УДК 7(075.8) ББК 85.1О0.62к73 21 страница

ность, т. е. цели, которые являются побудителями, мотивами. У Макаренко это понятие связано с понятием перспектив. Значит, таким образом, первый признак, который бросается в глаза, это признак, выраженный у Бориса Михайловича в этом немного образном понятии степени дальности,— по аналогии с дальностью прицела. Конечно, это характеризует очень существенно мотив, и когда мы говорим, что великая энергия рождается только с высокими целями, то мы имеем в виду эту великую цель, вместе с тем которая может быть охарактеризована как более отда­ленная. Поэтому короткая цель, побуждающая деятельность, всегда имеет частное, малое значение в жизни. Эта метафо­ричность, с которой, конечно, можно иметь дело на начальном подходе к анализу, заставляет нас искать другие характеристики, которые может быть, приведут нас к другим представлениям, но ответят на вопрос о том, как возникают эти так называемые отдаленные мотивы — цели, и сделают несколько менее метафори­ческими эти выражения — дальние, близкие, короткие цели, короткая мотивация и мотивация дальнего прицела.

Я поэтому склонен вводить при анализе различного "рода мотивов и их классификации еще одну, как мне кажется, важную сторону. Я уже говорил мельком, что деятельности не соположены одна рядом с другой, а взаимосвязаны и соподчинены. Как бы мы ни очерчивали деятельность, все-таки деятельность входит в некоторые цели человеческой жизни. Подобно тому как нерасчленима человеческая личность,—лишь путем анализа мы можем выделить отдельные куски самой жизни этой личности, но они все же всегда взаимосвязаны и главное они соподчинены друг другу, как и человеческие деятельности. Мы можем говорить, что эта деятельность для данного человека является ведущей, эта — побочной или производной, частной, иногда случайной. Подобно этому, когда ми подходим к анализу мотивов, мы тоже имеем такие мотивы, которые оказываются более частными или, напротив, которые в системе связей мотивов как бы подчиняют себе другие. Вот эти так называемые дальние мотивы, цели и есть, не подчиненные и побочные, а подчиняющие, т. е. отвечающие такому отношению к миру человека и таким деятельностям, которые занимают ведущее положение.

Здесь надо ввести одну оговорку: когда я подчеркиваю наличие системы мотивов, имеющих соотношение соподчинения, выделение ведущих, подчиненных и т, д., то я имею в виду развитую личность. Ибо если вы взглянете на то, как соотнесены друг с другом побуждения у ребенка, скажем, преддошкольного возраста — 2—3-летнего , там как раз различные побуждения, как и различные конкретные деятельности, осуществление которых вы можете наблюдать, действительно как будто соположены друг с другом. Но это обстоятельство и выступает в этом известнейшем всем работникам системы преддошкольного и дошкольного воспитания явлении; ребенок легко огорчается, но зато также легко и утешается, и ребенок может очень активно стремиться

к чему-либо и очень интенсивно действовать, но его очень легко отвлечь, т. е> противопоставить любое другое побуждающее его деятельность обстоятельство. Кто не знает, что если вы вынужде­ны отобрать у ребенка какую-нибудь вещь, то наилучший способ такой: дать ему какое-то другое занятие или, как говорят, отвлечь его внимание, привлечь внимание к чему-то другому, т. е. напра­вить по другому руслу. Общая потребность, которая существует

у ребенка в эту пору, характеризует себя то в одном, то в другом, то в третьем, и эти отдельные побуждения как бы стоят равноп­равно. Связь идет через естественные, органически связанные потребности. Ребенок, который много двигался, много действовал, начинает испытывать острую потребность в перерыве, отдыхе и сне. Если вы не будете считаться с этой потребностью, он будет капризничать. Это не связь, соподчинение, которое возникло в общественной жизни, в ее общественных формах.

Итак, речь идет о том, чтобы среди мотивов выделить ведущий, что можно сделать, имея дело с развитой личностью. Это всегда можно сделать, ибо нельзя представить себе развитую личность иначе, как такую, которая характеризуется ясно очерченной, ведущей деятельностью, занимающей центральное место в жизни личности, несколькими, немногими отношениями к миру и соответ­ственно наличием ведущих, устойчивых и всегда поэтому отдаленных мотивов, которые характеризуют уже мотивационную сферу этой личности* Как мы обычно говорим, характеризуя положительно человека, т. е. высокоразвитую, большую лич­ность — жизнь этого человека имеет как бы единый стержень, единую «красную линию». Есть какая-то центральная большая жизненная цель, которая и побуждает жизнь человека.

Эта направленность, эта центральная деятельность и этот центральный мотив и есть выражение того, что теперь деятель­ность* и мотивы оказываются подчиненными чему-то ведущему, главному, построены, соотнесены друг с другом в порядке каких-то взаимных связей.

Не надо преувеличивать этого положения до представления какой-то схематичности в человеке. Человек вступает в много­образные отношения к миру. Поэтому когда мы говорим о единой линии жизни, то мы говорим о главной линии. Поэтому мы и говорим о смысле жизни человека, который он находит то в одном, то в другом. Тем самым мы говорим о главном мотиве, который придает личностный смысл собственной жизни человека.

Итак, когда мы даем характеристику мотива и через характеристику мотива характеризуем деятельность, то нужно учесть также место, которое занимает мотив данной деятельности среди других мотивов, которые побуждают личность к деятельно­сти.

От чего же зависит то место, которое занимает тот или другой мотив в человеческой жизни, а значит,— от чего зависит место данного вида деятельности в общей жизни человека? Оно определяется двумя центральными, очень важными обстоятель-

ствами: во-первых, объективным значением мотива» объективно-общественным его значением и, во-вторых,— открывшимися, предопределенными объективными условиями существования человека, возможностями деятельности.

Первое из этих положений—значит только то хорошо известное положение, что лишь существенные, особо значимые в жкзни индивидов, личностей обстоятельства могут, так сказать, подчинить себе другие. Это положение, очевидно, даже когда мы рассматриваем в чисто биологическом разрезе проблему потребно­сти и побудителей, которые воздействуют а условиях животного существования на животный организм, сохраняет свою силу, только выступает в другой форме, когда мы говорим о человеке.

Каково центральное отношение, характеризующее жизнь человека? Я бы выразился, пользуясь словами Макаренко, очень просто: главное отношение, от которого зависит все дело, есть отношение между личностью и обществом. Но в чем находится конкретное выражение этого отношения, как развивающегося? Чем оно характеризуется? По-видимому, оно характеризуется объективным значением жизни человека в данных условиях общественного существования человека, т. е. в данных условиях связи человека и общества. Поэтому выходит, что ведущими мотивами не могут стать мотивы, лежащие на периферии этих отношений, и напротив — всегда становятся содержательными, значимыми общественные мотивы, которые имеют, таким обра­зом, и личностный смысл, и значение для личности, но вместе с тем и такие мотивы, которые определяют отношение человека к обществу, т. ем образно выражаясь, ставит человека в обществе.

Что значит второе положение? Оно значит следующее: может возникнуть та или иная значимая побудительная цель, т. е. тот или другой мотив, но для того, чтобы он себя обнаружил как-либо, необходимо иметь известные наличные объективные условия, которые делают возможным развитие деятельности. Если деятель­ность не может развиваться в этом направлении (в силу очень многих обстоятельств, прежде всего объективных, а отчасти и субъективных), то, конечно, такой мотив не обнаруживает свою действенную силу, не будет существенно характеризовать деятель­ность и личность человека, он останется в категории как бы абстрактных мотивов, возникновение которых имеет лишь то значение, что при открывающихся или создавшихся обстоятель­ствах, позволяющих деятельности развиваться в данном направ­лении, она и будет развиваться. Т. е, возникновение такого мотива имеет смысл как бы относительный, условный, если создастся, возможность осуществления в этом направлении.

Я бы резюмировал эти два пункта следующим образом: во-первых, к характеристике мотива следует подходить с точки зрения его общественного значения и с точки зрения возможности осуществления деятельности в данном направлении, вытекающего из мотива, из этой значимой цели, побуждающей человека, или, иными словами, учитывая степень абстрактности или, напротив,

конкретности данного побуждения. Абстрактное побуждение частью, конечно, характеризует состояние человека и частью характеризует его личность; но подлинная, настоящая характери­стика личности вытекает, конечно, из тех мотивов, которые являются актуальными, реально побуждающими, а не только потенциально побуждающими. Не только важно, чтобы возникло стремление к достижению соответствующей — побуждающей ак­тивности цели, но чтобы происходило это самое достигайте, чтобы возник процесс, иначе мотив окажется недейственным.

Огромное значение имеет то, как, в какой форме сознается мотив, отражается мотив. Дело в том, что обстоятельства, побуждающие деятельность человека, могут или сознаваться полностью, отчетливо, или частично, смутно. Наконец, это очень важно для конкретного исторического анализа деятельности; при изменении деятельности человека в зависимости от конкретных исторических условий существования человека мотив может сознаваться также и не соответствующим образом, не адекватно; и с другой стороны — адекватно сознаваться, т. е. в соответствии с тем, что он представляет собой в действительности, объективно.

Таким образом, мы приходим к следующему положению: для развития и проявления, обнаруживания в деятельности этой побудительной силы — мотивов—чрезвычайно важное значение имеет ясность и адекватность их сознавания. Поэтому когда мы говорим, с одной стороны, о больших целях, которые характеризу­ют ведущие человеческие деятельности, которые придают им такую психологически особенно большую значимость в жизни личности, то мы, подчеркивая значимость этих мотивов и целей, вместе с тем подчеркиваем и степень их ясности и осознанности.

Нужно сказать, что проблема осознания мотивов есть в известном смысле как бы особая, специальная проблема, потому что осознание этих мотивов, как сознательных целей, побуждаю­щих активность деятельности человека, не происходит, так сказать, механически, автоматически, само по себе. Человек проделывает известную, так сказать, «работу, и эту работу проделывает, конечно, не в одиночку. Практически эта работа проделывается в порядке воспитания, воздействия на человека, раскрытия человеку этих побудительных целей жизни в правиль-ных, адекватных понятиях, потому что если они раскрыты не в адекватных, не в правильных, а в ложных понятиях, то. эти мотивы, как показывает живое наблюдение и анализ глубоких жизненных процессов, как бы теряют свою силу.

Наоборот, при переходе к адекватному сознанию силы сознания, а значит, и силы человека, удесетеряются,

Таким образом, мы переходим в связи с мотивами деятельно­сти к адекватности, правильному осознанию мотивов, движущих человеческую деятельность.

В одной из длительных работ, которые делаются в Институте психологии, в работе, посвященной специальной проблеме нрав­ственных переживаний человека, которая была построена на

конкретном психологическом материале, с большой силой было показано, что происходит с деятельностью человека, когда мотивы этой деятельности осознаны в неправильных, в неадекватных понятиях. Для того чтобы показать это, автор воспользовался анализом некоторых документов, писем, отчетов, описаний, характеризовавших поведение русских солдат во время боев с японцами в кампаний 1905 года. Ему удалось также, правда в гораздо меньшей степени, показать, что произошло с этой мотивацией, так сказать военной деятельностью, боевых действий, когда под влиянием революционной пропаганды научных идей, социальных отношений действенные мотивы этой боевой деятель­ности предстали теперь в своем адекватном освещении.

Я упомянул об этой работе, чтобы подчеркнуть, что вопросов адекватности или неадекватности побуждения очень важен. Когда мы подходим к психологическому анализу, а не к общественному, не идеологическому, той центральной черты личности, которая характеризует советский патриотизм, в отличие от патриотизма людей, который наблюдался также и в других условиях их существования, в других объективных исторических обстоятель­ствах, конечно, одной из важных черт этого советского патрио­тизма является то, что мотивы патриотических поступков, действий являются в иной степени и иначе осознанными.

Конечно, это не единственная, не исчерпывающая характери­стика, но это существенная черта,— ступень сознательности. Опять повторяю: не только количественная, но и качественная,— насколько верно, адекватно эти мотивы здесь осознаны.

И наконец, характеристика мотива вытекает из особенностей самой деятельности. Это значит: не только из обстоятельств, но и из особенностей самой деятельности, Я бы сказал, это такая характеристика, которая вытекает из отношений, которые суще­ствуют, устанавливаются между деятельностью, процессом, взя­тым в его целом, в его истоках, развитии, содержании и заверше­нии, и теми отдельными, частными процессами, которые эту деятельность воспроизводят.

В заключение я бы хотел вернуться к вопросу, с которого я начал, который я как бы отодвинул и к которому, по-видимому, я возвращаюсь в последний раз. Я имею в виду снова вопрос о потребностях и мотивах. Ведь, в сущности то, что я говорил, отвечает на вопрос о том, в какой форме происходит развитие, формирование человеческой потребности. На этот вопрос я бы ответил так: развитие человеческой потребности служит источни­ком человеческой активности, составляет субъективную основу деятельности, происходит в форме развития мотивации. Я только должен еще раз предупредить, что вместе с тем потребность и ее развитие не тождественны с развитием самого мотива. Здесь нет простого совпадения, но мотивы развиваются и конкретизируются вместе с конкретизацией в смысле осознания конкретных путей, перспектив, в виде конкретного плана.

ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Я сегодня поставил перед собой задачу резюмировать ряд положений, касающихся деятельности, как она выступает в психо­логии, не вводя новых положений, и я делаю это, имея в виду следующее. Я до сих пор пользуюсь той системой понятий, которая была мной в свое время предложена в отношении анализа деятельности и, естественно, я бы хотел выработать отношение, прежде всего свое собственное, к этой системе, еще раз ее пересмотреть, А с другой стороны, я бы хотел поставить ряд вопросов такого рода: если эта система понятий представляет известное значение, т. е. способна работать в психологии, то, по-видимому, эту систему нужно разрабатывать — что в последние годы, в сущности, не делается. Эта система понятий оказалась замерзшей, без всякого движения. И я лично оказался очень одиноким в этом отношении. Все движение идет по разным, проблемам, которые более или менее соприкасаются с проблемой деятельности, скорее более, чем менее, но в упор понятие деятельности разрабатывается в высшей степени недостаточно. Вот почему я имел в виду сегодня резюмировать очень коротко то, что мне представляется важным.

Прежде всего я хотел бы зафиксировать некоторое общее понятие о деятельности. Я зафиксировал это общее понятие о деятельности в пяти коротких положениях, которые я просто зачитаю.

Первое положение. Мне представляется, что деятельность должна быть понята как процесс, осуществляющий жизнь субъекта, процесс, направленный на удовлетворение предметных потребностей субъекта. Мне кажется, что здесь важен каждый термин. Прежде всего важно, что эта деятельность есть процесс, осуществляющий жизнь. Важно, что это жизнь субъекта (я не даю определение, оно достаточно интересно); важно и пояснение, которое я только что сделал, что это есть процесс, направленный на удовлетворение предметных потребностей. Я говорю «предмет­ных потребностей»* разделяя потребности* которые иногда, не вполне точно ограничивая этот термин, называют функциональны­ми. Потребности, которые определяются состоянием, так сказать, внутреннего хозяйства организма, В связи с этим я хочу отметить, что я довольно много работал над проблемой потребностей, способов их удовлетворения* и это может служить предметом специального рассмотрения, если это понадобится.

Второе положение состоит, в том, что развитие деятельности необходимо приводит к возникновению психического отражения реальности в ходе эволюции, и этот тезис не нуждается в коммен­тировании. Это совершенно банальное положение, говорящее примерно о том, что цитируется в таком виде: «Жизнь рождает мозг. В мозгу человека отражается природа-..» и т. д., то есть жизнь порождает отражение.

Третье положение заключается в том, что в общем виде

деятельность есть процесс, который переводит отражаемое в отражение. Я не комментирую этого тезиса по той простой причине, что этот тезис есть не что иное, как повторение центрального тезиса дискуссии 1947 г, в Институте психологии, которая заняла, как помнят товарищи, пять или шесть заседаний и которая острием своим была направлена против понятия о так называемом третьем звене. Я стою на том, что исключение третьего звена, т. е. рассмотрение непосредственного отношения вещи {отражаемой} и мозга (отражающего) невозможно по соображениям методологическим. Это невозможно в системе диалектических категорий, т, е. это абсурдно с точки зрения методологии диалектической в любом ее варианте. Это не­возможно по Гегелю, это невозможно по Марксу, Думаю» что это не требует ни комментариев, ни доказательств.

Четвертое положение состоит в том, что то, что мы называем психическим отражением (я нарочно ввожу этот крайне широкий термин), опосредствует деятельность. Можно также сказать, что оно управляет деятельностью. В этой своей функции психическое отражение проявляет себя объективно.

Пятое положение является прибавочным. На уровне человека, а, по-видимому, речь будет только об этом идти дальше, психическое отражение также кристаллизуется в продуктах деятельности. Деятельность в этом смысле не только проявляет в объективной форме отражение, но оно вместе с тем переводит, во всяком случае в условиях продуктивной деятельности способно переводить образ в объективно-предметную форму— веществен­ную или идеальную} безразлично. Смысл этого тезиса совпадает со смыслом знаменитого тезиса Маркса о промышленности, которая есть открытая книга1. Когда она открытая — это хорошо для психологии. Мне остается только еще раз подчеркнуть, конечно, что я не наивно понимаю это, т. е. думаю, что здесь речь идет о промышленности как материальной, так и идеальной, духовной, т. е. это может быть как вещный продукт, так и идеальный продукт, фиксированный, скажем, в языковой, в речевой форме.

Самым важным мне представляется вопрос о внешней и внутренней деятельности. Это, конечно, центральный вопрос. Речь идет о том, что внешняя и внутренняя деятельность не противостоит друг другу: одна — как принадлежащая миру протяжения, другая — как принадлежащая миру мышления. Объективно развитие научных психологических знаний все более устраняло противоположность " или идею противоположности между ними. Структурно это устранение шло в связи с тем, что представление, аналогичное представлениям о потоке сознания, о связи, о движении представлений в сознании необходимо

*Мы видим, что история промышленности и сложившееся предметное бытие промышленности являются раскрытой книгой человеческих сущностных сил* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е иэд, Т. 42. С. 123).

уступило свое место в системе интроспективной психологии представлению об этих процессах как интенциональных, целе­направленных, решающих проблемы, задачи, зависящие от мотива, т. е. понимание самих этих процессов от характеристики их как потока двигалось к характеристике содержательной, за которой довольно прозрачно можно было прочитать характеристи­ку вообще человеческой активности — тоже целенаправленной, тоже интернациональной, тоже решающей задачи, тоже имеющей свои средства. В генетическом аспекте это сближение представле­ний о внешней,и внутренней деятельности происходило примерно тогда же, Я имею в виду и сближение, которое объективно реализовалось бихевиоризмом в системе его собственных понятий и в зоопсихологических исследованиях других школ. Я имею в виду работу Кёлера о поведении обезьяны2, которое, по точному выражению Кёлера, того же рода, что и мышление, мыслительная деятельность человека. Известно, как сильно это сближение прозвучало в исследованиях онтогенеза, когда появились ходовые понятия о практическом интеллекте, когда появились исследова­ния типа Липмана и Богена3 и бесчисленных авторов, которые продолжали, варьировали эти исследования практического интел­лекта детей, в особенности малышей. Не могло быть и речи о том, что за этими процессами лежит какая-то дискуссия, что сначала что-то решается в уме, потом реализуется в действии. Наконец, стал совсем уж ходовым (в более позднее Бремя) тезис о преобра­зовании энешнедвигательных операций в умственные, с силой выраженный Пиаже в терминах .операций: операциональный внешний интеллект, затем логические структуры,— и в другой форме, более, я бы сказал, тонкой, столь же отчетливо выра­женный Валлоном4 в филогенетическом, даже историческом, плане. Это было очень ясно выражено Жане. Я могу бесконечно продолжать этот список. Я беру. классические имена первых, бросавших эти идеи и их реализовавших. В общем я мог бы резюмировать это положение таким образом. Возникла и широко сейчас популярна идея интериоризацни в разных истолкованиях этого термина, а в общем все это сводится к очень простому положению о том, что внутренняя деятельность есть дериват деятельности внешней в своей исходной практической форме; Мне представляется, что крупнейшее открытие состояло здесь в том, что была осознанная попытка представить себе общность строения или утверждать общность строения внешней и внутрен­ней деятельности. Под внешней деятельностью я при этом понимаю прежде всего практическую деятельность, а также внешнюю деятельность, не преследующую практических целей — конкретную деятельность, так сказать, достигающую познаватель-

См,: КёлерВ. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян. М.т 1930. 3 Lipmann О„ Bogen И. Naive Physik* Leipzig, 1923. * См.: Валлон А. От действия К мысли. M.t 1956.

ного результата/ У Выготского мы находим сознательную реализацию такого подхода. Но известно, что сама идея опосредствованное™ высших психических функций возникла из анализа и по аналогии со строением опосредствованного труда. Орудие, трансформируемое в знак, сохраняет целенаправленность процесса. Я не буду об этом говорить, я напомню только, а может, и расскажу тем, кто этого не знает, о знаменитом листке двадцать седьмого года, написанном у меня за столом Выготским, где этот генезис мысли, метода был экстериоризован, остался в виде внешнего следа очень четко. Надо сказать, что в последующих работах вот эта исходная мысль как-то несколько стиралась. Пафос перешел на проблему значения, на внутреннюю сторону знака, и понятно, надо было говорить о строении сознания. Возникла эта огромная проблема, хотя в самовд учении о сознании сохранился след этого метода, т, е. он просто ушел с поверхности куда-то, в предпосылки. Но небольшой анализ, не составляет труда его сделать, может отчетливо показать, что это основное осталось. В чем я вижу значение этого открытия? Значение открытия общности строения внешней и внутренней деятельности состоит, на мой взгляд, в том, что это открытие дает возможность понять наличие постоянных взаимопереходов одной формы деятельности в другую, понять обмен звеньями между ними. Под последним я разумею реально наблюдаемое наличие внешних звеньев, иногда даже имеющих характер практического действия во внутренней и теоретической по своей мотивации и по основным решающим звеньям деятельности, и напротив,— внедрение, если так можно выразиться, заполнение практической деятельности, в прямом смысле этого слова, огромным количеством внутренних звеньев. Отсюда вытекает, мне кажется, очень важный вывод: нельзя представлять себе дело так, что внутренняя деятельность, выделившись из внешней, далее отъединилась от нее. Мне представляется, что такого отъединения не происходило и не происходит.

Я немножко поразмышляю. Мне представляется очень образно это бесконечное, постоянное движение, эти бесконечные переходы. И поэтому й все более думаю о том, что если на поверхность прежде всего вышла идея преобразования, как у Пиаже5, внешних операций во внутренние, то не менее важна идея экстериоризации и приобретения деятельностью внешней, даже вещественной формы, переход деятельности из движения, так сказать, в пред­метное бытие, если пользоваться терминологией Маркса6. И вот мне представляется все более движение этой деятельности не только внутри нее, но с этим постоянным переходом внешнего — внутреннего, внутреннего -— внешнего. И это относится прежде

См.: Пиаже Ж. Избранные психологические труды. М., 1969, «Во время процесса труда труд постоянно переходит из формы деятельности в форму бытия, нэ формы движения в форму предметности» {Маркс К Эн­гельс Ф, Соч+ 2-е изд. Т\ 23. С. 200).

изд. Т\ 23. С. 200). 250

всего к обмену, как я выразился, звеньями между обеими этими формами деятельности, потому что я должен оговориться, что я вовсе не хочу отрицать относительную независимость, самостоя­тельность самой деятельности. Она именно потому относительна, что она не может существовать в своем собственном, так сказать, внутреннем пространстве, она непрерывно строится путем пре­образования извне, развивается путем преобразования во внеш­ние формы деятельности, в предметы. Правда, идет постоянный процесс отслаивания от деятельности элементов человеческой культуры, хотя бы в субъективном смысле этого слова, т. е> не в смысле — вклад в объективно-историческую культуру, а вклад в мою культуру и непрерывное присвоение этого процесса. Иначе нельзя понять сознание человеческое иначе, как загнав его под черепную крышку. А это значит — загнать его в гроб. Там выхода нет, из-под этой черепной крышки. Есть конкретное движение, которое показывает, что сознание (я сейчас говорю о сознании,)' находится столько же под крышкой, сколько и во внешнем мире. Это одухотворенный мир, одухотворенный человеческой деятель­ностью. Вот теперь надо, по-моему, дать себе (я перехожу к третьему пункту) отчет: а как же мы можем представить себе эту структуру деятельности, учитывая, что в этом описании структура должна отвечать общему понятию о деятельности, не извращая его и не отбрасывая от нее самых существенных ее определений, а с другой стороны, понимая, что такой анализ деятельности должен реализовать понимание этого постоянного обмена звеньев, форм деятельности, этого постоянного перетека­ния одного звена в другое.

Понятно, что такой подход может быть очень разным, больше того, даже самый поверхностный подход к современной литерату­ре показывает, что сейчас предложено столько возможностей анализа схемы деятельности, что можно составить целую огромную картотеку этих решений. Можно привести ряд живых впечатлений. Так, например, недавно мне попался термин «праксеологкческиьЬ, который меня сильно удивил. Я взял Котарбинского и посмотрел его праксеологкю . Это, конечно, кошмар; это Богданов, поправленный на Тэйлора и объявленный марксистом. Каким образом богдановщина и тэйлоризм образуют вместе марксизм — это остается на совести Котарбинского. Я мог бы положительно отметить большую книгу Нюттена, вышедшую некоторое время назад, которая называется «Очерк строения деятельности»3. Это гораздо умнее, и хотя это на идеалистический лад, но это совсем другое, Я могу сослаться как на пример совсем неадекватного подхода к проблеме деятельности, путь, использо­ванный Зараковским , где происходит описание звеньев процесса

7 См,: Котарбинский К. Трактат о хорошей работе. М,т 1975.

Nuliin Л Tache, reussite et echec. Theorie de la conduite humame. Louvain; Paris, 1961.

См.: Зараковскай Л М. Психофизиологический анализ трудовой деятельно­сти. t&.t 1966.

так, как их можно было бы описать при описании любого механизма. Можно при этом употреблять символику математиче­ской логики. Однако если я перевожу это на русский язык, то я получаю необыкновенно плоское образование; там вся пышность в том, что используется эта символика. Если вы эту символику снимете и будете говорить просто по-русски, то получается так, как это просто делается в технологии, т, е. никакой деятельности там уже нет, и весь рельеф исчезает. Правда, там представляется какой-то таинственный коэффициент, который не может быть измерен, но тем хуже для этих коэффициентов. Они описывают деятельность по образу и подобию алгоритма машины, но никакой деятельности там нет. Поэтому передо мной возникла очень тяжелая задача. Я постарался критически пересмотреть то, что я в свое время предлагал, но у меня из этого критического пересмотра мало что вышло. Я не буду повторять то, что всем достаточно известно, то, что я повторяю неустанно: я имею в виду обязательность выделения самого понятия деятельности по критерию завершаемости действия при удовлетворении потребно­сти, т. е. по критерию подчиненности мотиву. Это позволяет классифицировать деятельности и находить классы деятельности по классам мотивов, т. е, с логической стороны здесь все обстоит очень четко. Я продолжаю думать о необходимости выделения единицы деятельности, которую я обозначил как действие, следуя обычному словоупотреблению, т. е. имея здесь в виду целеподчи-ненные процессы. Эти процессы реализуют деятельность. Здесь я только должен дополнить то, о чем я писал. Теперь меня заинтересовали такие детали, о которых я сейчас по существу говорить не буду, как, например, целеобразование как особый процесс: мотив есть, но как осуществляется целеобразование, мы не знаем. И вообще это есть специфический акт. В докладе на Ученом совете Института истории естествознания и техники АН СССР я пытался показать на иллюстрациях по Дарвину и по Пастеру, как идет разно процесс целеобразования при общности мотива. Цель может быть дана, сразу открываться, а может быть не дана и открываться только через много-много лет, как это имело место у Дарвина, У него десяти лет не выделялись цели. И наоборот, у Пастера — мгновенное целеобразование в связи с ситуацией, сложившейся тогда в связи с проблемой винно­каменной кислоты. Мне представляется фундаментально важ­ным — не растворять деятельность в действии и пониматьч что имеется еще одна единица деятельности, которую я привык называть операцией и которая очень легко переводится в язык навыка — это то, что связано с инструментзльностью, если говорить языком бихевиоризма, это то, что выделяется по критерию условий, в которых дана цель. Я очень настаиваю на этом логическом критерии отношения цели и задачи, о котором много раз говорил: задача есть цель, данная в определенных условиях, т. е. в уже найденных условиях, иначе будет цель без условий, т, е. никакого способа действия найти нельзя и цель не