Рассказы 3 страница

Я возвращаюсь домой. Сегодня был неплохой день. Жертвоприношение удалось. Охота – тоже. Единственное, что меня беспокоит, - это надвигающаяся зима. Мой дом не готов к ней. Крыша изрядно прохудилась, сквозь щели в ней сочится лунный свет. Как и прошлой ночью, я ложусь спать в обнимку с ним.

Ну, ничего, думаю я, - на днях я займусь и этим.

5.

С утра светит холодное осеннее солнце. Небо чистого синего цвета с редкими мазками перистых облаков; ветра нет - и в поселке не чувствуется смрада, идущего с говнотечки. Я в приподнятом состоянии духа, и думаю, что сегодня можно прогуляться.

Но сначала осматриваю Инструменты. Они в полном порядке. Нежно провожу рукой по полированному древку Карателя - мне кажется, оно излучает тепло. Осматриваю Разящую пику - нет ли зазубрин - но острие ровное - и я остаюсь доволен результатом. Трогаю мясницкие крючья - они отвечают мягким звоном. Беру в руки Душитель, натягиваю, прочный черный шнур становится похож на змею, готовую к прыжку. Ослабляю хватку, осторожно обматываю шнур вокруг горла, потом слегка развожу концы - и тотчас же чувствую смертельный захват Душителя. Да, Душитель несет Смерть.

Я иду сквозь перелесок, потом через аэродром, в обход города. Я иду к реке.

В верхушках деревьев запуталось солнце, похожее на тусклую лампочку - кажется, еще чуть-чуть и она перегорит. День достаточно теплый, но холода не за горами - это чувствуется. Думай о будущем, думай о плохом – мой жизненный девиз, благодаря которому я пока еще жив.

Сегодня один из тех дней, когда я остаюсь с мыслями наедине – так я это называю. Я не буду работать, не стану охотиться, я просто буду думать. Возможно, фантазировать. Иногда я позволяю себе фантазировать. И мечтать.

За аэродромом начинается березовая роща, за ней овраг, похожий на круглую оспину на старческом лице земли. Овраг густо зарос кустами ивы. Среди них прячется узкая малоприметная тропинка. Земля после дождей скользкая, и я осторожно спускаюсь и поднимаюсь по склону, чтоб не упасть.

Сразу за оврагом начинается сосновый лес, а в нем старое кладбище. Оно уже давно заброшено, здесь никого не хоронят, а на могилы приходят редко. Большинство могил провалились, их размыло дождями, деревянные кресты прогнили и покосились.

Где-то я слышал, что человек живет, пока о нем помнят, так вот – здесь одни мертвецы. То есть позабытые. В каком-то смысле и я – мертвец, вот что приходит мне на ум.

Но у меня договор. И не с кем-нибудь, а с самой Старухой. Поэтому среди мертвецов я на особом положении. Я могу смеяться над ними. Я ломаю несколько старых, серых от времени крестов. Мертвецам плевать.

По пути я наступаю на могильные холмики и заваливаю ржавую оградку. Ничего предосудительного – обычные игры мертвецов. Потом выхожу на дорогу, что идет от города к кладбищу. И сразу настораживаюсь.

Шагах в двухстах от себя я вижу людей. По дороге идут старуха и молодая женщина с ребенком. Они-то что тут забыли?

Я быстро прячусь в кусты – мне не хочется, чтобы меня кто-то видел, тем более тут. Никаких лишних глаз - вот еще один мой девиз. Мой образ жизни сделал меня скрытным, научил жить в тени, и, в первую очередь, стать тенью самому. Так просто будешь целее, вот что скажу я вам.

Они проходят мимо, не замечая меня, и сворачивают на кладбище, а я быстро перебегаю дорогу и скрываюсь в перелеске. Отсюда до реки уже рукой подать.

Там, где я спускаюсь к реке, почти всегда пустынно, и сегодняшний день – не исключение. Это достаточно далеко от города, поэтому лишних людей здесь не бывает. На берегу у воды топорщатся острые края изломанных известняковых плит. Я спускаюсь к ним.

Над берегом нависли ветви деревьев, их тени тонут в бездонной глубине реки, по воде идут черные круги, на нее ложатся опадающие листья. Я сижу на гнилом бревне, облепленном засохшей тиной, и швыряю камни-гладыши по поверхности воды, они летят длинными скачками, а потом с тихим плеском уходят под воду. Один раз я почти добрасываю до противоположного берега.

Я думаю о мертвецах. О своих мертвых родителях, об Одноглазом, о тех животных, которых я убил. Жестокость порождает жестокость, а Смерть - всего лишь поводырь для еще одной Смерти. Я думаю об этом.

Возможно, мне рано пришлось столкнуться с лишениями, ощутить на себе весь страх и беспощадность окружающей реальности. Возможно, я еще слишком мал для этой тяжелой ноши. Но я ее несу. Я связал себя кровавыми узами не с кем-нибудь, а с самой Смертью, - а это серьезный шаг. Возможно, только так я мог обезопасить себя. Сделаться неуязвимым для ее холодных когтистых лап.

И мои игрушки - это капли крови на пальцах, это слезы безумного мира, в котором есть Жертва и есть Охотник. Сейчас Охотник я. Но может быть и по-другому. Поэтому я должен соблюдать правила этой Игры.

Внезапно в кустах поблизости слышится какое-то шевеление – я резко поворачиваюсь, готовый ко всему. Ветки трясутся, потом раздвигаются, и из кустов выходит собака. Точнее выскакивает или как там про нее сказать – у нее нет одной лапы, и она передвигается какими-то неимоверными рывками. Увидев меня, она останавливается в замешательстве и нервно водит носом.

Я знаю, она чувствует мой запах. Запах Смерти. Животные всегда чуют его, я уже в этом не раз убеждался. Я медленно встаю и делаю несколько осторожных шагов в ее направлении.

У нее слезятся глаза, шкура в какой-то слизи, на боку я вижу рваную гноящуюся рану – похоже, она побывала в серьезной переделке. Возможно, попалась такому же Охотнику как я. Хотя... – все-таки не такому, от меня Жертвы не уходят.

Я смотрю на нее и, как ни странно, мне не хочется ее убивать. Возможно, в другой раз... – но точно не сегодня. Она не вызывает у меня никаких чувств, кроме презрения – презрения к мертвецу, которым она уже наполовину и является. Как ни крути, а ей осталось недолго – я это сразу вижу.

Собака по-прежнему настороженно глядит на меня, потом странно дергает головой и делает несколько осторожных шагов в моем направлении. Я тоже шагаю навстречу, маня ее рукой – иди ко мне. Собака медленно подходит.

Я беру ее за голову и глажу. Собака успокаивается и опускается на землю, подгибая под себя целые лапы. Четвертая торчит уродливым обрубком. Я сажусь рядом с собакой на корточки.

Я глажу ее, собака ластится и закрывает глаза. Рана на ее боку очень серьезная, я вижу куски гниющего мяса – мне кажется, или там копошатся белые черви? – ясно одно: она - не жилец на этом свете. И поэтому я не буду ее убивать. Она уже принадлежит Смерти, нехорошо забирать у Старухи ее добычу.

Река матово блестит, вода подхватывает опавшие листья и несет их вниз по течению; вода уносит все.

Возможно, когда-нибудь я уеду отсюда. На юг, как собирался это сделать Одноглазый. Или в те края, о которых рассказывал Пилигрим. Возможно, когда-нибудь и мне повезет, как повезло сейчас этой собаке – ведь она наткнулась на настоящего Охотника, и он ее не убил. Возможно, мои раны затянутся, а не будут гнить, как у животного в моих ногах. Возможно, когда-нибудь это произойдет. Но сейчас у меня Договор. И только благодаря тому, что я еще ни разу не нарушил его условий, я живу.

Я сижу на земле, погруженный в свои мысли, собака дремлет, положив голову ко мне на колени. Солнце медленно клонится за верхушки деревьев на том берегу. Холодает. А скоро начнет смеркаться. Я смахиваю пелену грез, окутавшую меня, возвращаясь в реальность. Я понимаю, что нужно идти, возвращаться на Живодерню. Я легонько пихаю собаку.

Она нехотя открывает глаза и смотрит на меня. Я отстраняюсь и показываю ей: иди, иди прочь. Она стоит на месте как вкопанная. Я махаю ей рукой: убирайся. Собака продолжает стоять. Тогда я замахиваюсь на нее – и этот жест она понимает. Она вспоминает, с кем имеет дело. Ее притупленные болезнью инстинкты вновь возвращаются к ней. Она отскакивает на несколько шагов и застывает, глядя на меня. Возможно, она испытывает мое терпение.

Я кидаю в нее подобранной с земли палкой, палка ложится на землю в нескольких сантиметрах от нее. Собака взвивается и скачет к кустам. В ее движениях есть что-то жалкое и смешное. Но я не смеюсь.

Она исчезает в кустах, а я разворачиваюсь и начинаю подниматься наверх по крутому береговому склону. Мне нужно домой, на Живодерню.

Часть обратного пути я решаю совершить через городские окраины – час уже вечерний и вряд ли во дворах много народу. Так что можно проскользнуть незаметным. Солнце садится за крыши многоэтажных домов, в стеклах расплываются кровавые кляксы.

Я даже не иду, но крадусь бесшумной походкой Охотника. Я должен быть незаметен, я – просто тень, плод воображения, рожденный призрачными осенними сумерками.

Людей мне не попадается – и это хорошо. Лишь в одном из дворов в песочнице играет маленькая девочка. Вокруг нее разбросаны пластмассовые ведерки и совочки, топорщатся куличики, слепленные из песка. Она собирает букет из опавших листьев. Когда я прохожу мимо нее, она отрывает свой взгляд от букета и пристально смотрит на меня. Я смотрю ей в глаза. Она улыбается беззубым ртом и тянет букет мне.

Честно говоря, я в растерянности. Она хочет мне его подарить? Я смотрю на нее, она улыбается. Мир переворачивается с ног на голову. Мне никогда не дарили подарков. Никогда.

Словно в трансе я беру этот букет – обычные листочки, красные и желтые, немного тронутые осенним тлением. Я не знаю, что такое получать подарки. Равно как и дарить их. Со мной такое впервые. Девочка смеется.

Возможно, это вам покажется странным, но я убегаю оттуда. Внутри меня словно что-то взорвалось. Прочь, прочь отсюда.

Бегу, крепко сжимая букетик из опавших листьев, а на глаза наворачиваются слезы. Я никогда не плакал. Даже в детстве, запертый в темном чулане на несколько дней. Никогда. Со мной это тоже впервые.

Мимо проносятся блочные коробки домов, неровные силуэты деревьев, тени и сумеречные призраки. А еще листья. Одни опадающие листья кругом. Карусель моей жизни, смех маленькой девочки. Все сливается в душащий горло ком безудержных слез. И он рвется наружу – в этот осенний вечер, в сгущающуюся темноту, в пустоту этого холодного мира.

Дорога выплескивается в поле – это старый аэродром, - а я все бегу и плачу, лицо мое обдувает ледяной ветер, который срывает мои слезы и бросает маленькими дождинками на землю.

За перелесок, скрывающий от людских глаз заброшенный поселок, садится огромное красное солнце.

6.

Сегодня я принимаюсь за починку дома. Сначала я вытаскиваю с чердака всю рухлядь и скопившийся мусор, затем отдельно, очень аккуратно, мои Инструменты, и после этого осматриваю крышу. В нескольких местах крупные щели, во время дождя через них затекает вода. Мне нужны доски и резина. Я отправляюсь в поселок.

Погода сегодня достаточно ясная, иногда в разрывах туч выглядывает солнце, я чувствую, что значительно похолодало. Похоже, зима уже не за горами. Значит, нужно торопиться.

Дома здесь – такие же развалюхи, как и мой. Но, как говорится, с миру по нитке. Я осматриваю их, нахожу доски, гвозди, кусок жести и камеру от автомобильного колеса. То, что надо.

Проходя мимо дома Безумной Старухи, я вижу ее на крыльце. Она стоит, немного согнувшись и облокотившись на перила, сзади нее склонился невысокий бомж с грязной бородой, штаны у него спущены, я вижу его член. Он задирает юбку Безумной Старухи и придвигается к ней. Старуха издает какой-то нечленораздельный звук. Они начинают мелко трястись, как собаки на случке. Незнакомец склоняется ближе к Старухе, он двигается так, словно танцует какой-то танец, Старуха еле слышно завывает. Отвратительное зрелище, скажу я вам.

Я быстро удаляюсь прочь. Вы, наверное, захотите спросить, а было ли у меня с девчонками это, ну вы понимаете, что? Нет, не было. И я не расстраиваюсь. У меня есть развлечения и поинтересней.

Я возвращаюсь в дом. Беру молоток, который когда-то нашел в сарае, и нож – все, что необходимо мне для ремонта. Я разрезаю камеру на узкие полосы резины, беру жесть, доски и поднимаюсь на чердак.

Первым делом я принимаюсь за самые большие щели. Я заколачиваю их досками, а поверху пускаю резину и жесть. На всякий случай изнутри еще приделываю картон – его у меня на чердаке навалом. Затем берусь за щели поменьше, заделываю их тем, что осталось. Из прогнивших досок выползают маленькие жучки и муравьи, на неровной поверхности крупными каплями выступает впитавшаяся вода.

Закончив со щелями в крыше, я принимаюсь за окна. Я заколачиваю их наглухо, утепляю кусками поролона, найденного на свалке, и мхом. Получается довольно криво, но по мне – так сойдет. Пейзажами я все равно любоваться не собираюсь.

В самом конце я ремонтирую пол. Он местами просел и грозит обвалиться вниз. Я укрепляю его, как могу, – досками и жестью. Лучшего здесь уже не придумаешь.

Через пару часов с чердаком покончено. Напоследок я сколачиваю себе новую лежанку, убираюсь – и мое жилище приобретает новый вид. Теперь здесь можно зимовать.

Конечно, в морозы я, бывает, очень сильно мерзну, но здесь в любом случае лучше, чем на улице. От холода меня обычно спасает костер, я не гашу его почти никогда. Рядом с ним складываю большие камни, которые приношу из сада, - они впитывают тепло и потом еще долго его хранят.

Следующим делом я возвращаю на место мои Инструменты, за исключением Карателя, и спускаюсь вниз. Я убираюсь и здесь, а заодно охочусь на крыс. В этом мне помогает Каратель. За время уборки я убиваю двух, головы им откручиваю руками. Я слышу, как с легким треском лопаются их позвоночники.

Внизу я тоже заколачиваю все окна, щели между досок заделываю картоном. Убираю листья, залетевшие в дом, их оказывается огромная куча – я вытаскиваю ее во двор и поджигаю. Серый горький дым ползет в сад.

Я подкидываю в огонь палок и сжигаю в костре обезглавленные трупы пойманных мною крыс. К запаху дыма примешивается запах горелой шерсти и мяса. Трупы сжимаются и чернеют, потом вспыхивают – и уже через несколько минут от них ничего не остается, ветер подхватывает серый пепел и швыряет в меня.

Я беру Каратель и иду в дом. Скоро у меня есть еще пара обезглавленных крысиных трупов. Их ждет та же участь, что и их предшественников.

Я подкидываю сухих веток в костер и выношу из дома все гнилье и рухлядь – их я тоже сжигаю. Пламя поднимается высокое и горячее.

Я вскидываю Каратель над головой и начинаю скакать вокруг костра. Да здравствует Великий Вождь! Да здравствует Бесстрашный Охотник! Да здравствует Безжалостный Живодер!

Я пляшу как неистовый. Из-за спины на меня смотрит мой частокол из крысиных голов. Ура! Ура! Ура! Всем вам конец, пришел Смерти гонец!

Я жгу костер до самого вечера. Сумерки падают на брошенный поселок темной громадой, воздух словно густеет, из черных проемов окон смотрит пугающая неизвестность. Ветер разогнал тучи, и ночь сегодня будет ясной. Одна за другой звезды зажигаются на небосводе, маленькие, словно крысиные глазки; щурясь, они смотрят в этот земной мир, полный страха и отчаяния. Они чувствуют каждую боль на земле.

Затемно я возвращаюсь в дом. И сразу понимаю, что здесь кто-то есть. Я вскидываю Каратель, он хищно ощеривается своим ржавым зубом, готовый кусать и рвать плоть. Но из темноты выступает фигура. Это Пилигрим. Он вернулся.

Мы смотрим друг на друга с полминуты. Его глаза прячутся в складках морщин, они тусклы, но мне кажется, что Пилигриму стоит лишь захотеть, и в них блеснет огонь. Пилигрим первым начинает разговор.

- Здравствуй.

Опустив Каратель, я отвечаю:

- Здравствуйте. Решили вернуться?

- Как богу будет угодно. Пути его неисповедимы. Куда уж мне, грешной душе… – он разводит руками. – Все решает бог, а мы лишь выполняем его указания. – Пилигрим смотрит вверх, но потом переводит взгляд на меня. – А ты как поживаешь?

- Ничего.

- Скоро зима… - при этих словах Пилигрим вздыхает.

- Да, я знаю, я к ней подготовился.

- Никто не знает, что будет. Никому не дано знать…

- Но я знаю, я уверен, - я же здесь уже не первую зиму.

Пилигрим сцепляет пальцы и кладет их на живот.

- Никто не может быть уверен. Зима будет холодной, очень холодной. А ты совсем ребенок…

- Неправда! Никакой я не ребенок, я могу о себе позаботиться. Зима мне не страшна.

- Знаю, - опять вздыхает Пилигрим, - этот мир проклят, если дети в нем обречены на такое существование.

- Я – не ребенок, - продолжаю настаивать я, - и мне нравится моя жизнь.

- Ну, ну… А как твои животные? – вдруг спрашивает Пилигрим.

Неожиданный вопрос. Мне совсем не хочется, чтобы кто-то знал про мои эксперименты, даже Пилигрим.

- Какие животные? – пытаюсь отвертеться я.

- Те, которых ты держишь в сарае.

Черт, откуда он знает? Никто не должен знать о Живодерне. Это мой секрет.

- Не удивляйся, я знаю многое. Зачем ты их мучаешь?

- Я их не мучаю.

- Ты лжешь мне, а ложь – это грех. Нельзя грешить. Скажи лучше правду.

- Я их не мучаю…

- Человек не должен причинять боли другим живым существам, будь то зверь или птица, рыба или насекомое…

Да что он знает? Что он знает о боли? Или о ненависти. Или о служении Смерти.

Пилигрим же продолжает:

- Я знаю, это не твоя вина. Плохие люди научили тебя этому, это они поселили в твоей душе жестокость. Но ты не должен быть таким. Ты должен уметь прощать.

- Я не умею прощать…

- Ты должен научиться.

- Нет, не должен.

- Путь, на который ты ступил, ведет во тьму.

- Пусть так. Я люблю тьму. Она дала мне то, чего не дали другие.

- Ты не прав и ты в этом убедишься.

Мои нервы на пределе. Старик лезет туда, куда ему лезть не следует.

- Черт побери, я сам знаю, что можно, а что нельзя. И я прав.

- Не чертыхайся. Господь тебе судья. Но ты еще вспомнишь мои слова.

Пилигрим расцепляет пальцы и идет мимо меня. Он выходит из дома. Я иду следом. Он быстро удаляется по дороге, я провожаю его взглядом.

Нет, это я прав. Его бог не дал мне ничего, совсем ничего. Наоборот, он всегда забирал то немногое, что у меня когда-либо появлялось.

А вот Смерть действительно научила меня многому, из ничтожного червя она превратила меня в настоящего хищника. А быть хищником гораздо лучше этого сраного смирения, проповедуемого святошами, развея не прав?

В небе выползает огромная луна. Ночь – самое лучшее время для убийства. Да, да, я решил – надо кого-нибудь убить. Слова Пилигрима что ли так на меня подействовали? Этот бог – вонючий ублюдок, плевать я на него хотел.

Я беру Инструменты и иду на Живодерню. Нет никакого бога, я сейчас вам это докажу. Нет, и никогда не было. Или я – не я.

У стены по-прежнему болтаются обезглавленные трупы моих жертв. Вокруг них летают мухи. Я вижу, как в почерневшей плоти ковыряются белесые черви, их много, они пожирают мертвецов. Еще я ощущаю достаточно сильный запах разложения. Запах Смерти.

Я вытаскиваю из клеток двух кошек и для начала обрубаю им хвосты Большим Ножом. Они верещат и дергаются, но я их не отпускаю. Пусть орут громче, пусть бог их услышит, если он есть. И посмотрим, что он на это скажет.

Одну я подвешиваю у стены, рядом с трупами, продев крюк сквозь кожу на загривке. По ржавому крюку течет кровь. Кошка дергается и орет. Я заживо вспариваю ей брюхо, из него выползают внутренности. Кошка в агонии дергает лапами, и кишки выползают все больше.

Вторую я обливаю бензином – он у меня специально припасен для маленьких Игр с Огнем. Потом отпускаю, кошка дает деру. Но еще раньше я бросаю в нее зажженную спичку.

Нет картины смешней, чем горящая кошка, метающаяся с дикими криками по саду. Правда, метается она недолго – через минуту падает и замирает. Я вижу лишь, как судорожно подергиваются ее лапы, но скоро и они застывают навсегда. Я подхожу и осматриваю ее. Она еще дымится, я чувствую запах паленой шерсти и горелого мяса.

Я возвращаюсь к первой. Та все еще шевелится, дергая лапами, на которые наматываются ее кишки. Ну что, Пилигрим, видишь – нет никакого бога! Ему плевать на этих тварей. Так же, как и на меня.

Я добиваю кошку Разящей Пикой и возвращаюсь в дом. Уже достаточно поздно и пора спать. За сегодня сделано многое. По крайней мере, я могу быть уверен, что дом готов к зиме, а это мое единственное укрытие от надвигающихся холодов.

Я засыпаю, думая о боге. Какое глупое слово! Ведь его нет. Нет, черт побери! С чего вы взяли, что он есть? Скажите мне. Я слушаю. Чего молчите?

Я скажу вам. Его нет. Нет. Нет! Не-е-е-т! Зато есть Страх. Есть Боль. Есть Ненависть. Есть Смерть. Это-то вы, надеюсь, поняли? Или зачем я вам все это рассказываю уже который день.

За этими мыслями сон настигает меня.

7.

Мне снится, будто я нахожусь в длинном коридоре, в котором много дверей. Я иду по нему, но мне навстречу никто не попадается. Я пытаюсь открыть ближайшую дверь, но она не открывается. Я пробую открыть другую, третью – безрезультатно. Все двери заперты.

Я иду дальше. Внезапно за одной из дверей я слышу детские голоса. Я подхожу к ней и прислушиваюсь – точно, я не ошибся, там кто-то есть. Я дергаю за ручку, и дверь поддается. Я открываю ее и вхожу.

Я оказываюсь в небольшой комнате, вроде тех, в которых мы спали в детдоме. Правда, в ней нет никакой мебели, кроме большого шкафа. На шкафу горит свечка, она дает слабый свет, но я могу кое-что видеть. В центре комнаты стоят дети в одинаковой форме, вроде детдомовской, они держатся за руки и говорят:

Раз, два, три, четыре, пять,

Мы идем убивать…

Пока взрослые все спят,

Мы убьем милых ягнят…

И так несколько раз. Это похоже на считалку. Еще я вижу ножи в руках у некоторых детей. Вот это по мне.

Они это повторяют очень долго, я осматриваю комнату. В ней действительно нет ничего кроме шкафа. Этот шкаф огромный, сколоченный из массивных досок, черного цвета – при свете свечи он выглядит зловещим. Мне кажется, что в шкафу кто-то есть. Я подхожу к нему поближе и осторожно приоткрываю дверь.

Так и есть. Внутри сидит связанный мальчик, я вижу, что он плачет, но самого плача не слышу. Только слезы текут по его лицу и все. Интересно, что он тут делает?

Вдруг из кучи детей выходит ребенок и направляется ко мне. Когда он подходит, я вижу, что это девочка лет пяти, не больше. Она смотрит мне в глаза и говорит:

Пока мы спали,

Все ягнята убежали…

И все. Все, что она говорит. Я ничего не понимаю. Она вытягивает тонкую ручку и показывает мне на дверь. Я понимаю, что мне нужно идти. Инстинктивно я следую ее указанию и движусь к двери. Но кто же этот мальчик?

Я оборачиваюсь и вижу, как свечка на шкафу внезапно падает и шкаф загорается. Черт побери, загорается вся комната! Я бегу к двери, открываю ее, и меня захлестывает темнота…

Они убежали!!! Точнее, кто-то их выпустил. Всех до одного, никого не осталось.

Кого, спросите вы? Кого-кого, животных!!! Кто-то разорил мою Живодерню. Я пришел с утра, а клетки оказались открыты, и никого из моих жертв в них не оказалось.

Черт побери, я готов был убить! Того, кто это сделал, кем бы он ни был. Моя Живодерня! Мой Храм, все, что у меня было, - был опустошен. Это был удар ниже пояса. И я не собирался этого спускать.

Достав из-за пазухи Большой Нож и перехватив поудобней Каратель, я решил все внимательно осмотреть.

Замки были сбиты, двери клеток покорежены, из них воняло мочой и гнилой соломой. На полу в мягкой податливой глине были смазанные следы. Я с первого взгляда понял, что мужские. Так кто же это сделал? Неужели Пилигрим? Черт, он не мог. Или мог?..

Внезапно сзади скрипнула дверь. Я машинально обернулся. На пороге стоял тот самый бомж, которого я вчера видел на крыльце у Безумной Старухи. На лице его застыла неприятная ухмылка. Я сразу все понял. Вот ведь гад, так это он! Это он их выпустил!

- Ну что, сучонок, убежали твои зверушки, - проскрипел бомж своей сиплой глоткой, - нет больше их… - И он заржал. – Ха-ха-ха-ха-ха!

Черт! Черт! Черт! Он еще и посмел смеяться надо мной! Он, причинивший мне такую боль! Разоривший мою Живодерню! Укравший все, что у меня было!

В моем сердце вспыхнул безудержный огонь ненависти. Ненависти, которой я так усердно учился. Не знаю, что думал этот бомж, но я-то знал, что теперь он обречен. Я пристально смотрел на своего врага.

- Что, блядь, нет зверушек? Ха-ха-ха. Нет, нет и еще раз нет. – Он ухмыльнулся, довольный собой, - Убежали. Оставили гаденыша одного. Ну, да ладно, гаденыш поплачет – и пройдет. Ха-ха-ха. Хотя нет. Он будет долго плакать. Потому что будет долго помнить меня, помнить, как ему было больно... – И он медленно двинулся ко мне, его ладони были сжаты в кулаки.

По правде говоря, я только этого и ждал. Я крепче сжал Большой Нож и выкинул перед собой Каратель. Незнакомец остановился, сделав лишь шаг в моем направлении, увидел мое оружие и снова ухмыльнулся. Так, как будто не боялся меня. Меня, бесстрашного Охотника и хладнокровного Убийцу. Зря он это сделал. Так или иначе, но теперь пришла моя очередь действовать.

И я подобно стремительной хищной птице рванулся на него. Он попытался замахнуться на меня кулаком, но это было последнее, что он успел сделать. Потому что в следующую секунду его лицо исказила гримаса боли – Каратель ударил точно в глаз, разрывая ржавым гвоздем мягкие ткани. Он никогда не знал промаха. Ведь его направляла рука Великого Охотника, любимца самой Смерти.

Мой обидчик застыл, явно ошеломленный происшедшим, ноги его подкосились, затем он взвыл и схватился руками за древко Карателя, намереваясь вытащить его из покалеченной глазницы. По его лицу широкой алой полосой хлынула кровь.

Но он ничего не успел – Большой Нож вошел ему в живот, заставив его согнуться пополам, его ноги заскользили в грязи на полу. Я быстро выдернул нож и ударил еще раз чуть ниже, в пах. Он издал душераздирающий крик и стал медленно оседать. Каратель по-прежнему торчал из его глазницы.

Бомж повалился вперед, и Каратель уперся в пол, я видел, как острие принялось погружаться все глубже и глубже в глазницу. Он захрипел, изо рта хлынула кровь. Она была темная и густая, она пузырилась на его обветренных губах и мешалась со слюной. Его лицо перекосило от боли.

- Это тебе за Живодерню… И за меня. – И я ударил его ножом в горло. Он снова захрипел и задергался, но хрип быстро перешел в какое-то бульканье и начал затихать, вместе с ним начал затихать и он. Это была чистая победа. Моя победа.

Он еще с минуту бился в предсмертной агонии, а потом замер. Уже навсегда. Я отомстил – и я был горд собой. Я умел постоять за себя и за свои чувства. Я вытащил Каратель и перевернул тело на спину.

Я стоял над поверженным обидчиком, тяжело дыша. Из глубокой раны на шее все еще струилась кровь, но поток медленно иссякал. Единственный уцелевший глаз мертвеца, подернутый пеленой, невидяще смотрел в потолок, другой превратился в темно-бурое месиво из крови и слизи. На подбородке тоже застыла кровь.

Он был невысокий, худой, его лицо осунулось и потемнело от пьянства, оно сильно походило на гнилой помидор. В грязных свалявшихся волосах торчали кусочки мелкой стружки, подбородок густо покрывала седая жесткая щетина.

Сейчас, мертвый, он был настолько беспомощен и нелеп, что я даже почувствовал некое подобие жалости по отношению к нему…

Стоп! Стоп! Стоп! Я сказал «жалость»? Какая ерунда! Нет уж, никакой жалости! Никакой жалости к моим врагам! И я пнул поверженное тело со всей силы ногой – никакой жалости, никаких чувств.

Потом я плюнул в лицо трупа. Я вскинул над головой Каратель и начал выплясывать танец победителя. Я скакал вокруг тела и кричал. Нет, даже не кричал – это был жуткий набор звуков, вырывавшихся из моего рта, он напоминал скорее языческое заклинание. Это и было заклинание. Заклинание во славу Смерти.

Я бесился минут пять. Я имел на это право. Потому что я был живой, а он – мертвый. Это-то и отличало нас. Победитель в игре со Смертью получал все. Проигравший – ничего. А сегодня победителем вновь был я.

Станцевав свой танец, я опустился перед трупом на колени. Достал Большой Нож. Нельзя было оставлять труп здесь. И я знал, куда его деть. Но для этого нужно было его разделать – тащить тело целиком я не собирался.

Я аккуратно отрезал голову от туловища, это я прекрасно умел делать. Я покрутил ее в руках и положил на пол. Потом нужно было отделить руки и ноги – для этого требовался топор. Я сходил за ним в дом и вернулся на Живодерню.

Отрубив руки и ноги, я вспорол живот трупа ножом и вытащил внутренности. Они были склизкие и воняли, от них шел слабый пар.

Затем я взял два мешка и распихал все отделенные части в них. Внутренности я кинул в кусты рядом с Живодерней, тотчас же на них накинулись вороны. Я видел, как они хватали острыми клювами зеленые кишки и рвали их на части, потом заглатывали оторванные куски целиком.

У вас это, конечно же, вызвало бы отвращение, но мне такое зрелище определенно нравилось. Их пирушка была в каком-то смысле очень даже красивой – она являла собой бурное торжество Смерти. Вороны рвали внутренности и дрались из-за самых лакомых кусков, а я забавлялся, глядя на них. Знаете, они были чем-то похожи на вас. И не смейте отрицать, они были похожи – уж я-то знаю.

Теперь оставалось лишь дождаться темноты, чтобы спокойно уничтожить останки. Не то чтобы я боялся того, что его будут искать, – безродный бомж, считай, и не человек, вряд ли кто-то о нем даже вспомнит, - просто я не хотел привлекать к себе лишнего внимания. Сами видите, что из этого вышло. Живодерня была и должна была остаться тайной. Как и мое собственное существование.