Уровни и виды мотивации поведения_______

Проблема мотивации нравственного поведения заслужи­вает особого внимания. Термин «мотивация» (от лат. «moveo» — «двигать»), введенный А. Шопенгауэром, мно­гозначен. Под мотивацией в самом широком смысле в пси­хологии понимается совокупность внутренних факторов, вызывающих переход субъекта из пассивного в активное состояние, побуждающих к деятельности. В этом смысле действие мотивировано, если в его совершении принима­ет участие психика субъекта, и, соответственно, не мо­тивировано, если субъект действует только как организм или физическое тело. Внешние факторы приобретают зна­чение мотивации только тогда, когда они воспринимают­ся психикой и приводятся в связь с внутренними. В более узком смысле мотивацией называются психические ме­ханизмы, которые придают действиям определенную на­правленность — интенцию, на которую обратил особое внимание в конце XIX в. Ф. Брентано. Именно в этом, бо­лее узком, значении мотивация представляет для нас не­посредственный интерес. Мотивами мы будем называть те элементы внутреннего мира личности (ее психики), ко­торые вызывают и направляют определенное действие. Поскольку психика человека функционирует на бессоз­нательном и сознательном уровнях, то и мотивация, со­ответственно, имеет бессознательный и сознательный режимы. Существуют многочисленные бессознательные восприятия объектов (образы), которые остаются неосоз­наваемыми вообще или переходят порог сознания толь­ко при определенной интенсивности. Если мы не замеча­ем какого-то намека, сделанного словом или интонацией с какою произносятся обычные слова, то это не значит, что мы вообще не восприняли информацию. Она могла проникнуть в душу незамеченной и осесть в ней, сде­латься ее частью и однажды открыться во всей ясности. Далеко не все влечения, вызывая и направляя поведе­ние, приобретают осознанный характер. Да и степень осознанности бывает разной. От смутных, совершенно не определенных желаний, когда субъекту хочется пой­ти «туда, не знаю куда», и найти «то, не знаю что», до об­думанных, твердых намерений — огромная дистанция. Не вполне ясно, функционирует ли нравственность толь­ко на сознательном уровне психической деятельности или же возможно ее проявление и на бессознательном уровне. Традиционным для отечественной этики явля­ется выделение в нравственности трех подсистем: мо­рального сознания, моральной деятельности и мораль­ных отношений. Эта традиция молчаливо предполагает, что осознанность является необходимым признаком включения в сферу морали. Следовательно, нравственным или безнравственным может быть лишь то поведение, ко­торое совершается сознательно, а в своем бессознатель­ном психическом содержании человек совпадает с живот­ным. Так ли это? Здесь необходимо разобраться.

Если человек совершает объективно значимые действия, не осознавая их значения для других, следует ли отсю­да, что его действия вообще никакого отношение к нрав­ственности не имеют? Где вообще пролегает та черта, которая отделяет неосознавание отрицательного значе­ния своих действий от нежелания его осознавать? Если молодой человек после полуночи включает на полную громкость музыкальный центр или в порыве внезапно­го восторга разражается ликующим пением, можно ли вполне уподобить его поведение животному, например, призывному реву крокодила или воплю обрадовавше­гося чему-то идиота? При тщательном сопоставлении си­туаций мы убедимся, что определенная разница здесь все же есть. Она заключается в том, что ни крокодил, ни идиот (если использовать этот последний термин как медицинский диагноз) не способны в принципе осознать отрицательное значение своих действий, а нормальный человек, тот, кому адресованы все моральные регуляти-вы, — даже если он в данный момент и не осознает значи­мости своего поведения, может и должен ее осознавать. Почему же все-таки не осознает? Дело вовсе не в том, что ему для этого не хватает ума. Чтобы осознать вред по­добных действий для окружающих, не нужен интеллект, превышающий 90 единиц по Айзенку. Говорят, что в не­которых нестандартных ситуациях люди заметно глупе­ют. Однако это не означает, что они необратимо теряют способность решать обычные жизненные задачи. Оче­видно, где-то под порогом сознания психика, действуя по собственным законам, отключает способность соеди­нять объективное значение поступков с их субъектив­ным значением.

Исторически нравственность не может появиться до того, как сформировалось сознание, иными словами, до того, как на поведение людей стали оказывать влияние знаки и символы. От новорожденного младенца бессмысленно ждать нравственных поступков, например, готовности ус­тупать материнскую грудь своему молочному брату до то­го, как насытился он сам. Но после того как сознание воз­никло и вызвало к жизни моральную регуляцию, послед­няя проникает и в область бессознательного психического и начинает воздействовать на поведение индивида уже оттуда. Формирование сознания существенно меняет содержание бессознательного.

Важнейшие бессознательные механизмы, влияющие на мо­ральное поведение, были намечены в «философии бессоз­нательного» Э. фон 1артмана и детально описаны в пси­хоанализе 3. Фрейда. К ним относятся:

— вытеснение — устранение из сознания определенной информации, по каким-либо причинам неустраивающей субъекта;

— проекция — перенесение вытесненных влечений на внешние обстоятельства;

— регрессия — возвращение к более ранним стадиям ду­шевного развития;

— реакция полярной направленности — замена вытес­ненного влечения другим, противоположным ему по ха­рактеру (например, страха гневом и т.п.);

— вымещение — перенесение негативного влечения с од­ного объекта на другой, более подходящий по каким-то параметрам;

— сублимация — преобразование вытесненного влечения в более сложные и возвышенные мотивы и т.д.

Перечисленные механизмы носят защитный характер. Они оберегают внутренний мир личности от конфликтов и свя­занных с ними перегрузок. По аналогии с неорганичес­ким бытием их действие можно уподобить инерционным силам, обеспечивающим устойчивость системы. Само их существование обусловлено наличием сознания и нрав­ственности. Что-либо вытесняться, проецироваться, рег­рессировать и т.п. может только в том случае, если есть сила, которая препятствует его прямому, непосредствен­ному выражению. Но если эта сила действует извне, ес­ли она не имеет внутреннего источника, где искать га­рантию, что эта сила не является чуждой и враждебной по отношению к человеку? Может быть, правы младшие софисты, М. Штирнер и Ф. Ницше, что мораль — это при­манка и ловушка, которую придумали хитрые люди или сверхчеловеческие существа для того, чтобы одурачить и подчинить себе всех остальных? Опровергнуть подоб­ные предположения можно лишь в том случае, если мы найдем внутренний бессознательный источник нравст­венности.

В XX в. такой источник был найден с помощью платонов­ского учения об архетипах. Архетипами (άρχέτυπον — «первообраз», «начальный знак») Платон назвал свои идеи, которые запечатлеваются в душе в тот момент, ког­да она созерцает их в занебесной стране, и хранятся в ней неосознаваемыми до тех пор, пока человек не воспримет нечто подобное им. Платоновские архетипы — это пер­вообразы, на основе которых психика человека собира­ет из отдельных ощущений образы вещей. Швейцарский психолог К.Г. Юнг развил учение об «архетипах коллек­тивного бессознательного» — душевных структурах, об­щих для всех людей без исключения и приоткрываю­щихся в сновидениях, невротических фантазиях, видени­ях наркоманов («глюках») и мифах — в таких режимах работы души, когда контроль сознания является мини­мальным. Определенные врожденные схемы, соединяю­щие влечения и образы, имеются, как мы уже отмечали, у многих животных. Юнговские архетипы коллективно­го бессознательного вырастают из подобных схем, но они принадлежат иному, более высокому уровню душевной организации. Душа, какой бы невозделанной они ни бы­ла, не является совершенно беспорядочным скоплени­ем отдельных влечений и образов. Какие-то из них свя­заны более тесно, иные почти не имеют связи. Влечения и образы нематериальны, поэтому они сами по себе не мо­гут притягивать или отталкивать друг друга. Существуют душевные силы, которые связывают одни влечения и об­разы в комплексы, а другие оставляют разрозненными. Именно эти силы К.Г. Юнг и назвал архетипами. Соста­вить определенное впечатление о подобных силах можно только по продуктам их деятельности — эмоционально насыщенным образам. Число архетипов равно числу типичных жизненных ситуаций, но самыми важными из них являются архетипы Матери, Ребенка, Старого Мудреца, Самости, Трикстера и др.

Если нравственность происходит из архетипов, то она име­ет глубокие онтологические корни, поскольку в архети­пах духовное бытие соединяется с душевным и органиче­ским. Опыт многих поколений людей, а может быть, и их животных предков, как считает Юнг, запечатлелся в гене­тической информации, воспроизводится в связной после­довательности образов-переживаний и оказывает глубо­чайшее влияние на поведение. Важнейшим для становле­ния нравственного сознания является архетип Самости, который действует как бессознательная сила, собирая во­едино все элементы внутреннего мира: репродуктивные установки и доминирование, территориальность и аффи-лиацию.

Никакая сознательная внешняя дрессура не была бы спо­собна сделать человека нравственным, если бы у него не было уже бессознательной предпосылки нравственнос­ти во внутреннем мире. Конечно, с помощью негативных и позитивных подкреплений, наказаний и наград мож­но добиться, чтобы его поведение оставалось в социаль­но приемлемых рамках, но таким путем объективно зна­чимое никогда не станет субъективно ценным. Мотивом положительных действий всегда будет в таком случае ожидание награды, а мотивом воздержания от негатив­ных — страх перед наказанием. Моральное сознание вы­растает на другой почве. К нему ведут внутренние про­цессы интеграции души, превращения ее в дух. Нравст­венная жизнь развертывается в поле ясного сознания, но корнями она уходит глубоко в бессознательное. Понима­ние того, что такое человек, идет к свету из его темных глубин.

Показателем духовной зрелости личности является фор­мирование специфически нравственной мотивации по­ведения. Исходную мотивационную основу человечес­кого поведения образуют влечения к нападению, бегству, пище и половому соединению. На сознательный уровень эти влечения выходят в виде эмоций гнева, страха, голода и элементарных эротических переживаний. Ничего нравственного ни во влечениях, ни в эмоциях нет. Нравствен­ное содержание появляется в них только благодаря со­единению объективного значения с субъективным через слово и символ. Когда влечение к нападению мотивирует­ся не только субъективным, но и объективным значением, оно становится стремлением к возмездию, а переживание гнева трансформируется в чувство морального негодова­ния. Влечение к бегству под влиянием объективного зна­чения преобразуется в стремление закрыть себя от недо­брожелательных взоров, а эмоция страха становится чув­ством стыда. Нравственным аналогом влечения к пище является стремление к собственному совершенству, ко­торое переживается как жажда добра или чувство мо­ральной удовлетворенности, а преображенный объек­тивным значением эрос становится любовью — пережи­ванием другого человека как имеющего ценность в самом себе и способностью испытывать радость от одного пре­бывания рядом с ним. Таким образом, негодование, стыд, стремление к добру и любовь являются самыми элемен­тарными моральными мотивами. К ним добавляют так­же сопереживание в его отрицательной и положительной формах сострадания и со-радования, но здесь у нас нет полной уверенности в том, присущи ли такие пережива­ния только человеку и только в отношении другого чело­века или же они доступны и другим существам с высоко­развитой психикой. Во втором случае они будут не соб­ственно моральными мотивами, но некоей их душевной предпосылкой. К тому же следует отметить, что по сво­ему объективному смыслу сострадание и сорадование, если они приобретают активный, деятельный характер, т.е. становятся собственно мотивами, являются разновид­ностями стремления к добру.

Нравственная мотивация специфична тем, что главным мо­тивирующим фактором становится объективное зна­чение ситуации и предполагаемых действий субъекта.Предметом негодования выступает не переживание собст­венного ущерба, причиненного другим лицом, а попрание справедливости, неписаных правил поведения, значимых для всех. Чувство стыда предполагает объективное суще­ствование должного образа действий и внешнего облика, временная потеря коих подлежит немедленному восста­новлению. Стремление к лучшему опирается на объектив­ное различие более и менее совершенного состояния; лю­бовь побуждает отречься от себя ради любимого человека. Мотивы человеческого поведения разнообразны. Человек может делать что-то ради собственного удовольствия: пить, есть, любоваться природой, предаваться эротике. Он может в своих действиях стремиться к обретению пользы, делая то, что ему неприятно или безразлично, например, соблюдать диету или готовиться к экзаменам. Он способен также совершать поступки ради внешнего признания, похвалы и славы, делая при этом то, что не очень приятно и не очень полезно. Нравственная моти­вация не исключает ни удовольствия, ни пользы, ни сла­вы, но не сводится ни к одному из этих мотивов. Наибо­лее отчетливо она видна как раз тогда, когда человек со­вершает поступок не ради наслаждения, не для пользы и не во имя славы, а только потому, что он не может по­ступить иначе, потому что иной способ поведения не сов­местим с его собственным человеческим образом. Соот­ветствие между моим человеческим образом и образом других людей и есть та сила, которую пробуждает мо­раль и на которой она зиждется. Действие ее превосход­но описал Андрей Платонов. В рассказе «Возращение» со­ветский офицер приезжает с войны домой и обнаружи­вает, что его жена и дети не совсем такие, какими они сохранились в его памяти и рисовались в мечтах. Оказы­вается, у них была своя жизнь, наполненная, конечно, ожиданием его возращения, но не сводящаяся к нему без остатка, целиком. Он сам не безгрешен и не может ска­зать про себя, что всю войну жил только мыслью о возвра­щении домой. С ним бывало всякое, в том числе и в самое последнее время, уже на пути к дому. Но человек устро­ен так, что собственная неверность не переживается им так остро, как неверность другого, близкого ему челове­ка. И вот, он не может простить родным, что без него они жили своею жизнью, имели и продолжают сохранять дру­гие привязанности. Острая обида, с которой он не может и не хочет справиться, побуждает его рано утром уйти из дома не попрощавшись, чтобы больше никогда не возвращаться. Он уже едет в поезде и, бросив последний взгляд на дом, где прошла его довоенная жизнь, которую, как ему кажется, больше нельзя вернуть, видит двух ма­леньких детей, бегущих из последних сил за набираю­щим скорость составом. И тогда с его души спадает пеле­на. «Иванов закрыл глаза, не желая видеть и чувствовать боли упавших обессилевших детей, и сам почувствовал, как жарко у него стало в груди, будто сердце, заключен­ное и томившееся в нем, билось долго и напрасно всю его жизнь и лишь теперь оно пробилось на свободу, за­полнив все его существо теплом и содроганием. Он уз­нал вдруг все, что знал прежде, гораздо точнее и дей­ствительней. Прежде он чувствовал другую жизнь через преграду самолюбия и собственного интереса, а теперь внезапно коснулся ее обнажившимся сердцем». Способ­ность чувствовать чужую жизнь, как она есть на самом деле, прощать ее и идти навстречу — это и есть нрав­ственность.

ЛИТЕРАТУРА:

Бахтин М.М. Архитектоника поступка // Социологические иссле­дования, 1986, № 2.

Вебер М. Основные социологические понятия // Избранные про­изведения. М.: Прогресс, 1990.

Гусейнов А.А. Цели и ценности: как возможен моральный посту­пок? // Этическая мысль. Вып. 3. М.: ИФРАН, 2001.

Дробницкий О.Г. Понятие морали. М.: Наука, 1974, с. 214-329.

Дробницкий О.Г. Природа морального сознания // Проблемы нравственности. М.: Наука, 1977.

Дробницкий О.Г. Структура морального сознания // Проблемы нравственности. М.: Наука, 1977.

Ильин Е.П. Мотивация и мотивы. СПб.: ПИТЕР, 2000, с. 115-163.

Лосский Н.О. Ценность и бытие. М.: ACT, Харьков: ФОЛИО, 2000, с. 61-102.