще, и чтобы ей помочь, и потому что – я уже знаю – мне будет тяжело не видеть внука. Если бы она жила поближе, я бы ездила к ней каждый день, даже с удовольствием оставалась бы с ребенком, пока она вернется с работы. В комнате – тишина. Выждав недолгую паузу, Нири обращается к группе: – Помощь, которую оказывает мать в процессе беременности и сразу после родов, служит на пользу обеим сторонам. Для матери это возможность вновь почувствовать себя сильной и необходимой, укрепить свою связь с дочкой, а затем и с внуком; ну а дочь благодаря поддержке матери набирается сил и уверенности в себе. В это время она, скорее всего, последний раз в жизни может позволить себе быть все еще маленькой девочкой без обязанностей и обязательств, которые обрушиваются на нее сразу с рождением ребенка. И здесь, судя по вашим рассказам, вы опять должны быть рядом с ней. Нири замолкает, переводит взгляд с одной матери на другую, а затем продолжает: – Опять же, исходя из услышанного, потребность дочерей в ласке и заботе вызывает у матерей неоднозначную реакцию. Есть такие, для кого это естественно; они находят в этом свое предназначение и отдаются ему с радостью; а есть матери, которые вдруг понимают, что им это уже не подходит, что дочь уже взрослая, и у нее должно быть достаточно сил для самостоятельной взрослой жизни. Возможно, есть еще и третий вариант: матери, которые готовы дать, но сомневаются в размерах требуемой поддержки. Она смотрит на Орну, и та тут же отзывается: – Слушайте, я прекрасно понимаю, что вы все хотите сказать; я тоже чувствую себя ну прямо тигрицей! Я отлично справляюсь с двумя домами и тому подобное, но… Даже Клодин сказала, когда рассказывала про свою маму, что после семи месяцев полного самопожертвования она все же вернулась домой! И я тоже в какой-то момент «освободила» свою маму. У меня это заняло месяц! Я рада, что могу помочь своей дочке, она действительно во мне нуждается. Орна смотрит на женщин. – Но меня и вправду волнует сколько! Я боюсь, что Яэль будет ожидать от меня такого рода помощи еще долгое время. Может, это иначе, когда живут так близко. Прошло примерно три недели после родов, и, хотя Яэль еще не до конца пришла в себя, она уже заговаривает о продолжении учебы. И это меня пугает! Она выпрямляется. – Я помню, и она помнит, и все помнят, что я обещала ей помочь, и это то, что я сейчас и делаю! Но чем дальше, тем ее планы становятся грандиознее; она уже составляет себе учебное расписание на каждый день с утра до самого вечера, а я это вижу и начинаю думать… если у нее такие планы, значит, она ждет от меня, что, когда закончится ее послеродовой отпуск, я останусь нянчить внучку. Но подождите минутку! – волнуясь, почти выкрикивает она. – Она ожидает, что я заменю ее на все сто процентов?! Я знаю, что обещала помощь, но это значит быть вместе с ней, а не вместо нее! Она, пользуясь моими обещаниями, требует от меня слишком многого. А я боюсь с ней говорить, потому что она еще не совсем пришла в себя после родов; ну а пока что я только нервничаю, так как и у меня есть работа, на которую я хочу вернуться, и у меня есть своя жизнь! – И у вас? – неожиданно смеется Анна, к ней присоединяется Рут. – Ничего смешного! – качая головой, серьезно отвечает им Орна. – Для меня это открытие, которое я сделала для себя совсем недавно, может, пару недель тому назад. Я имею в виду, что и у меня есть своя жизнь! А вместе с этим у меня появилось новое чувство… У нее неожиданно дрожат губы, и она начинает плакать. – Я вдруг почувствовала, что я завязла. Совсем нелегко сказать то, что я сейчас скажу, я начинаю чувствовать… сожалеть… Орна говорит с трудом, сквозь слезы. – Все месяцы я обещала ей, что буду помогать, она надеялась на это, и вдруг… Она вытирает глаза и нос и продолжает, сжимая в руке мокрую салфетку: – Когда я попыталась на этой неделе поговорить с мужем, поделиться с ним, как мне тяжело, он сразу сказал: «Не волнуйся, я помогу тебе ее вырастить! Мы будем вместе!» – А я говорю ему: «Тебя вообще нет дома, как ты себе это представляешь, когда говоришь: мы ее вырастим?! Как с собаками?!» – Кто их выводит по ночам? Я! – поясняет она, обращаясь к группе. – Они взяли себе собаку, но сейчас она у нас, так как они целый день пропадали на работе. И с тех пор, как она у нас, они вообще перестали о ней заботиться – есть мама, которая все сделает! Орна резко встает, пересекает комнату, чтобы выбросить в урну скомканную салфетку, и, вернувшись на место, продолжает, глядя на Клодин: – Я ведь все-таки тоже работаю! Наш разговор с Яэль состоялся несколько месяцев тому назад – она была тогда в ужасном состоянии – и я предложила, что со следующего года уйду с полной ставки и тогда смогу ей помогать. Но с тех пор в библиотеке все изменилось таким образом, что, если я уменьшу ставку, то в будущем мне уже ничего не светит. А у меня есть реальная возможность стать директором, и я бы не хотела осложнять ситуацию и портить отношения! Яэль, естественно, не знает, что на днях у меня был серьезный разговор с начальницей, а я с тех пор не нахожу себе места. Я должна принять очень тяжелое решение и выбрать между двумя очень важными для меня возможностями, когда одна из них полностью исключает вторую! Первый вариант означает, что я уменьшу количество рабочих часов и буду помогать своей дочке, как и обещала. У меня нет никого дороже ее и внучки, а они во мне нуждаются, мне это абсолютно ясно! Но тогда во мне просыпается второй голос, который говорит мне остаться на полной ставке, так как это ведет к продвижению, о котором я так долго мечтала. Я ведь тоже чего-то стою, у меня есть свои собственные интересы и планы! Поэтому меня очень раздражает, когда я вижу, как Яэль спокойненько планирует свою учебу, думает только о себе без всякого зазрения совести по отношению ко мне или к своей дочке! Опять меня отодвигают на второй план! Почему я должна всегда за всех отвечать?! – резко повышая голос, произносит она трясущимися губами. – Почему?! Орна опускает голову, приподняв очки, вытирает глаза и, сделав глубокий вдох, выпрямляется. – Мне ясно, – уже спокойно продолжает она, – что, если бы они не жили так близко, все было бы намного проще. Ведь, естественно, они не ожидали бы от меня ежедневной помощи, если бы я жила далеко от них, правильно?! Но судя по их разговорам, они даже не собираются переезжать, по крайней мере, в ближайшее время. Кроме того, они даже не догадываются о моих переживаниях. Они строят свои планы, исходя из того, что я буду смотреть за ребенком; для них это еще и большая экономия! – Я думаю, нет – я больше чем уверена, что вам нельзя отказываться от своих желаний, – категорично заявляет Това, – если вы о себе не позаботитесь, никто о вас не позаботится. Неприятно, но зато честно. Знаете, что произойдет, если вы полностью забудете о себе? Вы будете ей помогать, но при этом будете ощущать, что вы – жертва; вы будете тяжело работать и при этом все время жаловаться. Вы станете обидчивой и желчной. Это то, чего вы хотите? – Ну что за ерунду вы говорите! – раздраженно прерывает ее Мики. – Кто еще может помочь дочери, как не мать?! Именно сейчас она будет думать о своей выгоде, когда мать так нужна дочери? Я бы никогда так не смогла! Она в упор смотрит на Орну, и та, подперев голову рукой, прикрывает покрасневшие от слез веки. – Может, вам стоит договориться о постоянных днях, когда вы будете приходить, а на остальные дни она возьмет няню? – предлагает Клодин. – Но это значит, что я не буду работать на полную ставку, – терпеливо объясняет ей Орна; по ее лицу видно, что она уже не раз взвешивала все эти варианты, – то есть что я отказываюсь от своих планов! А еще это значит, что у меня не остается ни минуты свободного времени для себя самой: или я на работе, или – у нее, то есть опять на работе! Она потерянно смотрит на Нири. – Я не сплю уже целую неделю, в голове все время крутятся разные сценарии, а в результате что получается? Что каждый раз я себя спрашиваю: а как же я?! Почему опять все ожидают, что я откажусь от своих планов?! До каких пор я буду носиться с одной работы на другую?! Я свое уже выполнила! Сама вырастила двоих детей – у меня помощи практически не было! Ухаживать за ребенком – это работа! Это зависимость! Ответственность! Это самое дорогое, что у нас есть! А тут все на меня жмут, да и Яэль еще не совсем оправилась. Короче, у меня такое чувство, что я вынуждена принять решение против своей воли, а значит, буду приходить туда через силу, без радости! – Вы ничего не должны делать против своей воли, – категорично заявляет Анна, качая головой, – Това права: ваше право жить, как вам заблагорассудится, и думать о себе. Судя по всему, вашу дочь не особо волнуют ваши проблемы, так что у вас нет выхода! – И все-таки, наверное, существует золотая середина. Можно найти выход, чтобы вы обе остались довольны. По-моему, нельзя делить все только на черное и белое, – настаивает на своем Клодин. – А я вам говорю из собственного опыта, что можно успеть все, – не сдается Мики, – вещи можно совмещать. Я ни в коем случае не отказываюсь от карьеры – я еще достаточно нестарая, и мне еще есть куда расти, – поэтому утром я иду на работу, а ближе к вечеру еду к ней, потому что моя дочка – это самое важное, что есть у меня в жизни; и я знаю, что она во мне очень нуждается. У меня есть возможность, в том числе и материальная, ей помочь, и я делаю это с большим удовольствием. Более того, я начинаю скучать по моему внуку, если не вижу его хотя бы несколько часов. Она поворачивается к Орне: – Вот подождите, малышка чуть-чуть подрастет, ваши отношения станут более близкими, и вы увидите, как вас будет к ней тянуть, все больше и больше. – Не в этом дело, – нетерпеливо отмахивается Орна, – мне и сейчас с ней хорошо! Но знаете что? – громко обращается она к Мики. – Мне надоело быть супервумэн! С меня хватит! Мики пожимает плечами и спокойно произносит: – По-видимому, мы, действительно, разные. Мне сейчас очень хорошо; как сказала Клодин, именно сейчас я чувствую себя сильной и энергичной, способной на все. И знаете что? Я уже об этом говорила: в отличие от Орны, меня перестали волновать развлечения. Меня больше не притягивают вещи, без которых я еще совсем недавно не могла бы жить, например, выходить с мужем или подругами; ездить за границу; ходить в кино; мне даже меньше хочется работать! Она улыбается. – С тех пор, как родился внук, я лучше всего провожу время у дочки. Мне нравится ей помогать, наблюдать, как она с ним занимается, читает ему детские книжки, слушает с ним детские песенки. Она с ним великолепно справляется, иногда даже лучше меня. – Иногда даже лучше вас, а? Вот уж, точно, молодец! – иронически замечает Това. Орна вздыхает. – Вот я слушаю Мики, – говорит она, глядя на Нири, – как она все успевает, как у нее все хорошо! Я тоже когда-то так говорила и действительно ухитрялась преуспеть во всем, кроме одного – позаботиться о себе. Если бы я больше занималась собой, как Мики или как мои подруги; если бы в течение всех этих месяцев я бы почаще выходила, делала бы то, что мне нравится и интересно, то, возможно, сейчас все выглядело бы иначе; возможно, я бы даже с радостью пожертвовала своей свободой! Но в течение года я очень тяжело работаю, у меня почти не остается свободного времени. Я дошла до ручки, я чувствую, что я дальше так не могу! Я опять хочу почувствовать себя свободной птицей, мне необходима свобода! Я хочу заниматься только тем, чем я хочу, и только для себя самой! Столько лет, даже в отпуске, я никогда ничего не делала для себя. Всегда сначала дом, потом то, потом это! Я думаю, что я заслужила отпуск, настоящий отпуск! Мне абсолютно ясно, что то, что я чувствую сейчас, является следствием двадцати пяти лет, в течение которых я не принадлежу себе; я всегда последняя. Сначала дети! Муж! Все родственники! Работа! Все страшно важно. Но никогда не то, что важно мне; я всегда в конце! Я хочу успеть пожить до того, как умру! И теперь мысль, что опять кто-то, большой или маленький – неважно, будет зависеть от меня, вызывает во мне совсем другую реакцию: это меня пугает. Для меня это покушение на мою свободу! Поэтому мне так тяжело слушать о матерях, которые посвящают себя уходу за внуками, как мама Клодин или сама Клодин, если бы она жила чуть-чуть поближе. Теперь я понимаю, что категорически не желаю опять отказываться от своей личной жизни, но, скорее всего, уже поздно, так как я обещала! Орна снимает очки, по ее щекам текут слезы. Женщины молча не сводят с нее глаз. Клодин пересаживается на стоящий рядом с Орной пустой стул, на котором обычно сидела Элла, и гладит ее по плечу. Нири делает короткую паузу, выжидая пока Орна немного успокоится, и мягко произносит: – У вас такое чувство, что вас засасывает в водоворот, и вы не знаете, как оттуда вырваться. Орна, не глядя ни на кого, молча кивает головой. Нири продолжает: – Когда вы слышите сегодня о бабушках, которые с радостью отдают свое свободное время внукам, вы испытываете некий дискомфорт, потому что это напоминает вам о том, чего вы хотели еще совсем недавно и чего теперь больше не хотите. Мне кажется, что вдобавок ко всему, это вас немного пугает, потому что это подтверждает, что в вас что-то меняется; а вы для себя еще не уяснили, что ничего страшного, если вы сегодня думаете иначе, чем несколько месяцев тому назад, и готовы забрать свое обещание. В ваших мыслях произошел настоящий переворот. Как вы думаете, вы могли бы назвать момент, когда вы начали думать иначе? – Когда это началось? – переспрашивает Орна, вытирая слезы. Она опять надевает очки. – Я точно знаю когда. У меня был очень утомительный год. С годами это становится все тяжелее и тяжелее, потому что с каждым годом становится больше студентов и меньше сотрудников. А так как я самая опытная, чуть что – сразу бегут ко мне. Это изматывает! Я так устала, что в этот отпуск даже не захотела никуда поехать; я хотела просто отдыхать и ничего не делать! Не знаю почему, может, от нервов, но в этом году я все время хотела есть и сильно поправилась; я сама себе стала противна. И вдруг семестр закончился, стало спокойно, и как-то утром я встретилась с Лиорой, моей очень хорошей подругой. Орна обводит взглядом группу и поясняет: – Лиора из тех подруг, с которыми я чувствую особую близость, хотя и встречаюсь довольно редко, в основном из-за меня, так как я вечно слишком занята. Так вот, мы наконец-то встретились в небольшом кафе на берегу моря. Она посмотрела на меня и сказала: «Орна, мне не нравится, как ты выглядишь, что-то случилось?» И как только она это произнесла, я вдруг поняла, что мне действительно плохо! До этого я просто не удосужилась посмотреть на себя в зеркало и спросить, что происходит! Этот простой вопрос меня настолько потряс, что я тут же расплакалась. Я выдала ей все: и как меня раздражает, что я растолстела, и какая я нервная и раздражительная, и как мне тяжело с беременной Яэль, и что мне все надоело, и что все на мне ездят, и что у меня не хватает времени на саму себя… Лиора слушала, а затем объявила: «С сегодняшнего дня ты начинаешь диету и присоединяешься ко мне – я постоянно хожу в специальную группу и без особого труда спустила уже пять килограмм. И кроме того, – сказала она, – завтра ты идешь со мной на море!» Я знаю уже давно, что Лиора каждый день и зимой и летом ходит на море и говорит, что она без этого уже не может. Я, естественно, начала с ней спорить, говорить, что у меня нет купальника, – Орна смеется, – но она сразу закрыла мне рот, сказала, что обещает, что я не пожалею, и она не принимает никаких возражений. После кафе мы пошли в магазин; она затолкнула меня в примерочную и притащила мне кучу купальников, пока я не выбрала более или менее подходящий. С тех пор она приходит каждое утро, и мы вместе плаваем. Если бы не Лиора, я бы в жизни не выбралась! Благодаря ей я начала заниматься собой. Я встаю каждый день в пять и, пока все спят, выхожу на улицу. Я иду быстрым шагом и слушаю музыку, мне это дает заряд на целый день. Затем около семи за мной заходит Лиора, мы вместе едем на море и плаваем час-полтора. В полдевятого я опять дома, моюсь, завтракаю и иду на работу. Сейчас я в отпуске, и Яэль уже успела родить, так что вместо работы я отправляюсь к ней. Первый раз за долгое время я ощущаю, что живу! И прекрасно себя чувствую, и улыбаюсь людям! И ничего мне не в тягость! Орна улыбается, но затем серьезно добавляет: – Почему я никогда не позволяла себе этого раньше?! Всегда было что-то более важное: как я оставлю дом неубранным? Уже пятница, а я ничего не приготовлю, что мы будем кушать в выходные? Вечно я была на последнем месте, и вдруг в последнее время все изменилось, а самое главное, я получаю от этого удовольствие! Я живу, с радостью ухожу и с радостью возвращаюсь, и мне хорошо! Я даже похудела на три килограмма! Конечно, прошло слишком мало времени, но я чувствую, что моя жизнь изменилась. У меня больше сил, я многое успеваю и я не чувствую себя измученной, как раньше! Она замолкает. – И что же, – после короткой паузы встревоженно продолжает Орна, – я опять должна от всего отказаться только потому, что у Яэль появился ребенок?! Я знаю, что я ей обещала. Но теперь я чувствую, что мое свободное время я хочу тратить на себя и только на себя! Я хочу, наконец-то, пойти на курсы, о которых мечтала; в конце концов, я хочу сидеть во дворе и читать книгу! А если в доме есть маленький ребенок, это невозможно. Я уже слышу, как мне говорят: «Может, ты не будешь ездить на море каждый день, и кто сказал, что ты должна это делать и летом и зимой? А твое свободное время – ведь его можно поделить между всеми?!» И правда, кто сказал, что это надо делать каждый день?! Даже мне самой это кажется странным, когда я говорю, что мне важнее пойти на море, чем помочь своей дочке – что же это я за мама такая?! И потом нарушать свои обещания! А с другой стороны, двадцать пять лет я ничего не делаю ради себя самой! Так какого черта я опять влезаю во все это?! Она вопросительно смотрит на жадно слушающих ее женщин. Первой к ней обращается Това. – Мы уже говорили об этом на прошлой неделе: нет матери, которая не испытывает вечного чувства вины. Мне это тоже хорошо знакомо. Оказывается, от этого невозможно избавиться. – Может, вам станет легче, – говорит Рут, глядя на Орну, – если я вам скажу, что и я так думаю. Я тоже не готова отказаться от своих занятий. Я очень ценю свою независимость, и у меня еще масса планов и возможностей. Я с радостью отдаюсь моим детям, но ровно в тех пропорциях, которые сама устанавливаю. Есть еще полно вещей, которые я хочу сделать, и я не собираюсь отказываться от своих планов только затем, чтобы растить внуков. Я не вижу в этом необходимости. Даже если бы я была уже на пенсии и у меня было бы больше свободного времени, я бы все равно не взяла на себя воспитание внуков. С какой стати? У всех новорожденных внуков есть, в первую очередь, родители и это – их прямая обязанность. Я, конечно, буду рада помочь, но ровно настолько, насколько сочту нужным – я свое уже сделала. – И что вы собираетесь делать? – живо интересуется Маргалит. – О-о, массу вещей! – улыбается Рут и начинает загибать пальцы: – Во-первых, я мечтаю написать книжку для детей. Во-вторых, мы с мужем уже давно мечтаем отправиться в Индию и в Америку. Кроме того, полно всяких незначительных мелочей, до которых у меня просто не доходят руки из-за работы, например, раз и навсегда навести порядок в шкафу или научиться печь дрожжевое тесто – неважно, сколько времени и испорченных булочек у меня на это уйдет. Я тоже не могу дождаться, когда у меня появится избыток свободного времени, и я не собираюсь отдавать его кому-то в подарок. Она смотрит на сидящих рядом с ней женщин и серьезно добавляет: – Я, правда, думаю, что если мы растим наших внуков вместо того, чтобы этим занимались их родители, то приносим гораздо больше вреда, чем пользы, правда! Они сами должны справляться со своими проблемами и страхами. Мне кажется самым правильным вести себя так, как это делала мама Орны, которая помогала и делала все, пока Орна окрепла и приобрела уверенность в себе, а потом предоставила ей возможность справляться самой. – Представьте себе, что Яэль еще попросилась перейти с малышкой к нам, так как у них мало места, – говорит Орна, глядя на Рут. – Я сначала с радостью согласилась; сказала, что мы поселим их в ее комнату, но мой муж категорически отказался: он сказал, что свою норму по бессонным ночам он уже выполнил и своих маленьких детей уже вырастил. Сначала я на него разозлилась, а потом подумала, действительно, почему бы нам не дать им самим во всем разобраться и со всем справиться? Они должны пройти через это точно так же, как это сделали мы. Рут согласно кивает головой. – Это потому что он не нарадуется на свою новую жену, – смеется Клодин, – и боится, что если вы начнете вставать по ночам, то прекратите ходить на море и опять станете раздражительной и нервной! Орна выпрямляется. – Совершенно верно! Он тоже видит, как я ожила, и считает, что я не должна от всего этого отказываться. В комнате устанавливается тишина, и Нири переводит взгляд с одной женщины на другую, давая им возможность обдумать услышанное. – Сегодня вы коснулись двух «врожденных» материнских конфликтов, то есть конфликтов, родившихся в вас в тот самый момент, когда вы стали матерями: конфликт, который заключается в вопросе, кто важнее – я и мои потребности или дочь и то, что ей необходимо; и конфликт, связанный со степенью самостоятельности дочери – в чем предоставить ей свободу, а что делать вместо нее. Мне кажется, что такого рода сомнения сопровождают нас на всех возрастных этапах наших детей и каждый раз вынуждают нас принимать сложные, далеко неоднозначные решения. – Вы правы, – соглашается Рут, – у меня этот внутренний конфликт длится с первого дня материнства, он, можно сказать, как верный друг, сопровождает меня все эти годы и, как вы верно заметили, вне зависимости от возраста моих детей. Когда они были маленькими, я работала на полставки; я встречала их из школы, на столе всегда стоял горячий обед – мне это было очень важно. Естественно, это не могло не отразиться на моей карьере. Сегодня я работаю намного больше – все дети уже достаточно взрослые и самостоятельные, но все равно дилемма осталась. И если Талья позвонит и пожалуется, что ей тяжело, и я почувствую, что ей необходима моя помощь, я, конечно, сделаю все, чтобы немедленно ей помочь. В принципе, это уже произошло на прошлой неделе. У меня было очень важное совещание, но как только Талья попросила меня помочь, я тут же, не задумываясь, сообщила, что меня не будет, и села в поезд. Кстати, это по меньшей мере полтора часа езды! Естественно, в дороге я засомневалась, не слишком ли я преувеличиваю; мне было неудобно, что я не пошла на совещание – вообще-то меня считают человеком ответственным. За это время я успела еще раз переговорить с Тальей, она уже успокоилась и справилась сама, но… важнее всего для меня было то, что в тяжелый момент она будет знать, что она может рассчитывать на помощь, что она не одна, что у нее есть я. Рут облокачивается на спинку стула и продолжает: – Я и правда обращаю внимание, что с тех пор как Талья родила, мне уже несколько раз пришлось выбирать между ней и собой, возможно, еще и потому, что я очень хорошо знаю, как тяжело находиться целыми днями одной с ребенком. Когда-то жили большими семьями и растили детей все вместе: мамы, тети и бабушки – все были рядом. Я думаю, это часто, если и не спасало от депрессий и нервных срывов, то хотя бы смягчало их последствия. Наши дочки привыкли к свободе и самостоятельности, поэтому для них сидеть дома с маленьким ребенком, особенно когда он кричит, а она не может понять, чего он хочет, это большое испытание. Я думаю, им тяжелее, чем было нам, так почему бы не помочь, если я могу?! Но как только она придет в себя и почувствует себя более или менее в своей тарелке, я уже не стану с такой готовностью отказываться от своих планов. Так, по крайней мере, мне кажется сегодня. – Поверьте мне, это происходит потому, что маме всегда кажется, что ее дочь не сумеет все сделать так, как сделает она сама, – вступает в разговор Мики, – и поэтому она изначально предпочитает все взять на себя. Возьмите, к примеру, меня: ребенка у нас купаю я. Знаете что? С тех пор как он родился, она еще ни разу его не выкупала! Только я! Иногда мне кажется, что я отбираю у нее возможность быть матерью, и я понимаю, что так нельзя. Я даже стараюсь сделать шаг назад, но это, по-видимому, сильнее меня. Есть во мне что-то, возможно, сила или энергия – я женщина неслабая, – из-за чего я лишаю ее не материнства, конечно, но уверенности и контроля над ситуацией. Я как будто все время даю ей понять, ты ничего не знаешь, а я знаю. Сразу после родов она жила у меня, но уже успела вернуться домой и все же звонит и советуется со мной по каждой мелочи. Я знаю, что это неправильно, что она должна пробовать все делать сама, что только так она сможет приобрести уверенность, и верю, что где-то там, внутри, у нее есть ответы на все вопросы, но я вижу, что она все еще боится, и поэтому не настаиваю. Она очень мне верит, и во всем, что касается ребенка, я превращаюсь для нее в своего рода гуру. Вот и получается, что, когда что-то происходит, то, с одной стороны, я вроде как говорю: «Справляйся сама», а с другой, – Мики изображает испуг, – «Ой, я уже бегу!»… – Мне кажется, – обращается к ней Нири, – что вас больше занимает вторая проблема, связанная со степенью самостоятельности, которую вы готовы предоставить своей дочке. А чтобы это произошло, вы должны, в первую очередь, убедить себя, что ваша дочь способна быть самостоятельной. Мики качает головой. – Вам, наверное, знакома древняя мудрость «теленок хочет сосать, но еще больше корова хочет его кормить» – это про нас, и нас обеих это вполне устраивает. Если ей надо куда-то идти, она зовет меня, и я с удовольствием к ней присоединяюсь. Возможно, чисто инстинктивно я все еще стараюсь отгородить ее от каких бы то ни было переживаний. Как только она зовет, я тут же прихожу; в тот момент я верю, что помогаю ей преодолеть трудности, а уже задним числом осознаю, что в дальнейшей жизни это ни к чему хорошему не приведет. Когда-нибудь ей придется какие-то вещи делать самой, и тогда окажется, что она знает как, но у нее не хватит смелости и уверенности в себе. Вот совсем недавно нужно было сделать ребенку прививку, она, естественно, боялась и позвала меня. Короче, нам обеим непросто и с тем, что она уже мама, и с тем, что она взрослая. – Интересно получается, – замечает Нири, – помогая дочкам, вы вселяете в них уверенность в себе, но и давая им возможность действовать самостоятельно, вы развиваете в них все ту же уверенность в своих силах. Так как же себя вести, когда одно исключает другое? – По-видимому, необходимо и то и это, но в правильных дозах, – говорит Рут, – с этой точки зрения, далекое расстояние между мной и Тальей можно считать плюсом: ведь если ты не «мама-скорая помощь», как Орна или Мики, то у дочки нет выхода, она вынуждена справляться. Но зато, когда мама наконец-то выбирается, можно позволить себе расслабиться и отдохнуть, пока мама возится с ребенком. Сегодня я начинаю видеть плюсы и в том, о чем мы говорили на прошлой встрече, я имею в виду, что дочка в это время несколько отдаляется от матери и отношения становятся менее близкими, и в том, что мы физически живем далеко друг от друга. Она задумчиво улыбается. – Мы обе понимаем, что все будет в порядке, что она будет в порядке. Теперь дело за мной – я должна приучить себя к этой мысли и напоминать себе об этом каждый раз, прежде чем я собираюсь бросить все и бежать к ней. И я должна это сделать как можно быстрее: мы живем слишком далеко друг от друга, и у меня самой полно дел. После короткой паузы Рут продолжает: – Правда, всю жизнь мы решаем эту дилемму. Когда ребенок болеет, отец обычно идет на работу и, максимум, возвращается на час раньше, а вот мать, естественно, отменит любую самую важную встречу. А потом будет жаловаться. Все эти годы, с тех пор как я стала матерью, я задаю себе этот вопрос: кто я прежде всего – Рут или «мама Рут»? Повернувшись всем корпусом к Орне, в беседу вступает Анна. – Я хочу вам кое-что сказать, – решительно начинает она, – совершенно ясно, что вы вовсе не отказываетесь помогать вашей дочке и очень за нее переживаете. Но вы просто больше не готовы ради этого жертвовать собой. У меня есть соседка, которая все время жалуется, как она устает от своих внуков, и вообще она жалеет, что согласилась взять на себя один постоянный день в неделю, который она полностью посвящает им. Она мне как-то рассказала, что в «ее» день она встает в пять утра, приходит к дочке и разводит внуков по садикам. В обед она забирает их к себе до вечера. Она говорит, что еле доживает до конца дня, и как только они уходят, немедленно идет спать, и что на следующий день она совершенно разбита от усталости. Так что я уже давно сказала Нааме, что не собираюсь уходить с работы, чтобы помогать ей с детьми. Во-первых, я люблю свою работу, а, во-вторых, неплохо зарабатываю. Я сразу сказала, что готова помочь материально, если, к примеру, они захотят на первом этапе взять для малышей няню, а затем поместить их в садик. Я обожаю своих внуков и готова помогать, но не готова «работать бабушкой». Мне кажется, что бабушки, которые целиком посвящают себя внукам или которые дают детям деньги, даже когда их нет, делают большую ошибку, потому что тем самым они перечеркивают себя. В любом возрасте существуют вещи, которые приносят нам радость, и совсем необязательно всегда в первую очередь думать о детях. У вас нет денег им помочь? Пусть сами ломают голову! Пусть больше работают, как это делали мы в свое время. Никто не заставит меня пожертвовать моей работой, даже моя дочка! И если бы у меня было свободное время, я бы и им не пожертвовала! И я рада за вас, Орна, что и вы это поняли, хотя я вижу, как вам тяжело, особенно из-за всего, что было связано с абортом и вашими обещаниями. Конечно, это будет непросто – прийти и объявить ей сейчас, что вы передумали и что нужно найти другой выход, но вы в первую очередь всего лишь человек, а потом уже мать, а значит, можете ошибаться и менять свои решения; и ей тоже должно быть немаловажно, чтобы вы были счастливы. Я терпеть не могу людей, которые чувствуют, что их используют, съедают себя изнутри, но не готовы никому в этом признаться. Если уж помогать, то с удовольствием, с радостью и не в ущерб себе, а не, как часто говорят, жертвуя своей жизнью ради детей. И вашей дочке пора повзрослеть и понять, что она не «пуп земли». И вот еще что. На первый взгляд, ваша история кажется намного сложнее из-за того, что вы, в принципе, уговорили ее не делать аборта. Но, по-моему, вы берете на себя слишком много, когда взваливаете себе на плечи всю ответственность: в конце концов, это она и никто другой сделала окончательный выбор! Это ее жизнь и ее решения, даже если вы ее уговаривали и обещали. – Мы уже об этом говорили, – поддерживает свою подругу Рут, – невозможно во всем винить только мать. Есть вещи, которые зависят от детей, особенно когда это касается их собственных решений. Нири слегка привстает со своего места, давая понять, что пришла ее очередь. – Клодин сказала, что Орна все видит в черно-белом свете, – обращается она к группе, – то есть что, по ее мнению, существуют только два крайних выбора: или она, или ее дочь. Но затем были предложены и другие решения, например, давать деньги или находиться там только в определенные дни, а самое главное – и с этим согласились все – неважно, к какому выбору вы пришли, важно, какие чувства вы испытываете. Главное, чтобы мама не чувствовала, что ее используют, а дочь – что ей не помогают; чтобы дочка чувствовала себя в безопасности, но и не снимала с себя ответственности. Нири поворачивается к Орне. – Я думаю, вам стоит попытаться выяснить, что мешает вам, Орна, поговорить с Яэль. Почему вы мучаетесь сомнениями сама и не желаете поделиться с ней. Мне кажется, у вас есть на это несколько ответов. Один из них возвращает меня к нашей прошлой встрече, и он связан с чувством вины, которое вы испытываете перед ней. По-видимому, угрызения совести, которые вы испытываете из-за того, что изменили свое отношение к происходящему, сопровождаются еще и страхом. Вы боитесь разочаровать Яэль, так как не сможете соответствовать ее ожиданиям, и тем самым испортить ваши отношения. Может, вам страшно, что из-за этого она отдалится от вас больше, чем вы хотите? А может, вы боитесь узнать, что она и вправду не очень в вас нуждается, и тогда вы окажетесь вне ее семьи? А вдруг с вами случится то, что случилось с Эллой? – она вопросительно смотрит на Орну, слушающую ее с большим внимание, а затем добавляет. – Кроме того, я думаю, что на ваши взаимоотношения влияют внешние факторы. Я имею в виду нормы поведения, которые приняты в окружающем нас обществе; об этом мы тоже говорили на прошлой неделе. В том обществе, в котором мы живем сегодня, у бабушки есть конкретное предназначение – она должна помогать растить внуков, и часть из вас это явно не устраивает и даже возмущает. Общественные нормы меняются гораздо медленнее, чем вам хотелось бы; вы чувствуете себя закабаленными, но у вас не хватает смелости плыть против течения: а вдруг это обойдется вам слишком дорого. – Вы даже не представляете, насколько вы правы! – взволнованно отзывается со своего места Това. – Я однажды слышала, как кто-то сказал, что если бабушка не готова ухаживать за внуками, то пусть потом не ждет, что кто-то будет ухаживать за ней в старости. Он так и сказал: «Кашку за кашку», – вроде как пошутил. Меня аж всю перевернуло, когда я это услышала; бедная его мама! – Не все дети такие! – спешит возразить Клодин. – Да, это так, – соглашается с ней Рут, – далеко не всех детей можно обвинить в неблагодарности, и не все считают, что им все положено, но в любом случае это может вылиться в неприятную историю. Я, правда, не встречала людей, у которых из-за этого распалась семья, но то, что это может служить причиной натянутых отношений, это точно. Меня лично это очень раздражает, но я думаю, что многие, если не большинство, предпочитают страдать молча, потому что, как сказала Нири, окружающая среда оказывает на нас очень сильное влияние, и не каждая решится делать что-то, что не принято. Никто из нас не любит, когда у нее за спиной перешептываются. В комнате – тишина. Нири смотрит на часы. – Нам пора прощаться, – прерывает она затянувшуюся паузу. – Я хочу поделиться с вами тем, о чем думала, когда слушала вас здесь сегодня. Мне вдруг пришла в голову мысль, что, возможно, обязанности бабушки, в которые входят главным образом помощь детям и уход за внуками, порой кажутся вам тяжелыми и обременительными, но они же могут оказаться для некоторых из вас и своего рода защитой. Нири останавливается, переводя взгляд с одной матери на другую; они, в свою очередь, с интересом ждут продолжения. – Я имею в виду, что часть из женщин таким образом спасаются от ощущения пустоты, которое наступает, когда они выходят на пенсию или когда дети окончательно покидают родительский дом. Они предпочитают по уши уйти в пеленки-распашонки, нежели предстать перед зеркалом, задавая себе очень нелегкий вопрос: как жить дальше? Далеко не так просто, как кажется, найти себя, вырвавшись на свободу. В любом возрасте. Рут согласно кивает, остальные сидят потупившись, обдумывая услышанное. Нири опять бросает взгляд на часы – у нее в запасе еще пара минут. – Помните, что как бы между прочим заметила Орна в самом начале нашей встречи? Она сказала, что с тех пор, как у нее появился мобильный телефон и кондиционер, она уже без них не может. Возможно, это еще одна особенность, характерная для вашего сегодняшнего состояния: в вашей жизни появились вещи или привычки, с которыми вы чувствуете себя очень комфортно, и с этим ощущением комфорта вы не желаете расстаться даже ради помощи дочке. Получается, что с какой бы стороны мы ни рассматривали вашу сегодняшнюю жизнь, вы явно находитесь на распутье.
Нири
Я сажусь в машину и, включая кондиционер, ловлю себя на том, что улыбаюсь в ответ на собственные мысли; действительно, тяжело отказаться от привычной, налаженной жизни ради чьей-то пользы, даже если это мои собственные дети. У каждого возраста свои жертвы. Я мысленно возвращаюсь к группе. Женщины их поколения стали женами и матерями в большинстве своем в очень молодом возрасте и сразу взвалили на себя ответственность за дом, семью и заработок. При этом они не знали, что такое жить самостоятельно, отдельно от родителей; они не успели разобраться в себе, пробуя все, что приходит в голову, короче, они еще не определились как сложная многогранная личность. Такими тогда были общепринятые нормы, и, возможно, одной из характерных черт все еще неполного «раскрепощения женщины» было то, что никого тогда не мучили сомнения, кто важнее: я или семья и дети. Все двигались по строгому, заранее проложенному маршруту. На сегодняшний день дети этих женщин выросли и покинули дом, домашние обязанности женщин резко сократились, да и материальная сторона жизни более или менее стабилизировалась. Впервые у них появилось свободное время, которое можно тратить, как заблагорассудится. Но оказывается, что и при взрослых детях мать по-прежнему стоит перед той же дилеммой: от нее ожидают помощи, она должна быть всегда рядом на случай, если она им понадобится или им нужны будут деньги. И даже если от нее практически не требуют никакой помощи, чувство вины не дает ей покоя, и она периодически задается вопросом, достаточно ли она делает для их благополучия. Тот же конфликт всплывает на поверхность, как только рождается первый внук: автоматически возникает уже знакомый всем вопрос, сопровождаемый все тем же чувством вины, сколько отдавать дочке и сколько оставлять себе. По-видимому, никогда не сможет мать по-настоящему освободиться от душевной потребности, а, возможно, даже необходимости помогать детям – в данном случае дочке после того, как она родила – или хотя бы мысленно, наедине с собой взвесить такую возможность. Может ли женщина быть абсолютно свободной? Позволяет ли ей это наше современное общество? То же общество, которое уже поддерживает выход матерей на работу, относится ли оно с пониманием к бабушкам, которые не желают отдавать всю себя уходу за внуками, а предпочитают жить своей жизнью? И даже не общество – дочка такой бабушки – сможет ли она принять это как должное? Ну а я, я сама, готова ли я предоставить полную свободу моей маме? Заставить себя повзрослеть настолько, чтобы справляться самой, без нее? Смогу ли я перестать требовать от нее всегда находиться где-то рядом, как я это делала – конечно, не впрямую, а своими окольными путями, – когда была беременной и мне так хотелось оказаться опять ее маленькой любимой дочкой?
Мне становится грустно. Что с вами, Элла? Можете ли вы найти в себе силы, которые помогут вам выбраться из замкнутого круга вины и отчаяния? Сможете ли вы – мать, лишенная дочери, бабушка, лишенная внучки – превозмочь голоса, которые раздаются внутри и вокруг вас? Я жду вас.
Элла
Сегодня вторник, восемь часов вечера. Сейчас должна начаться очередная встреча группы, но я туда не пойду. Я иду на другую встречу. Я стою возле двери, знакомой мне еще по той, далекой прежней жизни, и прислушиваюсь. Ни один звук не выдает происходящего в квартире, и все же моя рука резко поднимается и замирает на звонке, словно металлоискатель над спрятанным в глубине золотом. Я слышу звуки шагов и почти сразу – удивленный голос Дальи. – Элла?! – произносит она, приоткрывая дверь на ширину ладони; и я ловлю на себе ее недоумевающий взгляд, за которым надежно скрываются все остальные чувства. – Что-то случилось? – интересуется она, будто открывая передо мной выход на аварийную лестницу, по которой мы обе сможем спастись от неловкости и настороженности. – Нет, ничего не случилось, – поспешно отрезая дорогу к отступлению, отзываюсь я и шепчу паре встревоженных карих глаз, – я прошу прощения, Далья, за все эти годы… Слезы катятся по щекам и подбородку, затекают в рот и капают на грудь. Далья замирает, но всего лишь на мгновение, а затем широко раскрывает дверь, и я делаю шаг вперед. Самое лучшее средство высушить слезы – прижаться к маме или к старому другу… И опять мы на кухне. Далья подходит к холодильнику, вынимает оттуда творожный кекс и отрезает два больших куска. Я устраиваюсь поудобнее на стуле из плетеной соломы – привыкаю заново к его знакомому прикосновению – и наблюдаю за ней, как всегда не знающей покоя пчелкой-трудягой. Вот и сейчас она протягивает мне кофе с молоком – мой любимый – и наконец садится напротив. Мы сидим молча, сосредоточенно отламывая кусочки кекса, бесшумно поднимая и ставя на стол кружки, и только холодильник и настенные часы, невзирая ни на что, продолжают свой бесконечный диалог, как и подобает истинным хозяевам дома. – Знаешь, Далья, – говорю я, поднимая на нее глаза, но больше ничего не добавляю. Она вопросительно смотрит на меня, хотя и знает, что я пытаюсь сказать. Ее тихий спокойный голос приходит на помощь моей нерешительности: – Я знаю, что Эйнав ушла из дома, – говорит она и поспешно поясняет, – она не пыталась со мной связаться или посвятить меня в свои планы; сначала это были только слухи, но когда ты начала меня избегать, мне стало ясно, что это правда. Я поняла, что ты не хочешь об этом говорить, что ты не хочешь ни с кем видеться, и оставила тебя в покое. Ее глаза блестят. – Далья, ты плачешь! – шепчу я и тоже начинаю плакать. – Мне никогда раньше не приходило это в голову… Как же так… Она ведь бросила и тебя… Далья ничего не отвечает, только протягивает мне руку. Мы сидим вдвоем на кухне и, держась за руки, плачем. Монотонное ленивое урчание холодильника внезапно прерывается, а с ним вместе, как по долгожданному тайному сигналу, прекращаются и наши всхлипывания. – Я слышала, что у нее родилась девочка, – вытирая глаза и нос, неуверенно произносит Далья. – Да, у нее дочка, – говорю я и вижу, как Далья смотрит на мои трясущиеся губы. Она протягивает руку и мягко гладит меня по плечу. Я не помню у нее таких грустных глаз. – Ты знаешь, – продолжаю я, делая глубокий вдох, как будто приказывая слезам вернуться назад в горло, – уже три года я ложусь и встаю наедине с этой тайной, иногда мне кажется, что еще немного – и она задушит меня. У меня не было сил даже говорить об этом. Я ловлю себя на том, что оправдываюсь перед Дальей. – Как только я начинала думать о них, я тут же начинала плакать. Три года я только и делала, что плакала. Я была жива снаружи, но мертва изнутри. Я вообще не знаю, что происходило со мной в то время. Я знаю, что я как-то их прожила, я жива, но я не помню, что я делала. – Я так за тебя переживала, – в свою очередь рассказывает Далья, – как-то я увидела тебя через окно и прямо испугалась. Ты показалась мне такой хрупкой, сгорбленной. Но ты не хотела моей помощи, ты меня не подпускала. – Мне жаль, – снова оправдываюсь я, но замолкаю, повинуясь нетерпеливому движению ее руки. – Какое это сейчас имеет значение? – прерывает меня Далья. – Я не сержусь на тебя. Я думаю, что и я была неправа. Сколько раз я себя спрашивала, может, мне нельзя было от тебя отставать, может, надо было прийти насильно – у меня же есть ключ от твоей квартиры, я его сохранила – поддержать тебя, поговорить с тобой, поговорить с Эйнав. А я… Мне казалось, что я не имею права, что надо уважать чужие чувства, что насильно мил не будешь. Может, я и ошибалась, но когда меня не просят, я не вмешиваюсь; ты же меня знаешь. – О чем ты говоришь? У меня нет к тебе никаких претензий, – успокаиваю ее я и вижу, как разглаживается ее лицо, – я, правда, никого не хотела видеть. Каждый раз, когда кто-то относился ко мне просто по-человечески, я тут же принимала это за жалость: он всего лишь жалеет меня, прокаженную. Через какое-то время стыд перешел в обиду, я казалась себе нищенкой в подземном переходе – знаешь, которой бросают мелочь, чтобы очистить совесть и задобрить бога. Тебе это, конечно, тоже знакомо: сначала ей фальшиво сочувственно улыбаются, а когда она отходит, произносят сквозь зубы, что от них один вред и они неважно как, но должны исчезнуть. Я поднимаю глаза на Далью, которая слушает меня как загипнотизированная, словно утоляет жажду после долгих лет молчания. И я не скуплюсь, орошаю ее бурным потоком слов. – Я чувствовала, будто куда бы я ни пришла, со мной вместе в помещение врывается ледяной ветер: люди начинали беспокойно ерзать, не могли дождаться, когда наконец я уйду. Может, этого и не было, – вздыхаю я, вспоминая, – может, мне это только казалось, но… я чувствовала, что никому не нужна мать, которую бросила родная дочь; что на меня сердятся, меня опасаются, жалеют; что я приношу несчастье, где бы я ни появилась. Так что лучше, чтобы я не приходила… Вот я и отгородилась от людей, от жизни вообще. Утром, как робот, шла на работу, вечером запиралась дома, как крот, который прячется от света. Я опять вздыхаю, перед глазами – я, лежащая на черном диване напротив телевизора. Еще один вдох – он поможет мне справиться с болью, которая вновь карабкается вверх к горлу. – Когда я узнала, что Эйнав родила, я почувствовала, что еще немного – и я взорвусь; что я не могу вместить в себя все мои чувства; что самой мне с моим горем не справиться, а идти не к кому. Я с опаской смотрю на Далью и осторожно поясняю: – Я избегала людей, которые знали: наверное, боялась на деле проверить, хотят ли они моего общества. Но и чужих, которые не знали моей тайны, я тоже избегала: разве реально построить отношения с людьми, когда ты живешь со страхом, что и этим отношениям непременно придет конец? И о чем мне с ними говорить, ведь в моей жизни ничего не происходит, а то, что на самом деле происходит, я предпочитаю никому не открывать. Ты понимаешь, Далья, я не видела никакого выхода. – Но, – робко возражает она, – а со мной? Почему ты не пыталась заговорить со мной? Ты же знаешь, как я тебя люблю. – С тобой – это что-то другое, – говорю я, – быть с тобой – то же самое, что быть с самой собой, правдивой и откровенной. Быть с тобой означало ставить перед собой вопросы, на которые у меня не было ответа. Быть с тобой – это все равно что увидеть себя в зеркале, а на это я не была готова. Я опускаю голову, словно дочь, вернувшаяся домой после долгой разлуки и прячущая глаза, чтобы не видеть глубоких морщин, выгравированных на лице матери болью и тоской, которые уже ничто никогда не сможет распрямить. – Ну и что же ты видишь в этом зеркале сейчас? – во взгляде Дальи я читаю сочувствие и любопытство, и это не всегда уместное соседство мне совсем не мешает. – Зеркало изменилось? – Не зеркало изменилось, – отвечаю я, не отводя глаз, – а я. Ты понимаешь, в течение трех лет я не думала о себе вообще. Я страшно переживала и во всем винила только себя одну. Сегодня я чувствую себя чуть-чуть иначе. Я говорю и впервые пытаюсь найти объяснение новому настроению, в котором нахожусь последние несколько дней. – Теперь я понимаю, что где-то в глубине души я всегда знала, что рано или поздно она это сделает. – Правда?! – большие, чуть навыкате, глаза Дальи, кажется, стали еще больше. Яркий голубой свет флюоресцентной лампы над кухонным столом обнажает каждую морщинку, высвечивает каждую крошку. – Я не могла признаться в этом даже себе, ведь получается, что я сама ее вынудила, как будто отправила в ссылку. А может, и вправду выслала? Сколько раз я чувствовала, что давлю на нее, что душу ее, что не даю ей дышать. Но я не могла с нею расстаться, уступить даже самую маленькую ее частичку кому-то другому. Я верила, что навсегда смогу остаться доброй заботливой наседкой, укрывающей под своим крылом ее – беспомощного пушистого цыпленка; и, по-видимому, не обратила внимания, что она выросла, а крыло мое из укрытия превратилось в преграду. Да я и не умела по-другому. У меня не было мамы, которая могла бы мне подсказать, как вести себя с повзрослевшей дочкой, вот я и продолжала обращаться с ней, как привыкла. Далья опять наливает нам кофе, и я продолжаю: – За последние недели я многое поняла о себе… Знаешь, я участвовала в группе для матерей мам, я обязательно расскажу тебе об этом подробнее, – обещаю я, – там были самые разные женщины; и вдруг до меня дошло, как это може
|