Человек и формы его самореализации на Востоке и Западе

Далеко не нова мысль о том, что если на Востоке человек находился в неизменном подчинении у государства, выступавшего по отношению к нему отчужденной самодовлеющей силой, которой он должен был служить, то на Западе, уже со времен классической Греции, появляется феномен свободного гражданина, являющегося экономически самостоятельным частным собствен­ником и составляющего совместно с себе подобными гражданское общество. Последнему — в идеальном плане реализации демократической формы прав­ления — подчинены государственные институты, или, иначе говоря, государ­ственность является производной, вторичной по отношению к гражданскому обществу частных собственников (как то, к примеру, было в раннегреческих полисах, средневековых городских коммунах, швейцарских кантонах или в североамериканских штатах-колониях XVIII в.).

Восточная модель общественного устройства предполагает нерасчлененное единство власти и верховной собственности, социально-политическое и соци­ально-экономическое господство государственного аппарата над индивидом, не имеющим по отношению к государству никаких гарантированных третьей си­лой прав, но в силу самодовлеющей традиции находящимся под определенным патронатом властей. Западная же (в ее полисной, классически-античной или бур­жуазной, западноевропейски-североамериканской форме) в конечном счете ос­нована на вариативно неоднозначном, но все же с явным ценностно-сущност­ным преобладанием частной собственности балансе приватных интересов и го­сударственной власти. Наличие гарантированной бесчисленными формами со­циальных связей частной собственности, обеспечивает экономическую (а зна­чит, и, хотя бы потенциально, всякую прочую) самостоятельность индивида.

Гарантированность равенства социально-политических прав и в древности, и в средневековых городских коммунах, и в правовых государствах последних двух веков предполагает в конечном счете экономическую самостоятельность индивида, имеющего соответствующий гражданский статус. Такая система органически предполагает экономическую конкуренцию и борьбу различныхВосток и запад во всемирной истории

63

группировок людей, имеющих различное отношение к собственности, что и определяет возможность достаточно полной личной самореализации индивида в социально-экономической и общественно-политической сферах. Сосредото­чение же в руках восточного государства и власти, и собственности определя­ло невозможность противостояния ему сколько-нибудь организованных и зна­чительных общественных сил. Альтернативою был лишь бунт, выражаясь сло­вами А.С. Пушкина, "бессмысленный и беспощадный", который если даже и оканчивался победой (как в Китае в конце III в. до н. э., когда была свергнута династия Цинь), то не определял замены прежней централизованно-бюрокра­тической системы какой-либо другой, принципиально более совершенной.

Различие статуса индивида на Востоке и Западе (представляемых в данном контексте в виде идеальных моделей в веберовском смысле этого слова) опре­деляло и принципиально разные возможности реализации сущностных сил конкретных индивидов.

Уже в классической Греции каждый гражданин полиса мог свободно за­ниматься предпринимательством, политической или какой бы то ни было иной формой деятельности, направленной на преобразование внешнего, в том чис­ле и социального, мира. На Востоке же незыблемость общественных струк­тур не только предполагалась самим "азиатским" способом производства, но и выступала в качестве неизменного принципа всей социокультурной ориен­тации человека. "Царство", в основе которого лежал феномен власти-соб­ственности, воспринималось как свыше предзаданная норма, как некая вне­временная константа бытия, что на материалах древнего Ближнего Востока хорошо показал И.П. Вейнберг.

Если на Западе человек мог стремиться к преобразованию общественной системы в соответствии со своими интересами и идеалами (начиная с антиоли­гархических, а затем и антитиранических революций в полисах архаической Греции с последующими принятиями "конституций"), то на Востоке он мог действовать лишь в рамках изначально заданных стереотипов социального по­ведения или просто отстраниться от общественной жизни, собственно вести себя так, как, за исключением немногих диссидентов, и ведут себя люди в социалистических и, как видим сегодня, постсоциалистических обществах.

Поэтому применительно к Востоку мы можем говорить главным образом о двух основных и, по сути, противоположных, хотя зачастую так или иначе совмещаемых формах самореализации личности: 1) общественно-государствен­ной, объективированной, подчиненной внешним по отношению к человечес­кой душе целям, а потому регламентированной, унифицированной, отчужден­ной; 2) индивидуально-духовной, субъективированной, подчиненной внутрен­ним потребностям творческого роста, а потому свободной, но возможной лишь за пределами активной общественно-экономической жизни. Выражаясь кате­гориями философии Н.А. Бердяева, первая из названных форм определяется как объективация, вторая — как трансцендирование человеческого духа.

Г.В. Гегель был не прав, утверждая, что Восток не знает свободы. Имен­но к ней (мокше, нирване, сатори и пр.) и были направлены там основные духовные усилия. Однако свобода эта мыслилась в совершенно ином, неже­ли на Западе, аспекте: как свобода от оков мира через постижение и рас­крытие своей внутренней сущности в ракурсе трансцендентного, а не фено­менального бытия.64_______________________________Теоретические основы понимания всемирной истории

Можно сказать, что в условиях Востока (как и при социализме) существо­вало три возможных варианта соотношения объективированных и трансцен-дированных форм самореализации.

1. Человек полностью структурировался в наличную социальную систему (понимаемую в единстве ее официального "идеального" фасада и реальных, обязательных для нее теневых сторон — коррупции, махинаций, спекуляции и пр.), ориентируясь всецело на внешние, мотивированные стремлением к мирским ценностям формам деятельности. Духовные силы подчинялись дос­тижению сугубо корыстных целей; личностное, субъективное приносилось в жертву безличному, объективированному, отчуждаясь и противополагаясь кон­кретному человеку.

2. Индивид раздваивался в своей жизненной ориентации: с одной стороны, он целенаправленно вписывался в регламентированную систему обществен­ных отношений, стремясь занять в ней социально значимое и материально обеспеченное место, но с другой — тяготился ограничениями, налагавшимися его социальной ролью, и стремился компенсировать служебную отчужденность интенсивной личной жизнью, в том числе и духовно-творческой: поэзией, жи­вописью, музицированием, вплоть до медитативной мистики. Наиболее ярким примером тому является образ жизни образованных, эстетически утонченных кругов китайского чиновничества эпох Тан и Сун: конфуцианцев "на службе" и отчасти даосов, отчасти буддистов "наедине с собой" или в кругу близких друзей. То же самое наблюдалось и у советской интеллигенции с ее пиитетом перед русской поэтической традицией "Серебряного века" и демонстрацией (конечно же, "в своем кругу") внутренней отчужденности от официальных, заидеологизированных форм культуры.

3. Личность отказывалась от социально регламентированных, отчужденных форм деятельности и всецело погружалась в свой внутренний мир, расшире­нию и углублению которого — "восхождению и очищению души" при демон­стративном отказе от определяемого конформизмом комфорта (вплоть до са­мых элементарных удобств) — и посвящалась жизнь. С данной формой само­реализации, нередко манифестировавшейся самым экстравагантным образом (юродивые или, к примеру, Лал-дэд, выдающаяся кашмирская мистическая поэтесса XIV в., которая круглый год ходила обнаженной и, впадая в экстаз, плясала "танец бхакти" — аналог космического танца Шивы), и связан глав­ным образом феномен "восточной мистики" в ее разнообразных (йогическом, суфийском, чань- или дзен-буддийском и пр.) вариантах.

В первом случае человек предается державной власти и связанным с зани­маемой должностью меркантильным выгодам; во втором — связывает себя с ними внешним (как он часто полагает) образом, пытаясь при этом отгородить для себя зону духовно-творческой свободы; в третьем, стремясь к максималь­ному расширению и углублению внутренней свободы, сознательно противопо­ставляет себя реалиям внешнего бытия, среди которых государственная власть занимает едва ли не центральное место.

Сказанное помогает объяснить и характерную для восточных обществ взры­воопасную силу бунтов, связанных с мистическими (исмаилизм в средневеко­вом Мусульманском мире, восстание "желтых повязок" в Китае в конце II в под лозунгом "заменим голубое небо зла на желтое небо справедливости" и пр.) или мистически понятыми (как большевизм революционной эпохи, вое-Восток и запад во всемирной истории

созданный, пусть и в гиперболизированном виде, А. Платоновым в "Чевенгу­ре") утопическими учениями. При отсутствии навыков и опыта реформирова­ния, медленного и постепенного улучшения общественной системы, при нали­чии практики дистанцирования от нее как от "зла", "скверны" создаются пред­посылки для веры в то, что можно одним махом, разрушив "до основания" прежнее, утвердить желаемое, кажущееся благом.

В отличие от таких реалий восточной жизни на Западе самореализация человека в сфере внешнего, феноменального бытия вовсе не обязательно пред­полагала унификацию и самоотчуждение во имя материального благополучия и продвижения по ступеням социальной лестницы. Скорее напротив, вне ра­мок государственной службы (в системе которой на Западе всегда было задей­ствовано относительно небольшое число лиц, да и она сама не носила такого ритуализированно-забюрократизированного характера, как на Востоке) дости­жение этих целей, пусть глубоко эгоистических и корыстных, скорее, предпо­лагало способность к принятию нестандартных решений, вкус к риску и пред­принимательству, личную решимость.

Иными словами, на Западе в гораздо большей степени, чем на Востоке, была возможна субъективно-творческая самореализация человека в сфере внеш­ней, общественно-экономической жизни, что в конечном счете и привело к новоевропейской концепции "деятельной природы человека", не имеющей аналогов в религиозных и философских традициях иных цивилизаций. А это до известной степени снимало столь характерную для Византии, Мусульман­ского мира или традиционных Китая и Индии напряженность в выборе между обладанием мирскими благами и потерей личной свободы (в широком социаль­но-политическом, а не юридическом смысле). Отсюда и западный дух внешней экспансии, от Одиссеевых странствий, через походы Александра и Цезаря, крестовые походы, блистательные авантюры в Новом Свете до колониального раздела и неоколониального передела мира в XIX—XX веках.

Таким образом, огосударствленная социокультурная система традиционно-восточных обществ, с одной стороны, жестко ограничивает и контролирует формы индивидуальной самореализации, направляя энергию стремящихся к преуспеванию людей в обеспечивающее ее самовоспроизводство и расшире­ние русло. Однако она слишком косна и инертна, чтобы допустить деятель­ность по принципиальному изменению самой себя, а если такая деятельность и проявляется (как во времена, выражаясь словами А.А. Зиновьева, "катастрой-ки"), то она ведет не к продуктивной реорганизации, а к распаду и краху си­стемы (которая, впрочем, может затем возродиться на обновленных основани­ях). С другой стороны, типичная восточная система (и аналогичные тенденции явственно проявлялись в последние три десятилетия советского социализма) предлагает законную возможность выйти за установленные ею рамки суборди­нации и регламентации тем людям, которые готовы пожертвовать ради этого материальными благами и честолюбивыми амбициями.

Духовная жизнь личности отчасти (в СССР с 60-х, в КНР с 80-х годов), в значительной мере (традиционные Китай, Япония, Мусульманский мир, Визан­тия), а то и вполне (Индия) признается внутренним делом каждого человека — при том условии, что это не порождает антигосударственных выступлений. В сущ­ности, классический Восток борется не с инакомыслием, а с его возможными негативными последствиями для гармоничного, налаженного социального целого.66

Теоретические основы понимания всемирной истории

Поэтому не реализуемая (в трансформированном виде) по официально санкцио­нированным каналам творческая энергия сублимируется на Востоке в свободное художественное или философское творчество, а также в разнообразные мисти­ческие переживания. На Западе же всегда было достаточно возможностей про­явить свою индивидуальность и во внешней сфере самореализации — в экономике, политической борьбе, колониальных захватах и пр. С этими обстоятельствами неразрывно связаны отличия в типах западного и восточного человека.