Профессиональная деятельность в период застоя

Обратимся теперь к трудовому опыту этих женщин в годы застоя. Мой тезис прост - в годы застоя мотивация к труду понизилась. Первоначальная ориентация на карьеру у многих сменилась эскапизмом. Итак, начало профессиональной карьеры. Те из респонденток, которые получили распределение по окончании высших учебных заведений, были крайне недовольны той рабочей атмосферой, с которой они столкнулись. Застойный период сливается в непонятный срок для них, по выражению одной из респонденток. Это “социальное безвременье”. Если изначально они были ориентированы на карьерные достижения и профессиональный рост, то столкновение с социалистической культурой труда и соответствующими ей практиками способствовало развитию отчуждения и неудовлетворенности как основных характеристик их отношения к труду. Ориентации на карьеру были вытеснены ориентацией на приватную жизнь и квази-публичную активность в контркультурной среде.

Объясняя изменения в своей трудовой мотивации, респондентка отмечает:

“Я не могла работать как журналист, потому что у меня с двойным сознанием очень плохо было. Т.е. я не могу существовать, если я себя не уважаю, я как бы вот на этом держусь: если я себе перестаю уважать - ну и что тогда? А тогда еще в возрасте в таком юном - это очень обостренное чувство у меня было...” (К.Я.)

Другая рассказывает:

“... Ну в общем как бы, я была никто....Пока не рухнул социализм...” (Н.Б.).

Объясняя свои тогдашние установки рассказчица уточняет:

“У меня не было каких-то политических таких страшных приятелей-неприятелей, но просто мне не хотелось ни в чем участвовать: мне хотелось найти такую работу, желательно издательскую или редакторскую, чтобы (.) было какое-то дупло, куда сунешь работу - потом тебе оттуда новую работу, и просто никого не видеть и ни в чем не участвовать.” (К.Я.)

Коренным образом изменилось отношение к работе в период перестройки. Вновь проявилась ориентация на профессиональный рост, и для многих включение в феминистскую тематику было связано с работой. Это типично для тех случаев, когда женщины занимались профессионально женским вопросом - либо изучением женской занятости в сфере экономике, либо темой молодой семьи в женском журнале. Но об этом позже...

Приватная сферав годы застоямогла быть другим каналом самореализации для этих женщин. Довольно часто в их жизненных историях звучит такой сюжет: относительно рано, в студенческие годы они начинают жить одни или выходят замуж и отделяются таким образом от родительской семьи. Некоторое количество любовных сюжетов и ранние браки в возрасте 21-22 лет, сопровождающиеся незапланированной беременностью, - все это типично для опыта современной советской женщины. В биографиях часто присутствуют рассказы об абортах, представляющих собой один из самых страшных и унизительных опытов, если не сказать, практик советских женщин.

Вот как описывает историю своего замужества одна из рассказчиц:

“Второго аборта я испугалась, а он разлетелся жениться, и мы - женились. Оказался - алкоголик. ... Был художник, оказался алкоголик. Т.е. .. натуральный алкоголик, когда человек напивается до состояния невменяемости, хулиганит, орет, швыряется ботинками. Вот, два раза я уходила, на третий я ушла совсем. Так что мы женаты были, наверное, всего полтора года, из них уже полгода я вообще как ушла, а в промежутке я была то беременная, то рожала, то уходила. После этого я замуж не выходила.” (O.Д.)

А вот совсем безопасное начало, обещающее семейное счастье:

“А потом появился С. - неуемная, первая такая любовь... я его просто как бы боготворила. Он был очень талантливый человек, учился в нашем институте, на семь лет старше меня, очень интересный, очень трудолюбивый.... Когда я вышла за него замуж..., я его очень сильно любила. Я не хотела жить дома, я хотела жить с ним. Я хотела жить с ним, вот просто жить каждый день.” (Н.О.)

Кончается эта история тем же: “Он как-то сломался...” Следует развод по инициативе жены.

Для опыта советской замужней женщины характерно разочарование в советском типе семьи. Семейная жизнь - это непосильная нагрузка двойной или тройной занятости на работе, дома и по обеспечению семьи, частые случаи мужского алкоголизма и отсутствие помощи по дому со стороны мужа. Все это, впрочем, описано в известной в свое время повести Н. Баранской “Неделя как неделя”.

Описывая динамику супружеской жизни, респондентка вспоминает:

“Потом начались такие запойные явления, когда он на меня очень агрессивно нападал, он начинал ругаться матом и.. обзываться...он, например, мог вечером не прийти ночевать. Он уходил, они там пили пиво, отдыхали, к ним ходили девчонки, а я почему-то - не знаю, почему, но я занималась и дома сидела, и очень любила хозяйство: я любила печь пироги, готовить. И часто было так, я жила в районе, который семь километров лес, поселок так называемый, и я бежала за ним ночью, в три часа, до трех часов его ждала, зимой и летом бегала.” ( Е.Щ.)

“Он паразитировал на мне, потому что все пропивалось... Да, я работала, например, до 9-10 часов, И я работала очень поздно, а потом ехала к нему сразу с работы. И всегда он меня встречал: “Деньги везешь?”(Р.О.)

В отличие от многих других женщин с подобной историей семейной жизни, мои респондентки не были готовы к предписанному терпению. Очевидна прежде всего сложность для профессионально ориентированной женщины, будущей феминистки, смириться с ролью супруги, как она определена гендерной системой советского общества:

“... Когда мой коллега-мужчина приходит домой, я знаю, что его кормят, поят, обстирывают, обглаживают и т.д. Выпроваживают домой наготово, даже сбегают и книги принесут из библиотеки, которые нужно. Я же, когда прихожу домой, я должна кормить, стирать, обувать, еще успевать читать, анализировать, писать, и т.д. Я все это делаю за счет своих внутренних физических резервов. Почему? Потому что, опять же, мы так воспитаны, что все это должна делать женщина... И везде эта работа фактически идет как неоплачиваемая работа. Этого не замечают, допустим, мужчины все во всяком случае, и этого не замечают очень многие женщины. А когда они начинают это замечать, они начинают думать: а зачем вообще рядом с ней вот этот мужчина, которого она кормит, поит, обстирывает, получает от него что: постоянное ворчание, постоянное брюзжание, и т.д., и т.д.” (Н.В.)

И вот еще одно выражение неприятия советского варианта брака:

“Что такое семья? Если мужчина говорит, что для него семья это: чтобы он пришел домой - и перед ним ужин стоял, - то я ему говорю, что мне тебя очень жаль. Потому что, видимо, ты себе искал жену по принципу кухарки и домохозяйки. Я могу тебя поздравить, ты нашел, видимо, кухарку себе, но вслед за этим перед тобой встанет другая проблема...: тебе нужно будет найти любовницу. Потому что это очень трудно все совместить. Ты найдешь любовницу - перед тобой встанет вопрос: тебе нужна будет интеллектуальная подруга, которая могла бы быть твоим другом, собеседником и т.д. У нас так и живут, ряд мужчин, ведь по несколько семей имея. Т.е. они не могут жить с одной женщиной в силу того, что эта женщина не может совместить в себе вот все эти роли как следует... А мне кажется, что если ты мужчина и тебе нужен, извините, ужин дома на столе, то ты должен заработать столько, чтобы ты мог завести себе домохозяйку - и платить за этот труд, тогда у тебя будет ужин, завтрак и обед. А не жену заставлять успевать и ужин делать, и в постели, значит, быть прекрасной, еще и на работу ходить, детей уметь воспитывать, и т.д., и т.д.”(Н.В.)

Ролевой конфликт и рассогласование ожиданий в сфере семейной жизни приводят к разочарованию в браке, когда он построен на патриархатных принципах. Рассказывая о семейных конфликтах, приведших к разводу, одна из женщин вспоминает:

“У нас не было объективных каких-то проблем. Проблемы были чисто субъективные, но они оказались очень важны. Но конечно, на самом деле, ему нужна была такая женщина, которая была бы традиционной организаторшей его жизни и фактически такой секретаршей широкого профиля. И мои притязания в плане личных интересов он воспринимал со страданием. Я, например, была потрясена, когда я писала диссертацию... он меня спрашивал: ты написала диссертацию потому, что плохо ко мне относишься? - это цитата, меня это несколько удивило. Хотя где-то там на людях он мог очень долго этим хвастаться.”(О.Б.)

Во фрагменте, приведенном выше, рассказчица прямо указывает на фактор относительной депривации, - по ее словам, “субъективный фактор” - который оказался причиной семейной драмы. Об абсолютной депривации - плохих жилищных условиях, низком уровне доходов - здесь речи не идет. Рефлексируя о причинах разрушения семейной жизни, которая еще недавно казалась счастливой и прочность которой, казалось, была гарантирована общим ребенком, семейным достатком, собственным жильем в отдельной квартире и престижными занятиями как мужа, так и жены, рассказчица продолжает:

“Нужна постоянная готовность идти на компромисс совместного проживания с кем-то. Потом мой бывший муж стал пить, перестал представлять всяческий интерес как мужчина, хотя он был достаточно молодой человек. (.) А потом, это же действительно, как болезнь, токсикомания. Тут сохранялся брак только в том случае, если вторая сторона - как правило, женщина - шла на глобальный компромисс, отказываясь на 80-90% от каких-то собственных интересов, притязаний и т.д., т.е. лишь сопровождая его...” (О.Б.)

Итак развод - это тот опыт, через который прошло большинство моих респонденток. Единственным исключением (и показательным) была женщина, вышедшая замуж в 30 лет, т.е. поздно, по советским меркам. По ее утверждению, ее муж также является феминистом. Развод в данном случае существенно значим как мучительное личное решение, принятое женщинами, не способными более идти на компромисс и жертвовать своей собственной жизнью ради кого-то. Развод может быть интерпретирован как сознательный и символичный отказ от роли советской жены - воплощенного терпения, подруги, “спутницы жизни” и жертвы. Это протест против советской гендерной системы и ее базового контракта (Rotkirch, Temkina 1995).

Причиной разводов объявляется и “распад личности” мужа, и то, что “он перестал быть мужчиной, хотя был еще совсем молодой человек”, и “бытовое пьянство и хулиганство”, и (во время перестройки) идеологические разногласия. Характерно при этом, что женщины осознают социальную обусловленность судьбы супругов или партнеров. Они часто повторяют тезис, проливающий свет на жизни многих мужчин при советской власти:

“Он был талантлив, и потому у него был постоянный комплекс неполноценности. Он не мог реализоваться в этой стране при этом режиме, он пил постоянно...” (М.Н.)

Чувство самосохранения и самозащита выталкивали женщин из такой семьи. Расхождение их социализации с гендерной системой приводило к личному кризису. Они были социализированы как независимые автономные личности, а советская гендерная система предписывала им роль “спутницы жизни”.

В зависимости от возрастной когорты феминисток можно говорить о разводе, пришедшемся на период перестройки и трансформации вообще, и о разводе “доперестроечном”. Надо сказать, что перестроечный развод - особое социальное явление. Он является симптомом разрушения всего советского образа жизни, казавшегося сложившимся и устойчивым. Развод в период перестройки может быть интерпретирован как символ ресоциализации - отказа от старых образцов в приватной сфере, не совместимых с новыми возможностями, новыми практиками и тенденциями демократизации. Любопытно, что в числе наиболее важных решений, принятых ими в течение жизни, женщины неизменно называют развод. Приговор был таким образом подписан не браку как таковому, а браку старого советского типа, который оказался не способным к изменениям, востребованным временем. Демократизация с трудом происходила в обществе, но в приватной сфере и в сфере интимных отношений часто она была невозможна (Giddens 1992).

“Я шутила, что мой брак - это вообще жертва перестройки. Если бы не это (реформы), мы бы продолжали жить как Филимон и Бавкида и трубили бы до самой смерти.” (Н.Б.)

Это означает, что сензитивность к иерархическим структурам, несправедливости, неравноправию повысилась у будущих феминисток в период перестройки, и развод такого рода можно интерпретировать как акцию демократического протеста против советской гендерной системы. Опыт развода создает новое отношение к браку, которое постепенно становится программным.

Из интервью:

“Да, вы знаете, я в общем-то ни разу фактически, наверное, не пожалела в общем о том, что я развелась. Потому что, видите, в чем дело: я человек такой довольно общительный, у меня масса контактов, масса связей, у меня даже есть любимый человек на сегодня... Единственное, что я думаю, что может быть я больше не должна вступать в брак вот в том смысле, как это обычно делается (выделено мной - Е.З.) Потому что так много пишут, что любовь и брак это вещи разные, что у нас такой тяжелый быт, что вот эти чувства о быт разбиваются... Я не вижу сегодня необходимости для себя вступать в так называемый законный брак. Мне кажется, что людей должны объединять несколько другие вещи. В конце концов, можно составить брачный контракт, совсем необязательно регистрировать эти свои отношения.” (В.Н.)

* * *

Большинство из интервьюируемых имеют также опыт материнства. Рождение и воспитание детей заставило их по новому оценить свой собственный позитивный и негативный опыт гендерной социализации. Мне хотелось бы подчеркнуть роль родительства - материнства советского типа - в процессе роста феминистского сознания.

Прежде всего ощущается воспроизводящаяся модель символического отца или отсутствующего отца. И независимо от того, замужем женщина или нет, ее собственный отец и отец ее ребенка - это фигуры, посещающие дом, но не живущие в нем полноправно. Конечно, с разводом эта роль “приходящего папы” усугубляется. Вспоминая детство своего сына, мать рассказывает:

“Он (бывший муж) практически не принимал участия в воспитании ребенка. Особого желания помогать не высказывал. Он периодически звонил, он так до сих пор как бы периодически звонит, но это как бы не является регулярной частью нашей жизни. Я в общем-то никогда не говорю “нет”, когда сейчас сын с ним встречается; но это просто приобрело очень смешные формы сейчас.”(Н.О.)

Еще один пример:

“Алименты он платил, очень маленькие. Были какие-то периоды, когда 4 рубля с него вычитались. Дополнительно сверху он ничего не давал, с ребенком он не виделся. Ну, свекровь его за руку всегда приводила, раз в год на день рождения к ребенку.”(О.Д.)

Опыт материнства без поддержки отца содействовал формированию автономности и независимости сильной женщины, ответственной не только за свою жизнь, но и за жизнь своего ребенка. Такая женщина- мать становится главой семьи. Она вынуждена совмещать роль добытчика (breadwinner - традиционная мужская роль) и с ролью хранительницы домашнего очага (традиционная женская роль). Если в такой семье есть бабушка, то традиционную женскую роль, как правило, выполняет она. И тогда этот треугольник может выглядеть следующим образом: мать в роли традиционного отца - бабушка в роли традиционной матери - и ребенок - всегда в своей собственной роли опекаемого.

Советские материнские практики способствуют формированию определенного вектора феминистского сознания. Как правило, о радикальном феминизме как идеологии отождествления мужчины со злом, речи тут не идет. Те феминистки-матери, у которых я брада интервью, особенно чутко относятся к дискриминационным практикам по отношению к мужчинам и к проблеме воспитания мальчиков.

“...Мне хотелось воспитать его в моем представлении идеального мужчины. Вот те мужчины, с которыми я сталкивалась, как-то все не соответствовали моим представлениям. В чем-то они как-то в общем проигрывали. И мне казалось, что у меня обязательно должен быть мальчик, которому я расскажу, как нужно понимать женщину, как нужно ее любить, как нужно ей помогать. В общем, я не знаю, насколько у меня это получится. Но я все время говорю своему ребенку, что ты должен у меня все уметь: готовить, стирать, убирать. И он иногда, значит, ворчит на меня, но, как правило, все делает. Я все время говорю: я очень не хочу, чтобы твоя жена потом испытывала какие-то с тобой проблемы, я должна всему тебя научить.”(Н.В.)

Другая феминистка рассказывает:

“У меня - мальчик, и потому для меня феминизм это прежде всего борьба с дискриминацией по отношению к мужчинам. Почему мальчики должны быть жестокими, чтобы выжить? Почему общество требует от них черствости и вытесняет их из сферы тепла и дома? Феминизм означает сопротивление этому в нашей жизни.” (Д.Р.)

Итак, в годы застоя политический климат, профессиональная жизнь и приватная сфера стали контекстом эскапизма и неудовлетворенности. Лишь неформальная среда способствовала самореализации женщин, но в этой сфере они должны были также выполнять предписанную традиционную вторичную роль. Конфликт между ожиданиями, сложившимися в период социализации, и возможностями их реализации в условиях душного режима создал типичный синдром относительной депривации. Однако возможности для личного и группового протеста появились лишь во второй половине 1980х годов.