Древнерусская монастырская архитектура. Процесс сложения монастырского ансамбля.

Древнерусская монастырская архи­тектура — явление разноплановое, со сложной внутренней динамикой, не по­зволяющей привести многообразие форм к единым критериям оценки. Процесс сложения ансамбля монастыря порой занимал несколько столетий, поэтому в большинстве случаев не приходится го­ворить о выдержанном в едином сти­листическом ключе архитектурном ре­шении. Однако, рассматривая развитые монастырские комплексы в качестве сло­жившихся архитектурных структур, возможно отметить некоторые общие типологические признаки в их застрой­ке, планировке и композиции. Эти при­знаки обусловлены единством функци­онального назначения, а также симво­лической интерпретацией монастырского ансамбля.

Возлагавшиеся на монастырь функ­ции определили комплекс сооружений, куда входили постройки разнообразно­го назначения — культовые, хозяйст­венные, жилые, оборонительные, мемо­риальные.

Как правило, уже на первой ста­дии сложения монастыря, он обносился стеной. Даже деревянная ограда, отделяющая обитель от мира, тем самым делала монастырский комплекс подоб­ным городу или крепости. Крепостные стены, замыкая композицию и являясь ее границей, придавали ансамблю боль­шую архитектурную целостность и смы­словую значимость. Конфигурация плана монастыря во многом определя­лась его месторасположением. Тради­ционно первоначальники останавлива­ли свой выбор на холме в устье ручья при впадении его в речку. Таким обра­зом, основные линии монастырского плана были предопределены естествен­ными природными условиями. Подроб­ный выбор места основания обители был обусловлен тем обстоятельством, что до середины XVII в. одной из важнейших функций монастыря как социального уч­реждения была — военно-оборонитель­ная. Побывавший в XVII в. в Москве и написавший записки об этом путеше­ствии Павел Алеппский приводит сло­ва патриарха Никона о военной роли русских монастырей: «В нашей стране есть три очень богатых монастыря — великие царские крепости. Первый мо­настырь Святой Троицы. Он больше и богаче остальных, второй... известен под именем Кирилло-Белозерского... Тре­тий монастырь — Соловецкий...»

Монастырские стены — крепост­ные укрепления — должны были соот­ветствовать всем современным требо­ваниям военного искусства. Согласуясь с ними, к XV в. в планировочной ком­позиции монастырского ансамбля ста­ли появляться элементы регулярности.

Монастыри XVI в. — Соловец­кий, Новодевичий, Симонов, Кирилло-Белозерский — в основе своей плани­ровочной структуры имели пятигранник, а план Пафнутиева-Боровского монас­тыря — стены которого были воздвиг­нуты в 90-х годах XVI в., приближал­ся к ромбовидным очертаниям.

К концу XVII в. регулярность кон­фигурации плана крепости-монастыря стала традиционным приемом в русском зодчестве. Кирпичные стены Донского монастыря в Москве, построенные на рубеже XVII-XVIII вв., имеют в плане строго очерченный квадрат.

Таким образом, плановая струк­тура монастырей стремится к большей геометричности своих очертаний, при­ближаясь к идеальным формам. Отдель­ные участки крепостных стен между башнями выпрямляются, а расстановка самих башен становится более регуляр­ной.

Крепостные башни, помимо той роли, которую они выполняли в каче­стве оборонительных сооружений, час­то использовались для нужд монастыр­ского хозяйства. Вынесенные как бы за пределы «парадной» архитектурной композиции, в башнях устраивались кла­довые, мастерские, разнообразные мо­настырские службы: поварские, квасо-вареные, прядильные. Однако, во внеш­нем художественном облике крепостные башни являлись важнейшими структур­ными элементами. Фиксируя конечные точки архитектурной композиции, башни поддерживают и завершают ритмику вертикальных акцентов монастырского ансамбля. Архитектурная композиция монастыря приобретает черты гармонич­ной завершенности: горизонтали пря­сел стен и вертикали башен, уравнове­шивая друг друга, складываются в само­достаточные картины с каждой отдель­ной точки зрения.

Башни могли служить и проезд­ными воротами в монастырь. Со сто­роны парадного подъезда устраивались главные — Святые — ворота, выде­ленные архитектурной декорацией и са­мим расположением. Пройдя через них, паломники попадали непосредственно в парадный монастырский двор, при пла­нировке которого старались соблюсти принцип постановки монастырского хра­ма напротив Святых ворот. Посвяще­ние надвратного храма часто было свя­зано с богородичными праздниками — Успения, Рождества, Благовещения — что акцентировало идейную значимость и заключало в себе идею покровитель­ства и заступничества Пресвятой Бо­городицы.

Исследователями был отмечен тот факт, что стремление к большей гео­метричности и регулярности планиро­вочной композиции обозначилось в мо­настырском строительстве на Руси зна­чительно раньше, нежели, например, в строительстве городов или крепостей. Объяснение этому факту нужно искать не столько в новых достижениях фор­тификационного искусства, сколько в символической трактовке монастыря-крепости как целостного ансамбля. Уподобление средневекового монасты­ря городу — мотив, часто звучащий в древнерусской литературе. Монастырь несет в себе идею города.

Говоря о символической интерпре­тации монастыря как города, исследо­ватели прежде всего указывают на упо­добление монастырского комплекса «не­бесному» Иерусалиму. «Учитывая, что Монастырь средневековья воспринимал­ся как образ Царствия Небесного, явленного на земле, а монахи именова­лись «ангельским чином», можно пред­положить, что на планировку и компо­зицию монастырей в значительной мере повлияло уподобление их небесному гра­ду праведных—горнему Иерусалиму». На древнерусских иконах, по тексту апокалипсиса, небесный Иерусалим изо­бражался в виде монастыря за высоки­ми стенами, с регулярной планировкой и крестообразной структурой. В этом отношении, даже монастыри, не имею­щие регулярного плана, на иконах изо­бражались в форме строго очерченного квадрата, что отражало существование определенной тенденции к идеализации образа монастыря. Однако, реально су­ществующие зримые образы также иг­рали в средневековой системе «уподоб­лений» немаловажную роль, и образ дальнего, земного Иерусалима умозри­тельно переносился на русские города и монастыри. Можно высказать пред­положение, что законченные символи­ческие программы воплощались в жизнь по образцу Иерусалима в планировоч­ной структуре русских городов.

В зависимости от типа монастыря и его материального положения, келей­ная застройка могла быть различной. Обычно келейные корпуса располага­лись по периметру монастырских стен. Первоначально деревянные строения по мере роста достатка обители сменялись каменными. Каменные жилые корпуса в богатых и многолюдных монастырях могли быть двухэтажными с отдельным входом в каждую келью. В целом, ке­лейная застройка образовывала главный монастырский двор, посередине кото­рого возводились основные сооружения монастыря.

Центральное — и в архитектур­ном, и в идейном плане — место занимал монастырский храм, с его возведением ансамбль обретал подлин­ную композиционную законченность. Доминирование над всеми остальными сооружениями прежде всего проявля­лось в особой интерпретации выбора: он рассматривался как «земное небо или как око Божье». В древнерусской ли­тературе часто встречаем толкование символики монастырского храма, по­добно следующему: «Четвероугольный образ монастыря, келий к келий сово­купи, их же посреде стоят церкви, яко некие очи зряще всюду».

Итак, играя роль смыслового фо­куса, монастырский храм архитектур­ной композицией должен был отражать свое главенствующее положение в общей структуре монастыря. Так, в ре­зультате значительных переделок и рас­ширений главный Троицкий храм Тро-ице-Сергиевого монастыря оказался смещенным из центра всего архитек­турного комплекса и уже не мог выпол­нять функцию соборного храма столь об­ширной обители. Архитектурному об­лику главнейшего монастырского цент­ра на Руси не доставало мощного вы­сотного завершения, и Иван Грозный «велел основати» в нем огромный Ус­пенский собор, который отвечал бы назначению композиционного ядра всего монастырского ансамбля.

Вторым по значению сооружени­ем в комплексе монастырских построек являлась трапезная. Часто при основа­нии обители первым возводили именно ее, руководствуясь бытовыми сообра­жениями. Появление трапезной харак­теризовалось переходом к общежитель­ному монастырскому уставу: «трапез­ная — место для общего вкушения пищи, которая ассоциировалась с Тайной вечерей, т.е. имело символичес­кий смысл». Особая смысловая нагруз­ка, возлагавшаяся на это сооружение, отражается в построении при трапез­ной церкви. Помимо общего зала и хра­ма, трапезный комплекс в крупных мо­настырях мог включать в себя всевоз­можные службы: поварню, пекарню, квасоварню. Конструктивное устройст­во этого сооружения в отдельных слу­чаях позволяет говорить о высоком тех­ническом уровне монастырского стро­ительства. Так, трапезная Соловец­кого монастыря, построенная в 1552-57 гг., представляет собой гигантскую одностолпную палату (475 кв. м) с диа­метром центрального круглого столба 4 м, перекрытую сводами. В весьма вну­шительных по своей толщине стенах были обнаружены разумно устроенные разгрузочные камеры, ниши, тепло­вые камеры, каналы и дымоходы. Большое пространство общего зала великолепно освещено: окна различной величины с глубокими проемами созда­ют отдельную ритмическую линию во внутренней пространственной компози­ции. Благодаря внушительным площа­дям и возможности охвата взглядом це­лостной композиции каждая архитек­турная деталь воспринимается как само­ценная часть большого внутреннего ан­самбля.

Одним из обязательных сооруже­ний в монастырском комплексе была колокольня или звонница. Колоколь­ный звон — один из важнейших атри­бутов средневековой культуры — в мо­настырском быту имел особое значение. «Тембр и характер звона, зависящие от подбора колоколов, служили отли­чительным признаком каждого монас­тыря: по звону богомолец узнавал о приближении к обители задолго до того, как ее можно было увидеть». Неболь- шие звонницы не имели существенного значения в общей архитектурной ком­позиции, однако в больших монасты­рях колокольни приобретали архитек­турную самостоятельность и в силу сво­их высотных качеств значительно вли­яли на композиционную структуру.

По мере роста монастыря в нем появлялось все больше специальных служб: больницы, библиотеки, иконо­писные палаты, мельницы и разнооб­разные мастерские. Нередко здания служб возводились в камне в несколь­ко этажей. К монастырским построй­кам мемориального характера можно от­нести небольшие часовни и надкладез-ные палатки. Возведение и посвящение подобных часовен связывалось с каким-либо значительным событием монастыр­ской жизни.

Планировка монастырского ансамбля подчинялась ясно отслеживаемым за­кономерностям. К таковым можно от­нести концентричность и функциональ­ность зон композиционной структуры внутренней застройки и наличие опре­деленной иерархии сооружений. Как от­мечалось выше, центральное положение в ансамбле занимал монастырский храм с трапезным комплексом, а также дру­гие церкви и часто колокольня. В боль­ших монастырях со значительной каменной застройкой здания централь­ного комплекса соединялись между со­бой для удобства переходов галереей, что придавало ему дополнительный смысл: особо значимое сакральное един­ство внутри монастырских стен. Пояс келейных корпусов отделял главный па­радный двор от, так называемых, хо­зяйственных дворов, расположенных между жилыми корпусами и крепост- ной стеной. Здания монастырских служб, не столь репрезентативные и высотные, располагались именно здесь, формируя внутренние архитектурные микроансамбли в пределах крепостных стен.

В целом, на протяжении XVI в. сформировалась структура монастырско­го комплекса с архитектурно-компози­ционными приемами, повторяющимися с незначительными изменениями в пос­ледующем монастырском строительст­ве. Архитектурный ансамбль древне­русского монастыря — замкнутый, ком­пактный и композиционно завершенный — выражал идею религиозного, куль­турного, военного и политического цент­ра.

(Вдовиченко М.В. Архитектура русских монастырей // Русские монастыри. Т.1.Центральная часть России.)

Место для монастыря, как говорят жития, выбиралось не сразу и не вдруг. По­движники долго ходили по лесам и болотам, пока, наконец, не обретали ту спасительную пустынь, где успокаивалась их душа. Часто выбор места сопро­вождался чудесными предзнаменованиями. Кто-ни­будь из местных жителей или сами монахи слышали колокольный звон или ангельское пение на пустын­ной лесной поляне, а иногда необычный свет неве­домо по каким причинам озарял небо над лесом. Особая Богоизбранность места, где был поставлен монастырь, сохранялась за ним навсегда. Видимо, поэтому люди, приезжая ныне в разоренные, а ино­гда и разрушенные до основания обители, продол­жают чувствовать здесь особую благодать. Получив твердое уверение в особой Богоизбран­ности места, подвижники под страхом смерти не хо­тели его покидать и были готовы к любым трудностям.

Большинство русских обителей расположено в дивных по красоте местах. И это не случайно. За внешней суровостью подвижников скрывалось лю­бящее сердце, тонко чувствующее красоту и гармо­нию окружающей природы и благодарящее за нее Творца. Красота природы, окружавшей обитель, облегча­ла подвижникам их трудный подвиг, служила им от­радой и утешением.

Но такие подвиги уединения в безрадостной пусты­ни редки в истории русского монашества, они больше свойственны отшельникам и монахам скитов. Обще­жительные же монастыри почти всегда устраивались на открытых красивых возвышенностях, обязательно в окружении озер или рек, что имело не только свою несомненную хозяйственную целесообразность, но и глубокий символический смысл. В Евангелии пустын­ные безводные места представляются местопребыва­нием нечистых духов — бесов: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя» (Лк. 11,24; Мф. 12,43)- Поэтому редкие по­движники могли жить в уединенных безводных пус­тынях, выдерживая здесь тяжелейшую борьбу с по­мыслами уныния и печали. У общежительного монас­тыря, более открытого миру, было другое призвание, чем у отшельника пустыни. Красотой своей архитекту­ры монастырь придавал гармонии природы высший Божественный смысл, и, соединяясь с ней, являл миру горнюю, неотмирную красоту, становился зримым об­разом Царствия Небесного уже здесь, на земле.

Основание монастыря в необжитом и безлюдном месте, в «дикой пустыни», всегда становилось настоящим подвигом. Весь риск неизведанности, непредвиденных случайностей, угрозы для жизни «начальники», то есть основатели монастырей, изведали в той же мере, как и первоот­крыватели неизвестных и далеких земель. Зима была серьезным испытанием для подвижника, она становилась еще одним аскети­ческим монашеским подвигом, в его специфически русском варианте. Не случайно, например, три игумена сменилось на Соловках, прежде чем настоятелем стал преподобный Зосима. Его Житие рассказывает, что сначала новгородский архиепископ святитель Иона поставил сюда некоего Павла, потом Феодосия, однако оба покинули Соловки, не вынеся «пустынно­го жительства». Но кроме нестерпимых морозов подвижников ожидали на новом месте лесные пожары, дикие зве­ри, разбойники и «бесовские страхования».

Репа неизменно оставалась основным после хлеба и рыбы продуктом питания. Капуста здесь не росла, она практически не свертывалась в кочни, а горох вызревал очень мелкий. На Русском Севере также обязательно выращива­ли лук и чеснок как главное средство в борьбе с цин­гой. Некоторым подспорьем для подвижников были, конечно, грибы и ягоды, кото­рыми изобилуют северные леса. Но хлеба всегда не хватало или не было вовсе. Поэтому подвижники ча­сто голодали. Монахи, жившие не очень далеко от крестьянских поселений, обычно занимались каким-нибудь ре­меслом и меняли свое рукоделие на хлеб и другие продукты. Преподобный Мартирий Зеленецкий, жи­вя в своей землянке, плел лапти из лыка («калиги лычны») и посылал их с неким крестьянином в село. Взамен жители того села отправляли преподобному хлеб или другие продукты, а он за них молил Бога. Преподобный Дионисий Глушицкий делал «спири-ды» (корзины), работал в кузнице и так питался от труда своих рук. А кроме того, преподобный еще пи­сал иконы. По преданию, именно он написал при­жизненный образ святого Кирилла Белозерского.

Часто, когда обители были уже устроены, подвиж­ники становились жертвами разбойничьих нападе­ний. Причин, как правило, было несколько. Иногда сами святые селились среди разбойничьих «верте­пов», чтобы отвратить разбойников от греха. Нередко разбойники нападали на монашеские поселения, думая, что найдут здесь множество бо­гатств. Но чаще всего на подвижников нападали местные крестьяне, которые не хотели, чтобы рядом с их зем­лями и промысловыми угодьями возникали монас­тыри, так как впоследствии эти земли переходили к обителям.

Со времен древних палес­тинских лавр святых Феодосия Великого (529) и Евфимия Великого (473) общежительные монастыри строились по плану четырехугольника. Эту тради­цию не нарушали и в русских обителях. Преподоб­ный Дионисий обошел понравившееся ему место на реке Глушице и очертил его границы «по лаврскому обычаю» — то есть четырехугольником. Преподоб­ный Корнилий Комельский так же «устроил четвероуголен образ монастырю. Такая планировка имела не случайный, но символический характер: Небес­ный град Иерусалим, в котором будут жить спасен­ные народы, описан в «Откровении святого Иоанна Богослова» как «четвероугольник», «и длина его такая же, как и широта» (Откр. 21,16). «Он имеет большую и высокую стену» и «ворота на все стороны света: с востока, с севера, с юга и с запада» (Откр. 21,12). Мо­настырь как земной образ Царствия Небесного стро­ился по плану Небесного Иерусалима. Его четырех­угольник обносили стеной с воротами на все сторо­ны света. В центре «обители всегда ставили храм как «некое око, взирающее на монастырь». В Небесном Иерусалиме, по описанию апостола Иоанна Бого­слова, нет храма, «ибо Господь Бог Вседержитель храм его, и Агнец» (Откр. 21,22). Но пока не закончена земная история, храм остается центром обители как жилище Бога, как место, где совершается Божест­венная литургия. Рядом с храмом в монастырях все­гда находилась трапезная, ибо монастырская трапе­за является как бы частью и продолжением богослу­жения.

Первый монастырский храм был, как правило, хо­лодным. Его посвящение давало имя всей обители. Вскоре рядом с ним появлялся теплый храм для бо­гослужения в зимнее время; такой храм устраивали обычно вместе с трапезной. Рядом с церковью возво­дили звонницу или колокольню, колокола могли размещаться также на открытой галерее, устроенной над церковью и именуемой ярусом звона. «Присут­ствие колокольни в чреде храмов тоже имеет внут­реннюю закономерность. Колокольный звон, минуя века, несет нам ту благую весть, которую на заре на­шего спасения услышала Богородица от архангела Гавриила. Колокольный звон освящает воздух и, по­дробно кресту, соединяет небо и землю».

Монашеские кельи строили полукругом с восточ­ной стороны от храмов, так чтобы монах в оконце своей кельи мог всегда видеть храм и его святой ал­тарь. Территория внутри монастырской ограды счи­талась священной и предназначалась только для «ан­гельского чина» — монашествующих. Поэтому гос­тиные кельи для богомольцев находились у Святых врат, при входе в монастырь. В Кирилло-Белозерском монастыре даже дубовые кельи царя Иоанна Грозного находились не в главном — Успенском мо­настыре, а в Иоанновской обители, служившей бога­дельней для немощных и больных монахов.

Входили в монастырь через главные — Святые врата. Прежде чем войти, обязательно останавлива­лись и молились на иконы, установленные над ними. Часто Святые врата расписывали фресками. Размы­шляя над содержанием росписи, человек должен был проникнуться пониманием того, куда и зачем он идет. Так и вхо­дящий в монастырь должен был оставить за монас­тырской оградой все греховное и нечистое, прежде чем ступить на святую землю обители. Стоя у монас­тырских стен, каждый человек должен был вспом­нить о Небесном Иерусалиме,

Но оставим до времени монастырскую символику и попытаемся рассмотреть планировку конкретного монастыря XVI века со всеми его службами и по­стройками. Наиболее интересно представить себе, какой была обитель при ее основателе. Мы имеем редкий случай увидеть монастырь в самом начале его истории, так как сохранилась опись Антониево-Сийской обители, составленная незадолго до пре­ставления Антония. В конце описи стоит подпись са­мого преподобного игумена. При жизни святого в его монастыре за деревянной оградой стояло две церкви: главная шатровая церковь во имя Святой Троицы, на двух ее папертях были установлены часы, которые отбивали монастырское время, шесть коло­колов и железное клепало (било). Рядом находился теплый храм с трапезой — в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. Над Святыми вратами оби­тели возвышался храм во имя преподобного Сергия Радонежского. Вокруг церквей располагались кельи, в которых жили игумен, священники и 73 монаха. В той части монастыря, где располагались кельи, не было никаких хозяйственных построек. По справед­ливому замечанию историка Н. К. Никольского, та­кая планировка создавалась намеренно. Монахи пи­тались только в общей монастырской трапезной, есть в кельях или где-либо еще, а также иметь свои припасы запрещалось. Чтобы оградить братию от соблазнов и искушений, все службы, где хранили продукты или готовили трапезу, устраивали в проти­воположной от келий стороне монастыря.

Трапезные постройки составляли отдельный ком­плекс из самой трапезной палаты, поварни, хлебни, ледников, амбаров.Казенная палата в монастырях предназначалась, как правило, для хранения казны, почему и получила такое название. Но крупа и хлеб на Руси ценились всегда на вес золота, потому было уместно их нахождение в казне. Кроме того, в казен­ной палате хранили иконы, ризы, жалованные гра­моты, приходно-расходные книги и «всякую рух­лядь»: монашескую одежду, посуду, скатерти, часы, дорожную упряжь, земледельческий инвентарь, за­пас бумаги, воска, тимьяна, льна и конопли. Мука и солод хранились в хлебенном амбаре, стоявшем не­подалеку. Рядом с трапезной находились поварня и хлебня со своим нехитрым имуществом: здесь были разные котлы — на 20,10, 5,4, 3, 2 и одно ведро, ско­вороды, цепи для подвешивания котлов, таган и же­лезный горшок. Продукты, подверженные порче, хранили в погребах — ледниках. Нехитрое монастырское имущество, предназначенное для кузнечного и мельничного де­ла, рыбной ловли и солеварения, находилось в амба­ре: полбочки смолы, полбочки сала ворванья, пол­бочки дегтя, хомуты, кузнечная снасть (клещи, мехи, молоты), мельничная снасть, пешни пробивать лед, неводные сетки, рогозины, матица — главная труба, использовавшаяся при солеварении, лыко, седло и возжи.

Около монастыря находились конюшенный и гостиный дворы, а дальше, уже за озером — «коровий двор». Скотные дворы и конюшни всегда старались размещать подальше от монастыря, чтобы не осквер­нить монастырскую землю.

По мере того как монастырь богател, расширялся, его хозяйство становилось все более разветвленным, соответственно увеличивалось количество служеб­ных построек и дворов. В конце XVI века Кирилло-Белозерский монастырь был одним из самых бога­тых среди русских обителей и самым большим по за­нимаемой территории.

Когда в обителях сооружали каменные трапезные палаты, то под ними обычно устраивали пекарню. Теплый воздух от печей по воздухоотводам внутри стен подавался наверх — в трапезную и примыкав­шую к ней церковь и отапливал их.

Большие монастыри были, как правило, крепос­тью не только духовной, но и военной. Они устраи­вались в неприступных местах, имели мощные обо­ронительные стены с башнями и бойницами. Были в монастырях и свои «оружные» палатки, где хранили оружие: его покупали, добывали как трофей в ходе военных операций, получали от жертвователей в ка­честве вклада.

Размещение всех служб в монастыре было ком­пактным и продуманным. Например, на территории малой Ивановской обители, составлявшей часть Кирилло-Белозерского монастыря, размещались ого­роды. Здесь же у ограды находились небольшая дере­вянная поварня, в которой варили капусту, вырос­шую на этих самых огородах, и деревянные погреба, где капусту хранили в соленом и свежем виде.

Башни крепостных стен также не пустовали, а функционально использовались. В монастырях обычно устраивались больницы, в которых жили больные и немощные старцы. Напротив Святых врат располагался «гостиный двор», который предназначался для гостей, приезжав­ших на монастырские ярмарки. Здесь размещались амбары для хранения товаров, избы, клети, повалуша (изба, служившая общей спальней), конюшня. Здесь же неподалеку размещался «двор служен» с помещениями для монастырских слуг.

Контрастом с великими обителями смотрятся ма­лые монастыри. В этих обителях служб было гораздо меньше, а размеры кладовых намного скромнее.

(Романенко Е.В. Повседневная жизнь русского средневекового монастыря.)