Множественность времени

Само понятие времени рождается из множественности, и сущность времени раскрывается идеей множественности. К такому выводу приходят ученые, в т.ч. русские мыслители начала ХХ вв. (В.Н. Муравьев: «Время есть результат множественности»; С.А. Аскольдов: «Время, как и пространство, есть своеобразная множественность и дробность бытия»). Значительный толчок осмыслению разнородности времени в начале ХХ века дала теория относительности. Но она же невольно затормозила развитие собственно социологического подхода, выдвигая на первый план закономерности физического времени.

Классическое воплощение идеи множественности дано в методологии социального конструкционизма. Так, Бергер и Лукман говорят о множественности темпоральностей, которые переплетаются в нашей жизни: ритмы, которые диктует организм человека, и рабочий график, и ожидание каких-либо событий, и необходимость подчиняться различным расписаниям. Разнородность социального времени объясняется именно наличием множества реальностей, соединяющихся в «плавильном тигле повседневности» (Б. Вальденфельс). Эта логика оказывается весьма плодотворной в текущих исследованиях времени. Так, например, Майкл Флейхерти изучает различные «темпоральные аномалии», когда время то быстро «бежит», то медленно «тянется». А когда мы пытаемся вспомнить тот период, когда время бесконечно тянулось, оказывается, что этот отрезок как будто выпал. Почему так происходит? Все дело в переходе из одной реальности в другую: от сна к бодрствованию, от тягостного ожидания к веселой вечеринке и т.д. Восприятие времени зависит не только от объективной событийной наполненности, но и от субъективного проживания. Например, если во время ожидания человек о чем-то увлеченно размышляет, время пролетит незаметно. Подобным образом объясняются эффекты сжатия и растяжения времени в исследованиях особой реальности тюремной жизни.

Прошлое, настоящее, будущее как в жизни отдельного человека, так и общества несут на себе отпечаток различного восприятия (отрицательного и положительного, растяжения и сжатия).

Прошлое «с высоты» сегодняшнего дня может пониматься снисходительно- иронически и даже с ожесточенной критикой, когда люди не принимают каких-то периодов прожитой жизни. Еще в середине XIX в. П.Я.Чаадаев замечал: «Мы так странно движемся во времени, что с каждым шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно». Увы, довольно часто наша история демонстрирует не только «нейтральную» забывчивость, но прямое отрицание «неверного» прошлого. Тогда все минувшее считается сплошной ошибкой, и жизнь каждый раз нужно начинать заново, с чистого листа.

Разрывность социального времени резко возрастает в эпоху революций. Неслучайно на рубеже XIX – XX веков пристальное внимание многих видных русских мыслителей (Н.Ф.Федоров (1828-1903), Н.А.Бердяев (1874-1948), В.Н.Муравьев (1885-1932) и др.) было сосредоточено на обосновании неразрывной связи времен в жизни общества.

Так, в июле 1917 г., когда воздух был уже наэлектризован революционным энтузиазмом, Муравьев пишет статью «Восприятие истории», в которой показывает, что всякая новизна непременно берет истоки из прошлого, и в этом ее сила: «Революция есть действие элементов, всецело созданных предыдущим временем, и образованная их взрывом новая обстановка есть только выявленное могущество этого времени. ...Новый организм образуется не в минуту его появления на свет, а значительно раньше и должен хранить верность общим и длительным законам, обусловившим его состав и образ... То, что кажется ...непримиримым противоречием, есть на самом деле... сочетание, согласованность и преемственность» [3, с.46].

Итак, прошлое может пониматься негативно - как отжившее, консервативное, недоразвитое, вредное. Такой взгляд связан с линейным образом времени, когда все предшествующее воспринимается как этап, фундамент для настоящего и будущего. Эти пройденные ступеньки могут оцениваться как необходимые либо ошибочные, но всегда остаются лишь подготовительными, не имеющими собственной ценности. Представления людей о времени не всегда были организованы линейно. Историки показывают, что вплоть до эпохи Возрождения в представлениях людей господствовало не линейное, а циклическое время. И только распространение христианства дает толчок «распрямлению» циклического времени в линейное. Коль скоро мир был единожды сотворен и движется к страшному суду, то у истории есть начало, направление движения и конец. Немало способствовал утверждению линейности времени и научно-технический прогресс, позволивший человеку стать относительно независимым от природных циклов. Так время из замкнутого круга превратилось не просто в линию, а в стремительно летящую «стрелу времени».

Однако циклическое время с его ориентацией на прошлое сохранилось и поныне хотя бы потому, что многое в жизни постоянно, повторяется и воспроизводится, и, между прочим, именно это дает чувство уверенности и стабильности. Потребность иметь точку опоры, нечто незыблемое была всегда, сегодня же она актуализируется по мере ускорения динамики общественной жизни. И вот здесь прошлое начинается оцениваться не просто положительно, но приобретает статус «сверхценного ресурса», по выражению Германа Люббе. К прошлому обращаются как к традиции, неустаревающей классике, в надежде обрести чувство реальности и придать солидность, весомость, непреходящий характер настоящему. Корпоративная культура, национальная символика актуальны сегодня именно потому, что создают и сохраняют этот ресурс прошлого как авторитета и способны легитимировать настоящие проекты. Таким образом, в отношении к прошлому присутствуют два «подвида» положительного отношения: романтически-почтительное и прагматическое. К примеру, три богатыря с картины Васнецова – это сказочное героико-романтическое воплощение старины. И ту же старину можно использовать прагматически, поместив трех богатырей на бутылку пива.

Будущее может приобретать прямо противоположные значения в зависимости от общественно-исторического контекста. Злым, смертоносным и истребляющим виделось будущее Н.А.Бердяеву: «Будущее есть убийца всякого прошлого мгновения; злое время разорвано на прошлое и будущее, в середине которого стоит некая неуловимая точка». Конечно, страшно не будущее само по себе, а культ будущего, оторванного от прошлого. Бердяев, болезненно переживавший происходящие в России перемены, писал в 1923 г.: «Футуристическое чувство жизни, которое построено на культе будущего и на культе каждого данного мгновения, - такое футуристическое мироощущение было бы настоящим сумасшествием человечества». Итак, будущее может сыграть злую шутку, когда на него возлагают слишком большие надежды, пренебрегая настоящим и отрекаясь от прошлого. Другая крайность – страх будущего, характерный для катастрофического сознания. Эпоха перемен, войн и катастроф способна выбить почву из-под ног, и тогда человек теряет уверенность в завтрашнем дне.

Положительное отношение к будущему делает желанной новизну, заставляет стремиться к изменениям, чтобы уже сегодня заглянуть в завтра. Социальная ценность будущего утверждается с «темпорализацией утопии» (Г. Люббе). Люди всегда мечтали об идеальном устройстве общества, но первоначально этот совершенный мир помещался где-то далеко в пространстве («за тридевять земель, в тридесятом царстве», «хорошо там, где нас нет»). Позднее утопия, этот идеальный мир стал видеться далеко во времени, прошлом или будущем («детство золотое», «светлое будущее»). Но прошлого уже не вернуть, а будущее можно приблизить. Так будущее приобретает морально-политическую ценность. Возникает и оправдывается необходимость ускоренного движения к будущему. Оптимистическая вера в будущее необходима и отдельному человеку, и обществу в целом, без нее невозможно целенарпавленное развитие. Но в своих крайних проявлениях ориентация на будущее может стать очень опасной. Это происходит, когда все старое начинают отождествлять с плохим, а все новое – с хорошим. Восприятие истории как целенаправленного ускоряющегося и ускоряемого процесса известно как «эсхатологическое давление времени» и «историцизм» [см.8].

Будущее, как и прошлое, испытывает на себе и прагматическое отношение. Современные люди уже не испытывают перед будущим мистического трепета – скорее, они его планомерно осваивают. В связи с этим приобрело известность утверждение Хельги Новотни о том, что будущего как такового уже нет, оно замещается расширенным настоящим. Этот феномен она называет колонизацией будущего.

Колонизация будущего сегодня – это детальный просчет определенного фрагмента этого будущего. Как ни странно, подобное отношение оборачивается тотальной непредсказуемостью. С одной стороны, науке известно множество прогностических техник, прогнозирование прочно вошло и в повседневную жизнь людей. С другой стороны, практика предусматривания рисков сталкивается с возрастающей изменчивостью современной жизни. Срабатывает известный «эффект бабочки»: один взмах крыльев насекомого может повлечь лавинообразные изменения глобального масштаба. Традиционное общество не знало компьютерного расчета рисков, зато обладало неколебимой уверенностью в устройстве мира, незыблемости его основ. При стабильной жизни будущее не казалось таким уж неведомым, принципиально иным, чем бывшее. Тогда волновали частности, их трудно было предсказать, в общем же все было понятно (будущее – рок, судьба). Сегодня можно просчитать частности, но существует некая общая непредсказуемость из-за того, что неизвестно, что мы будем знать завтра (а именно знания определяют горизонт предскуземости).

Настоящее нередко воспринимается как исчезающе малая точка между прошлым и будущим. Такое настоящее не имеет реальности само по себе и порождает феномен «жизни одним днем», или «презентизм». Это стремление получить все и сразу, то есть ухватить ускользающее настоящее, не прислушиваясь к своему прошлому и не думая о будущем. Социологический подход ко времени преодолевает подобный механицизм, утверждая, что настоящее – всегда длительность, период. Еще Ж.М. Гюйо описывал настоящее как реальное состояние, имеющее свою продолжительность. Оно может быть кратким, но никогда не сводится к мгновению или абстракции, подобной математической точке. Плотность и вещественность настоящего образуется за счет его связи с прошлым и будущим. Дело в том, что начало и конец настоящего не абсолютны, а относительны, поскольку настоящее всегда примыкает к чему-то, с чем образует «сплошность». Связность модусов времени: прошлое через настоящее связано с будущим – и составляет сущность времени. Августин Блаженный показывает, что прошлое и будущее существуют лишь постольку, поскольку они связаны с настоящим, т.е. как «настоящее прошедшего» и «настоящее будущего»; у Анри Бергсона время – суть неразрывная длительность; у Курта Левина идея включенности прошлого и будущего в настоящее воплощена в его теории поля. Связность социального времени обеспечивается социальной памятью. В зависимости от акцентов, которые делают социологи, историки, психологи, филологи и др. ученые в своих исследованиях, они говорят об исторической, коллективной, семейной, биографической памяти.

Мы уже говорили ранее о характерном для современности «расширении настоящего» за счет колонизации будущего. Но существует и обратный эффект – сокращение настоящего. Это происходит за счет наступления прошлого, точнее, за счет растущей скорости устаревания. Мир современного человека обновляется гораздо быстрей, чем мир его родителей и тем более прародителей. И это касается не только вещей, но и вкусов, норм, профессий… То, что еще недавно было новым, теснят следующие инновации, а прежние стремительно устаревают. Сокращение настоящего под давлением культурных инноваций Герман Люббе называет «ускоряющейся культурной эволюцией» и «темпоральным сгущением инноваций». Если понимать настоящее как «отрезок времени, в котором ожидается структурное постоянство жизненных отношений» (Люббе), то, действительно, оно сокращается под натиском инноваций.

Однако, этот феномен не стоит абсолютизировать. Настоящее сокращается только в линейной перспективе, когда мы представляем время как единую линию, разбитую на отрезки прошлого, настоящего и будущего. Социальное время – это время различных групп, сфер и практик. Поэтому оно не может быть строго линейно, скорее оно напоминает лоскутное одеяло. В этом случае легко обнаружить, что одни сферы жизнедеятельности более изменчивы и обладают более подвижным настоящим, другие более стабильны. То же касается и различных социальных субъектов – индивидов, групп, институтов, каждый из которых живет в собственном времени и вносит свою ноту в общее социальное время. Таким образом, настоящее в социальном времени никогда не сокращается до «мига», а остается реальным, протяженным и содержательным. Реальность настоящего может быть понята также через механизмы коммуникации. Именно во взаимодействии, по Альфреду Щютцу, творится полотно общего живого настоящего, когда люди говорят: «мы пережили это событие вместе». Идея совместности как одновременности получила интересное развитие у Эрнста Блоха.

Итак, социальное настоящее расширяется (благодаря развитию истории как науки и исторического самосознания, с одной стороны, и колонизации будущего – с другой). И одновременно настоящее сужается (в силу экспансии прошлого и непрогнозируемости будущего). Рассмотрим теперь отрицательные и положительные значения настоящего.

Отрицательным считается “презентистское” отношение к настоящему, которое порождается нестабильностью и бедствиями в переходном обществе, а также характерно для деклассированных социальных элементов [8]. Кроме того, презентизм свойствен “чувственному типу” общества, истины и склада ума [6]. Согласно Питириму Сорокину, в чувственном обществе нет никакого постоянства, “осознаются только ценности настоящего”. Вечные ценности, обеспечивающие связь времен, вытесняются из обихода. Девиз: «лови день, завтрашнее призрачно; ухвати сегодняшний поцелуй; быстро обогащайся; захвати власть; цени популярность, славу и возможности текущего момента...» воплощается не только в безобидном эпикурействе и гедонизме. Следствие презентизма - эскапистские стили и социальные деструкции (стремление уйти от сложностей жизни в наркотики и другие зависимости, моральная наразборчивость в средствах на пути к скорейшему достижению цели). Презентизм имеет тенденцию к само-усугублению. Поскольку темп изменений все время ускоряется, – объясняет Сорокин, – это “настоящее” становится все короче и мимолетней. Не связанное ценностным багажом с прошлым и будущим настоящее попросту схлопывается – его вообще невозможно поймать.

Подобное восприятие скоротечности времени, наверное, многим знакомо, поэтому особенно важно понять основания положительного отношения к настоящему. Ориентация на настоящее способна играть терапевтическую роль в кризисных условиях [6], когда прошлое по каким-то причинам болезненно, а будущее туманно или видится в мрачном свете. Это означает, что прошлое и будущее временно утратили свои ресурсные свойства, поэтому силы можно черпать только из настоящего. Но и за пределами кризиса настоящее обладает самостоятельной ценностью. Это зависит от того, в какой мере мы ценим свое настоящее и какие именно ценности в него вкладываем. Остановимся на данном аспекте подробнее.

2. Ценностное отношение и нормативность социального времени

Осознание времени как ценности – продукт культурно-исторического развития. Опыт обращения со временем как ценностью закрепился в определенных нормах. Нормативные ожидания (Мертон) регулируют длительность, скорость, этапность принятия статусов, ритмы и интервалы процессов. Эти нормы могут быть весьма жесткими и устойчивыми к изменениям, и именно они регулируют, в каком возрасте «нормально» учиться, а когда уже поздно, когда пора вступать в брак, а когда это «бес в ребро» и т.п.

Ценностное отношение ко времени проявляется в двух аспектах: (а) отношение ко времени индивидуальной жизни (индивидуального возраста и биографии) и (б) отношение ко времени жизни общества (истории как различным возрастам общества – от истории семьи, сообщества – до глобальной макроистории). Эти два аспекта тесно связаны и взаимодействуют в качестве уровней социальной реальности и познания.

Чаще всего отношение ко времени бывает неравномерным. Малыш мечтает скорей повзрослеть, школьник выпускного класса думает о будущем после школы, а в старости мысли все чаще обращаются к прошлому. Подобным образом и в жизни общества может попеременно или одновременно актуализироваться внимание к корням, традициям, «текущему моменту», к будущему. Приоритетную ценность какого-либо периода будем называть темпоральной доминантой. Эволюция темпоральных доминант сопровождает человека в течение всей его жизни, меняя соотносительную ценность прошлого, настоящего и будущего как ситуативно, так и в долговременной перспективе. Важно, что доминирование ценности того или иного периода (модуса времени) жизни не приводит к болезненной девальвации остальных. Если этот баланс нарушается, темпоральная доминанта становится разрушительной, абсолютизированной. Абсолютизация темпоральной доминанты – это такое отношение ко времени, когда ценность одного периода гипертрофируется настолько, что начинает пожирать ценность других.

Безудержная тяга к будущему образует футуроманию. В исторической перспективе воспринятая общественным сознанием установка на светлое будущее приводит к тому, что может быть выражено простой формулой: живем не настоящим, а будущим. У этого явления есть, конечно, не только конкретно-идеологические, но и культурологические основания: представления о золотом веке в будущем, эсхатологическая традиция. На мировоззренческом уровне основание феномена футуромании воспроизводится не только неуважительным или беспечным отношением к истории, но и распространенностью идей общественного прогресса [см.8, гл. 2 и гл.12], которые поддерживаются также и системой преподавания социально-гуманитарных дисциплин в школе.

Жизнь каждого предыдущего поколения при этом преподносится как менее совершенная и имеющая ценность прежде всего как подготовка к жизни последующих поколений. История повседневности различных эпох служит, в лучшем случае, дополнением и иллюстрацией к раскрытию идеи социально-политического прогресса, а учебники, дающие такой материал, не укладываются в сетку часов стандартной программы. Отголоски футуромании проявляются также в весьма распространенном, хотя и не всегда четко осознаваемом представлении, что детство и юность – еще не жизнь, собственно, но подготовка к (самостоятельной, взрослой) жизни. В детском саду готовимся к школе, в школе готовимся к поступлению в вуз, в вузе готовимся к работе – не вытесняет ли вечная подготовка саму жизнь? Оборотной стороной футуромании является футурофобия – паническая боязнь, бегство от будущего. Термин «футурофобия» предложен академиком И.В.Бестужевым-Ладой для анализа кризисных явлений перестроечного периода; в нашем случае «футурофобия» употребляется в более широком смысле. Когда рухнула идеология светлого будущего, многочисленные и многомерные кризисы привели к возникновению футурофобии, которая, в свою очередь, выливается в известный уже нам презентизм.

Подобным образом можно анализировать ретроманию и ретрофобию; а абсолютизация темпоральной доминанты настоящего – презентизм, или феномен жизни одним днем – нам уже знакомы.

Итак, время – мощная сила, которая может быть злой, порабощающей своими ритмами, рисками и кризисами. Оно способно затянуть человека в свои воронки взбесившихся доминант или черные дыры безвременья. Как же противостоять абсолютизации темпоральной доминанты? Возможно ли вообще освободиться от “рабства у времени” (Бердяев), “деспотизма времени” (МакИвер, Штомпка)? Прежде чем ответить на эти вопросы, рассмотрим еще одно проявление множественности социального времени – его качественную и количественную стороны.