КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Глава 26. Вслед за Великобританией - в Европу.
Мои взгляды на европейцев во многом сформировались под влияниемвзглядов англичан в 50-ых - 60-ых годах. Европейцы казались несколькостранными и отличавшимися от более сплоченных и законопослушных англичан.Французы казались склонными к бунтам, революциям и изменениям конституции;немцы проявляли тенденцию к использованию силы для решения спорных вопросов.Но с тех пор, как премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан внеспредложение о вступлении страны в Европейское экономическое сообщество (ЕЭС- European Economic Community, ныне Европейский союз - European Union), яуже не сомневался, что вступление Великобритании в ЕЭС со второй или третьейпопытки было делом времени. После того, как в 1968 году Великобританиязаявила о выводе своих войск к востоку от Суэца, премьер-министр ГарольдВильсон вновь обсудил это предложение с премьер-министром Шарлем де Голлем(Charles de Gaulle). Из этого опять ничего не вышло, но переговоры еще разпоказали, насколько важной стала Европа для Великобритании. Великобритания хотела присоединиться к европейским странам, чтобывырваться из порочного круга замедленного экономического роста. По сравнениюс экономикой Великобритании экономика Германии, Франции, стран Бенилюкса идаже Италии, - членов ЕЭС, росла быстрее. Было очевидно, что большие размерырынка способствовали ускорению экономического роста. Я хотел наладить новыесвязи с Европой, чтобы Сингапур не оказался отрезанным от Европы послевступления Великобритании в ЕЭС. Как это бывает со всеми бюрократическими организациями, заявления опринципах сотрудничества, сделанные на самом верху, не гарантировали егоуспешного развития. В 70-ых годах я столкнулся с протекционистской политикой"крепости Европа" (Fortress Europe) по отношению к товарам сингапурскогоэкспорта. Я поехал в Брюссель в октябре 1977 года, чтобы встретиться спрезидентом Европейской комиссии (European Commission) Роем Дженкинсом (RoyJenkins), с которым я сохранял связи еще с 60-ых годов, когда он былканцлером Казначейства Великобритании. Еще ранее я написал ему что то, какевропейцы применили к Сингапуру правила Генеральной схемы льгот, дававшейразвивающимся странам ограниченные льготы на экспорт товаров в Европу,негативно отразилось на экспорте наших электронных калькуляторов, зонтиков,проекторов и фанеры. Незадолго до того, даже импорт свежих орхидей встретилвозражения голландских и итальянских цветоводов. Я добавил, что мы могли ещекак-то понять, что у нас возникли проблемы с импортом текстиля и зонтиков,но проблемы с импортом калькуляторов и орхидей явились для нас полнойнеожиданностью. Дженкинс отнесся к нашим проблемам с симпатией, но в вопросес зонтиками он помочь не мог. Как оказалось, они производились в томизбирательном округе, в котором баллотировался президент Франции Жискард'Эстен (Giscard d'Estaing). С другими специальными уполномоченными Европейской комиссии я обсуждал,как предотвратить возникновение конфликта между Сингапуром и странами ЕЭС.Мы были готовы отказаться от производства тех товаров, которые затрагивалиинтересы европейских стран из-за постоянно высокого уровня безработицы наконтиненте. Я был встревожен, обнаружив, что список этих товаров былпрактически бесконечен. Любое государство ЕЭС, почувствовав свои интересыхоть немного задетыми, обращалось в Брюссель с просьбой о принятиипротекционистских мер и всегда получало искомое. Несмотря на это, ЕЭСотрицало, что оно являлось наиболее протекционистским из всех торговыхблоков. Я привел в качестве примера ситуацию, в которой оказались двенаиболее известные европейские МНК: "Филипс" и "Сименс", - которыеобнаружили, что произведенные в Сингапуре электронные товары было легчеэкспортировать в Америку и страны Азии, чем в Европу. Я привлек их внимание к двум основным вопросам. Во-первых, несмотря науспехи в экономическом развитии Сингапура, я просил преждевременно не лишатьнас тех льгот, которые мы имели в рамках ГСЛ. Во-вторых, я доказывал, чтовыборочные протекционистские меры, направленные на блокирование импорта,вряд ли оказались бы эффективными в решении проблем ЕЭС. Я попытался убедитьДженкинса как президента ЕЭС, что ему следовало формализовать многообещающиеотношения между ЕЭС и АСЕАН путем подписания договора об экономическомсотрудничестве, и что его визит в страны АСЕАН помог бы сделать эту задачуприоритетной для Европейской комиссии. Вместо этого, он направил в регионспециального уполномоченного по делам промышленности Висконта Давиньона(Viscount Davignon). Дженкинс не любил путешествовать по Востоку, чьиперспективы он оценивал невысоко. Наконец, в 1980 году, с помощью министраиностранных дел ФРГ Ганса-Дитриха Геншера (Hans-Dietrich Genscher), страныАСЕАН добились подписания соглашения с ЕЭС об учреждении совместногоКомитета по развитию сотрудничества (joint Co-operation Committee). Несмотряна это, страны АСЕАН продолжали сталкиваться с бесконечнымипротекционистскими барьерами, воздвигаемыми этой многостороннейорганизацией. Сельскохозяйственные субсидии и тарифы препятствовали экспортунашего пальмового масла, а разного рода ограничения, связанные собеспечением безопасности, охраной здоровья, охраной окружающей среды,практически свели на нет экспорт резиновых изделий из стран АСЕАН. В 1986году, в результате пересмотра льгот по системе "ГСЛ", ЕЭС установило квотына импорт произведенных в Сингапуре шарикоподшипников. Европейские МНК были менее подвижны и динамичны, чем американские илияпонские корпорации. Они недостаточно использовали возможности глобальнойкооперации производства, в результате которой готовые изделияизготавливаются из компонентов, произведенных в различных странах. Такойбыла ситуация в 80-ых годах, такой же она во многом оставалась и в 90-ыхгодах. В мае 1969 года, чтобы наладить связи с французами, которые являлисьдвижущей силой ЕЭС, я договорился о встрече с президентом Франции Шарлем деГоллем, которым я восхищался как великим лидером еще задолго до того. Какраз перед этим французские студенты вышли на улицы, требуя проведенияконституционных реформ и увеличения числа мест в университетах, фактическиподрывая легитимность власти президента Шарля де Голля. Визит был отложен.Де Голль назначил референдум, проиграл его и ушел в отставку. Мне так и неудалось встретиться с этим высоким, строгим, непреклонным человеком, чьяавтобиография поразила меня даже в английском переводе. Он восстановил славуфранцузской нации и уважение французов к самим себе. Вместо этого, в сентябре 1970 года я встретился с его преемником,Жоржем Помпиду (Georges Pompidou). Он был веселым, дружески настроеннымчеловеком, получавшим удовольствие от общения с гостем из далекой изагадочной страны под названием Сингапур. Он подчеркнул, что Франция - этоне только модная одежда, изысканные вина и экзотическая парфюмерия. Помпидухотел, чтобы образ Франции 70-ых годов формировали высокотехнологичныеизделия машиностроения, самолеты, высококачественная продукция химическойпромышленности. У него была склонность к философии, и он вовлек меня вдискуссию об отношении азиатов к золоту, продолжавшуюся минут двадцать. Егоинтересовало, будет ли золото цениться все так же высоко, после того, каконо утратило роль денежного эквивалента и стало просто товаром. Я всерьезполагал, что будет. На протяжении тысячелетий горький исторический опытразрушений, опустошений и голода, вызванного засухой, наводнениями, войнамии прочими бедствиями убедил китайцев, что золото обладало неизменной,неразрушимой ценностью. Три с половиной года японской оккупации Сингапурабыли свежим напоминанием об этом. Я рассказал ему, что одного тахила золота(tahil - несколько более одной унции) было достаточно, чтобы прокормитьсемью на протяжении месяца, а также приобрести лекарства и предметы первойнеобходимости, невзирая на гиперинфляцию. Мои воспоминания, казалось,подтвердили его мнение. Я сказал ему, что отношение к золоту являлосьпервобытным человеческим инстинктом. Его переводчик, князь Андронников(Prince Andronikov), русский эмигрант, перевел слово "первобытный"(primeval), как "примитивный" (primitive). Я возразил, что перевестиследовало как "первобытный" (primeval), то есть ведущий свое начало сдревнейших времен. Переводчик холодно взглянул на меня и ответил:"Совершенно верно, по-французски "primitif" означает "первобытный"(primeval). Я чувствовал себя справедливо наказанным. Пришедший на смену Помпиду Жискар Д'Эстен был избран на пост президентав мае 1974 года. Я был в то время в Париже с частным визитом, и он принялменя через несколько дней после своего избрания на пост президента. Это былахорошая встреча, проходившая в Елисейском дворце и продолжавшаяся час слишним. В отличие от Помпиду, который знал английский язык, но предпочиталговорить на французском, Валери Жискар Д'Эстен решил разговаривать наанглийском. Рослый, с длинным лицом патриция, высоким лысым овалом черепа,он говорил с сильным французским акцентом, тщательно подбирая слова ивыражаясь очень точно. Он был французом до мозга костей во всем: в мышлении, в подходах, влогике. Его интересовало, почему Сингапур развивался, а другие страны - нет,он хотел узнать, что они упускали. Я ответил ему, что на то имелись триглавных причины: во-первых, согласие и стабильность в обществе; во-вторых,заложенные в культуру населения стремление к достижению поставленных целей,трудолюбие и бережливость наших людей, которые всегда откладывали "на черныйдень" и для инвестиций в будущие поколения; в-третьих, глубокое уважение кобразованию и знаниям. Он не считал, что это был полный ответ, и не былудовлетворен им. Жак Ширак, премьер-министр правительства Жискар Д'Эстена (JacquesChirac), интересовался совершенно другими вещами. Философские дискуссии отом, что происходило в Азии, его не интересовали. Он интересовался тем, чтоможно было сделать для развития отношений между Францией и Сингапуром. Япостарался заинтересовать его в развитии сотрудничества не только сСингапуром, но и со всеми странами региона, используя Сингапур в качествеотправной точки для этого. Тем не менее, потребовалось еще 10 лет, сменапрезидента и нескольких премьер-министров, прежде чем мне удалось убедитьфранцузское правительство и предпринимателей, что Юго-Восточная Азия былаперспективной частью планеты для вложения капитала. Раймонд Барр (Raymond Barre) сменил Жака Ширака на должностипремьер-министра в августе 1976 года. Барр - полный человек среднего роста -был профессором экономики. Он умел внимательно слушать. Он одобрялучреждение французских совместных предприятий и инвестиции за рубежом. Онподдержал мое предложение по созданию в Сингапуре центра технологий и услуги сказал, что Франция могла бы сотрудничать с нами в области продажи товарови услуг в регионе. Он предложил заключить между Сингапуром и Франциейсоглашение о торговле, инвестициях и технической помощи сроком на пять лет,которое бы включало в себя определенные показатели, которых мы должны былибы достичь. Он подходил к проблемам системно, с практической точки зрения,сосредотачиваясь на результатах. Тем не менее, французские предпринимателине были готовы к осуществлению этого начинания. Я разговаривал с группойпредпринимателей в Национальной федерации французских работодателей (FrenchNational Employers' Federation). В конце обсуждения, продолжавшегосяпримерно час, их представитель сказал корреспондентам, что инвесторы знали овозможностях, имевшихся в Сингапуре, но, кажется, лишь немногие проявлялижелание отправиться туда, потому что "это слишком далеко, и это -англоязычный регион". Он также добавил, что Франция не могла присутствоватьповсюду одновременно, а потому концентрировала свои усилия на Африке.Действительно, французы сосредоточили свои усилия на франкофонной Африке.Даже в Азии их все еще притягивал Вьетнам, - они верили, что он будетфранкофонным и склонным к сотрудничеству с Францией. Только в середине 80-ыхгодов, когда социалистический президент Миттеран (Mitterrand) ипремьер-министр, сторонник принципов Шарля де Голля, Жак Ширак решили, чтоАфрика была еще не готова к развитию в той же мере, как Азия, мои усилиястали приносить плоды. В июле 1981 года, по пути в Лондон, куда я ехал, чтобы присутствоватьна свадьбе принца Чарльза, я остановился в Париже, надеясь встретиться снедавно избранным президентом Франсуа Миттераном. Чиновники французскогоМИДа (Quai d'Orsay) повели себя очень формально и не одобрили транзитноговизита. Мне объяснили, что президент был занят, но добавили, что, Миттерантакже должен был присутствовать на свадьбе, и потому встретится со мной вЛондоне, в резиденции посла. Чтобы смягчить отказ, премьер-министр ПьерМоруа (Pierre Mauroy) дал в мою честь завтрак. Несмотря на оживленное движение транспорта на всем пути от гостиницы доаэропорта имени Шарля Де Голля, мы доехали до аэропорта быстро,сопровождаемые полицейским эскортом. Это был красивый летний день.Скоростные магистрали, обсаженные деревьями, и набережные, покрытые южнымирастениями, выглядели великолепно. Аэропорт имени Шарля Де Голля былсовременным и эффективно спланированным. Вскоре я приземлился в полном хаосалондонском аэропорту Хитроу (Heathrow). Лабиринт подъездных путей привелменя от самолета к залу для официальных лиц. Затем мы поехали в отель"Найтсбридж" (Knightsbridge Hotel). Наш путь пролегал по неопрятным улицам,с круговыми развязками, обсаженными неухоженными газонами, заросшимисорняками. Контраст между Парижем и Лондоном был разительным. Мне вспомнилось, как Чу и я впервые посетили Париж в июне 1948 года.Это был неухоженный город, переживший оккупацию, который очень плоховыглядел по сравнению с местами пострадавшим от бомбардировок, но чистым иопрятным Лондоном, - городом, в котором жили уверенные в себе люди,гордившиеся своей борьбой с нацистами и спасением человечества от тирании. Ятакже помнил хаос в Париже в мае 1958 года, непосредственно перед тем, какШарль Де Голль снова стал президентом и сформировал Пятую республику. Вместесо своим министром культуры Молро (Malraux) они чистили Париж, смывали сажусо стен зданий, налаживали уличное освещение. Они давали людям надежду. А вэто время Лондон становился все грязнее, по мере того как экономикаВеликобритании переживала кризис за кризисом. Я подумал, что, видимо, былисвои преимущества в революционном изменении ситуации по сравнению сбританским медленным, постепенным конституционным развитием. Англичанепроводили бесконечные заседания по поводу строительства новых аэропортоввокруг Лондона, включая Станстед (Stansted) и Гэтвик (Gatwick), и не моглипридти к какому-либо решению. Планирующие органы постоянно сталкивались синтересами местных жителей, стремившихся сохранить собственные удобстваценой прогресса всей нации. Даже сейчас, после эпохи Тэтчер, Хитроу все ещестоит как древний монумент, символизирующий недостаток смелости ирешительности. Из всех французских лидеров, с которыми мне приходилось встречаться,наиболее проницательным в оценке политических тенденций и характераразличных общественных систем был президент Миттеран. Мы говорили с ним обугрозе, возникшей в результате агрессии Советского Союза в Афганистане. Онпризнал, что Советы добились успеха во Вьетнаме и на Ближнем Востоке,особенно в Сирии, но их влияние в других частях мира ослабевало. Они раздалимного оружия, но приобрели мало друзей. Он был уверен, что объединенныйЗапад мог восстановить равновесие сил. В течение первых двух лет президентства, вместе с премьер-министромПьером Моруа, Миттеран проводил традиционную социалистическую политику. Онснизил процентные ставки по кредитам, увеличил кредитную эмиссию, чтобыуменьшить безработицу, национализировал несколько отраслей промышленности ибанки. Французская экономика страдала от этого. И все-таки, несмотря на то,что ему было за семьдесят, идеология Миттерана была гибкой. Он сменил премьер-министра и стал проводить более разумную политику,уменьшив эмиссию, обуздав инфляцию и восстановив устойчивый, если и неслишком быстрый экономический рост. Одним из достижений 14 лет егопрезидентства было то, что он перевоспитал французских социалистов и сделалих правительственной партией. Более серьезная дискуссия, продолжавшаяся более часа, состоялась междунами в сентябре 1986 года, когда его "Конкорд" сделал остановку длядозаправки в аэропорту Чанги. Согласно дипломатическому протоколу я не былобязан встречать его, но мне хотелось увидеть этого серьезного, перспективномыслящего человека. Проявив большую проницательность, Миттеран сказал, чтосоветская империя была в таком состоянии, что одного простого несчастногослучая было бы достаточно, чтобы отколоть Центральную Европу от СоветскогоСоюза. Он считал, что советский контроль над регионом основывался наравновесии сил, которое было в пользу Советов. Однако история показала, чтоэтот баланс не являлся неизменным. В сфере идеологии власть Советского Союзаначинала ослабевать. Третье поколение коммунистов считало, что оно моглоизвлечь пользу из западного опыта, и это ослабляло советскую систему. Он искренне согласился со мной в том, что Европа имела бы куда большевеса на международной арене, если бы она смогла выступать единым фронтом.Это была его заветная мечта: Европа с 320 миллионами жителей и большимитехнологическими возможностями. Он верил, что английские и французские языкимогли стать языками межгосударственного общения в Европе, причем французскиймог бы играть такую же роль, как и английский. Миттеран полагал, чтообъединение должно было быть постепенным. Если бы вопрос стоял о выживании,то Европа, несомненно, полностью объединилась бы. С другой стороны, Европавсегда сопротивлялась бы тому, чтобы оказаться проглоченной американскойцивилизацией. Он считал, что Европа будет бороться за сохранение своейевропейской идентичности, ибо американизация, с ее ресторанами "быстрой еды"(fastfood) и поп-музыкой подрывала самые основы европейского образа жизни. Он спросил меня о ситуации в Кампучии. По его мнению, процесс был наточке замерзания. Я не согласился с его мнением, потому что тогда у наспоявились причины для оптимизма. Прогресс коммунизма в регионе достиг своегопика, когда Северный Вьетнам захватил Сайгон. С тех пор пустотакоммунистических идеалов, агрессия Вьетнама в Кампучии и бедность, царившаяво Вьетнаме, разрушили тот идеалистический образ, который коммунизм имел дотого. Миттеран удивился, узнав, что уровень жизни во Вьетнаме был настольконизким, что люди были счастливы, получая продовольственные посылки отродственников из Америки и Франции. Я сказал, что вьетнамцы совершили стратегическую ошибку, вступив вконфликт с Китаем. Продолжая оккупацию Кампучии, Вьетнам упускал возможностидля экономического роста, в то время как другие страны АСЕАН вырывалисьвперед. Вьетнам уже отставал от стран АСЕАН на одно поколение, а к томувремени, как вьетнамцы решат, как избавиться от кампучийского бремени, онибудут отставать уже на два поколения. Я снова встретился с Миттераном во время официального визита в мае 1990года. Он вышел на ступеньки Елисейского дворца, чтобы поприветствовать меня,- это было знаком уважения, как отметил наш посол. Миттеран снова выразилсвое удивление по поводу неудач вьетнамцев, которых он считал"мужественными, находчивыми и образно мыслящими людьми". Я добавил, чтовьетнамцы знали, что они - способные люди и видели, что тайцы, которые былименее трудолюбивы и хуже организованы, добились больших успехов, и,следовательно, причина неудач заключалась в их системе. Чтобы сменитьсистему, они нуждались в смене поколений людей, стоявших у власти. Онспросил меня, возможно ли было возникновение во Вьетнаме народного движения,которое могло бы привести к свержению существовавшей системы, как этослучилось в странах Восточной Европы. Я так не считал, потому что воВьетнаме существовала многовековая традиция власти императоров и сильныхлидеров. Миттеран вновь вернулся к краху советской империи и с удивительнойпрозорливостью предсказал возрождение "всякого рода националистических сил,которые долго подавлялись". Весьма способным премьер-министром Франции был Эдуард Балладюр (EdouardBalladur), возглавлявший правительство сторонников Шарля де Голля, котороесосуществовало с президентом-социалистом Миттераном. Мы встречалисьнесколько раз до того. Его дипломатический советник был послом в Сингапуре имоим личным другом, так что я знал, что Балладюр был очень способнымчеловеком. Поэтому я удивился, когда познакомился с его несколько страннымивзглядами на торговлю. Находясь в своем кабинете, в присутствиистенографистов, он разъяснил мне свою теорию, состоявшую в том, чтолиберализация и переход к свободной торговле могли иметь существовать толькомежду странами со схожей социально-экономической структурой, в противномслучае различия между ними могли привести к искажениям и несправедливойконкуренции. Он привел в пример французскую текстильную промышленность,которая в течение 10-15 лет должна была прекратить свое существование из-законкуренции с Китаем, Тайванем и Южной Кореей. Я не согласился с ним идоказывал, что протекционистская защита промышленности любой страны сталауже невозможной, она могла очень дорого обойтись государству. Компании сталиглобальными, это было необратимым результатом развития технологии, особеннов области транспорта и связи. Фирмы получали сырье из одних стран,использовали трудовые ресурсы в других странах, строили заводы в третьихстранах и продавали свою продукцию в четвертых. Хотя он согласился с моими взглядами в целом, у него не было иноговыбора, кроме как продолжать проводить протекционистскую политику из-заопасения потерять рабочие места. Такие опасения возникали всякий раз, когдакомпании перемещали свои предприятия за пределы Франции. Он согласился, чтоэкономическая конкуренция должна быть честной и справедливой, добавив, чтояпонские производители автомобилей играли не по правилам, обладая некоторымипреимуществами. Эти объяснения показались мне довольно эксцентричными истранными, ибо они исходили от человека, несомненно, обладавшеговысокоразвитым интеллектом. Подобные взгляды высказывал и Жак Ширак (Jacques Chirac), когда, вкачестве мэра Парижа, он встретился со мной в Сингапуре в конце 1993 года.Находясь в Токио, он прочитал речь, произнесенную мною в октябре на форуме,устроенном газетой "Асахи" (Asahi Forum). Он нашел мое утверждение оевропейском протекционизме абсурдным. По его мнению, Европа была самымоткрытым рынком в мире с самыми низкими тарифами. Настоящимипротекционистами, по его мнению, были Япония и США. Поэтому он считал, чтобыло нечестно обвинять Францию или Европейскую комиссию за блокированиеУругвайского раунда (Uruguay Round) переговоров из-за того, что европейцы неотказались от Общеевропейской сельскохозяйственной политики (Europe's CommonAgricultural Policy). Я возразил ему, сказав, что, если не будет созданоусловий для свободной торговли, то миру следует готовиться к следующейвойне. Китайцы создавали свою древнюю империю, ибо нуждались в установлениии поддержании порядка на обширной территории, населенной различными людьми,с тем, чтобы товары и услуги могли свободно передвигаться в пределахимперии. Когда же весь мир оказался поделенным на различные империи, как этослучилось перед Второй мировой войной, то причиной войны стала конкуренцияза обладание большим количеством сырья, большим количеством рынков и большимбогатством. Затем мы обсудили проблемы французского сельского хозяйства и ходУругвайского раунда переговоров в рамках Генерального соглашения по тарифами торговле. Я слушал программу Би-би-си о тяжелом положении французскихфермеров и сельских районов Франции в целом. Я считал, что это было частьюобщей технологической революции. Нельзя было вечно защищать французскихфермеров, позволяя им сохранять неизменный образ жизни. Ширак парировал, чтоФранции было необходимо защищать свое сельское хозяйство, но он такжеподчеркнул, что разделяет мои взгляды на свободу торговли. Он добавил, чтокакого-либо иного пути, чтобы соблюсти интересы Франции в долгосрочнойперспективе, кроме свободы торговли, не существовало, и потому Франция неявлялась сторонником протекционизма. Тогда, в качестве свидетельства специалиста, я привел высказываниебывшего директора ГАТТ Артура Данкеля (Arthur Dunkel) о том, что политикаФранции являлась протекционистской. Тогдашний генеральный директор ПитерСазерлэнд (Peter Sutherland) разделял это мнение. Ширак сказал, что он недоверяет Сазерлэнду. Я парировал, упомянув, что президент ЕС Жак Делор(Jacques Delors), доверяет Сазерлэнду, на что Ширак быстро ответил, что онне доверяет и Делору! Ширак сказал, что, раз мы не могли убедить друг друга, то было былучше, если бы мы согласились не соглашаться друг с другом. В конце концов,он так повлиял на позицию правительства Балладюра, что на Уругвайском раундепереговоров было заключено соглашение. Со времени нашей первой встречи в1974 году Ширак и я стали друзьями, мы могли говорить друг с другом свободнои искренне, не обижаясь друг на друга. Я был поражен тем глубоким интересом, который и Ширак, и немецкийканцлер Гельмут Коль (Helmut Kohl) проявляли к Китаю и странам ВосточнойАзии. Я обсудил этот вопрос с премьер-министром Го Чок Тонгом и предложилвыступить с инициативой о проведении регулярных встреч между лидерами странЕвропейского союза (ЕС) и руководителями стран Восточной Азии. Американцырегулярно встречались с лидерами стран Восточной Азии в рамках АТЭС иподдерживали контакты с ЕС через другие организации. При этом страны ЕС истраны Восточной Азии не имели никаких формальных контактов, которые моглибы способствовать развитию торговли, инвестиций и культурного обмена. Го ЧокТонг поднял этот вопрос в беседе с французским премьер-министром ЭдуардомБалладюром, и в феврале 1996 года в Бангкоке была проведена первая встречалидеров стран Европы и Азии. Посещая азиатские страны до встречи или посленее, многие европейские лидеры открыли для себя масштабы экономическихпреобразований в Восточной Азии. Было решено проводить встречи междулидерами ЕС и Восточной Азии раз в два года. Я впервые столкнулся с немцами в аэропорту Франкфурта-на-Майне(Frankfurt) в апреле 1956 года. Самолет авиакомпании "Бритиш овэрсиз эйрвэйзкорпорэйшен" "Аргонавт" сделал остановку в Риме, и я слушал мелодичные, хотяи вялые объявления по аэропорту через громкоговоритель, пока итальянскиеносильщики разбирали багаж. Прибыв во Франкфурт несколько часов спустя, япочувствовал, что воздух стал намного прохладнее и свежее, будто бы длятого, чтобы соответствовать безапелляционному тону раздававшихся изгромкоговорителей объявлений "Внимание, внимание!" (Achtung-Achtung).Объявления сопровождались настойчивыми и убедительными инструкциями, а в этовремя немецкие носильщики быстро выполняли свою работу. Это напомнило мне оразличиях между немецкой и итальянской армиями, как явствовало из сводок сфронтов Второй мировой войны. Я читал об этом в сообщениях, которыепередавались агентствами новостей союзников, работая редактором на телеграфево время японской оккупации Сингапура. Я посетил немецкого канцлера Вилли Брандта (Willy Brandt) в Бонне(Bonn) в сентябре 1970 года. Мы уже встречались с ним до того в Брюсселе, в1964 году, во время празднования 100-летия Социалистического Интернационала.После моей речи на этом заседании он подошел ко мне, чтобы выразить своесочувствие в связи с межобщинными столкновениями в Сингапуре, которые былиорганизованы сторонниками правительства Малайзии, с целью запугать китайцев.Он пригласил меня посетить ФРГ. Я сравнил Сингапур с Западным Берлином,только без поддержки Федеративной Республики Германии в тылу. Брандт былбывшим мэром Западного Берлина и понимал всю сложность моего положения. Извсех европейских лидеров он проявлял наибольшее сочувствие к тяжеломуположению Сингапура. Я пробовал убедить его не сбрасывать Юго-Восточную Азиюсо счетов, потому что я был уверен, что нам удастся справиться скоммунистической угрозой, нависшей над многими странами региона. Брандт имелпривлекательную внешность: высокий, коренастый, с симпатичным дружескимлицом и хорошим голосом. Его реакции диктовались скорее интуицией, чемлогикой, возможно, он позволял сердцу руководить головой. Он был старымдобрым социалистом, всегда выступавшим в пользу уравнивания возможностей ирезультатов. Гельмут Шмидт (Helmut Schmidt), который сменил Брандта в 1974 году, былздравомыслящим и практичным человеком, с четкими взглядами по всем ключевымвопросам. Он с презрением относился к той уклончивой позиции относительноотношений между Западом и Востоком, которую занимали те лидеры развивающихсястран, которые боялись критиковать Советский Союз. До того как статьканцлером, Шмидт занимал должность министра обороны, а затем, - министрафинансов, поэтому на посту канцлера он хорошо владел экономическими,оборонными и стратегическими вопросами. Шмидт и его жена Локи (Loki) посетили Сингапур в октябре 1978 года. Зате три дня, которые они провели у нас, мы присмотрелись друг к другу иобнаружили много общего. Во время записи интервью для немецкой телевизионнойстанции ведущий был удивлен, что по многим вопросам мы говорили и думалипочти одинаково. Я предложил Шмидту основать Немецко-сингапурский институт(German-Singapore Institute), где бы преподавались курсы инженерных наук иинформационной технологии, чтобы помочь немецкому бизнесу обосноваться врегионе. Он согласился. Институт принес много пользы немецким инвесторам,которые получили возможность принимать на работу технических специалистов,получивших подготовку на уровне немецких стандартов. Позднее, в этоминституте обучались рабочие других стран "третьего мира". Осенью следующего года, после моего визита в Бонн и Берлин, я написал вотчете правительству: "Берлин выглядел более процветающим городом, чем во время моегопредыдущего визита, состоявшегося в 1970 году. Но в нем отсутствуетсвободный дух, царящий в Бонне. Коммунисты оказывают удушающее влияние нанаселение Западного Берлина. Это делается так, чтобы не вызывать протестов,не давать газетам повода для сенсаций, но в достаточной степени, чтобыпостоянно оказывать давление на всех немцев, напоминая им, что в ЗападномБерлине находятся их заложники. Когда я проезжал мимо советского военногомемориала с часовыми, стоявшими подобно статуям, я вспомнил, что это онипоставляли оружие, которое причинило так много страданий народам Индокитая иугрожало Таиланду. Без потока этого оружия не было бы вьетнамских войск вКампучии и кампучийских беженцев в Таиланде. Нас спасает только то, что ихсистема является ужасно неэффективной в производстве необходимых людямтоваров и услуг. Регламентация ослабила дух их людей, подорвав ихспособности ко всему, кроме войны. Через какое-то время это будет осознановсеми, в том числе и их народами. Если Запад не позволит Советамвоспользоваться их военным превосходством, то вся их система в 90-ых годахподвергнется серьезным испытаниям". Впоследствии так и получилось. Я снова встретился со Шмидтом в Бонне, в январе 1980 года, послесоветского вторжения в Афганистан. Я находился там в составе группы лидеров,включавшей Генри Киссинджера, Тэда Хита и Джорджа Шульца, собравшихся длясвободного обсуждения проблемы. Мы были единодушны в том, что следовалооказывать сопротивление Советскому Союзу любой ценой и поддерживатьафганский народ. Шмидт подал в отставку в 1982 году, потому что егосоциал-демократическая партия (СДП - Social Democrat Party) не поддерживалаего политику восстановления финансовой дисциплины. Он продолжал активнуюдеятельность, работая над статьями в газете "Ди цайт" (Die Zeit), а такжепредседательствуя на конференциях "Интерэкшн кансил" (Interaction Council),- группы бывших мировых лидеров, ежегодно встречавшихся для обсуждениядолгосрочных мировых проблем в совершенно беспристрастной атмосфере. Я сталчленом его группы после того, как ушел в отставку в 1990 году. Преемник Шмидта, Гельмут Коль, был гигантом, вероятно, самым большим исамым высоким руководителем государства в то время. Во время моего посещенияБонна в мае 1990 года он красноречиво говорил о воссоединении Германии,которое тогда вот-вот должно было произойти. Коль рассматривал его вконтексте европейского единства. Он был уверен и оптимистично настроенотносительно того, что сможет справиться с проблемами и затратами,необходимыми для воссоединения страны. Он отверг любые предположения осуществовании "крепости Европа". Коль сказал, что Германия не станетпотворствовать протекционизму, и был уверен, что немецкая промышленностьсможет конкурировать с японской. Я выразил озабоченность тем, что воссоединение Германии потребуеттакого количества труда и энергии, что у Германии мало что осталось бы дляинвестиций в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Канцлер заверил меня, что он непотеряет интереса к Восточной Азии. Он вполне осознавал, что воссоединениеГермании, которое должно было прибавить 20 миллионов восточных немцев к 60миллионам жителей Западной Германии, вызовет опасения у ее соседей. Кольтакже сказал, что все хотели, чтобы объединенная Германия оставалась членомНАТО, и, хотя причины для этого были не всегда "дружественными", конечныйрезультат должен был быть положительным: "Европейское единство и немецкоеединство, - две стороны одной и той же медали". У него были также весьма определенные взгляды относительно Китая. Поего мнению, в Германии было множество глупцов (dummkoepfe), которые хотелибы изолировать Китай из-за событий на площади Тянаньмынь. Это было неверно.Коль согласился с политикой Сингапура относительно привлечения (engaging)Китая к сотрудничеству. Китай хотел утвердиться в Европе, особенно вГермании, где училось наибольшее число китайских студентов по сравнению сдругими европейскими странами; они должны были стать будущими реформаторамиКитая. В отличие от французов, немецкие промышленники и банкиры активноработали в Сингапуре и странах Восточной Азии с начала 70-ых годов, задолгодо того, как у канцлера Коля развился личный интерес к региону. Вслед заГолландией, Германия была самым большим европейским инвестором в Сингапуре инашим самым большим европейским торговым партнером. Коль посетил Сингапур вфеврале 1993 года, через два с половиной года после объединения Германии. Онпризнал, что стоимость воссоединения с Восточной Германией оказалась выше,чем он ожидал. Тем не менее, его сопровождали более сорока наиболее видныхпредставителей немецких деловых кругов. Я убеждал его не уступать ВосточнуюАзию американцам и японцам. Коль сказал, что Германия не замыкалась на себесамой. Он хотел развития экономических и культурных связей со странамирегиона. Канцлер также пригласил меня посетить Германию для поддержанияконтактов между странами. Он хотел, чтобы сингапурские и немецкиепредприниматели вместе инвестировали в Китае, Вьетнаме и других странахВосточной Азии. Я посетил его в мае 1994 года, чтобы проинформировать его отекущих событиях. Говоря о России, Коль отметил, что Европейский союз неотносился к московским лидерам с должным уважением. Русские были гордымилюдьми и чувствовали себя униженными и оскорбленными этим. Он был убежден,что, если не проводить правильной политики в отношении русских, тороссийские националисты и милитаристы вновь вернутся к власти и все начнетсясначала. В ноябре 1995 года Коль вновь посетил Сингапур и вновь выразил своебеспокойство в отношении России. Его европейские партнеры не понималикритической важности России для сохранения мира в Европе. Они должны былипомочь России стать более сильным и демократическим государством, а невернуться к диктатуре и политике экспансионизма. Европа нуждалась в России вкачестве противовеса Китаю. По этим причинам Германия была главнымисточником финансовой помощи России. В 1989 году на долю Германииприходилось 52 миллиарда долларов, или более половины всей международнойпомощи, оказанной России. Американцы приводили его в отчаяние, - они всеболее и более замыкались в себе. Республиканцы были "так же плохи, если нехуже". Коль жаловался, что ни один республиканский кандидат не побывал вЕвропе во время президентской компании, проходившей за год до того, а в годы"холодной войны" они это делали регулярно. Коль хотел, чтобы я высказал свое личное мнение об официальныхсообщениях, поступавших из Китая, Японии, Вьетнама, Индонезии, Малайзии,Индии, Пакистана, Бангладеш и Филиппин. Я дал ему откровенные ответы на еговопросы. Когда я говорил ему, что та или иная страна была совершеннобезнадежной, он соглашался, и отвечал, что тоже не вкладывал бы тудакапитал. Он был практичным и трезвым человеком, и наши оценки ситуации частосовпадали. В июне 1996 года Коль пригласил Чу и меня отправиться на вертолете вШпейер (Speyer), расположенный в его родной земле Рейнланд-Пфальц(Rhineland-Palatinate), в самом сердце Европы. В городе стоит роскошныйсобор XI века. Коль приезжал в этот винодельческий район Рейнской области сМиттераном, Горбачевым, Тэтчер и другими политиками. Его жена присоединиласьк нам в его любимом ресторане "Дайдесхайм хоф" (Deidesheim Hof), где мыдегустировали его любимые блюда. В течение обеда он "угощал" менявоспоминаниями о его встречах с восточно-азиатскими лидерами, некоторые изкоторых ему понравились, другие же показались несколько колючими. Сухартопроизвел на него впечатление скромного человека, и они стали близкимидрузьями. Еще до того, как Коль стал канцлером, он посещал Сухарто в егодоме. Пока он ждал Сухарто в зале, любуясь рыбками в аквариуме, какой-точеловек в свитере и саронге подошел к нему, они вместе смотрели на рыбок иначали говорить. Немецкий посол, сопровождавший Коля, не заметил его. Итолько спустя некоторое время Коль понял, что это был сам президент. Сухартопригласил его остаться пообедать, и они вместе провели четыре часа. Во времядругого визита Сухарто взял его на свою ферму, чтобы показать разводимый тамкрупный рогатый скот, после чего Коль прислал ему из Германии племенногобыка. В следующий раз, когда он встретился с Сухарто, президент пожал емуруку и сказал, что бык сделал первоклассную работу. Коль продемонстрировал, как мало внимания он уделял форме. Все шестероиз нас путешествовали по Шпейеру не в роскошном лимузине "Мерседес", а вобычном микроавтобусе "Фольксваген" (Volkswagen). Когда я дал в его честьобед в Сингапуре, он приехал на обычном туристическом автобусе, как онсказал мне, чтобы лучше рассмотреть город. Гельмут Шмидт и Гельмут Коль не были лучшими друзьями, и немецкиесредства массовой информации были заинтригованы, как мне удавалосьподдерживать хорошие отношения с обоими. Когда меня об этом спросили, яответил, что моей обязанностью было поладить с любым немецким лидером, такчто я не отдавал никому предпочтения. Коль иногда проигрывал в сравнении соШмидтом, его непосредственным предшественником. Шмидт был интеллектуалом,всегда подбрасывавшим интересные идеи, которые он разъяснял с остротой иясностью в "Ди цайт" и после того, как подал в отставку с поста канцлера.Средства массовой информации, напротив, описывали Коля как скучного иунылого человека. В результате, многие недооценивали его. Когда Коль пришелк власти, никто не ожидал, что он будет находиться на этом посту дольшелюбого другого немецкого канцлера, за исключением Бисмарка (Bismarck). Узнавего ближе, я рассмотрел за внешней неуклюжестью и громоздкостью ясный ум иострое политическое чутье. У него был сильный характер, решительный ипоследовательный в достижении поставленных целей. Его стратегическоемышление позволило ему свести счеты с прошлым Германии, и он был решительнонастроен, чтобы прошлое никогда больше не повторилось. Именно отсюдапроистекала его целеустремленная борьба за создание Европейского монетарногосоюза (European Monetary Union). Он считал это вопросом войны и мира иверил, что евро сделает процесс европейской интеграции необратимым. Коль проиграл выборы в сентябре 1998 года. Он останется в историивеликим немцем, вторично объединившим Германию, и великим европейцем,хотевшим, чтобы Германия стала частью наднациональной Европы, чтобыпредотвратить повторение разрушительных европейских войн прошлого столетия.Он консолидировал франко-германские связи и подготовил евро для успешногостарта 1 января 1999 года, несмотря на широко распространенный скептицизм иоппозицию. В первый же год существования евро курс общеевропейской валюты поотношению к американскому доллару понизился, но если евро, в конечном счете,преуспеет, то вклад Коля в создание европейского единства будетисторическим. Его признание в том, что он был замешан в сборе секретныхпожертвований на нужды своей партии, которые по закону должны были делатьсягласно, не умаляет значение его вклада в построение новой Германии и новогоЕС. Французские лидеры поразили меня уровнем своего интеллекта и глубинойполитического анализа. Используя экономические ресурсы Германии в составеЕС, французам удалось опередить немцев в усилении своего влияния намеждународной арене. Объединенная Германия не станет с этим мириться. Тем неменее, канцлер Коль слишком хорошо знал об опасениях, которые могли быпоявиться, если бы Германия стала злоупотреблять своей мощью и весом. Одним из серьезных препятствий для дальнейшего развития европейскогоединства является отсутствие общего языка. Шмидт разговаривал с ЖискарД'эстеном на английском и отмечал, что между ними наладилось хорошеевзаимопонимание. Миттеран и Ширак разговаривали с Колем через переводчика.Для меня всегда было трудно понять другого человека, если мы разговориваличерез переводчика. Шмидт, Жискар Д'Эстен и Ширак разговаривали со мной наанглийском языке, и я мог понять их мысли лучше, чем разговаривая сМиттераном и Колем через переводчика. Из-за того, что я должен был ждатьперевода того, что они мне сказали, мне было сложнее понять язык их жестов.Если человек говорит по-английски, пусть даже не идеально с грамматическойточки зрения, я приспосабливаюсь к тому, как он мыслит. Паузы и заминки,сделанные в середине предложения, иногда изменяют его смысл, переводчик жепереводит их на одном дыхании, и сомнения и колебания, скрывающиеся запаузами, исчезают. Пока европейцы не договорятся об общем языке, они несмогут тягаться с Америкой в том, что касается тех выгод, которые приносятоднородность и размеры страны. Во всех странах ЕС английский языкпреподается в качестве второго языка, но ни одна из них не готовапожертвовать своим языком ради английского или какого-либо другого языка. Врезультате, при работе над большими проектами, взаимозаменяемость инженерови управляющих из стран ЕС не будет такой же легкой, как у американцев. Стремление французов сделать свой язык одним из ведущих языковмеждународной дипломатии должно уступить место прагматизму. К концу 80-ыхгодов французские ораторы на международных конференциях начали говоритьпо-английски, чтобы лучше влиять на международную аудиторию. С развитиемИнтернета игнорирование превосходства английского языка может дорогообойтись. Тем не менее, в 90-ых годах дискуссии между французским и немецкимуправляющими, ведущими между собой беседу на английском языке, стали ужеобычным делом.
Дата добавления: 2014-12-30; просмотров: 138; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |