Введение. В первой половине XIX в. историчес­кая мысль и историческая наука развива­лись в новых, отличных от века Просве­щения условиях

В первой половине XIX в. историчес­кая мысль и историческая наука развива­лись в новых, отличных от века Просве­щения условиях. Великая французская ре­волюция смела старый порядок во Фран­ции; прямо или косвенно она нанесла силь­ные удары по феодализму в других евро­пейских странах. Важнейшим явлением этого периода была промышленная рево­люция. Начавшись еще в конце XVIII в. в Англии, она затем развернулась и в других странах Европы и в Северной Аме­рике. Промышленная революция впервые создавала адекватную для капитализма того времени техническую базу. Поэтому в первой половине XIX в., несмотря на вре­менное политическое торжество феодаль­но-дворянской реакции в Европе, повсюду происходил рост капиталистических отно­шений.

Вместе с тем и в первой половине XIX в. в Европе и Америке существовала почва для буржуазных преобразований и бур­жуазных революций. Во многих странах еще были сильны полуфеодальные и феодальные порядки, сохранялись абсолю­тистские и полуабсолютистские режимы. Даже в наиболее развитых из них и уже буржуазных странах — Англии, Франции и США — буржуазия как класс в целом еще не добилась полного политического господства.

Незавершенность в большинстве стран буржуазных революций «в широком смысле» ', настоятельная необходимость дальнейших буржуазных преобразований

¹ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 19. С. 246.

вовлекали буржуазию в прогрессивные общественно-политические и идейно-куль­турные движения того времени. Преобла­дающим типом ее политической теории и практики стал буржуазный либерализм различных оттенков. Значительная роль в социально-политической борьбе при­надлежала особенно многочисленным в тот период и в социальном плане неоднород­ным мелкобуржуазным слоям населения. Враждебные феодально-сословным, полицейско-бюрократическим порядкам, они страдали и от последствий ускоряющейся капиталистической эволюции. Эти слои являлись питательной почвой радикально-демократических течений в политике и общественной мысли; но чаяния мелкой буржуазии порождали и общественные идеи социально-консервативной ориен­тации.

Наконец, весьма значительным фактом было явно обозначившееся в 30—40-е годы XIX в. в развитых странах выделение рабо­чих в самостоятельный общественный класс. Это новое явление произвело огром­ное впечатление на современников, по­влияло на развитие общественной мысли и общественной науки, в том числе и исто­риографии.

В этих исторических условиях в основ­ном — хотя далеко не полностью — исчер­пало себя просветительское течение обще­ственной мысли. С началом века в европей­ской культуре постепенно утверждалось новое, широкое и противоречивое по содер­жанию идейное и художественное тече­ние — романтизм, который проник во все сферы художественного творчества, ока­зал сильное влияние на общественную мысль и науку об обществе. В этом куль-

турном потоке сформировалось и роман­тическое направление в историографии, занимавшее преобладающие позиции до середины XIX в.

Наряду с романтическим течением в историографии в его классической форме существовали течения и школы, развивав­шие некоторые традиции Просвещения. Они не могли не воспринять то новое, что давал романтизм, но его влияние в данном случае оказывалось ограниченным.

Кризис просветительской рационали­стической историко-социологической мы­сли и становление новых течений были тесно связаны с воздействием и резуль­татами Французской революции. Она вы­звала не только острейшую идейную борь­бу, но и напряженную работу обществен­ной, в том числе историко-социологичес­кой, мысли. Противники революции и ее сторонники должны были так или иначе уяснить ее причины, последствия, место в истории. Поставив эти насущные для того времени вопросы, революция обога­тила общественную мысль реальным исто­рическим опытом. На глазах одного поко­ления рушились многовековые монархии, в стремительном темпе возвышались и терпели поражение политические партии, сменялись политические формы и границы государств. Историки первых десятилетий XIX в. остро ощущали громадную значи­мость этого нового всемирно-историческо­го опыта, которым не располагали про­светители XVIII в. «Любой из нас, людей XIX века,— писал один из крупнейших французских либеральных историков того времени О. Тьерри,— больше знает, чем Велли, Мабли и даже сам Вольтер, о вос­станиях и завоеваниях, распаде империй, падении и реставрации династий, демокра­тических революциях и сменяющей их реакции» ².

Осмысление исторического опыта рево­люции и последующей реакции побуждало публицистов, философов, историков раз­ных направлений к пересмотру целого ряда характерных для века Просвещения мето­дов объяснения общества и его истории. Французская революция, явившись прак-

² Thierry Aug. Lettres sur l'histoire de Fran­ce. P., 1877. P. 4.

тической проверкой общественных идей просветителей, во многом показала их жизненность и силу. В ходе ее просве­тительские идеи воплотились в консти­туционных и правовых документах, кото­рые стали образцом для последующих буржуазных преобразований во многих странах мира.

Но практика революции наглядно обна­ружила и ограниченность общественных идей Просвещения. Она выявила истори­ческие пределы их реального социального содержания: обещанное Просвещением гуманистическое царство разума, торже­ства свободы и всеобщего счастья оказа­лось эгоистическим царством буржуазии. История оказалась неподвластной «разу­му» и дала совсем не тот результат, кото­рый был предписан рационалистическими построениями просветительской мысли. Но тем самым раскрывалась и познаватель­ная ограниченность социологического метода просветителей, чуждого историз­му представления об обществе как простой сумме индивидов, которая может быть произвольно изменена согласно рацио­нально составленному плану законода­теля.

Разочарование в утверждавшемся по­сле Французской революции буржуазном обществе, которое предвещали и обосновы­вали как самое разумное и естественное лучшие умы XVIII в., основательно по­дорвало и выдвинутую просветителями оптимистическую теорию исторического прогресса. Необходимо также иметь в виду и данный революцией опыт классовой борьбы. Ожесточенное противоборство различных общественных классов и поли­тических группировок, не осложненное в плане общественного сознания религиоз­ной идейной «драпировкой», дало с не­бывалой до той поры отчетливостью исто­рический пример классовой борьбы.

Наконец общественная мысль того вре­мени не могла не учитывать и такое явле­ние принципиальной важности, как про­мышленная революция, вызванные ею технический переворот и громадные со­циальные сдвиги. В полной мере воздей­ствие этих процессов скажется на историо­графии в 50—60-е годы, но уже в первой половине XIX в. новый исторический опыт попал в сферу внимания не только филосо-

фов и экономистов, но также и историков.

Крайняя неоднородность романтичес­кого течения в историографии очень затрудняет всякую попытку дать ему все­охватывающую характеристику. Все же представляется возможным выделить некоторые наиболее общие черты романти­ческой историографии, отличавшие ее от просветительской.

Главной позитивной чертой романтиче­ской историографии были историзм и тесно с ним связанное представление об «орга­ническом», т. е. не зависимом от сознатель­ной воли отдельных людей, развитии исто­рического процесса. Историзм, ставший отличительным признаком научного мышления XIX в., требовал генетического анализа общественных явлений — кон­кретного изучения их развития с момента зарождения до наивысшего этапа и упад­ка. Определенная тенденция к историзму была присуща и исторической мысли просветителей, но она сильно ослаблялась их абстрактно-рационалистическим, меха­нистическим методом мышления. В резуль­тате целые эпохи в истории человечества, прежде всего период средних веков, оказа­лись лишенными позитивного историческо­го содержания. Романтическая историо­графия пересмотрела эту оценку средне­вековья. Для нее характерен особенно пристальный интерес именно к истории данного периода, а для многих ее пред­ставителей — и его идеализация.

Характерной чертой романтической историографии, вытекавшей из историзма, было представление о том, что «органичес­кое» развитие исторического процесса раскрывается не в глобальном развитии всего человечества, а в конкретной истории отдельных народов и стран. Если просве­тители в истории различных народов иска­ли прежде всего общее, универсальное, то романтическая историография стреми­лась выявить особенные, самобытные чер­ты каждой национальной истории. Эти осо­бенности романтическая историография, идеалистическая по своей философской основе, связывала с чертами присущего каждой нации «народного духа» (Volks-geist — по терминологии немецких истори­ков, стоявших у истоков этой идеи). Сооб­разно с ним происходит развитие нацио­нальной культуры и национального государства. Сама идея «духа народа» (I'esprit du peuple) была выдвинута еще просветителями (Монтескье, Вольтером), но в рамках рационалистической методоло­гии не получила широкой разработки и позднее наполнилась иным содержа­нием.

Стремясь преодолеть абстрактно-ра­ционалистический подход к истории, ро­мантическая историография придавала большое значение отображению своеоб­разных черт каждой исторической эпохи в ее национальной и географической опре­деленности. Историки-романтики хотели воссоздать неповторимые особенности духовного склада людей прошлого, их бы­та, одежды и т. д. Отсюда выдвигавшийся некоторыми историками первой половины XIX в. принцип «вживания», «вчувствования» в изучаемую эпоху, «сопережи­вания» с нею, присущая романтической исторической литературе живость и кра­сочность изложения, стилизация (нередко в ущерб исторической точности).

Торжество историзма в общественной мысли в первой половине XIX в. вело к воз­растанию общественной роли и влияния исторической науки, которая стала «нау­кой века». «Именно история,— с гордостью писал в 1823 г. О. Тьерри,— наложит свой отпечаток на XIX век... она даст ему имя, как философия дала свое имя XVIII ве­ку» ³. С этим был связан и процесс посте­пенной профессионализации труда исто­риков, отделения историографии как особой отрасли научного знания от «изящ­ной словесности».

В этот период повсюду в Европе (отча­сти и в США) создавались исторические общества, журналы, музеи, совершен­ствовалось хранение архивных докумен­тов. В ряде стран были предприняты фун­даментальные многотомные публикации исторических источников. Так, в Герма­нии с 1826 г. стало выходить продолжаю­щееся до наших дней издание «Памятники истории Германии» (Monumenta Germaniae Historica), во Франции с 1835 г. пуб­ликуют «Неизданные документы по исто­рии Франции» (издано свыше 400 томов), в Италии (в Турине) в 1836 г. начали изда-

³ Thierry Aug. Op cit. P. XX—XXI.

вать «Памятники отечественной истории» (Monumenta Historiae Patriae), в США в 1832—1861 гг. вышли 38 томов «Государ­ственных документов Америки». Публика­ция источников, предпринятая в первой половине XIX в. во многих странах Европы (а также в США), была как бы «второй волной» издательской деятельности пос­ле трудов эрудитов XVII—XVIII вв., вы­званной к жизни новыми исторически­ми условиями и общественными потреб­ностями. Этот поворот к историческим документам вновь ставил в повестку дня вопрос о методах работы над ними. Откли­ком на эту потребность был разработанный немецким историком XIX в. Л. Ранке историко-критический метод, содержавший ряд важных положений, необходимых при на­учной критике исторических источников.

Интерес к истории охватывал в этот период и широкие круги образованного общества. Сочинения историков читались и обсуждались в прессе; лучшие из них выдерживали по нескольку изданий под­ряд. Лекции выдающихся историков (на­пример, Ф. Гизо, Ф. Шлоссера, Т. Н. Гра­новского) собирали большие аудитории. Знамением времени было создание нового литературного жанра — исторического романа. Интерес к романам Вальтера Скотта, оказывавшим влияние не только на литературу, но и на историографию, стал общественным явлением. К историческим сюжетам обращались крупнейшие писа­тели того времени: В. Гюго, О. Бальзак, А. С. Пушкин, Д. Ф. Купер и др. «Все принимает ныне форму истории,— писал в 1831 г. Ф. Р. Шатобриан,— полемика, театр, роман, поэзия» ⁴.

Новые черты, внесенные романтизмом в историографию, по-разному отражались в творчестве историков различных стран и направлений. В сложной и противоре­чивой картине историографии того времени в Европе и США можно выделить некото­рые общие направления, отличные по характерным для них общественным и научно-познавательным тенденциям в осмыслении исторического прошлого.

⁴ Цит. по кн.: Carbonell Ch. О. L'historio-graphie. P., 1981. P. 83.

В первые десятилетия XIX в. вместе с утверждением романтизма приобрели зна­чительное влияние идеи писателей и исто­риков, обращавшихся к истории с консер­вативных, а некоторые и с реакционных общественных позиций. Это консерватив­но-романтическое направление восходило к публицистам и писателям конца XVIII — начала XIX в., работы которых явились ярко выраженной консервативной реак­цией на Французскую революцию и утвер­ждение буржуазного порядка — Э. Бёрк в Англии, Новалис (Ф. фон Гарденберг), Л. Тик, Ф. Шлегель в Германии, Ф. Р. де Шатобриан, Ж. де Местр, Л. де Бональд — во Франции.

Историки и публицисты этого направ­ления вели широкое критическое насту­пление на Французскую революцию и на идейное наследие Просвещения. Тезису просветителей о безграничных возможно­стях человеческого разума, рационального научного познания они противопоставляли провиденциальное, мистическое видение истории, мысль о примате веры, а также интуиции и чувства над разумом. В проти­вовес резко негативной (и недостаточно историчной) оценке просветителей средне­вековья консервативные романтики идеа­лизировали средние века — «время рыца­рей и святых» — как период упорядочен­ного общества, рыцарского благородства и патриархального обычая, единого хри­стианства — источника высших духовных ценностей. Идеализированный образ сред­них веков противопоставлялся буржуазной действительности, порождающей безду­ховность, мелочную расчетливость и эгоизм, социальные контрасты и антаго­низмы.

Ожесточенной критике подверглись разработанная просветителями концепция человеческой личности и прав человека, идеи общественного договора и народного суверенитета.

Романтическая критика выявила дейст­вительные слабости рационалистических представлений об обществе и его истории: механистическое понимание общества как простого конгломерата индивидов, неисто­ричное представление о возможности пере­стройки общественных учреждений в духе «естественного права» путем свободного творчества мудрого законодателя. Но то

понимание историзма и органического раз­вития, которое консервативно (и тем более реакционно) мыслившие романтики проти­вопоставляли просветительскому рацио­нализму, было крайне односторонним. Отвергая революцию как бесплодную ано­малию в органическом естественном ходе истории, они, в сущности, отказывали в исторической правомерности и любому прогрессивному движению, посягавшему на освященные традицией и давностью общественные установления.

В том же ключе осмысливались и поня­тия «народного духа» и «народа» как осо­бой коллективной индивидуальности, которую романтики противопоставляли просветительскому индивидуализму. На­род выступал в их сочинениях косной, не­подвижной массой, народный дух тракто­вался как изначально данная, мистиче­ская, иррациональная сущность. В исто­риографии разных стран реакционно-ро­мантическая тенденция получила различ­ное, распространение.

Классической страной романтизма была Германия. Здесь были заложены основы романтического миросозерцания. Консервативно-романтическая тенденция играла в германской историографии боль­шую роль; она преобладала в Пруссии и других северогерманских государствах. В немецкой историографии наиболее полно идею традиционализма воплотила «истори­ческая школа права» (К. Ф. Савиньи, К. Ф. Эйхгорн).

В тесной связи с нею формировалась историческая концепция создавшего соб­ственную школу Леопольда Ранке, сто­ронника религиозно-консервативной трак­товки истории.

В Англии наиболее ярким не столько представителем, сколько предвестником консервативно-романтических идей высту­пил известный вигский публицист Э. Бёрк, опубликовавший в 1790 г. памфлет «Раз­мышления о Французской революции» и оказавший большое влияние на кон­сервативную общественную мысль первой половины XIX в. В дальнейшем к этому направлению романтизма были идейно близки представители торийской исто­риографии (среди них А. Алисой), а также некоторые литераторы и публицисты возникшей в 40-е годы группы «Моло-

дая Англия» (Б. Дизраэли и др.). Но в целом оно не выдвинуло в Англии ни одного действительно крупного исто­рика.

Во Франции определенное влияние на историографию имели труды таких видных идеологов реакционного романтизма, как Ж. де Местр, Л. де Бональд, значи­тельным было влияние на историков (в частности, на О. Тьерри) произведений крупного поэта и писателя, широко обра­щавшегося к истории, Ф. Р. де Шатобриана. С консервативно-романтических позиций изучали историю средних веков граф Ф. Д. де Монлозье и некоторые другие историки.

В России выразителем самодержавно-монархической исторической концепции выступил Н. М. Карамзин — крупнейший русский историк и известный писатель этого времени, который начал «штурм истории» в начале XIX в. одновременно с предшественниками французской роман­тической историографии. В духе времени в его «Истории государства Российского», над которой он работал в 1804—1826 гг., нашли отражение результаты и научного, и художественного постижения прошло­го ⁵. В 30—40-е годы официальная исто­риография в России развивалась под зна­ком теории «официальной народности», утвердившей тезис о коренном различии исторических путей самодержавно-кре­постнической России и стран Западной Европы (М. П. Погодин). В исторической концепции славянофилов (И. В. Киреев­ский, К. С. Аксаков, А. С. Хомяков) идеа­лизация русской старины сочетались с резкой критикой капиталистического раз­вития Запада.

По-иному преломлялись идеи роман­тизма в либеральной историографии. Ее подъем определился в 20-е годы XIX в., когда в Европе пробудились революцион­ные и национально-освободительные дви­жения, направленные против временно восторжествовавшей дворянско-клерикальной реакции. В 20—40-е годы либе­ральная историография приобрела господ-

⁵ См.: Макогоненко Г. П. Древняя Россия, открытая Карамзиным // Карамзин Н. М. Пре­дания веков. М., 1989. С. 11, 17.

ствующее значение в странах Западной Европы и США.

В плане теоретическом для либераль­ной историографии было характерно стремление синтезировать идеи просве­тителей с наиболее плодотворными идеями романтизма. Либеральные историки от­нюдь не отбрасывали идейное наследие Просвещения: ведь сами политические принципы буржуазного либерализма гене­тически были связаны именно с просве­тительской идеологией.

Вслед за просветителями либеральные историки сохраняли убеждение в силе рационального познания. Среди них только О. Тьерри придавал особенное значение методу интуиции, «вчувствования», как средству наиболее адекватного постиже­ния исторического прошлого. Либеральные историки восприняли от просветителей и идею прогресса, усилив, однако, ее бур­жуазную ограниченность. Если просвети­тели (особенно Кондорсе) мыслили про­гресс как бесконечное совершенствование человеческого рода и всех его учреждений, то для либералов, по существу, он завер­шался торжеством политических принци­пов буржуазного либерализма.

Вместе с тем либеральные историки преодолевали свойственные просветитель­ской мысли крайности абстрактно-рацио­налистического подхода к истории, их мысль развивалась в основном в русле историзма. При этом идея органического развития общества сочеталась у них с признанием необходимости реформ во имя буржуазного прогресса и даже с при­нятием революции при условии, что она выступает как единственно возможное в данных условиях средство осуществления назревших либеральных преобразований и не выходит за их пределы. В рамках этого историко-политического мышления роди­лась развитая французскими историками периода Реставрации буржуазная теория классовой борьбы — важнейшее достиже­ние либеральной исторической мысли первой половины XIX в.

С этими чертами буржуазного историз­ма связан и подход либеральных истори­ков к средневековью. Они живо интересо­вались и много занимались историей средних веков (Гизо, Тьерри, Шлоссер, Грановский и др.). Однако они были да-

леки от идеализации этой эпохи, хотя и не разделяли просветительского нигилизма в ее общей исторической оценке. Средне­вековье интересовало их как период зарож­дения современных европейских наций и государств, становления «третьего сосло­вия» (в особенности буржуазии) и его борьбы против феодализма.

Наряду с историей средних веков либе­ральные историки разрабатывали и исто­рию нового времени, изучали, в частности, историю (главным образом политическую) Английской и Французской революций (Ф. Минье, А. Тьер, Ф. К. Шлоссер, Ф. К. Дальман), историки США — историю Американской революции. Эти революции они оценивали с позиций буржуазного либерализма, усматривая позитивный исторический смысл в деятельности уме­ренно-буржуазных течений и, напротив, осуждая борьбу радикальных группиро­вок, в первую очередь якобинцев.

При изучении национальной истории своих стран, пристальное внимание к кото­рой характерно для романтизма, либераль­ные историки не принимали мистическое толкование «народного духа». Они выдви­гали на первый план понятие нации как исторически сложившейся индивидуаль­ности, делая главный акцент на особен­ностях духовного склада и национальной культуры.

В духе общей романтической идейной атмосферы своего времени либеральные историки придавали большое значение задаче воссоздания исторического прош­лого во всей его неповторимой конкрет­ности, отображению «местного колорита». Отсюда и присущая многим из них новая манера исторического изложения. На смену античной римской риторике гума­нистических исторических сочинений и про­светительскому изображению истории как всемирно-исторической сцены, на которой действуют люди, наделенные свойствами человека «вообще», пришло конкретное историческое описание, рассказ, украшен­ный живыми деталями, наделенный яркой художественной формой (Тьерри — во Франции, Маколей — в Англии, Бэнк-рофт — в США).

Наибольших успехов либеральная историография достигла во Франции, где до начала 30-х годов буржуазия вела борь-

бу с дворянством и легитимной монархией. Именно в это время здесь сформировалась историческая школа историков периода Реставрации (О. Тьерри, Ф. Гизо, Ф. Ми-нье, А. Тьер).

В Англии, где проблемы буржуазных преобразований после реформы 1832 г. были в основном уже решены, а социаль­ные противоречия буржуазного общества были выражены наиболее резко, либераль­ное направление в историографии отли­чалось политической умеренностью. Оно было представлено историками вигской школы (Галлам, Маколей и др.), защи­щавшими в своих трудах вигскую точку зрения на историческое развитие англий­ского общества и обосновывавшими тезис о выдающихся достоинствах английской политической системы, которая обеспечи­вала умеренный конституционный порядок и позволяла, за отдельными исключениями в прошлом, избегать крайностей деспо­тизма и анархии.

В США первые десятилетия XIX в. были периодом становления национальной исторической науки, которое шло под влия­нием романтизма. При этом в американ­ской историографии романтизм с самого начала приобрел либерально-буржуазную окраску, что нашло отражение в творче­стве наиболее видных историков США того времени — основателя так называемой ранней школы Д. Бэнкрофта и Ф. Паркмена.

Целый ряд ярких имен выдвинула и либеральная историография в Германии. Ее достижения были связаны с творче­ством историков либерально-романтиче­ских воззрений (Г. Лудена, К. фон Рот-тека, Ф. К. Дальмана) и деятельностью гейдельбергской школы и ее главы — либе­рального историка Ф. Шлоссера. Одним из наиболее видных представителей ее был ученик Шлоссера — Г. Гервинус. Гейдель-бергская школа с характерным для нее просветительски-дидактическим, морали­зующим подходом к истории продол­жала просветительскую традицию в историографии.

Под знаменем просветительства раз­вивалась в этот период и передовая, бур­жуазная по своей объективной направ­ленности, общественная, в том числе исто­рическая, мысль в России. В этом русле

формировались исторические идеи дворян­ских революционеров-декабристов, а так­же либерально-реформистское направ­ление русского просветительства 40-х годов, представителями которого были видные историки, занимавшиеся историей западноевропейского средневековья, а отчасти и нового времени,— Т. Н. Гранов­ский, П. Н. Кудрявцев и др.

Своеобразным явлением в передовой европейской общественной мысли было формировавшееся в 40-е годы революционо-демократическое направление в русском просветительстве — В. Г. Белин­ский, А. И. Герцен, петрашевцы. Их просветительские идеи сочетались с исто­ризмом, они высказали ряд глубоких мыслей и наблюдений об истории, в част­ности истории европейских революций XVII—XVIII вв.

В первой половине XIX в. в необы­чайно сложных для польского народа исторических условиях продолжалось раз­вернувшееся в конце XVIII в. формиро­вание польской национальной историогра­фии. До 20-х годов теоретической основой ее являлись просветительские идеи; в даль­нейшем на смену им пришли нашедшие широкий отклик в польской культуре идеи романтизма.

Основателем польской романтической историографии и видным ее творцом был Иоахим Лелевель, труды которого имели революционно-романтическую направлен­ность.

Важным достижением исторической мысли первых десятилетий XIX в. было учение о диалектическом характере все­мирно-исторического развития, связанное с именем крупнейшего представителя немецкой классической философии Г. Ф. Гегеля. Перекликавшаяся во многом с идеями Просвещения, историко-философ­ская концепция Гегеля была в то же время пронизана историзмом. Исторический про­цесс он понимал диалектически, движу­щую силу его видел в развитии и борьбе противоположных начал.

Несмотря на свойственные взглядам Георга Вильгельма Гегеля многие кон­сервативные черты, разработанный им принцип диалектического развития сыграл плодотворную роль в дальнейшем разви­тии исторической мысли.

В этот период в европейской исто­риографии наблюдается также радикаль­но-демократическая тенденция, отмечен­ная заметным влиянием романтизма. Ее представителями были Ж. Мишле (Фран­ция), Ж. Сисмонди (швейцарец, тесно свя­занный с французской культурой), В. Цим­мерман (Германия), У. Коббет (Англия). Некоторыми сторонами своего творчества 30-х — начала 40-х годов к этому направ­лению был близок английский историк Т. Карлейль, противоречивый по своим взглядам и позднее эволюционировавший в консервативном направлении.

Историки-демократы стремились рас­сматривать историю с позиции простого народа. В своих работах они создали привлекательный и идеализированный в мелкобуржуазном духе образ народа-тру­женика, имея в виду прежде всего мелких производителей, крестьян и ремеслен­ников. Особенно характерным является известное произведение Мишле «Народ». В рамках этого направления была создана знаменитая книга немецкого историка, ученика Шлоссера, В. Циммермана «Исто­рия Крестьянской войны в Германии». Демократические историки подвергали критике капитализм, обличали крайне тяжелые для трудящихся первые резуль­таты промышленной революции. Неко­торые из них идеализировали патриар­хальный быт и мелкое производство («эко­номический романтизм» Сисмонди), что приводило к идеализации средних веков. Так, Сисмонди усматривал образец спра­ведливого социального строя в средневе­ковых итальянских городах-республиках, а Коббет мечтал о возврате к давно про­шедшим временам «старой веселой Ан­глии».

Вместе с тем часть представителей демократической историографии придер­живалась идеи прогресса (Мишле, Цим­мерман) ; воззрения их приобретали порой «якобинскую» и даже социалистическую окраску (Луи Блан).

В первой половине XIX в. оригиналь­ные исторические идеи были выдвинуты и в рамках социалистической мысли, развитие которой вступило в этот период в новый этап. Социалистические теории XVIII в. создавались в пределах просветительской идеологии, опирались на рационалистичес­кое мировоззрение. Иначе осмысливали проблемы общественного развития осно­ватели критико-утопического социализма А. Сен-Симон, Ш. Фурье, Р. Оуэн. Исполь­зуя идеи рационализма и материализма XVIII в., они положили начало истори­ческому рассмотрению социального строя общества. Идеальный общественный строй без эксплуатации и нищеты выступал у них не как воплощение вечных принципов разу­ма и справедливости, а как закономерный результат исторического развития обще­ства. Оставаясь в целом идеалистами в понимании определяющих сил движения истории, теоретики критико-утопического социализма подчеркивали большое значе­ние материального производства и форм собственности в общественном развитии. Тем самым их идеи явились вехой не только в истории социалистических учений, но и в развитии историко-социологической мы­сли.

В конце 40-х годов XIX в. появление первых произведений зрелого марксизма знаменовало создание и начало всесторон­ней разработки нового, диалектически-ма­териалистического объяснения историчес­кого процесса. Его создатели, К. Маркс и Ф. Энгельс, опирались на наиболее плодо­творные результаты, которые были достиг­нуты общественными науками, в том числе историей, к середине XIX столетия ⁶.

⁶ См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 25. С. 49.