Право и мораль. <QUEST9< FONT>Проблема соотношения права и морали является важной теоретической проблемой

<QUEST9< FONT>Проблема соотношения права и морали является важной теоретической проблемой. Ее решение во многом определяет принадлежность правовой теории к естественно-правовой или позитивистской традиции. Позитивисты отрицают сущностную зависимость права от морали. Сторонники естественного права, наоборот, полагают, что мораль сущностно определяет право и последнее не может быть аморальным или несправедливым. Но для решения этой проблемы необходимо уметь разграничивать право и мораль, видеть их принципиальное сходство и отличие друг от друга.

История правовой мысли показывает, как часто в различных правовых теориях имело место смешение права и морали, их некритическое отождествление, обусловленное нежеланием или неумением эти явления разграничить. Особенно этим злоупотребляли представители классических вариантов юснатурализма. В их учениях «моральное» и «правовое» часто выступало в качестве синонимов. Для сторонников классического правового позитивизма (этатизма) основным критерием отличия права от морали являлось наличие или отсутствие государственно-обеспеченных санкций, применяемых к нарушителям установленных правил поведения. Представляется что критерии для отличия права от морали, предлагаемые в рамках классической правовой науки, являются уже недостаточными.

Право и мораль, безусловно, родственные явления. Но мораль, как и право, имеет не государственную, а социальную природу. Как и право, она представляет собой социальную ценность и ориентирует в выборе ценностей. Как и право, система морали включает в себя нормативный элемент и элемент практических отношений. Другими словами, мораль, как и право, имеет коммуникативное измерение.

Мораль начинается с осознания человеком своей различенности с Другими. «Без этого морали нет, без этого осознания человек пребывает в невинности, или детстве, т.е. в неведении о морали, о различении добра и зла» (Апресян Р.Г. Природа морали // Философские науки. 1991. № 12. С. 61). Различенность с Другими является основанием для возникновения представлений о «Другом Я» и идее должного, нормального поведения по отношению к Другим. Несовершенство, ущербность человеческих коммуникаций, стремящихся преодолеть разрыв между «должным» и «сущим», является исходной посылкой морали.

<QUEST10< FONT>Мораль представляет собой систему принципов интимного отношения человека к социальному миру с точки зрения должного. Свое основание она имеет в совести человека. Этим объясняется глубина эмоциональных переживания моральных ценностей в отличие от преимущественно интеллектуального их усмотрения в праве (см. об этом: Алексеев Н.Н. Основы философии права. СПб.: Юридический институт. С.67-68).

<OPENTEST8< FONT>Но природа морали, как это было хорошо показано в свое время Л.И. Петражицким, лишена элемента притязательности, т.е. тех правомочий, которые выражают свободу действий в отношении других субъектов, определяющую их обязанное поведение. Моральное отношение в этом смысле носит односторонний характер: реализующий моральную норму субъект исполняет свою моральную обязанность перед другим субъектом. При этом смысл как самой нормы морали, так и основанного на ней взаимоотношений субъектов, не предполагает возможности принудительно требовать соответствующих действий от обязанного субъекта. Именно в этом заключается специфика моральной коммуникации.

Представляется, что пример, приводимый в одной из своих книг Л.И. Петражицким для демонстрации различия между правом и моралью, несмотря на иную историческую обстановку, сохраняет всю свою жизненную силу. Л. Петражицкий предлагал сделать следующее: «Вообразим себе (воспроизведем) и сравним наше психическое состояние в следующих двух случаях:

1. Иван находится в таком положении, что мы считаем своею (нравственною) обязанностью оказать ему помощь, напр., дать взаймы или дать просто 10 рублей.

2. Мы уговорились с извозчиком Петром, что он повезет нас за город и за это получит 10 рублей. Теперь мы приехали, и я считаю себя обязанным уплатить условленную сумму, или, положим, Петр выиграл у меня в карты или дал мне взаймы 10 рублей, и потому я сознаю свою обязанность уплатить (или возвратить) ему эту сумму» (Петражицкий Л. И. Очерки философии права. Вып. 1. СПб., 1900. С. 12).

Действительно, человек, который оказывает материальную помощь нуждающемуся Ивану, очевидно, руководствуется моральной заповедью человеколюбия и в этом смысле исполняет свой нравственный долг. При этом означенная заповедь не наделяет Ивана правом требовать передачиему этих 10 рублей: у него нет на этоправа. Данная норма имеет односторонний характер и целиком подпадает под определение моральной нормы, относится к области морали. В том же случае, если имел место договор с извозчиком о поездке на другой конец города за 10 рублей, то и норма и отношения, возникающие в этом случае, имеют принципиально иной смысл. Исходя из заключенного договора, у перевозчика по окончании перевозки возникает право требовать уплаты ему оговоренной суммы, а у клиента – обязанность ее выплатить. Соответственно эти двусторонние коммуникативные отношения являются отношениями правовыми, находятся в сфере права.

Отношение к предлагаемому Петражицким разграничению права и морали было различным. В той или иной степени его разделяли видные русские правоведы Б.П. Вышеславцев, Е.В. Спекторский, Ф.В. Тарановский и др. (см., напр.: Тарановский Ф.В. Энциклопедия права. СПб., 2001. С. 82). В таком же духе (со ссылкой на Л.И. Петражицкого) высказывался Г. Радбрух. Так, по мнению этого мыслителя, «правовая ценность – это ценность действия в отношении другого или других. Моральная – просто ценность действия. Схоласты обычно говорили, что мораль – ab agenti (лишает права), а право – ad alterum (упровомочивает другое лицо). Поэтому каждому, принимающему на себя правовое обязательство, всегда противостоит заинтересованное лицо, наделенное правом требования, либо правомочное. Об исполнении же морального обязательства в отношении такого управомоченного лица речь может идти лишь символически, если обязывающийся несет его в своем сердце, если оно принято им перед Богом и перед собственной совестью, перед всем человеческим в себе, перед все лучшим, что в нем есть. В правовой сфере можно говорить об «обязанности и долге». Моральный же долг – (не долг и) не обязанность перед кредитором, а просто долг. Даже так называемые (моральные) обязательства в отношении других людей не являются таковыми в том смысле, что эти люди могут потребовать их исполнения. «Если тебя ударили по правой щеке, подставь левую, а если кто в споре потребует твое платье, отдай ему также пальто» – эта заповедь… не наделяет правом на пощечину и на чужое пальто. Ее цель – показать ничтожность, недействительность прав как с одной, так и с другой стороны… только моральная норма имеет волевую основу, допускающую возможность свободно принимать решения о своем долге, в то время как природа основы права – поведенческая, исключающая такую возможность (в бихевиористском смысле)… предметом воздействия морали является индивид с его побудительными мотивами; право же, наоборот, регулирует совместную жизнь людей, в которой его действие распространяется на внешнее (и лишь косвенно на внутреннее) поведение индивидов, но не их побудительные мотивы, как таковые» (Радбрух Г. Философия права. М., 2004. С. 52-53. Ср.: Kaufmann A. Rechtsphilosophie. München, 1997. S. 214-215).

Такой подход к понятию морали был в свое время подвергнут критике рядом ученых, в том числе В.С. Соловьевым и Б.Н. Чичериным. Однако их аргументы, как представляется, не достигают цели. Действительно, В.С. Соловьев полагал, что, если человек по внутреннему голосу совести обязан любить ближнего, то, значит, ближний имеет право на любовь; если существует обязанность помогать ближнему, то ближний имеет право на помощь (Соловьев В.С. Предварительные замечания о праве вообще // Власть и право. Из истории русской правовой мысли. Л., 1990. С.106). Между тем, как уже было разъяснено выше, «право», о котором говорит Соловьев, не обладает и не может обладать притязательным характером, т.е. не может представлять собой требований совершения (или не совершения) определенных действий в интересах управомоченного, а поэтому и не является правом в его точном значении.«Право на любовь» есть чисто пассивное «право», указывающее на соответствие объекта и прилагаемой к нему обязанности. Как явление несамостоятельное и производное от обязанности, оно означает лишь оправданность чьих-либо действий. В этом смысле часто говорят о праве на исполнение обязанности. Социальное значение рассматриваемой нормы не выходит за эти границы. Поэтому обязанность материально помочь незнакомому человеку остается его моральной обязанностью, и ее исполнение целиком лежит на совести человека, он не может быть к этому принужден.

Это не означает, что нарушение моральных норм не вызывает никаких негативных последствий для нарушителя и что их функционирование целиком зависит от доброй воли обязанного. Если моральные нормы инкорпорированы в систему общественной нравственности, то такие последствия вполне могут быть. Но они имеют особый характер и представляют собой психологическое "давление" на совесть нарушителя, побуждая (например, через упрек), а не принуждая его к совершению требуемых действий <OPENTEST9< FONT>В отличие от права, в морали ценна не нормосообразность действий (не их легальность в кантовском смысле), а соответствие действий моральным мотивам. Моральная коммуникация носит не формальный, как в праве, а интимныйхарактер. Поэтому, например, демонстративная раздача милостыни преуспевающим бизнесменом отнюдь не свидетельствует о моральности его действий, если они, например,

Следует еще раз отметить, что успешная реализация правовой нормы не зависит от внутренних мотивов, в соответствии с которыми удовлетворяется право уполномоченного, а ее принудительный характер вытекает из объективно существующей обязанности, выполнение которой является не результатомсамоопределения субъекта, а необходимостью удовлетворения права контрагента.

Несмотря на существующие между ними различия, нормы права и морали тесно взаимодействуют. Как было отмечено выше, мораль представляет собой систему наиболее общих принципов, определяющих интимное отношение человека к окружающему миру с точки зрения должного. В силу этого нормы морали носят универсальный характер и применимы почти к любой деятельности человека, позволяя оценивать ее как нравственную или безнравственную. Такая моральная оценка уместна и по отношению к праву, как к сфере социально значимого поведения.

<QUEST11< FONT>В русской философии права вопрос соотношения права и морали (нравственности) являлся одним из главных. Уже неоднократно отмечалось, что общественное сознание русского общества на протяжении многих веков формировалось как этикоцентристское, т.е. такое, в котором вопросы морали, нравственности, веры занимали центральное место. <OPENTEST10< FONT>Поэтому в русской правовой мысли усилиями В.С. Соловьева, Е.Н. Трубецкого, Б.А. Кистяковского, А.С. Ященко, И.В. Михайловского, И.А. Ильина и многих других доказывалась неразрывная связь права и морали. Действительно, феномен права как ценностной структуры является одной из форм добра и тем самым включается в сферу морального сознания. Только через признание ценностного аспекта бытия права и можно показать тесные отношения между правом и моралью (нравственностью).

Но отсюда вовсе не следует, как в свое время, например, полагал Е.Н. Трубецкой, будто правовые нормы могут быть одновременно и нормами морали. Норма, запрещающая убийство, есть, несомненно, норма правовая, а не моральная. Мораль определяет, прежде всего, позитивные обязанности человека, его долг, поэтому запреты в морали возникают как применение моральной нормы к оценке какой-либо ситуации. В подавляющем большинстве случаев мораль осуждает убийство как действие, противоречащее моральным принципам уважения к личности другого человека и даже любви и, соответственно, признает моральную оправданность существования такой правовой нормы, которая устанавливает жесткие санкции в отношении правонарушителя. Однако невозможно при помощи правовых норм оценивать моральную ситуацию, так как право оперирует не категориями «хорошо – плохо», а тем, есть право или его нет, что неприложимо к морали. Таким образом, право основывается на морали, но мораль по своей природе не может основываться на праве.

«Внешнее» правовое поведение невозможно без «внутреннего» морального самоопределения в целях, задачах, методах и границах такого поведения. Известно, что все, что законом не запрещено, юридически дозволено. Но не все, что юридически дозволено, дозволено морально. Без моральных скреп любая правовая конструкция разрушится, словно карточный домик, ибо в основе любых правовых отношений лежат отношения моральные: признание в других лицах людей, наделенных свободой, достоинством и ответственностью является «естественной» предпосылкой правовой коммуникации. Лишь любовь лежит в основе подлинной человеческой коммуникации.

<QUEST12< FONT>Для иллюстрации этого тезиса в контексте коммуникативного подхода можно снова обратиться к философии К. Ясперса. Немецкий мыслитель различал «неподлинную коммуникацию» – «коммуникацию наличного бытия» и «подлинную» – «экзистенциальную коммуникацию». «Неподлинная коммуникация» является следствием безличности мира человека. «Неподлинная коммуникация» – это отношение между людьми, лишенными своего «самобытия», т.е. между безличными людьми. Так как человек во всех своих отношениях в техническом, рационализированном мире не может стать «самим собой», т.е. проявить себя как личность, то он испытывает неудовлетворенность такой коммуникацией. Для подлинной коммуникации, согласно Ясперсу, необходимо противопоставление себя «другим и своему миру», другими словами, необходимо одиночество человека. Человек должен порвать свои социальные связи и отношения. Только теперь он может вступить в такие отношения с другим человеком, которые К. Ясперс определяет как «подлинную», или «экзистенциальную», коммуникацию. Последняя представляет собой отношения между людьми, основанные на взаимной любви, уважении, безграничном доверии. Экзистенциальная коммуникация – это любовь – борьба. «Коммуникация – не просто от рассудка к рассудку, от духа к духу, а от экзистенции к экзистенции – обретает свое безличностное содержание и значение только в качестве медиума. Оправдания и нападки в этом случае служат не утверждению своей власти, а сближению. Борьба эта любящая борьба, в ходе которой каждый обезоруживает себя перед другим. Достоверность подлинного бытия присутствует единственно в той коммуникации, в которой человек свободно противоборствует свободе посредством сотрудничества с другим, где всякое совместное пребывание с другим есть только первый шаг, но что касается решающих вопросов, то и от того и от другого требуется все, вопрошание требует дойти до самых корней. Только в коммуникации выкристаллизовывается и осуществляет себя вся другая истина, единственно в ней я есьм я сам, я не просто живу, а осуществляю жизнь. Бог являет себя лишь не прямо, и не без любви человека к человеку; принуждающая достоверность частична и относительна, подчинена целому; стоицизм превращается в бессодержательную и закосневшую установку. Основная философская установка, мыслительное содержание которой я до вас довожу, коренится в озабоченности по поводу отсутствия коммуникации, в стремлении к подлинной коммуникации и в возможности любящей борьбы, которая объединяет глубинным образом одно самобытие с другим самобытием» (Ясперс К. Введение в философию // Путь в философию. Антология. М., 2001. С. 235).

Право онтологически связано с моралью и нравственностью не столько через свой атрибутивный элемент (правопритязание, субъективное право), сколько через обязанность. Дело в том, что субъективное право в психологическом плане всегда воспринимается как расширение личности человека за счет возрастания ее возможностей, а обязанность, наоборот, как умаление личности, ее ограничение. Поэтому для исполнения обязанности требуется более сильная и глубокая мотивация, чем для использования права; реализация обязанности, наконец, требует больших энергетических затрат. Без включения психических механизмов интериоризации обязанности, вырабатываемых моралью, право будет неминуемо терять свои коммуникативные возможности и превратится в систему, поддерживаемую не внутренним самоопределением субъектов, а исключительно внешними принудительными мерами и, соответственно, утилитарными мотивами подчинения (например, выгодой или невыгодой этого), при которых ценностная легитимация права будет стремиться к нулю, а сама система, утратив гомеостазис, неизбежно распадется. Уже было отмечено традиционное для русской правовой мысли внимание к взаимообусловленности права и нравственности.

<OPENTEST11< FONT>Одним из сторонников такого правопонимания в дореволюционном русском правоведении являлся продолжатель линии В.С. Соловьева А.С. Ященко. Вот характерный отрывок из его «Теории федерализма»: «Право не может быть понято как начало самостоятельное и отдельное от нравственности. Какое бы содержание мы ни давали ему, всегда неизбежно внесение в него и момента нравственной оценки. Если содержанием права объявляется свобода, то разумеется свобода разграниченная, так как одни проявления свободы должны быть ограничены в пользу других, другие же проявления ее должны быть независимы и охранены; но в самой свободе, как таковой, нет никаких критериев и условий для разграничения. Свобода и воля не равны друг другу и потому, сами по себе, несоизмеримы, как неравны и несоизмеримы люди вообще. Следовательно, основание, по которому может быть производимо разграничение свобод, нельзя искать в самих свободах; оно должно быть взято извне.

Не будет решением вопроса указание на то, что такое ограничение свободы в праве совершается по принципу всеобщего равенства. Не всякое ограничение, даже и равное, может образовать содержание права, так как может быть всеобщее равенство в погроме и в умерщвлении; необходимо равенство в должном, т.е. справедливое равенство. Равенство, как и свобода, не есть безусловно самостоятельный принцип содержания права, так как оно обусловлено справедливостью. Нельзя искать самостоятельного принципа права и в силе, ибо не всякая сила есть право, а лишь сила известным образом ограниченная и урегулированная, следовательно, обусловленная тем, что ограничивает ее. То же нужно сказать и о разграничении интересов как о содержании права. Не всякий интерес принимается во внимание во внимание в праве и не все они считаются одинаковыми, отбор же их и сравнение не могут не считаться с их оценкой…

Это противопоставление права и нравственности свое начало ведет от либеральной теории права, стремившейся, во имя полной индивидуальной свободы, порвать всякую связь между юридическим разграничением прав и нравственной оценкой человеческих поступков, видя в праве внешнюю сторону человеческой деятельности, устанавливающую отрицательные нормы, в форме велений, стремящихся создать механический порядок существования многих личностей, а в нравственности – внутреннюю сторону, устанавливающую положительные нормы в форме советов» (Ященко А.С. Философия права Владимира Соловьева. Теория федерализма. Опыт синтетической теории права и государства. СПб., 1999. С. 129-130). <OPENTEST12< FONT>Еще более определенно высказывается по этому поводу современный философ Б.В. Марков: «Субъекты права – это не собственники самих себе и не солидарные частицы народа или класса, а индивиды, достигающие в процессе коммуникации нравственного признания друг друга, что и обеспечивает социальную интеграцию автономных индивидов» (Марков Б.В. Понятие политического. М., 2007. С. 104).

<OPENTEST13< FONT>Отрицание абсолютных основ морали неизбежно вводит человека в ситуацию абсурда, рассмотренную и описанную как в русской литературе (в частности, у Ф. Достоевского), так и в философии экзистенциализма. Например, Ж.-П. Сартр отмечал, что в абсурде заложена некая притягательная сила. «Абсурдный человек не станет кончать жизнь самоубийством: он хочет жить, не отрекаясь от тех истин, в которых убежден, жить без будущего, без надежды, без иллюзий, но и не смиряясь. Абсурдный человек утверждает себя в бунте. Он всматривается в лицо смерти со страстным вниманием, и эта завороженность его освобождает: он познает то чувство “высшей вседозволенности”, которое дано пережить приговоренному к смерти. Если Бога нет, а человек обречен смерти – то, значит, все дозволено. Всякая форма нашего опыта стоит любой другой, а потому их нужно лишь умножать, пока это возможно» (Сартр Ж.-П. Объяснение «Постороннего» // Называть вещи своими именами: Программные выступления мастеров западноевропейской литературы ХХ в. М., 1986. С. 95).

Тема 4. Право и правосознание