II. Четыре: Новичок

Тренировочный зал пахнет пылью, потом, обувью и адреналином. Каждый раз, когда мои кулаки врезаются в подвесную грушу, мне становится больно, костяшки напрочь сбиты после недели тренировок в Бесстрашии.

- Судя по всему, ты уже видел рейтинги новичков на доске, - говорит Амар, прислонившись к дверному косяку, руки его скрещены на груди. – И понял, что завтра дерешься с Эриком. В противном случае, ты был бы сейчас не здесь, а в комнате пейзажей страха.

- Туда я тоже зайду, - я отворачиваюсь от груши, стряхивая напряжение с рук.

Иногда я сжимаю кулаки так сильно, что перестаю чувствовать кончики пальцев.

Свой первый бой с девушкой из Дружелюбия, Мией, я почти проиграл. Было сложно драться с ней и в то же время не покалечить. Я вообще не мог ее ударить, по крайней мере, до тех пор, пока она не применила удушающий захват, и у меня не начало темнеть в глазах. Инстинкты взяли верх, и всего лишь один удар локтем в челюсть свалил ее на пол. До сих пор при мысли об этом возникает чувство вины.

Второй бой я тоже почти проиграл. Тогда моим противником был парень покрупнее – Шон из Правдолюбия. Я его порядком измотал, поднимаясь на ноги каждый раз, когда он думал, что со мной покончено. Откуда ему было знать, что преодолевать боль – одна из моих самых старых привычек, выученная с малолетства, так же как прикусывать большой палец или держать вилку в левой руке, а не в правой. А теперь у меня все лицо в синяках и порезах, но я доказал себе, что чего-то стою.

Завтра моим противником будет Эрик. Для победы над ним понадобится нечто большее, нежели четко продуманные движения и стойкость. Победа над ним потребует навыков, которых у меня нет, и силы, которую я еще не наработал.

- Да, я знаю, - смеется Амар. – Видишь ли, я потратил много времени на попытки понять, в чем причина такого рвения, вот и поспрашивал вокруг. Оказывается, ты бываешь здесь каждое утро, а в комнате пейзажей страха - каждый вечер. Почти не видишься с другими новичками. Ты измотан и спишь как убитый.

Капля пота стекает по мочке моего уха. Я смахиваю ее перебинтованными пальцами, затем провожу рукой по лбу.

- Знаешь, чтобы присоединиться к фракции, нужно не только пройти инициацию, - Амар просовывает пальцы в цепь, на которой висит груша, и пробует ее на прочность. – Большинство Бесстрашных во время инициации обзаводятся друзьями, любимыми и врагами тоже. Но ты, похоже, сейчас не собираешься этого делать.

Я видел других новичков вместе. Видел, как они делают пирсинг, а потом хвастаются друг другу красными проколотыми носами, ушами и губами. Или строят на обеденных столах башни из объедков. Мне и в голову ни разу не пришло, что я могу стать одним из них. Или хотя бы попытаться.

- Я привык быть один, - пожимаю плечами я.

- Знаешь, мне кажется, что скоро ты сорвешься, и мне бы не хотелось присутствовать при этом. – говорит он. – Пойдем. Кое-кто из наших собирается поиграть сегодня ночью. В игру в стиле Бесстрашия.

Я ковыряю пластырь на пальцах. Не время сейчас играть в игры. Мне надо остаться и тренироваться, а потом как следует выспаться, чтобы быть готовым к завтрашнему бою.

Но голос, говорящий мне «надо», теперь звучит как голос моего отца, который требовал вести себя хорошо и отречься от себя. А я пришел в эту фракцию, потому что был готов перестать слушать этот голос.

- Я немного переживаю за тебя и сейчас предлагаю определенное положение в Бесстрашии без особой причины. Не глупи и не упусти такую возможность.

- Ладно, - соглашаюсь я. – Что за игра?

Амар загадочно улыбается.

- Играем на «слабо», - говорит девушка из Бесстрашия, Лорен.

Держась за поручень одной рукой, она раскачивается и свешивается из вагона, а затем хихикает и возвращается обратно. Будто этот поезд мчится не на высоте двух этажей над улицей, будто она не свернет шею, если вдруг из него выпадет.

В другой ее руке фляжка серебристого цвета, и это многое объясняет.

Она трясет головой:

- Сначала кто-нибудь выбирает себе партнера и берет его на «слабо», дает ему задание. Тот выпивает из этой фляжки, выполняет задание, и сам получает право взять на «слабо» кого-то другого. И когда каждый выполнит свое задание – или храбро погибнет, пытаясь это сделать – мы все выпьем еще разок, и поплетемся домой.

- А выигрывает кто? – спрашивает один из Бесстрашных неподалеку от Лорен, парень, расслабленно сидящий рядом с Амаром, как будто они старые друзья или братья.

Я не единственный новичок в этом вагоне. Напротив меня сидит Зик, первый прыгун, и шатенка с прямой челкой и пирсингом в губе. Другие постарше, все они члены Бесстрашия. В их общении присутствует какая-то особенная легкость – они то и дело виснут друг на друге, взъерошивают друг другу волосы, в шутку дерутся. Их отношения пронизаны духом товарищества, дружбы, заигрывания – и ничто из этого списка мне не знакомо. Я сижу, обхватив колени руками, и пытаюсь расслабиться.

Я и вправду Убогий.

- Ты выиграешь, если не будешь ныть как педик-пончик, - отвечает Лорен. – И кстати, вот новое правило: никаких тупых вопросов.

- Итак, а я пока начну как хранительница выпивки, - добавляет она. – Амар, а слабо тебе пробраться в библиотеку Эрудитов, и при всех ботанах сделать что-нибудь неприличное?

Она бросает фляжку ему. Под одобрительные возгласы Амар открывает ее и делает глоток.

- Просто напомни, когда моя остановка, – он пытается перекричать дружное улюлюканье.

Зик машет мне рукой.

- Эй, а ты же из перешедших, верно? Четыре?

- Да, - отвечаю я. – А ты молодец, классно прыгнул.

Я понимаю слишком поздно, что это может быть его больная мозоль – минута славы, украденная одним неверным шагом и потерей равновесия. Но он только смеется мне в ответ:

- Да уж, не лучший момент в моей жизни.

- Но больше никто не решился, - говорит девушка, сидящая рядом. – Я Шона, кстати. А правда, что у тебя всего четыре страха?

- Отсюда и имя, - отвечаю я.

- Ого, - кивает она.

Похоже, я произвел на нее впечатление, от чего мои плечи непроизвольно расправились.

- Наверное, ты родился Бесстрашным.

Я пожимаю плечами, словно соглашаясь с ней. Хотя сам я уверен, что это не так. Она не знает, что я сбежал от предназначенной мне жизни и теперь из кожи вон лезу, чтобы пройти инициацию, только бы не пришлось признать себя самозванцем. Рождённый в Отречении, определенный в Отречение - в самом сердце Бесстрашия.

Уголки ее рта опускаются вниз, будто она расстроена чем-то, но я не спрашиваю, чем.

- Как продвигаются твои бои? – интересуется Зик.

- Прекрасно, - я машу рукой перед лицом, указывая на синяки и ушибы. - Как видишь.

- Зацени, - Зик задирает голову, демонстрируя огромный синяк под челюстью. – Спасибо вот этой девушке.

Он показывает большим пальцем на Шону.

- Он победил, - говорит Шона. – Но один раз я ему вмазала. И все же… я продолжаю проигрывать всем.

- И тебя не расстраивает, что он ударил тебя? – удивляюсь я.

- А почему это должно меня расстраивать? – спрашивает она в ответ.

- Ну не знаю, - медлю я. – Потому что ты… девчонка?

Она приподнимает бровь.

- Думаешь я не могу драться так же, как остальные новички только потому, что у меня присутствуют девчачьи части тела, да? – она указывает на свою грудь, и я ловлю себя на мысли, что пялюсь на нее ровно секунду, прежде чем смущенно отвести глаза.

- Извини. Я не это имел ввиду. Я просто не привык к такому. Ко всему этому.

- Да, я понимаю, – она не выглядит рассерженной. – Но ты должен кое-что понять насчет Бесстрашных: девчонка, мальчишка, кто угодно – здесь это не имеет никакого значения. По-настоящему важно лишь то, не тонка ли у тебя кишка.

Амар поднимается на ноги, и, театрально уперев руки в бока, марширует к открытой двери. Поезд резко ныряет вниз, но Амар даже ни за что не держится, он просто мерно покачивается в такт движениям состава. Все встают со своих мест, а Амар выпрыгивает первым, исчезая в темноте. Другие Бесстрашные толпятся за ним и бесятся, и я позволяю им нести себя к выходу. Я не боюсь скорости поезда, только его высоты. Но здесь он проходит близко от земли, так что прыгать мне не страшно. Я приземляюсь на обе ноги, бегу, пошатываясь всего пару шагов, и останавливаюсь.

- Вы только посмотрите на него, ноги накачал, - поддевает меня локтем Амар. – Ну-ка, похоже, тебе надо немного выпить.

Он протягивает мне фляжку.

Прежде я ни разу не пробовал спиртное. В Отречении его вообще не пьют, так что и достать нереально. Но я замечал, что на некоторых людей оно действует успокаивающе, а мне отчаянно хочется перестать чувствовать, насколько тесно мне в собственной коже. Не сомневаясь ни секунды, я беру фляжку и делаю глоток.

Алкоголь на вкус как лекарство. Вначале он обжигает внутренности, но тут же разливается приятным теплом внутри меня.

- Молодец, - говорит Амар, подскакивает к Зику, хватает его за шею и тащит за собой. – Я вижу ты познакомился с моим юным другом Эзекиелем.

- Только потому что мама называет меня так, не значит, что и тебе можно, - возмущается Зик, отталкивая Амара.

Зик смотрит на меня:

- Бабушка и дедушка Амара знали моих родителей.

- Знали?

- Ну, мой отец умер, и бабушка с дедушкой тоже. – говорит Зик.

- А с твоими родителями что? – спрашиваю я Амара.

Он пожимает плечами.

- Погибли, когда я был маленьким. Несчастный случай с поездом. Очень печально. – он широко улыбается, будто ему вовсе не грустно. – Мои бабушка и дедушка сделали свой последний прыжок после того как я стал официальным членом Бесстрашия.

Он делает плавный жест рукой, подразумевая ныряние.

- Последний прыжок?

- Ой, не рассказывай ему, пока я здесь, - говорит Зик, качая головой. – Не хочу видеть выражение его лица при этом.

Но Амар не обращает на него внимания.

- Иногда Бесстрашные, достигая определенного возраста, прыгают в пропасть, навстречу неизвестности. Или так, или к изгоям. Мой дед был очень болен. Рак. Бабуля не могла уйти без него.

Он задирает голову к небу, и в его глазах отражается лунный свет. На какое-то время я чувствую, будто он раскрыл передо мной себя настоящего, спрятанного под слоями обаяния, юмора и Бесстрашной бравады, и это пугает меня. Потому что настоящее «я» Амара тяжелое, холодное и печальное.

- Мне жаль, - говорю я.

- По крайней мере, я успел попрощаться, - продолжает Амар. – В большинстве случаев смерть просто приходит, вне зависимости от того, успели мы попрощаться или нет.

Амар прячет свое настоящее “я” за сияющей улыбкой и догоняет остаток группы с фляжкой в руке. Он бежит один, неуклюже и изящно одновременно, словно дикая собака. Я остаюсь позади с Зиком.

- А с твоими что? – спрашивает Зик. – Родителями.

- У меня только отец. Мама умерла очень давно.

Я помню похороны. Заполнившие наш дом Отречённые, тихо переговаривались между собой; они поддерживали нас в нашем горе. Приносили еду под фольгой на металлических подносах, помогали убирать в кухне. Даже собрали в коробки всю мамину одежду, чтобы не осталось ни единого ее следа. Я помню, как они бормотали, что она умерла от осложнений беременности. Но я также сохранил воспоминания о ней в последние несколько месяцев перед ее смертью. Помню, как она стояла у комода и застегивала верхнюю свободную сорочку поверх более плотной нижней, и живот ее был плоским. Я встряхиваю головой, отгоняя мысли. Она мертва. А на детские воспоминания нельзя полагаться.

- А твой отец, как, нормально пережил твой выбор? – говорит Зик. – Скоро День Посещений.

- Нет, - отвечаю я. – Вообще не нормально.

Мой отец не придет на День Посещений. Я уверен в этом. Он больше никогда не заговорит со мной.

Сектор Эрудиции чище, чем любая другая часть города. Тротуары расчищены от мусора и камней, трещины в асфальте заделаны гудроном. Я иду по нему очень осторожно, боясь повредить покрытие своими кроссовками. Другие Бесстрашные более небрежны, их грязные ботинки громко топают по дорожке.

Оставлять свет включенным на ночь разрешено только в главных штаб-квартирах фракций, во всех остальных домах должно быть темно. В секторе Эрудиции каждое здание, входящее в состав штаб-квартиры, выглядит словно столп света. Проходя мимо окон, мы видим сидящих за столами Эрудитов. Некоторые из них уткнулись носами в книги или мониторы компьютеров, другие же негромко разговаривают. За каждым столом сидят молодые и постарше, их синие одежды безупречны, волосы идеально приглажены, больше половины носят очки. Тщеславие, сказал бы мой отец. Они так стараются выглядеть интеллигентными, что со стороны это смотрится глупо.

Я останавливаюсь, чтобы посмотреть на них. Мне они не кажутся тщеславными. По мне, они выглядят как люди, прилагающие максимум усилий, чтобы выглядеть умными согласно своему статусу. И если это означает носить очки без особой на то надобности, то не мне их судить. Я мог бы пойти в Эрудицию. Но вместо этого выбрал фракцию, которая высмеивает их сейчас через окна, а затем посылает Амара внутрь, чтобы устроить небольшую заварушку.

Амар направляется к двери центрального штаба Эрудитов и заходит внутрь. Мы, притаившись, остаемся наблюдать снаружи. Сквозь дверной проем я вижу портрет Джанин Мэтьюз на противоположной стене. Светлые волосы туго зачесаны назад, синий жакет застегнут до самой шеи. Она красивая, но прежде всего я обратил внимание не на ее красоту, а на ее резкость.

Кроме того - это мое разыгравшееся воображение или она выглядит немного напуганной?

Амар вбегает в вестибюль, игнорируя возмущение Эрудита на входе, и кричит:

- Эй, ботаны, а ну зацените!

Все моментально отвлекаются от своих книг и мониторов, когда Амар показывает им голую задницу. Бесстрашные снаружи взрываются от хохота. Эрудит на входе подпрыгивает из-за стола и бежит к Амару, чтобы его поймать, но тот быстро надевает штаны и бросается наутек. Мы следуем его примеру, бросаясь врассыпную.

Я не могу сдержаться, от смеха начинает болеть живот, и это удивляет меня. Зик держится рядом, и мы бежим к железнодорожным путям, потому что скрыться нам больше негде. Преследующий нас Эрудит сдается уже через квартал, и мы все останавливаемся в переулке, прислонившись к кирпичной стене, чтобы перевести дух.

Наконец в переулке появляется Амар с победно поднятыми вверх руками, и мы радостно приветствуем его. Он поднимает фляжку, словно трофей, и указывает на Шону.

- Эй, мелкая, - говорит он. – Слабо тебе взобраться на скульптуру напротив Здания Верхних ступеней?

Шона ловит фляжку и делает большой глоток.

- Идет, - улыбается она.

Когда очередь доходит до меня, все уже пьяны настолько, что едва переставляют ноги и смеются над каждой шуткой, независимо от степени ее тупости. Несмотря на ночную прохладу мне тепло, а разум ясно воспринимает все, что окружает меня: вонь с болот, взрывы хохота Бесстрашных, темную синеву неба и силуэт каждого здания, отражающегося в нем. Ноги ноют от бега и лазанья, но мне мое задание выполнить еще только предстоит.

Мы уже почти дошли до нашего лагеря. Я вижу очертание стеклянной крыши штаба.

- Кто остался? – спрашивает Лорен, ее затуманенный взгляд скользит по всем, пока не останавливается на мне. – А, наш пронумерованный новичок из Отречения. Четыре, да?

- Да, - отвечаю я.

- Убогий? – парень, удобно устроившийся рядом с Амаром, смотрит на меня, его речь невнятна. Фляжка у него, и именно он будет определять следующее задание. Пока что я видел, как народ карабкается на высокие здания, прыгает в темные дыры или шатается по заброшенным подвалам, таща оттуда старые смесители или стулья. Видел, как они голые бегают по улицам, протыкают себе уши иголками без обезболивания. Если бы мне сейчас сказали взять кого-то на слабо, я бы даже не смог придумать для него ничего путного. Поэтому замечательно, что я остался последним.

Я чувствую волнующий трепет внутри. Что он скажет мне сделать?

- Убогие такие ханжи, - безапелляционно заявляет парень, словно это состоявшийся факт. – Поэтому, чтобы доказать, что ты теперь один из нас… тебе надо сделать татуировку.

Я вижу их испещренные чернилами запястья, руки, плечи и шеи. В их ушах, носах, бровях и губах металлические кольца и штанги. Моя кожа чистая, цельная. Но она не отражает того, кем я являюсь – у меня должны быть шрамы, отметины, воспоминания о боли и о том, что мне пришлось пережить.

Я пожимаю плечами:

- Хорошо.

Он швыряет мне фляжку, и я опустошаю ее, хотя содержимое обжигает губы и горло, а на вкус горчит, словно яд.

Мы направляемся в сторону лагеря.

Тори открывает дверь в мужских трусах и футболке, волосы закрывают всю левую половину лица. Она с удивлением смотрит на меня. Совершенно очевидно, что мы ее разбудили, но она не выглядит рассерженной, просто слегка недовольной.

- Ну пожалуйста, - просит Амар. – Это для игры в слабо.

- Ты точно хочешь, чтобы уставшая женщина сделала тебе татуировку, Четыре? – спрашивает она. – Ее не смоешь.

- Я тебе доверяю.

Я не могу сейчас отступить, не после того, как все остальные уже выполнили свои задания.

- Ну ладно, - Тори зевает. – Сделаю в лучших традициях Бесстрашия. Сейчас приду, только штаны надену.

Она закрывает дверь. По пути сюда я голову сломал, что бы мне хотелось набить и в каком месте, но так ничего и не решил, мысли были спутанные. Они и сейчас такие.

Через несколько секунд Тори появляется уже в штанах, но босая:

- Если у меня будут неприятности из-за того, что я в такое время включила свет, я скажу, что это вандалы и назову имена.

- Понял, - говорю я.

- Здесь черный ход, пошли, - она подзывает нас к себе.

Я следую за ней через темный холл. Он чистый, если не считать разбросанных на кофейном столике листов бумаги, на каждом из которых изображен отдельный рисунок. Некоторые из них простые и грубые, как большинство виденных мною татуировок, другие же более замысловатые и сложные. Должно быть, Тори здесь кто-то вроде художника.

Я останавливаюсь у стола. На одном из набросков изображены символы фракций, но не в круге, как обычно. Дерево Дружелюбия в самом низу, формирует нечто вроде корневой системы для глаза Эрудиции и весов Правдолюбия. Над ними распростерлись руки Отречения, поддерживающие огонь Бесстрашных. Символы переходят один в другой.

Остальные уже ушли, и мне приходится бежать за ними, чтобы не отстать. Проходя мимо кухни Тори, я отметил, что она так же в идеальном порядке, но бытовые приборы уже устарели, водопровод проржавел, а дверь холодильника держится на железной петле. Задняя дверь выходит в короткий тесный коридор, ведущий в тату-салон.

Я проходил мимо него много раз, но ни разу так и не заглянул внутрь, будучи в полной уверенности, что никогда не найду причин позволить сотворить с собой такое. Но теперь мне кажется, что одна причина все же есть: возможность отделить себя от своего прошлого, не только в глазах моих Бесстрашных товарищей, но и в моих собственных глазах, каждый раз, когда я буду видеть свое отражение в зеркале.

Стены салона увешаны рисунками. Та, что у двери, сплошь покрыта символами Бесстрашия - некоторые из них простые, с использованием только черного цвета, другие разноцветные и едва узнаваемые. Тори включает лампу над одним из кресел и выкладывает свои инструменты на столик неподалеку. Другие Бесстрашные усаживаются на лавки вокруг нас, будто готовятся увидеть что-то типа представления. Меня бросает в жар.

- Основные принципы татуажа, - начинает Тори. – Чем меньше подкожной клетчатки или чем костлявее ты в определенной области, тем больнее тебе будет. Для первого раза проще сделать тату, я не знаю, ну на руке… или…

- На заднице, - делает предположение Зик со смешком.

Тори пожимает плечами:

- Ну, такая просьба была бы не первой в моей практике. Как и не последней.

Я бросаю взгляд на парня, который дал мне такое задание. Он смотрит испытующе. Я знаю, чего он ждет, чего все ждут – что я выберу что-нибудь маленькое, на руке или ноге, что-то такое, что легко можно будет скрыть под одеждой. Я смотрю на стену с картинками всех символов. Один из набросков привлекает мое внимание – стилизованное изображение пламени.

- Вот этот, - я указываю на него.

- Хорошо, - отвечает Тори. – Есть идеи по поводу места?

У меня есть шрам – едва заметный серп на коленке – след от встречи с тротуаром в далеком детстве. Мне всегда казалось глупым, что пережитая мною боль не оставила никаких видимых следов после себя. Доходит до того, что иногда я начинаю сомневаться, было ли это вообще, ведь со временем воспоминания тускнеют. Я хочу иметь напоминание о том, что даже когда раны заживают, они не исчезают навсегда - они остаются со мной везде и всегда, так и должно быть.

Вот чем будет эта татуировка для меня – напоминанием. И мне кажется вполне уместным, что она должна запечатлеть худшие воспоминания о пережитой мною боли.

Я кладу руку на грудь, вспоминая синяки, которые когда-то были здесь, и страх, который я испытывал за собственную жизнь. У отца была череда неудачных ночей после смерти мамы.

- Уверен? – спрашивает Тори. – Возможно, это самое болезненное место.

- Ну и хорошо, - говорю я и сажусь в кресло.

Толпа Бесстрашных приветственно улюлюкает и передает по кругу фляжку, на сей раз побольше, и бронзового цвета.

- Что ж, сегодня у нас в кресле мазохист. Чудненько. – Тори садится на стул рядом со мной и надевает латексные перчатки.

Я немного придвигаюсь к ней и задираю рубашку, а она опускает ватный шарик в спирт и протирает им ребра. Она уже готова приступить к работе, но вдруг хмурится и растягивает кожу пальцами, словно увидев что-то. Спирт щиплет мне спину, она еще не до конца зажила, и я вздрагиваю.

- Как это случилось, Четыре? – спрашивает она.

Я поднимаю глаза и вижу пристальный и нахмуренный взгляд Амара.

- Он новичок, - поясняет он. – Они все на этой стадии в синяках и ссадинах. Ты должна была бы заметить, как они все тут прихрамывают. Печально, конечно.

- У меня гигантский синяк на коленке, - встревает Зик. – И цвет у него нездорово синий…

Зик отворачивает штанину, чтобы продемонстрировать ушиб остальным, и все начинают показывать друг другу свои синяки и шрамы.

- Вот это мне досталось на память от прогулки на зиплайне. Меня оттуда скинули.

- А у меня шрам от ножа, который выскользнул у тебя из рук во время тренировок, так что мы в расчете.

Некоторое время Тори пристально смотрит на меня. Уверен, объяснение Амара ее не удовлетворило, но больше вопросов не следует. Вместо этого она вставляет иглу в аппарат, и комнату заполняет жужжание машинки. Амар кидает мне фляжку с выпивкой.

Алкоголь все еще обжигает мне горло, и когда игла касается моей груди, я вздрагиваю, но боль почему-то не причиняет мне страданий.

Я наслаждаюсь ею.

Когда я просыпаюсь на следующее утро, все болит. Особенно голова.

О боже, моя голова.

Эрик сидит на краешке своей кровати неподалеку от меня, затягивая шнурки ботинок. Кожа вокруг кольца в его губе воспалена – должно быть, проколол совсем недавно. А я и не заметил.

- Жутко выглядишь, - он бросает на меня взгляд.

Я сажусь, и резкое движение сразу же отражается нытьем в черепе.

- Надеюсь, ты не будешь использовать это как отмазку, когда проиграешь мне, - усмехается он. – Потому что я все равно тебе наваляю.

Эрик встает на ноги, разминается и выходит из спальни новичков. Какое-то время я сжимаю голову руками, а затем иду в душ. Мне приходится стоять под струей воды лишь наполовину, потому что на другой половине свежая тату. Бесстрашные несколько часов ждали результата работы Тори, опустошив за это время все фляжки с выпивкой. Когда я выходил из салона, Тори подняла большой палец кверху, а Зик, хлопнув меня по плечу, заявил:

- Теперь ты по-настоящему Бесстрашный.

Прошлой ночью я понял, что наслаждаюсь всей этой гулянкой. Если бы на месте была моя старая голова, сосредоточенная и настроенная, и без множества крошечных человечков, стучащих по ней молотками изнутри. Я стою под струями холодной воды еще несколько минут, затем смотрю на часы, висящие на стене в ванной.

До боя десять минут. Я опаздываю. И Эрик прав – я проиграю сегодня.

Я бегу в зал, приложив руку ко лбу, ноги вываливаются из ботинок. Когда я врываюсь в двери, новички - перешедшие из других фракций и некоторые из урожденных в Бесстрашии - уже толпятся с краю комнаты. Амар стоит в центре арены, глядя на часы. Он бросает на меня многозначительный взгляд:

- Мило с твоей стороны наконец присоединиться к нам.

По его приподнятым бровям я понимаю, что дружеские отношения, установившиеся между нами прошлой ночью, не распространяются на тренировочную комнату. Он кивает на мои ботинки:

- Завяжи шнурки и перестань тратить мое время.

На другом конце арены Эрик с хрустом разминает пальцы – методично, один за другим, пристально глядя на меня. Я поспешно завязываю шнурки, а их свободные концы прячу в ботинки, чтобы не путались под ногами.

Когда я встаю перед Эриком, то чувствую лишь бешеное биение собственного сердца, ноющую боль в голове и жжение в боку. Затем Амар отходит в сторону, а Эрик делает быстрый выпад вперед, его кулак впечатывается мне в челюсть.

Я отступаю назад, хватаясь за лицо. Вся боль слилась воедино в моем сознании. Я выставляю руки, чтобы блокировать следующий удар. Голова ноет, краем глаза вижу движение его ноги. Я пытаюсь увернуться от пинка, но он приходится под ребра. Словно мощный электрический разряд проходит по левой стороне тела.

- Проще, чем я думал, - говорит Эрик.

Я чувствую, как меня заполняет смущение и стыд. И когда Эрик самонадеянно раскрывается и победно вскидывает руки вверх, я наношу удар снизу прямо ему в живот. Его ладонь обрушивается на мое ухо, тут же вызывая в нем звон. Я теряю равновесие, и приходится опереться на руки, чтобы его восстановить.

- Знаешь, - тихо говорит Эрик. – Мне кажется, я вспомнил твое настоящее имя.

У меня в глазах темнеет от примерно полдюжины разных видов боли. Я даже не думал, что бывает столько ее оттенков - режущая, обжигающая, колющая, ноющая.

Он снова наносит удар, на сей раз целясь в лицо, но промахнувшись, попадает в ключицу. Встряхивает руку и продолжает:

- Может, сказать всем? Раскрыть карты?

Мое имя готово сорваться с его губ - Итон, и эта угроза куда серьезнее, чем его кулаки или пинки. В Отречении перешептываются о том, что проблема большинства Эрудитов в их эгоизме. Но я думаю, что они слишком высокомерны и полны гордыни от знания того, что другим неизвестно. В этот момент, охваченный ужасом, я понимаю, что это и есть слабость Эрика. Он не верит, что я могу сделать ему так же больно, как он мне. Он уверен в том, что я такой, каким он увидел меня в самом начале - смиренный, отреченный, пассивный.

Я чувствую, как боль тонет в ярости, хватаю его за руку, удерживая на месте, бросаюсь на него снова и снова. Я даже не вижу, куда бью. Я ничего не слышу, не вижу и не чувствую. Я одинок и опустошен, я никто.

Наконец, я слышу его крики, вижу, как он прикрывает лицо обеими руками. Кровь течет по его подбородку, стекая на зубы. Он пытается вырваться, но я держу его крепко, изо всех сил.

Я силой толкаю его в бок, и он валится на пол. Он смотрит на меня сквозь стиснутые пальцы. Наши взгляды встречаются.

Его глаза тусклы, взгляд отсутствует. Кровь ярко-красная на бледной коже. Я осознаю, что я это сделал, это был я, и страх пробирается внутрь. Но на этот раз это совсем другой страх. Страх того, кто я и кем могу стать.

У меня ноют руки, и я ухожу с арены, даже не спросив разрешения.

Лагерь Бесстрашных – хорошее место для зализывания ран, темное и полное спокойных тайных уголков.

Я нахожу закуток неподалеку от Ямы и сажусь к стене, позволяя прохладе от камней проникнуть в меня. Головная боль вернулась, как и остальные виды боли, терзавшие меня во время боя, но я едва чувствую это. Костяшки на руках сбиты и покрыты запекшейся кровью. Кровью Эрика. Я пытаюсь стереть ее, но она уже присохла. Я выиграл этот бой, а значит мое место в Бесстрашии пока что сохранено - я должен чувствовать удовлетворение, а не страх. Может, даже счастье от того, что наконец-то нашел свое место среди людей, которые не боятся взглянуть на меня за обедом в столовой. Но я знаю, что за все хорошее нужно платить. Какова же цена за то, чтобы быть в Бесстрашии?

- Привет.

Я поднимаю глаза и вижу Шону, которая стучит по каменной стене, словно в дверь. Она улыбается.

- Что-то не похоже на победный танец, который я ожидала увидеть.

- Я не танцую, - отвечаю я.

- Да уж, догадалась. – она садится прямо напротив меня, прислоняясь спиной к противоположной стене, прижимает колени к груди и обнимает их руками. Наши ноги всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Я даже не знаю, почему обратил на это внимание. Хотя нет, знаю, конечно: она - девчонка.

Понятия не имею, о чем говорить с девчонками. Особенно с девчонками из Бесстрашия. Что-то подсказывает мне, что от таких всего можно ожидать.

- Эрик в лазарете, - ухмыляется она. – Говорят, ты ему нос сломал. Ну, зуб один выбил совершенно точно.

Я отвожу глаза. Я выбил кому-то зуб?

- Интересно, а мне ты сможешь помочь? – она поддевает носком своего ботинка мою ногу.

Как я и подозревал: девчонки в Бесстрашии непредсказуемы.

- Помочь тебе с чем?

- С техникой ведения боя. У меня не очень получается. И меня продолжают унижать на арене раз за разом, - она трясет головой. – Мне предстоит помериться силами кое с кем через два дня. Ее зовут Эшли, но она всех заставляет называть себя Эш, - Шона подкатывает глазки. – Знаешь, пламя, пепел, пофигу (игра слов – имя Эш, Ash=пепел, прим.переводчика). Но она одна из лучших в нашей группе, и я боюсь, что она меня убьет. Я имею ввиду, реально убьет.

- А почему ты просишь помощи у меня? – внезапно внутрь меня закрадывается подозрение. – Потому что знаешь, что я из Отречения, а нам полагается помогать людям?

- Что? Нет, конечно нет! – ее брови удивленно поднимаются «домиком». – Я прошу у тебя помощи, потому что очевидно, что в вашей группе лучший ты.

- Конечно же нет, - смеюсь я.

- Ты и Эрик были единственными, кто не проиграл никому, а теперь ты победил Эрика, так что все верно – ты лучший. Слушай, если ты не хочешь мне помогать, тебе просто нужно…

- Я помогу, - быстро отвечаю я. – Просто пока не знаю, как.

- Придумаем. Завтра в полдень встретимся в зале?

Я киваю. Она улыбается, встает и уходит. Но через несколько шагов внезапно поворачивается и добавляет, пятясь к выходу:

- Хватит хандрить, Четыре. Ты впечатлил всех, прими уже это.

Я смотрю, как ее силуэт исчезает за углом коридора. Я был так расстроен из-за боя, что даже не задумался, что значила победа над Эриком - теперь я первый в своей группе новичков. Может я и выбрал Бесстрашие в качестве убежища, но я не просто выживаю здесь, я преуспеваю.

Я смотрю на кровь Эрика на своих руках и улыбаюсь.

На следующее утро я решаю рискнуть и на завтрак сажусь за стол к Зику и Шоне. Шона больше ковыряется в тарелке, чем ест, и отвечает на вопросы неохотно. Зик зевает над кружкой кофе, попутно показывая мне свое семейство. Его младший брат, Юрайя, сидит за одним из соседних столов с Линн, младшей сестрой Шоны. Его мать, Ханна, самая смиренная на вид из всех Бесстрашных, принадлежность которой к фракции отражает лишь одежда, все еще стоит в очереди с подносом.

- Ты не скучаешь по жизни дома? – спрашиваю я.

Я заметил, что у Бесстрашных есть особенная страсть к выпечке. На ужин всегда минимум два вида кексов, и еще гора маффинов на столе. Когда я пришел, все вкусности уже разобрали, и мне достались лишь оладьи.

- Да не особо, - отвечает он. – То есть, они же постоянно здесь. Просто урожденные Бесстрашные не могут с ними общаться до Дня Посещений. Но я-то знаю, что если бы мне что-то понадобилось, они бы уже были здесь.

Я киваю. Рядом с ним Шона мирно закрыла глаза да так и задремала, подперев голову руками.

- А ты? – спрашивает в свою очередь он. – По дому скучаешь?

Я уже почти отвечаю «нет», но в этот момент голова Шоны соскальзывает с рук и ее лицо врезается в шоколадный маффин. Зик смеется до слез, и я, допивая свой сок, тоже не могу сдержать улыбки.

Позже этим утром мы встречаемся с Шоной в тренировочной комнате. Ее короткие волосы зачесаны назад, а ботинки, из которых она обычно наполовину вываливается, крепко зашнурованы. Она бьет невидимого противника, делая паузу после каждого удара, чтобы прочувствовать ту или иную позу. Какое-то время я наблюдаю за ней, не зная, с чего начать. Я только-только сам научился драться и вряд ли способен научить чему-нибудь ее.

Но наблюдая за ней, я начинаю кое-что подмечать. Как она принимает стойку с прямыми коленями, как опускает руку слишком низко, оставляя челюсть без защиты, как бьет с локтя, а не переносит во время удара вес всего тела. Она останавливается и вытирает пот со лба тыльной стороны ладони. Когда она замечает меня, то подпрыгивает как ошпаренная.

- Правило номер один для того, кто не хочет огрести, - восклицает она. – Как-нибудь обозначай свое присутствие в комнате, если другой находящийся в ней человек не замечает, как ты туда заходишь!

- Извини, - отвечаю я. – Я просто решил сделать несколько замечаний.

- Ясно, - она прикусывает внутреннюю сторону щеки. – И какие же?

Я рассказываю ей, что бросилось мне в глаза, а затем мы устраиваем спарринг. Начинаем медленно, отклоняясь от ударов друг друга, чтобы не не нанести друг другу вреда. Мне приходится постоянно подталкивать ее локоть, чтобы напомнить, что рука должна быть на уровне лица. Спустя полчаса, по крайней мере, она стала двигаться лучше.

- Эта девушка, с которой ты завтра дерешься, - говорю я. – Я бы ударил ее прямо в челюсть. Хороший апперкот должен в этом помочь, так что давай потренируемся.

Она принимает боевую стойку, и я с удовлетворением замечаю, что ее колени согнуты, а в ее позе появилась энергичность, которой не было до этого. Мы несколько секунд двигаемся по кругу, а затем она наносит удар. Пока она выставляет вперед одну руку, вторая ее рука слегка опускается от лица. Я блокирую ее удар, и тут же атакую в образовавшуюся брешь в ее защите. В последнюю секунду я останавливаюсь и многозначительно приподнимаю брови.

- Знаешь, может, я бы лучше усвоила урок, если бы ты и правда меня ударил, - говорит она, выпрямляясь. Ее лицо раскраснелось от напряжения, на лбу застыли капельки пота. В ее глазах опасный блеск. И мне впервые думается, что она хорошенькая. Но не в том смысле, в каком обычно думают о девушках парни: она не мягкая и нежная, а наоборот – сильная и способная.

- А я бы не стал этого делать.

- Знаешь, эти твои джентльменские манеры Отречения даже немного обижают, - говорит она. – Я могу постоять за себя. И вынести немного боли.

- Дело не в этом, - начинаю я. – Дело не в том, что ты девчонка. Я просто… не сторонник насилия безо всякой причины.

- Тяжело избавиться от привычек Убогого, да?

- Не совсем. Убогие не заинтересованы в жестокости. Посади Убогих среди Бесстрашных, и большинство из них позволят себя отделать, - я немного улыбаюсь. Мне непривычно использовать сленг Бесстрашных, но использовать его приятно - позволить себе расслабиться в ритме их речи. – Просто мне это не кажется игрой, вот и все.

Я впервые делюсь этой мыслью. Я знаю, почему это не кажется игрой для меня – потому что долгое время это было моей реальностью, моими снами и моей явью. Здесь я научился защищать себя и быть сильным. Но одной вещи я так и не научился и не позволю себе научиться - как получать удовольствие от причинения кому-то боли. Если я и собираюсь присоединиться к Бесстрашным, то только на своих условиях. Даже если это будет значить, что какая-то часть меня так и останется Убогим.

- Ладно, - говорит она. – Давай попробуем еще раз.

Мы тренируемся до тех пор, пока она не отрабатывает апперкот до совершенства, и почти пропускаем ужин. На выходе из зала она благодарит меня и невзначай кладет руку на мое плечо. Это просто дружеский жест, но она смеется над тем, как я напрягаюсь в ответ.

- Как быть Бесстрашным: Вступительный Курс, - говорит она. – Урок первый: обнимать здесь друзей – совершенно нормально.

- А мы друзья? – спрашиваю я, шутя лишь наполовину.

- Ой, заткнись уже, - и она вприпрыжку бежит по направлению к спальным комнатам.

На следующее утро Амар ведет всех перешедших новичков мимо тренировочного зала, через мрачный коридор. Он велит нам ждать, а сам исчезает за тяжелой железной дверью, не говоря ни слова. Я поглядываю на часы. Шона может драться в любую минуту – урожденные Бесстрашные тратят больше времени на прохождение первой фазы инициации, потому что их больше.

Эрик садится от меня как можно дальше, и я этому только рад. Ночью, после победы над ним, я вдруг подумал, что он может рассказать всем, что я сын Маркуса Итона из мести. Но он этого не сделал. Интересно, он отступил ради более подходящей возможности нанести удар или по какой-то другой причине. Но вообще-то неважно, мне просто нужно держаться от него подальше.

- Как думаете, что там? – Мия, перешедшая из Дружелюбия, кажется, нервничает.

Никто не отвечает. Я почему-то совсем не волнуюсь. За этой дверью нет ничего такого, что могло бы мне навредить. Так что когда Амар снова возникает в коридоре и называет мое имя, я не оглядываюсь в отчаянии на остальных новичков, а просто следую за ним.

Комната выглядит темной и грязной, здесь стоит только кресло и компьютер. Кресло слегка отклонено назад, как то, в котором я проходил свой тест на определение склонностей. На мониторе компьютера отображается работа программы: черные линии текста на белом фоне. В школе я вызывался помогать с обслуживанием компьютеров в лаборатории, а иногда даже сам их чинил, когда они выходили из строя. Я работал под началом женщины из Эрудиции, Кэтрин, и она научила меня куда большему, чем должна была. Она была счастлива разделить свои знания с тем, кто так желал слушать. Так что глядя на шифрование, я могу определить тип программы, но на этом мои познания заканчиваются.

- Это симуляция? – спрашиваю я.

- Чем меньше ты знаешь, тем лучше для тебя, - отрезает он. – Садись.

Я сажусь, откидываясь на спинку кресла, руки кладу на подлокотники. Амар заправляет шприц и проверяет его на свет, убеждаясь, что ампула на месте. Он колет мне шею и нажимает на поршень без предупреждения. Я вздрагиваю.

- Посмотрим, какой из твоих страхов появится первым на этот раз. – говорит он. – Знаешь, я порядком от них подустал, может, придумаешь что-то новенькое?

- Я работаю над этим, - отвечаю я, и симуляция захватывает меня.

Я сижу на деревянной лавке в типичной кухне Отречения, передо мной пустая тарелка. Окна занавешены. Единственный свет, который сюда проникает – это лампочка, свисающая над столом, мерцающая оранжевым светом. Я смотрю на черную ткань, обтягивающую мое колено. Почему на мне черное вместо серого?

Когда я поднимаю голову, то вижу его – Маркуса – сидящего напротив. На какую-то секунду я вижу его именно тем человеком, каким запомнил с Церемонии Выбора: глаза темно-синие, как и у меня, а губы плотно сжаты.

На мне черная одежда, потому что я Бесстрашный теперь, напоминаю я себе. Так почему же я сейчас в Отречении, сижу напротив своего отца?

Я вижу отражение лампочки в своей тарелке. Должно быть, это симуляция, думаю я.

Свет над нами начинает мигать, и Маркус превращается в человека, которого я привык видеть в своем пейзаже страха, жуткого монстра с впадинами вместо глаз и широким пустым ртом. Он бросается на меня через стол с вытянутыми руками, и вместо ногтей у него лезвия бритвы, торчащие прямо из кончиков пальцев.

Он замахивается на меня, я отклоняюсь назад и падаю со скамейки. Я изо всех сил пытаюсь восстановить равновесие, а затем бегу в гостиную. Здесь еще один Маркус, тянется ко мне, стоя у стены. Я бегу к передней двери, но она заставлена бетонными плитами, мой путь отрезан.

Задыхаясь, я бегу вверх по лестнице. На самом верху я резко торможу и падаю на пол. Маркус выходит из кладовки, открывая настежь дверь, другой Маркус выходит из комнаты родителей, а в это время третий выползает из ванной. Я вжимаюсь в стену. В доме темно. Окон нет.

Это место кишит им.

Внезапно тот из Маркусов, что ближе всех ко мне, прижимает меня к стене и начинает душить. Другой Маркус скребет когтями кожу на моих руках, от боли проступают слезы.

Я парализован страхом, я в панике.

Я судорожно глотаю воздух. Я не могу кричать. Мне больно, и все что я чувствую – бешеный стук собственного сердца. Я пинаюсь из-за всех сил, но все удары приходятся в воздух. Маркус, что душит меня, приподнимает меня над полом, носки моей обуви волочатся по полу. Мои конечности болтаются, как у тряпичной куклы. Я не могу пошевелиться.

Это место, это место кишит им. Это не по-настоящему, понимаю я. Это симуляция. Это как пейзаж страха.

Маркусов становится все больше, они стоят внизу и тянут ко мне руки, я наблюдаю сверху целое море лезвий. Их пальцы хватают меня за ноги, режут мою плоть. Я чувствую, как горячая струйка ползет по моей шее, когда Маркус, который меня душит, впивается в шею сильнее.

Симуляция, напоминаю я себе. Я пытаюсь вдохнуть жизнь в свои руки и ноги. Я представляю, как моя кровь горит и разносится по телу. Я шарю руками по стене в поисках оружия. Маркус поднимает руки и давит пальцами мне на глаза, и я кричу от боли, когда его когти-лезвия впиваются в веки.

Мои руки не находят оружия, но нащупывают ручку двери. Я с силой кручу ее и вваливаюсь в кладовку. Маркусы ослабляют хватку. В кладовке есть окно, достаточно большое, чтобы я туда пролез. Когда они устремляются за мной в темноту, я выбиваю стекло плечом. Свежий воздух наполняет мои легкие.

Я сажусь в кресле прямо, тяжело дыша. Ощупываю шею, руки, ноги, проверяя раны, но их там нет. Я все еще чувствую, как лезвия разрезают кожу, как кровь устремляется из вен, но никаких порезов нет.

Мое дыхание замедляется, а вместе с ним и мои мысли. Амар сидит у компьютера, подключенного к симуляции, и пристально смотрит на меня.

- Что? – говорю я, задержав дыхание.

- Ты был там пять минут. – говорит Амар.

- Это долго?

- Нет, - он хмурится. – Нет, совсем не долго. Вообще-то, это очень хороший результат.

Я ставлю одну ногу на пол и обхватываю голову руками. Я бы не продолжал сходить с ума, если бы воспоминания о том, как деформированная версия моего отца пыталась выдавить мне глаза из орбит, не вспыхивали в памяти, вызывая приступы сердцебиения снова и снова.

- Сыворотка все еще действует? – спрашиваю я сквозь зубы. – А то мне не очень хорошо.

- Нет, она должна была деактивироваться как только ты вышел из симуляции, - отвечает он. - А что?

Я встряхиваю руки, чтобы избавиться от ощущения “мурашек” в них. Мотаю головой. Это все было не по-настоящему, говорю я себе, хватит.

- Иногда после симуляции, в зависимости от того, что ты там увидишь, может сохраняться остаточная паника, - продолжает Амар. - Давай я провожу тебя обратно в спальни.

- Нет, - отрицательно качаю головой я. - Я в порядке.

- Это не просьба, - на меня ложится его тяжелый взгляд.

Он встает с места и открывает дверь позади кресла. Я следую за ним в короткий темный коридор. Воздух здесь прохладный и сырой от земли. Я слышу эхо от наших шагов и собственное дыхание, но больше ничего.

Мне кажется, я замечаю движение слева, и сразу же отпрыгиваю, прижимаясь к стене. Амар останавливает меня, кладет руки мне на плечи, и мне приходится посмотреть на него.

- Эй, - говорит он. - Возьми себя в руки, Четыре.

Я киваю, жар охватывает лицо. Глубоко внутри я испытываю стыд. Я же должен быть Бесстрашным. Я не должен бояться монстров-Маркусов, выползающих из темноты. Я прислоняюсь к каменной стене и делаю глубокий вдох.

- Можно кое-что спросить? - начинает Амар.

Я вздрагиваю при мысли, что сейчас он спросит о моем отце, но он задает другой вопрос.

- Как ты выбрался из той комнаты?

- Открыл дверь, - отвечаю я.

- А дверь все время была там? Такая дверь была в твоем старом доме?

Я отрицательно качаю головой. Обычно добродушное лицо Амара теперь серьезно.

- Получается, ты придумал эту дверь сам?

- Получается, да. - отвечаю я. - Симуляция происходит у нас в голове. И я выдумал дверь, чтобы оттуда выбраться. Все что нужно было сделать - сосредоточиться.

- Странно, - изрекает он.

- Что странно? Почему?

- Большинство новичков не может повлиять на симуляцию, потому что, в отличие от пейзажа страха, симуляция не осознается, - поясняет он. - Поэтому они не могут выйти из нее так быстро.

Я чувствую, как пульс бьется где-то в горле. Я и не подозревал, что эти симуляции отличаются от пейзажа страха. Я думал, что каждый осознает, что он находится в симуляции. Но судя по тому, что рассказывает Амар, это больше похоже на тест на склонности. А перед тестом отец предупреждал, что я буду осознавать его, и велел мне скрывать это. Я до сих пор помню, как он был одержим, как напряжен был его голос и как сильно он схватил меня за руку при этом. Тогда я подумал, что он может так себя вести только по одной причине: потому что волнуется за меня. За мою безопасность.

Что это было - паранойя отца или же в том, чтобы оставаться в сознании во время симуляции, действительно таится какая-то опасность?

- У меня было так же, - тихо говорит Амар. - Я мог влиять на симуляцию, изменять ее. Я думал, что один такой.

Я хочу сказать ему, чтобы он молчал, никому не рассказывал эту тайну. Но Бесстрашные не пекутся о своих секретах так, как это делают в Отречении - с их сдержанными улыбками и одинаково опрятными домами.

Амар смотрит на меня странно, с нетерпением, будто чего-то ждет. Я неловко переминаюсь с ноги на ногу.

- Наверное, тебе не стоит этим хвастаться, - говорит Амар. - Бесстрашные четко соблюдают порядки, как и все остальные фракции. Просто здесь это не столь очевидно.

Я киваю.

- Мне просто повезло, наверное. Я не смог сделать ничего такого во время теста. В следующий раз все должно получиться более традиционно.

- Да, - однако он не выглядит убежденным. - В следующий раз не пытайся делать ничего невозможного, ладно? Просто преодолевай страх более логичным способом. Способом, который кажется тебе уместным вне зависимости от того, осознаешь ты симуляцию или нет.

- Хорошо, - соглашаюсь я.

- Теперь с тобой все хорошо, да? Сможешь сам дойти до комнат?

Я хочу ответить, что и до этого мог, мне не нужно было его сопровождение. Но вместо этого я снова киваю. Он добродушно хлопает меня по плечу и уходит обратно в комнату для симуляций.

Я не могу отделаться от мысли, что отец не стал бы так предупреждать меня об осознании симуляции только из соблюдения порядков фракции. Он постоянно отчитывал меня за то, что я его позорю при всем Отречении, но до этого момента он никогда не шипел мне в ухо, как не совершить ошибку. Никогда не смотрел на меня с таким отчаянием, пока я не пообещал ему, что сделаю все, как он сказал.

Мне кажется странной мысль о том, что он, должно быть, пытался защитить меня. Будто не был тем монстром, которого я видел в своих самых страшных ночных кошмарах.

Когда я направляюсь к комнатам, я слышу странный звук в конце коридора, который мы только что прошли. Звук, напоминающий тихие шаркающие шаги, удаляющиеся от меня в противоположном направлении.

За ужином Шона подбегает ко мне и с силой бьет меня по руке. Улыбка на ее лице настолько широкая, что кажется, будто она вырезана прямо на щеках. Я замечаю, что ее правый глаз припух - скоро на этом месте будет фонарь.

- Я победила! - радостно восклицает она. - Я сделала, как ты сказал: ударила ее прямо в челюсть в первую минуту, и это полностью выбило ее из колеи. Правда, она дала мне в глаз, но только потому, что я ослабила защиту. Но после этого я знатно ее отмутузила. Разбила ей нос. Это было нечто!

Я улыбаюсь. Меня удивляет, насколько это приятное чувство: научить кого-то чему-то, а затем узнать, что это сработало.

- Ты молодец, - говорю я.

- Я бы не смогла этого сделать без твоей помощи, - ее улыбка меняется, становится мягче и искреннее. Он встает на носочки и целует меня в щеку.

Я не отрываю взгляда от нее, когда она отстраняется. Она улыбается и тащит меня за стол, где уже сидит Зик и несколько новичков из урожденных Бесстрашных. Ко мне приходит понимание, что моя проблема не в том, что я Убогий, а в том, что я не имею никакого представления, что значат все эти проявления чувств у Бесстрашных. Шона - симпатичная и веселая, и если бы мы были в Отречении и я бы имел на нее виды, я бы пошел к ней в гости на ужин с ее семьей, выяснил бы, в каком проекте она участвует в качестве добровольца и тоже бы им занялся. Но я понятия не имею, как все это происходит в Бесстрашии. Я даже не знаю, как понять, нравится ли она мне.

Я решаю перестать об этом думать, слишком отвлекает. Беру тарелку с едой и усаживаюсь есть, слушая, как остальные разговаривают и смеются. Все поздравляют Шону с победой, указывая пальцами на девушку, которую она победила. Та сидит за другим столом, лицо у нее все еще опухшее. В конце ужина, когда я ковыряюсь вилкой в куске шоколадного торта, в комнату входят две женщины из Эрудиции.

Уходит много времени на то, чтобы Бесстрашные успокоились и притихли. Даже внезапное появление Эрудитов не прерывает бормотания повсюду, напоминающее звук множества шагов где-то вдалеке. Но постепенно, когда Эрудиты подсаживаются к Максу и какое-то время ничего не происходит, разговоры возобновляются. Я не принимаю в них участия, а продолжаю расправляться вилкой с кусочком торта, наблюдая за остальными.

Макс встает с места и подходит к Амару. Между ними завязывается напряженная беседа. А затем они направляются к нашему столу. Ко мне.

Амар жестом подзывает меня. Я отставляю свой почти пустой поднос в сторону.

- Мы с тобой вызваны на оценивание, - говорит Амар.

Улыбка, которая обычно не сходит с его лица, теперь исчезла, его живой голос звучит монотонно.

- Оценивание? - переспрашиваю я.

Макс слегка улыбается мне:

- Результаты твоей симуляции немного выходят за пределы нормальных. За мной - наши друзья из Эрудиции... - на этом месте я гляжу за его плечо на женщин и внезапно понимаю, что одна из них - Джанин Мэтьюз, лидер Эрудиции, на ней накрахмаленный голубой костюм, а на цепочке на шее висят очки - символ тщеславия, перешедший всякие границы логики.

Макс продолжает:

-...и они будут наблюдать еще одну симуляцию, чтобы убедиться, что столь необычные результаты получены не из-за программной ошибки. Амар проводит вас в комнату для симуляций.

Я чувствую, как отец хватает меня за руку, слышу, как предупреждает на ухо не делать ничего необычного в тесте. Ладони покалывает - верный признак надвигающейся паники. Язык онемел, и я просто перевожу взгляд с Макса на Амара, а затем утвердительно киваю. Понятия не имею, что означает осознавать симуляцию. Но явно ничего хорошего. Лишь в одном случае Джанин Мэтьюз могла заявиться сюда понаблюдать мою симуляцию лично - со мной что-то не так.

В комнату для проведения симуляций мы идём молча. Джанин и - как мне подумалось - ее ассистентка что-то тихо обсуждают. Амар открывает дверь и впускает нас внутрь.

- Мне нужно принести дополнительное оборудование, чтобы вы могли все видеть, - говорит он. - Сейчас вернусь.

Джанин ходит туда-сюда по комнате с задумчивым выражением лица. Я остерегаюсь ее. Все в Отречении остерегаются. Нам говорят не доверять тщеславию и жадности Эрудитов. Хотя, глядя на неё, я сомневаюсь в стопроцентной правдивости этих слов. Та женщина из Эрудиции, обучившая меня работать с компьютером, когда я был добровольцем, не была тщеславной или жадной. Может, и Джанин не такая.

- Ты записан в системе как “Четыре”, - говорит она спустя несколько секунд, останавливается и скрещивает руки на груди. - Что привело меня в замешательство. Почему ты не назвался Тобиасом?

Она уже знает, кто я такой. Ну конечно же, знает. Она вообще все знает, не так ли? Я чувствую, как внутри у меня все переворачивается. Она знает мое имя, знает моего отца, и если она видела мои симуляции, то знает так же и мои самые темные секреты. Взгляд ее кристально ясных глаз пронизывает меня насквозь, и я отворачиваюсь.

- Я хотел начать с чистого листа, - отвечаю я.

Она кивает.

- Я могу это понять. Особенно, учитывая то, через что тебе пришлось пройти.

Ее голос звучит почти… ласково. Я сразу же ощетиниваюсь на этот тон, и неотрывно глядя ей прямо в глаза отвечаю:

- Я в порядке.

- Ну разумеется, - она слегка улыбается.

Амар вкатывает внутрь тележку. Она нагружена проводами, электродами и каким-то другим оборудованием. Мне понятно, что нужно делать. Я сажусь в кресло, укладываю руки на подлокотники, пока остальные подключаются к симуляции. Амар подходит ко мне с иглой, и я не шевелюсь во время укола.

Я закрываю глаза, и весь мир исчезает.

Когда я открываю глаза, то понимаю, что стою на самом краю крыши невероятно высокого здания. Внизу мостовая, улицы пустынны, и рядом нет никого, кто помог бы мне спуститься. Порывы ветра толкают меня со всех сторон, я отклоняюсь назад и падаю спиной на устилающий крышу гравий.

Мне не нравится быть здесь, видеть широкое и пустое небо вокруг, напоминающее о том, что сейчас я на самой высокой точке в городе. Я помню, что Джанин Мэтьюз сейчас наблюдает за мной и вырабатываю стратегию. Я бросаюсь к двери, ведущей на крышу и пытаюсь ее открыть. Обычно при попытке преодолеть этот страх я бросаюсь с крыши, потому что знаю, что нахожусь в симуляции и не разобьюсь насмерть. Но любой другой на моем месте такого бы не сделал, он бы нашел безопасный способ спуститься.

Я оцениваю варианты. Я могу попробовать открыть дверь, но поблизости нет ни одного инструмента, чтобы это сделать, только крыша, дверь и небо. Я не могу придумать отмычку, чтобы с ее помощью открыть дверь, потому что наверняка именно этого вмешательства в симуляцию ожидает от меня Джанин. Я немного отступаю и пинаю дверь изо всех сил, но она не поддается.

Сердце бьется у меня где-то в горле, и я снова подхожу к краю. Вместо того, чтобы смотреть вниз на крошечные тротуары, я осматриваю само здание. Подо мной сотни окон с карнизами. Чтобы быстрее всего спуститься с этой крыши в стиле Бесстрашия, придется использовать их.

Я закрываю лицо руками. Знаю - все не по-настоящему, но это кажется таким реальным. Ветер завывает в ушах, жесткий и холодный, под моими руками грубый бетон, под ногами шуршит гравий. Я, трясясь, спускаю одну ногу с края и поворачиваюсь лицом к зданию, аккуратно переставляя вторую ногу и держась руками за край, носком ботинка нащупываю выступ.

Меня накрывает паника, и я кричу сквозь зубы. О Боже. Я ненавижу высоту, ненавижу. Я моргаю, чтобы смахнуть слезы с глаз, внутренне убеждая себя в том, что всему виной ветер, и ощущаю под ногами карниз. Найдя его, я аккуратно шарю одной рукой в поисках верхней рамы и прижимаюсь к окну, чтобы сохранить равновесие, ступая на подоконник пятками. Я немного отшатываюсь назад, прямо в пустоту, снова кричу и сжимаю зубы так, что они клацают.

Мне придется сделать это снова, и снова, и снова.

Я отклоняюсь, держась одной рукой за нижнюю раму окна, а второй за - верхнюю раму окна этажом ниже. Когда я понимаю, что держусь достаточно крепко, то спускаю ноги на следующий подоконник, слышу как они царапают по бетону и снова повисаю.

Но в этот раз я держусь не так крепко. Ноги соскальзывают с подоконника, я отклоняюсь назад, пытаясь карабкаться вверх и цепляясь пальцами за бетон, но уже слишком поздно. Я лечу вниз, и надсадный крик раздирает глотку. Я мог бы придумать внизу сетку, мог бы выдумать веревку, которая спасла бы меня - но нет, мне нельзя ничего придумывать, или они догадаются, на что я способен.

Поэтому я просто падаю и позволяю себе умереть.

Я просыпаюсь с болью, выдуманной моим сознанием, звенящей в каждой части тела, с криком и с застланными слезами и ужасом глазами. Я наклоняюсь вперед, задыхаясь. Тело трясется, и мне ужасно стыдно за свое поведение при такой почётной публике, но я знаю, что это даже хорошо. Зато они увидят, что я не особенный - просто еще один беспечный Бесстрашный, который думал, что сможет спуститься по стене здания, но у него ничего не вышло.

- Интересно, - говорит Джанин, но я едва слышу ее голос за собственным шумным дыханием. - Никогда не устану наблюдать за чужим воображением, которое рисует так много деталей.

Я опускаю все еще трясущиеся ноги с кресла, а затем встаю.

- Ты молодец, - говорит Амар. - Навыки скалолазания далеки от совершенства, конечно, но ты быстро закончил симуляцию, как и в прошлый раз.

Он улыбается мне. Должно быть, у меня получилось притвориться нормальным, потому что он больше не выглядит встревоженным.

Я киваю.

- Ну что ж, выходит, твои необычные результаты оказались всего лишь системной ошибкой. Мы займемся проверкой программы, чтобы найти причину, - говорит Джанин. - А теперь, Амар, мне хотелось бы взглянуть на твою симуляцию, если ты не возражаешь.

- Мою? Зачем?

Улыбка Джанин остается такой же мягкой.

- У меня имеется информация, что ты не был встревожен ненормальными результатами симуляций Тобиаса. Ты знал об этом, но ничего не сказал. И мне хотелось бы понять, не пришло ли это знание с собственным опытом.

- Откуда же такая информация? - спрашивает Амар.

- Один из новичков выразил беспокойство по поводу слишком близких отношений между Тобиасом и тобой. - отвечает она. - Я бы предпочла сохранить конфиденциальность. Тобиас, ты можешь идти. Благодарю тебя за помощь.

Я смотрю на Амара, он едва заметно кивает. Все еще немного пошатываясь, я встаю с кресла и выхожу, оставляя дверь слегка приоткрытой, чтобы можно было остаться и подслушать, что они говорят. Но как только я выхожу в коридор, ассистентка Джанин захлопывает дверь, и мне ничего не слышно, даже если прижаться ухом к двери.

Один из новичков выразил свое беспокойство. Уверен, это мог быть только один такой. Наш единственный новичок, перешедший из Эрудиции - Эрик.

Прошла неделя, и, кажется, визит Джанин никак не отразился на нашей жизни. Все новички - и урожденные в Бесстрашии, и перешедшие - каждый день проходили пейзажи страха. И каждый день я сражался со своими собственными страхами: высота, заточение, убийство, Маркус. Иногда они смешивались друг с другом: Маркус подстерегает меня на вершине высокого здания или мне приходится убивать кого-то в замкнутом пространстве. Я всегда просыпаюсь наполовину безумным, дрожащим, смущенным оттого, что даже имея всего четыре страха, я не могу отделаться от них по завершению симуляции. Они вылезают из глубин подсознания, когда я меньше всего этого жду, наполняя мои сны кошмарами, а пробуждение паранойей. Я стучу зубами, вскакиваю с постели на малейший шорох, руки внезапно немеют. Я начинаю переживать, что сойду с ума еще до завершения инициации.

- Ты в порядке? - однажды утром спрашивает меня Зик. - Выглядишь… измученным.

- Все нормально, - мой ответ звучит резко.

- Оно и видно, - ухмыляется Зик. - Знаешь, это вполне нормально не чувствовать себя нормально.

- Угу, - я заставляю себя доесть завтрак, несмотря на то, что в последнее время мне все кажется на вкус как опилки. Но если уж мне приходится чувствовать себя на грани безумия, то по крайней мере я набираю вес, преимущественно за счет мышечной массы. Мне кажется странным занимать в пространстве так много места одним фактом своего сущестования, ведь раньше я привык быть незаметным. Но теперь я чувствую себя немного сильнее и увереннее.

Зик и я оба отставляем подносы. Когда мы уже направляемся к Яме, младший брат Зика, Юрайя, бежит к нам. Он уже выше, чем Зик, с повязкой позади уха, прикрывающей свежую татуировку. Обычно он выглядит так, будто вот-вот отпустит какую-нибудь шутку, но не сейчас. Сейчас он выглядит ошарашенным.

- Амар, - у него обрывается дыхание. - Амар, он…

Он трясет головой.

- ...он погиб.

Я испускаю смешок. Понимаю, это не очень подходящая реакция, но я не могу удержаться.

- Что? Что ты имеешь ввиду под “погиб”?

- Женщина из Бесстрашия обнаружила тело неподалеку от лагеря сегодня рано утром, - продолжает Юрайя. - Его только что опознали. Это Амар. Должно быть... он…

- Прыгнул? - спрашивает Зик.

- Или упал, никто не знает.

Я направляюсь к тропинкам, карабкающимся по стенам Ямы. Обычно, поднимаясь по ним, я почти вжимаюсь в стену от страха. Но сейчас мне абсолютно все равно, что там внизу. Я проскальзываю мимо бегущих и кричащих детей и людей, входящих и выходящих из ниш-помещений в стене. Я взбираюсь по лестнице, свисающей со стеклянного потолка.

В стеклянном зале собралась толпа. Мне приходится пустить в ход локти, чтобы протиснуться. Одни ругаются на меня, другие толкают в ответ, но я и не замечаю. Я иду к самому краю стеклянной стены, свесившейся над улицами, что окружают лагерь Бесстрашия. Внизу, на тротуаре, темные красные потеки отграничены лентой.

Я долго смотрю на них, пока не осознаю, что эти потеки - кровь Амара, рухнувшего на тротуар.

А затем я ухожу.

Я не знал Амара так хорошо, чтобы горевать о нем. По крайней мере, в моем понимании этого слова. Я горевал после смерти матери - помню этот груз, с которым было невозможно проживать каждый новый день. Помню, я мог остановиться прямо на середине какого-то занятия, чтобы отдохнуть, а потом забывал доделывать начатое. Помню, как просыпался среди ночи со слезами на глазах.

Гибель Амара воспринимается мною иначе. Я ощущаю эту потерю, когда вспоминаю, как он дал мне имя или как защищал, даже толком меня не зная. Но большую часть времени я чувствую злость. Джанин Мэтьюз и это оценивание симуляции как-то связаны с его смертью, я уверен. И что бы там ни было, Эрик тоже несет ответственность за это, потому что именно он подслушал наш разговор и сообщил о нем лидеру своей бывшей фракции.

Это Эрудиты убили Амара, это они. Но все теперь думают, что он спрыгнул или упал. Как раз в стиле Бесстрашия.

Бесстрашные собрались устроить поминальную службу сегодня вечером. Но далеко за полдень все уже в стельку. Мы собираемся у пропасти, Зик передает мне кружку с темной жидкостью, и я выпиваю ее до дна без раздумий. Когда алкоголь делает свое дело, я, медленно раскачиваясь с пятки на носок, передаю кружку обратно.

- Знал, что пригодится, - он смотрит в пустую кружку. - Пойду, возьму еще.

Я киваю в знак согласия и вслушиваюсь в рокот пропасти подо мной. Кажется, Джанин Мэтьюз поверила, что необычные результаты моей симуляции получились из-за ошибки программы, но что если она просто притворилась? Что, если она придет за мной так же, как пришла за Амаром? Я стараюсь отогнать эту мысль как можно дальше.

Темная рука, усыпанная шрамами, тяжело опускается мне на плечо - за моей спиной стоит Макс.

- Ты в порядке, Четыре? - интересуется он.

- Да, - отвечаю я, и это правда.

Я в порядке. Я в порядке, потому что все еще стою на ногах и не жую слова.

- Я знаю, что Амар особенно тобой интересовался. Думаю, он разглядел в тебе потенциал. - Макс слегка улыбается.

- Я не знал его толком.

- С ним всегда бывали небольшие проблемы, он был немного не уравновешен.