Глава V

Едва Том проснулся в понедельник утром, его оглушила бесстрастная реальность – он полностью осознал суть данного прадедушке обещания. Требование вождя было ясным и четким, но оставляло никаких сомнений. Ночью он должен взобраться к музею. То есть он не может просто пройти восемь кварталов и со стороны Второй авеню, через кусты вокруг музея проникнуть на его территорию – пет, надо спуститься к низкому берегу реки, а уже оттуда взобраться наверх по круче Правительственного холма, а ведь там прожектора…

Давясь овсяной кашей, Том представлял себе, как он, ускользая от прожекторов, карабкается к музею, а тот небось охраняется почище монетного двора, особенно теперь, когда после их с Питом визита сработала тревога. Власти наверняка решили, что кто‑то нацелился на их драгоценные золотые статуэтки. И они будут бдительны как никогда. Ладно, допустим, сквозь свет прожекторов он прокрадется незамеченным, а дальше? Ведь надо как‑то попасть в музей: через дверь, через окно… Обязательно сработает какая‑нибудь сигнализация, и что тогда?

Вдруг зазвонил телефон, и Том вскочил с места, его прошиб холодный пот, будто и вправду сработала но дававшая ему покоя сигнализация.

– О господи, Том! Да что с тобой сегодня? Так и дергаешься. Раньше чуть молоко но опрокинул…

– Извини, мама.

Звонил Пит.

– Том приди в школу пораньше, ладно? Надо поговорить.

– Насчет чего?

– Шутишь, что ли? – Последовала пауза. – Так придешь?

– Постараюсь.

– В восемь.

– Ладно.

Пит ждал его па углу возле школы, зыркая по сторонам горящими от нетерпения глазами. Он затараторил, не успел Том подойти к нему:

– Первым делом большое спасибо, что взял меня на танец и па празднество. Давно так здорово не было. Ни на что этот вечер не променял бы. Жаль, что тебе жареного мяса не досталось. Куда, кстати, ты исчез? И что там было? Миссис Грейфезер мне что‑то пыталась объяснить, да я толком но понял.

– Прадедушка и я прошли испытание паром. Это часть ритуала, – неохотно пояснил Том.

Пит, конечно, хороший друг. Можно сказать – лучший. Если совсем по‑честному, единственный человек, которому можно доверить самое сокровенное и не бояться, что тебя высмеют. Но иногда от его любопытства просто невмоготу. Индеец никогда не стал бы задавать такие вопросы – уж слишком они личные. Иногда надо и помолчать.

– Расскажи подробнее, – заинтересованно настаивал Пит. Недовольства Тома он, кажется, не заметил. – Почему из‑за этого тебе пришлось пропустить пиршество?

– Ну, там жарко, – не стал вдаваться в детали Том. – А надо это для очищения.

– Как сауна, да?

– Ни капельки не похоже, – огрызнулся Том и тут же вспомнил: ему самому поначалу пришло в голову сравнение с сауной. Он заставил себя улыбнуться: – Извини, Пит. Понимаешь, даже не знаю, как это описать. Если начну, сразу дураком себя почувствую.

– А‑а, понятно, – произнес Пит голосом человека, которому как раз ничего не попятно. Все же, сделав над собой усилие, он сменил тему и бойко продолжал: – Знаешь, когда вождь Лайтфут передал тебе укладку при твоем отце, я решил: ну все, пропали! Вдруг, думаю, он спросит, что это такое?

– Отец? Никогда. – Том ухмыльнулся. – Ему удобнее не знать. Он, наверное, подумал, что это связано со вчерашней церемонией. А говорить об индейских ритуалах – не в его правилах. Боится, вдруг прадедушка его во что‑то такое втянет. Он ведь от этой стороны своей жизни начисто открестился.

– Ну и зря. Это же так интересно. А все‑таки, Том, зачем вождь вернул тебе укладку? Я видел, как он держал ее во время церемонии – вроде был в восторге, что заполучил ее назад.

– Так оно и было. А когда я ему первый раз сказал об укладке, думал, он от радости заплачет. Но… Прадедушка не из тех, кого можно долго водить за нос. Он догадался, где мы ее взяли.

– Что?! Не может быть!

– Представь себе. Он прочитал в газетах, что кто‑то пытался залезть в музей.

– Но о пропаже священной укладки там не было ни слова. Точно. Я эту заметку наизусть помню. Да в музее и не подозревают, что из витрины исчезла укладка, уверен! Там считают, что кто‑то позарился на золотые фигурки. В газете только про них и было, описания, фотографии и все такое.

– Знаю, Пит. Сам не могу понять. Может, тут телепатия. Так или иначе, но прадедушка знал, что укладку мы стибрили.

– Мы, кажется, договорились, что это вовсе не кража, а? Просто возвращение прежнему владельцу, помнишь?

– Боюсь, у прадедушки на такие дела свой взгляд.

– Он что, обвинил тебя в воровстве?

– Не успел. Я сам сказал. По ему и так все было известно.

– Сам сказал? Ну ты даешь! II что, он теперь кому‑то… Нет он этого никогда но сделает. Погоди‑ка. Попробую угадать. Он хочет, чтобы мы положили ее на место? Точно? И именно поэтому в такой ясный день ты ходишь чернее тучи.

– Примерно так.

– Ого, задачка так задачка! Один раз музейную охрану околпачили, теперь у них ушки на макушке, да тут еще на их головы это бесценное золото. А может, вождь Лайтфут не против подождать хотя бы месяц, пока не уляжется шумиха? Пот, наверное, против. Ладно, переживать не будем. Что‑нибудь придумаем. Разработаем такой план, что закачаешься… – Глаза Пита сверкнули, и Том совсем пал духом – по выражению лица Пита он понял, что тот снова играет в резидента. Но сейчас эта игра не показалась Тому забавной.

– Пит…

– Знаешь, Том, пожалуй, самый гениальный и самый простой способ вот какой: поболтаться по галерее, подождать, пока она опустеет, а потом взять и положить нашу укладку на стекло шкафчика с экспонатами.

– Пит…

– Да, знаю, это довольно примитивно, лишено изящества. Но честно говоря, положение пиковое, охрана будет прислушиваться к каждому шороху, и, по‑моему, этот путь – самый безопасный. Я слежу за дверьми, а ты кладешь укладку прямо на стекло. Главное, чтобы не угля дел телеглаз. Несколько секунд – и дело сделано. Жаль, конечно, что все так повернулось, да и несправедливо это. Вождь Лайтфут должен был оставить укладку у себя. В смысле, моральное‑то право у пего есть… Ну все равно, танец – это было просто потрясающе, да и, когда брали укладку, нервишки себе пощекотали здорово. Я всегда в таком деле хотел себя попробовать…

– Пит, послушай ты, наконец!

– В чем дело, Том? Есть идея получше? Выкладывай. Слушаю.

– Положить укладку на место я должен сам.

– Конечно. Я просто покручусь в галерее, буду стоять на страже.

– Нет. Совсем сам. Один. Сольный номер. – Думая о том, чтобы не нарушить прадедушкины инструкции, Том против своей воли произнес эти слова резко, отрывисто.

Пит даже изменился в лице:

– Да? Ну, если так, извини, что вмешиваюсь. Ой, уже звонок. Пора идти.

И, круто повернувшись на каблуках, он деловито зашагал ко входу в школу.

– Пит, ты извини… я вовсе не… но я не могу… – Голос Тома потонул среди гомона и визга школьников: все кинулись на штурм дверей, ведь через пять минут звонок на урок.

Весь школьный день па душе у Тома скребли кошки – из‑за Пита. Он парень что надо, все так, но если его погладить против шерсти… После уроков Том поболтался возле школы, но Пит куда‑то исчез, а спрашивать о нем у кого‑то не хотелось. Ведь если Пит на него по‑настоящему рассердился… возьмет и расскажет ребятам про танец призраков, про поиски духа… Да они его на смех поднимут! Том Лайтфут, суеверный индеец, жаждет стать великим горе‑воином! Неужели Пит мог разболтать? Нет, он не мог. Правда, когда он уходил, вид у него был свирепый. Тома вдруг бросило в жар, потом прошиб холодный пот, тягуче засосало под ложечкой. Он повернулся и побежал домой.

По понедельникам мама обычно уходила играть в бридж, а у отца было какое‑то политическое мероприятие, поэтому поужинали они рано и не обратили внимания, что он ничего не стал есть – после захода солнца нельзя, так велел прадедушка. Да и аппетита у него все равно не было. Он просто отодвинул тарелку в надежде, что мама этого не заметит, не станет поднимать шума. Так и вышло.

После ужина Том сел за уроки. Математика – куда ни шло. Безликие и бесстрастные цифры вели себя как хорошо вымуштрованные солдаты, молча выполняли все его распоряжения. А вот с общественными науками дело обстояло хуже. Объясните причины падения Римской империи… Что такое нравственное общество? Ответы на эти вопросы не лежали на поверхности, и в голове у Тома зароились разные мысли.

Римские боги, предрассудки, обожествленный император… Том написал эти слова в блокноте и уставился на них. А прадедушкино поклонение земным духам? Это что‑то другое или то же самое? И может быть, лично для тебя это реальность, а с точки зрения истории – предрассудки?

Или другой вопрос: нравственное общество. У кого общество более нравственное – у индейцев или у белых? Факт, что у индейцев – ведь у белых и мегакорпорации, и загрязнение окружающей среды, и всякие политические мерзости, например Уотергейт[6]. По кто правит миром? Белые. А кого все презирают? Краснокожих. Попробуй сведи концы с концами.

Может, прадедушка и не прав. Может, по‑настоящему нравственно – быть вместе со всеми, и только так? И прав именно отец, а прадедушка со своими играми из прошлого безнадежно отстал от жизни? Но если прадедушка ошибается, значит, и поиски духа – пустая затея. Л раз так, возвращать укладку в музей не имеет смысла. И вообще она не представляет никакой ценности… Нет, что‑то не похоже на правду.

От этих мыслей у Тома распухла голова, и он наконец захлопнул учебники.

– Лучше об этом не думать, – сказал он вслух. – Выход один – разделаться с этим раз и навсегда.

Аккуратно сложив учебники в стопку, он снял школьную форму и облачился в темную водолазку и джинсы. Стеганую куртку решил не надевать – в прошлый раз нейлоновая оболочка отвратительно шуршала, но давала двигаться бесшумно. Вместо нее он надел тужурку из оленьей кожи, которую сшила для него индейская двоюродная бабушка. Тужурка висела в прихожей, в стенном шкафу. Мама ее терпеть не могла, словно, надевая эту куртку, он выставлял напоказ свое индейское происхождение. Но для предстоящей миссии этот наряд был… подходящим, что ли.

Он вытащил укладку из тайника – из нижнего ящика, – бережно сунул се под свитер и заткнул за пояс брюк.

В доме стояла тишина. Домработница вымыла посуду и ушла. Мама наверняка просидит за бриджем до одиннадцати, ну а папа… Он помогал коллеге‑адвокату проводить предвыборную кампанию – тот выставил свою кандидатуру на какой‑то пост в местных органах партии либералов, – и их собрание могло кончиться за полночь.

На всякий случай Том оставил окно приоткрытым, как следует задернул занавески, скатал в рулон байковое одеяло и накрыл его стеганым. Взбил подушки, выключил свет – никому и в голову не придет, что постель пуста.

Крадучись он спустился по лестнице и выбрался из дому. Девять часов. Уже два часа, как стемнело. Небо было затянуто пеленой облаков – ни луны, ни звезд. Решительно свернув с Седьмой авеню, он зашагал вниз, к берегу реки. Пешеходы не попадались, мимо с гудением проносились машины, их фары высвечивали кусты и разметку осевой линии, били ему прямо по глазам и ослепляли, заставляя моргать.

За полчаса он добрался до реки и начал быстро карабкаться вверх по круче, почти перпендикулярно к старому и массивному Дому правительства, за которым располагалось невысокое современное здание музея. Подъем оказался делом сложным. Стояла кромешная тьма, почва была жесткая, сухая трава выскальзывала из рук. Чуть повыше слева начиналась деревянная лестница, но Том инстинктивно чувствовал: подъем его в какой‑то степени символический и пользоваться лестницей он не должен. В Монреале по ступеням к храму святого Иосифа верующие поднимаются на коленях, это обязательный ритуал паломничества.

Наконец он, здорово запыхавшись, все‑таки выбрался на лужайку у Дома правительства. Какое‑то время лежал не шевелясь, изучал обстановку. Его окружала темнота, но широкий круг травы перед недавно отремонтированным зданием был ярко освещен. Через этот аккуратно подстриженный газон и мухе не пролететь незамеченной.

Па мгновение Тома охватила паника – жаль, что рядом нет Пита! Судорожно глотнув, он начал пробираться влево, от куста к кусту, за пределами круга света, и вот Дом правительства остался позади, а впереди, чуть справа, распростерлась махина музея. Том лежал под кустом и думал, как быть дальше. Сочившийся от земли холод проникал ему под джинсы, леденил йоги.

Попасть в музей с фасада – исключено. Тут сомнений никаких. Фасад огромный, а вход всего один – большие стеклянные двери, ведущие в вестибюль и дальше – в главный зал. Чтобы подойти к этим стеклянным дверям, надо подняться по широкой лестнице и пересечь пустую мощеную террасу. Короче говоря, выставиться перед охранниками во всей красе.

Есть еще запасные выходы, в восточной и западной стенах, но это именно выходы, а попробуй через них войди. Открываются они только изнутри, и кому‑кому, а Тому прекрасно известно, что к ним подведена сигнализация.

Том прикусил губу. Как быть? Прошмыгнуть к тыльной, северной стороне здания, выходящей на Вторую авеню, и проверить – вдруг забыли запереть служебную дверь, вдруг какое‑то окно не закрыто, а лишь прикрыто? Едва ли, по что еще остается? Сомнительному искусству взломщика Том, в отличие от Пита, обучен не был.

Хотя справа от него музей был освещен прожекторами, а слева и впереди сияли 'уличные огни, вдоль боковой степы музея тянулась спасительная полоска тени – там можно укрыться. Чувствуя себя совершенно незащищенным, уязвимым, Том метнулся туда и распластался по стене, стремясь вжаться в пес, сердце, сковывая дыхание, бешено колотилось где‑то у горла. «Преступник из меня никудышный, – не без горечи подумал он, – и тем по менее… я ведь и есть преступник. Если совершить задуманное удастся… «Взлом и проникновение»…»

Он начал потихоньку исследовать северную стену здания. Окоп, которые можно открыть, он не нашел, зато насчитал восемь дверей, две из них высотой футов четырнадцать – видимо, сюда подгонялись грузовики для разгрузки и погрузки экспонатов. Он подергал каждую дверь, одно его «и» хотело, чтобы она открылась, другое умоляло: не надо, пусть окажется запертой. Так он проверил всю северную сторону – увы. Протиснувшись сквозь кустарник, он выбрался на Вторую авеню и поплелся домой. Он здорово замерз, чувствовал себя полным дураком и, сам не зная почему, очень сердился на прадедушку.

В довершение всех бед возле дома он увидел: в отцовском кабинете горит свет. Значит, собрание они свернули пораньше.

Пришлось прошмыгнуть в тыл дома, по решетке для вьюнков взобраться на крышу веранды‑солярия, а оттуда залезть в свою комнату через окно.

На следующее утро Пит встретил его улыбкой, будто ничего между ними не произошло.

– Ну, положил укладку на место? Порядок?

Том покачал головой и пнул ногой листья, застрявшие в решетке водостока.

– Почему?

Том пожал плечами:

– Все заперто. Не смог я туда пробраться. Пытался, но не смог.

– Обалдеть можно! Ты что же, хотел попасть в музей ночью, когда он закрыт? Почему не сделал, как я тебе сказал? Господи, да ночью этот музей все равно что крепость: кругом охрана, все двери поставлены на «тревогу»… на что ты рассчитывал?

– Думал, может, повезет… какую‑нибудь дверь забудут запереть, мало ли что.

– Лучше не упрямься и оставь укладку прямо в галерее, когда музей открыт.

– Не могу я. Нельзя.

– Что ты за чудак, Том! Только потому, что это предложил я…

– Нет, не из‑за этого. Честно.

– Значит, это дела старого вождя. Точно? Какая‑то безумная идея вождя Лайтфута. Ага! Даже в лице переменился. Все ясно.

– Никакой он не безумный. Безумные вождями не становятся. Его, между прочим, выбрали, он вождь не по наследству. Выбрало племя, а такое бывает не часто.

– Ну извини. Просто мне показалось, что стариковскими фокусами ты сыт по горло.

– Возможно. Но я никому не позволю обзывать его.

– Ладно‑ладно. Считай, я этого не говорил. Только почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог? Сейчас, конечно, задачка посложнее, но все равно придумаем, как туда пробраться даже ночью. Вот увидишь!

– Нет! Спасибо тебе, Пит, но я должен сам.

– Что ж, как знаешь. Только не говори потом, что я не хотел тебе помочь.

На лице Пита появилось какое‑то странное, необычное выражение. Пожав плечами, он зашагал прочь, и у Тома засосало под ложечкой – кажется, он сейчас теряет что‑то очень важное. Но столько у него друзей, чтобы ими разбрасываться.

Он попытался поставить себя на место Пита: его пригласили участвовать в какой‑то таинственной, очень личной церемонии – как танец призраков, – а на следующий день дали от ворот поворот. «Я бы тоже был вне себя от ярости, – подумал Том. – Но ведь прадедушка сказал, чтобы на сей раз я все делал сам… Он так зол па меня – вдруг расскажет ребятам? А что – возьмет и расскажет. И понять его можно. Только если ребята узнают про танец призраков, про поиски духа – хоть ложись и умирай. Придется уйти из школы. Да, именно так. Придется уйти из школы и поселиться в резервации, у прадедушки».

На уроке общественных наук речь зашла о предрассудках. Том ссутулился, склонился к парте – стать бы невидимым. Кое‑кто из ребят говорил так… будто явно знал его историю. Том бросал гневные, укоризненные взгляды на Пита, но тот его не замечал или не хотел замечать. Ненавижу тебя, ненавижу. Задушил бы своими руками.

После уроков Пит с ребятами остался играть в «собачки», а Тома даже не позвали. Он побрел домой. Тротуары были усыпаны золотыми тополиными листьями, если попадались кучки, Том пинал их ногой. Человек и в толпе бывает один, так сказал прадедушка, и сразу вспомнилось испытание паром, иссушающая жара. Что ж, мрачно сказал себе Том, придется пройти и через испытание одиночеством.

Почти все уроки он сделал до ужина и прилег вздремнуть. А когда проснулся… черт возьми, за окнами темно! Он вскочил на ноги… А ужин? Он вылетел в дверь и едва не опрокинул стоявший за ней поднос. Тарелка с воздушной кукурузой, два огромных бутерброда с ореховым маслом и яблоко.

Он взял поднос. Ну почему в одном мама такая заботливая, понимающая, а в другом – бесчувственная и черствая? Почему не желает понять прадедушку, индейский образ жизни? Никогда он не научится разбираться в людях. Одного дедушку он понимает. Это единственный человек, который ему полностью ясен.

Том взглянул на часы. Девять! Он проспал больше трех часов. При виде бутерброда с ореховым маслом – а запах какой! – в животе у него заурчало, потекли слюнки, но он решительно отодвинул поднос и занялся подготовкой к выходу. Ничего, поест, когда вернется, когда дело будет сделано. Ведь ему положено поститься, иначе ничего не выйдет. Так сказал прадедушка.

Есть кто‑то дома или нет – догадаться было трудно. Кругом тишина. Только доносилось тиканье часов из гостиной, по отец, возможно, дремлет за газетой в своем кабинете, а оттуда прекрасно просматривается лестница. Нет, надо выбираться через окно, так надежнее.

Безотрадные события вчерашнего вечера повторились в точности: долгий спуск к реке, карабканье на холм, перебежки от куста к кусту в постоянном страхе – вдруг заметят? – проверка каждой двери, боязнь, что дверь откроется под его рукой, отчаяние, когда она все‑таки не открывалась.

«Нет, – говорил он себе, – дело гиблое. Нечего и пытаться, я просто идиот. Впереди еще две попытки, но и они закончатся тем же, это ясно». Когда он пролез сквозь кусты на Вторую авеню, из густой темноты под деревьями появилась тень.

– Привет. – Голос был спокойным и дружелюбным, однако у Тома по коже побежали мурашки, а сердце тревожно забухало. Он напрягся, приготовившись бежать, но заставил себя оглянуться.

– Пит?

– Кто же еще?

– А ты здесь какого черта делаешь? – Том потащил его за руку, пока они не оказались на тротуаре, подальше от музея.

– Просто решил посмотреть, как твои успехи. Я звонил тебе, мама сказала, что ты спишь. А полчаса назад позвонил снова – никто не взял трубку. Я и решил, что ты здесь. Надо поговорить.

– О чем? По‑моему, ты уже все сказал, разве нет?

– Это как попять?

– А так, что ты натрепал всему классу насчет танца призраков и всего остального!

– С чего это тебе взбрело в голову?

Пит даже остановился – прямо под уличным фонарем. В голубоватом мерцании было видно, как лицо его побледнело, глаза налились кровью.

– Видел я, как на общественных науках все на меня смотрели. Порядочные люди так не поступают, Питер Каммингс.

– Да ты спятил! – воскликнул Пит. – Я и словом никому не обмолвился. Ты все напридумывал, дуралей.

– Сам дуралей, – машинально откликнулся Том, но тут же уставился на Пита. – Значит… Ты никому ничего не говорил?

– Никому и ничего. А за доверие – спасибо. Теперь слушай, что я тебе скажу. С меня твоих штучек достаточно, Том Лайтфут. Нельзя человека допустить к чему‑то важному, вроде танца призраков, а потом взять и захлопнуть дверь у него перед носом, отлучить от всего остального, отказаться от его помощи.

– Да не могу я. Объяснял уже.

– Для начала – без меня ты бы в жизни не добыл укладку, а значит, твой прадедушка не устроил бы танец призраков. И на место эту укладку тебе без меня но положить, нашел способ – тыркаться в музейные стены среди ночи.

– Что я могу поделать? – выдавил из себя Том.

– Все твоя дурацкая гордость. Спорить готов, что могу открыть одну из этих дверей. Хочешь, попробую? Еще но поздно вернуться. Открою, точно тебе говорю! Только скажи.

– Пет! Черт возьми, Пит, сколько раз тебе повторять: я все должен сделать сам!

– Что ж, приятель, ладно. Желаю удачи! – Пит повернулся, чтобы уйти.

Том глотнул слюну.

– По крайней мере, до дома можно пройтись вместе. Насчет его гордости Пит прав, с грустью подумал Том.

Задание прадедушки костью застряло в горле. Неужели Пит сейчас уйдет? Тогда их дружбе – хорошей дружбе – конец.

Наверное, это понял и Пит. Во всяком случае, он заставил себя усмехнуться и небрежно пожал плечами:

– Законом это не запрещается. Тротуар открыт для всех.