Сцена седьмая

Генри, Шарлотта и Дебби.

Гостиная из сцены второй, но без пластинок. Шарлотта что-то ищет в стопке газетных вырезок и программ. У двери – огромный нагруженный рюкзак. Дебби курит.

Генри. И давно ты куришь?

Дебби. Целую вечность, еще со школы. Мы с Терри дымили в котёльной.

Генри. В котельной.

Дебби. В котельной? Ты уверен? От слова «котёл»…

Генри. На первый взгляд права ты, но на самом деле – я. Я потому и платил за школу – чтоб там выправили твою врожденную неграмотность и выучили тебя латыни и родному языку.

Шарлотта. А я думала – чтоб она девственницей подольше побыла.

Генри. Грамотной девственницей. Virgo syntacta.

Дебби. Плакали твои денежки. Генри! От Терри девственницей не уйдешь.

Генри. Хватит острить. Больно взрослая… Скажи лучше: учителя знали про этого мерзавца?

Дебби. А он сам учитель. Латынь преподает.

Генри. Ах, вот как…

Шарлотта. Да она все равно бы с девственностью распрощалась. Спасибо верховой езде.

Генри. Это не считается.

Шарлотта. Дурачок, юные всадницы девственность теряют не на лошади!..

Генри. Точно! Жокей!

Шарлотта. Потому он и кривоногий: все время верхом – то лошадь под ним, то всадница…

Генри. Говорил же тебе – объясни дочери, как опасны случайные связи.

Дебби. В галифе случайно ничего не бывает, слишком долго снимать.

Генри. Повторяю – хватит на мне язычок оттачивать.

Шарлотта. Нет, не нашла… Сто лет уж прошло. Но скажу не лукавя – я все же была тогда чуть постарше Дебби.

Генри. И какая же разница, кто изображал Джиованни рядом с твоей блудницей Аннабеллой?

Шарлотта. Да как-то нехорошо, что я забыла имя партнера.

Дебби. Ничего, он, наверняка, забыл твое.

Шарлотта. Но ведь не он тогда невинность потерял, а я.

Дебби. Неужели прямо на сцене?

Шарлотта. Не валяй дурака. Ответственные гастроли, устроены Британским театральным советом… Все произошло в Загребе, в гостинице.

Дебби. В номерах-с?

Шарлотта. Пусть это будет на совести Театрального совета…

Генри. Девочки, мы хотели обсудить семейные проблемы…

Шарлотта. Какие, например?

Генри. Например, наша дочь собирается пойти по рукам.

Дебби. По каким еще рукам? Я собираюсь пойти в поход.

Шарлотта. Правда, Генри, не сгущай краски.

Генри. У меня есть право сгущать краски.

Шарлотта. Понимаю.

Генри. Я ей отец.

Шарлотта. Прекрасно тебя понимаю.

Генри. Ей еще рано ходить в походы вдвоем с мужчиной.

Шарлотта. А по-моему, ей еще рано ходить в походы одной… Ничего страшного, ее кавалер очень мил. (Бросает поиски и несет всю пачку бумаг к двери. Обращаясь к Дебби.) Если он придет, пока я в ванной, сразу не уходите, дождитесь меня. (Выходит.)

Генри. И на чем он играет?

Дебби смотрит непонимающе.

Мама сказала, что он музыкант.

Дебби. А, да… На шарманке.

Генри. Бродячий шарманщик?

Пауза.

Хорош музыкант…

Дебби. На ярмарках играет.

Генри. Среди качелей-каруселей?

Дебби. Возле «Тоннеля любви». Как Анни поживает?

Генри. Она в Глазго.

Дебби. Не волнуйся, Генри, я буду счастлива.

Генри. Счастлива? А кто, по-твоему, счастливый человек?

Дебби. Если вечер не дождливый, значит, я вполне счастливый!

Генри. О господи, что за безмозглое поколение! Вся ваша философия отпечатана у вас на майках. Счастье не выпадает человеку вдруг, вдруг у нас только погода меняется. А счастье – это не дождь, не солнце…

Дебби. А что же это такое?

Генри. Это… равновесие. Его и надо искать.

Дебби. А ты счастлив, Генри?

Генри. Не зови меня так. Лучше – папой. Папа и мама…

Дебби. Старые добрые времена вспомнил? Как поживают «Эверлиз», «Серчерз»? Как старик Элвис?

Генри. Он умер.

Дебби. Знаю. Я не про то спрашиваю. Его все так же обожают?

Генри. Да я его никогда особенно не любил. «Все в ударе» – последняя его стоящая песня. Впрочем, такова судьба всех творцов.

Дебби. Умирать?

Генри. С возрастом терять любовь публики. Таков расхожий взгляд на вещи.

Дебби. Значит, и у тебя так? Тогда понятно…

Генри. Разве последняя пьеса тебе не понравилась?

Дебби. «Карточный домик»? А она ни о чем. Вопрос один: переспала героиня или нет? Подумаешь, велика разница! Неверность в семейной жизни архитекторов. В очередной раз…

Генри. Эта пьеса – о самопознании через страдание.

Дебби. А по-моему, о том, кто с кем спит. Как будто переспать – значит изменить.

Генри. Так считается.

Дебби. А еще считается, что не спать ни с кем, кроме мужа, – значит хранить ему верность. Было – или не было. Так и шарахаются: от черного – к белому. Широчайший цветовой диапазон, воссозданный драматургом Генри Ибсеном. Дала – не дала… Почему этому придается такое значение?

Генри. Откуда мне знать?

Дебби. Да потому что из любви делают тайну. В двенадцать лет я была словно одержимая. Повсюду мерещился секс. Даже в латыни. Словарь открывался на слове «meretrix», блудница. Слово источало таинственный аромат, сильный, точно мускус – обжигающее дыхание запретного мира. Не то, что ваше скучное «аmo, amas, amat». Этим жаром пропиталось все: история, французский, искусство, Библия, поэзия, переписка с приятелями, игры, музыка… Всюду царствовал секс – только не в биологии; в ней-то он был, но другой – не тот, настоящий, в котором таинство, порок и восторг, и все, что грезилось, и чего в нем на самом деле не было… Я отведала его в котельной, и он оказался тем, биологическим. Любовь – это совокупление тел, а вовсе не душ.

Генри. Не увлекайся этим.

Дебби. Чем?

Генри. Складным, убедительным бредом. Софистикой! Фраза выходит ловкая, круглая, точно клубок, но концов не найти, смысла не добиться. Красиво, но сплошная ложь, липа. Со словами, храни их Бог, нужно быть осторожным. Берем, например, утверждение: «Любовь – это игра страстей». Пожонглируй словами – получишь еще десяток таких перлов. Они же множатся простым делением, текст выстраивается из минимума повторяющихся единиц – авторы шлягеров мрут от зависти. Любовь – это игра страстей, страсть – это любовная игра, игра – это любовная страсть, любовь – игрушка, игра – страстишка, не играй в любовь, страсть люблю поиграть…

Дебби. Папа, остановись…

Генри. Да. Знаешь, когда я впервые с особой остротой ощутил, что весь мир – пустяк по сравнению с некой дамой?…

Дебби. Папа, ты не за пишущей машинкой. Попроще давай. Итак, когда ты впервые влюбился…

Генри…тогда я понял библейское слово «познание» в применении к плотской любви. «Они познали друг друга». Не плоть познали, а – через плоть – открылись друг другу до самого дна. Души свои доверили. А все прочее – это уже наши обличья, маски, их видит всякий: мы изливаем свою радость, печаль, гнев, раздражение, счастье на всех подряд. На друзей и родственников – с мимолетным уколом совести, на чужих вообще ничтоже сумняшеся. Любовники и любовницы тоже являют нам лишь один из многих своих ликов. Только в супружестве люди открыты друг другу до дна. Что же на дне? Что осталось в тебе, когда раздал себя, точно колоду, – до последней карты? Осталось то самое знание, глубокое, полное, истинное, знание духа через плоть. Ты познаешь любимую, любимая познает тебя. И выше, святее этого нет ничего на свете. Если ты так знаешь человека, ты – неслыханный богач, сыпешь мелочь пригоршнями: пусть твоя любимая болтает, смеется, с кем вздумается, подставляет ушко под шепоток, пляшет босиком на чьих-то столах, пусть как будто открыта всем – глупцы, это ничего не значит: ведь у тебя есть главная карта, и, пока она на руках, ты спокоен, ровен, весел, но ушла карта – и жизнь обращается в муку. На все смотришь с ненавистью, все причиняет невыносимую боль – карандаш, мандарин, рекламка… Любой предмет будто соединен проводом с мозгом, и воображение вспыхивает мгновенно, как нить накаливания в лампе. Больно…

Пауза.

Дебби. Значит, у Анни кто-то есть?

Генри. Насколько мне известно, нет, но за заботу – спасибо.

Дебби. Извини…

Генри. Да не волнуйся, пустяки.

Дебби. Это ты не волнуйся. Монополия хороша в колониальной политике, а не в любви.

Генри. О Господи! Снова эрзац-философия. Как если бы Микеланджело лепил из полистирола…

Дебби. Знаешь, Генри, в чем твоя беда?

Генри. В чем?

Дебби. Учительница латыни не водила тебя в котельную.

Генри. Зато я экзамен сдал.

Дебби. Только по латыни.

Звонок в дверь.

Я тебя хочу попросить…

Генри. О чем?

Дебби. Не выходи туда, ладно?

Генри. Его что, позвать стыдно?

Дебби. Да нет, просто он тебя боится.

Генри. Боже!

Входит Шарлотта в купальном халате; голова, возможно, повязана полотенцем. В руках – пачка открыток.

Шарлотта. Десять открыток, с марками и адресом. Ты мне раз в неделю – открытку, я тебе – десять долларов. Не отправишь открытку – не получишь денег. (Протягивает Дебби открытки.)

Дебби. Шарлот, спасибо… (Целует ее.)

Пока, Генри.

Генри. О, дочь моя! Прими благословенье и несколько последних наставлений…

Дебби. Все, папа, некогда. До свидания. (Целует его.)

Дебби берет рюкзак и выходит, Шарлотта за ней. Генри ждет возвращения Шарлотты.

Шарлотта. Ну, вот и сбыли кобылку с рук…

Генри. Музыкант… Ей еще и семнадцати нет.

Шарлотта. Тогда в Загребе мне тоже было семнадцать.

Пауза.

Как Анни поживает? Ты едешь в Глазго на премьеру?

Генри. Им еще полмесяца репетировать.

Шарлотта. А кто играет Джиованни?

Генри. Понятия не имею.

Шарлотта. Тебя это не интересует?

Генри. А почему это должно меня интересовать?

Шарлотта. Нет, Генри, ты просто прелесть. Вот если б все так рассуждали: «А почему это должно меня интересовать?» Меня всегда возмущала эта твоя невозмутимость. Даже когда я согласилась сниматься в той итальянской порнушке, ты и бровью не повел – как же, итальянское кино считалось высоким искусством… Вот и видно, какая я уже старуха. Для Дебби лучшие фильмы – австралийские. Представляешь? Они научились настоящие фильмы снимать, не только кенгуру.

Генри. Ты, как всегда, отклонилась от темы.

Шарлотта. Да? Так вот… Я тогда решила: раз моя неверность тебя не волнует, значит, ты сам изменяешь мне направо и налево. А когда я поняла, что ты – последний романтик в этом мире, было уже поздно. Мое поведение уже действительно не имело никакого значения. И не имеет.

Генри. Ну, раз не имеет… Скажи, сколько э-э… Примерно, сколько…

Шарлотта. Девять.

Пауза.

Генри. Ничего себе.

Шарлотта. У тебя была одна, но разве можно сравнить последствия…

Генри. Неужели девять?

Шарлотта. Уязвлен?

Генри. Удивлен. Я думал, в браке есть некий уговор, идея верности.

Шарлотта. Никакой идеи нет, есть сделка. И заключать ее надо каждый раз заново. Ты думаешь, один раз приняли взаимные обязательства – и точка? Под ногой – бетонная плита, «которая все выдержит, любую тяжесть? Обязана выдержать. И ты никому ничего больше не доказываешь, не завоевываешь вновь и вновь. Можно ею пренебречь и высмеять, а когда и вовсе уйти в себя. Под ногой навеки несокрушимый бетон… Я, конечно, тоже не кладезь мудрости, но уж ты – полный идиот.

Генри. Значит, найдешь кого-нибудь поумнее. Желаю удачи.

Шарлотта. И тебе того же… Выпить хочешь?

Генри. Нет, спасибо. А как твой приятель поживает – архитектор, кажется?

Шарлотта. Получил от ворот поворот. Расстались, в общем… Я его обозвала архитектором моего несчастья.

Генри. Чем же он был плох?

Шарлотта. Жуткий собственник. Возвращаюсь домой с гастролей, всего-то пару дней меня не было, а он говорит: «Зачем колпачок брала?» Представляешь, в ванной, в шкафчике моем рылся. Там не нашел – перерыл всю квартиру, все мои вещи. Я и не стерпела.

Генри. Что ж ты сказала?

Шарлотта. Что колпачка я не брала. Как был во мне, так со мной и уехал. А он говорит: «И паста твоя, противозалетная, – тоже?» Тут, честно сказать, мне крыть было нечем.

Генри. Надо было хлопнуть себя по лбу: «Паста! А я-то удивляюсь, почему из зубной щетки волос лезет!»

Шарлотта (смеется). Гениально! За это надо выпить.

Генри (изображая, что держит бокал, поднимает руку). Ваше здоровье! (Встает.)

Шарлотта. Тебе надо идти?

Генри. Да, пора.

Шарлотта (кивает на спальню). Может, зайдем на дорожку?

Генри. Знаешь – нет.

Шарлотта. Ну хоть выпьем?

Генри (улыбается). Нет. Не обижайся.

Шарлотта. Вспомни, что я говорила.

Генри. Насчет чего?

Пауза.

А-а… Идеи верности нет – только сделка… Фокус в том, что я с этим не согласен. Предпочитаю быть идиотом. Мне нравится, например, такой уговор: ты меня любишь – и я тобой пользуюсь. Пользуйся и ты мной, – потому что я тебя люблю. Чтоб ты ни сделала – перепей, переспи, уйди в себя, выйди из себя – все прощено заранее, я – весь твой, я навеки верен… Любить человека – значит любить его и в худшие минуты. Если это романтика, то пусть все будет романтично: любовь, работа, музыка, литература, девственность и ее потеря…

Шарлотта. Ты, Генри, сам еще девственник.

Звучит тихая музыка, не умолкающая до конца сцены восьмой.

Сцена восьмая^[8]

Анни и Билли.

Они в театральных костюмах, обнимаются, целуются.

Без декораций.

Билли.

«О Аннабелла, не сестрою ныне –

Возлюбленной с восторгом назову…

Стыдливости румянец не пристал

Блистательному облику богини,

В чьей гордой власти –

Трепетное сердце

И жизнь сама покорнейшего брата».

Анни.

«Свою я жизнь ему в ответ вверяю.

Алеют щеки от потери сладкой,

Но в сердце счастье ярче расцветает!»

Билли.

«Не понимаю, право, почему

Невинность, эту милую игрушку,

Девицы так страшатся потерять.

Вот нет ее – ты оттого не хуже».

Анни.

«Тебе теперь свобода – говори…».

Билли.

«Не станет музыкант играть в пустыне».

Анни.

«Развратник, краснобай!

Но – говори!..»

Билли.

«А ты меня за это поцелуешь…».

(Нежно целует ее.)

Анни (тихо). Билли… (Целует его в ответ по-настоящему.)