Сцена двенадцатая

Генри, Анни и Броуди.

Затемнение. Музыку постепенно вытесняет записанный на пленку диалог между Анни и Билли. Билли говорит с шотландским акцентом.

Голос Билли. Будешь меня ждать?

Голос Анни. Буду.

Голос Билли. Пусть все переменится, а ты оставайся прежней, ладно?

Голос Анни. Ладно. Буду ждать тебя из тюрьмы и – перемен.

Голос Билли. У перемен срок подлиннее моего. (Смеется.) Выйду – потороплю их.

К этому времени свет, проявившись вначале, как тусклый отблеск с телеэкрана, набирает полную силу.

Гостиная. Телевизор с видеоприставкой, Броуди сидит в одиночестве – молодой человек двадцати пяти лет, в дешевом костюме, с бокалом чистого виски в руках. Внимание его приковано к экрану. Впрочем, в большей степени его интересует устройство видеоприставки. Голоса в телевизоре смолкают, гулко лязгает дверь камеры, слышны, шаги, музыка. Броуди убавляет звук. Входит Генри с небольшим графином воды для Броуди – разбавить виски. На столе бутылка вина и два бокала; свой Генри уже наполнил, а тот, что предназначен Анни, – пуст.

Броуди (говорит с шотландским акцентом). Удобная штука – приставка. Давно выпускают?

Генри. А вот как вас посадили, тут их и выпустили.

Броуди. Зверь машина. Пьесу мою записала…

Генри. Да.

Броуди. И почем?

Генри. Ну, несколько сотен. Они разные.

Броуди. Надо будет обзавестись…

Генри. А вы подождите еще немного – может, такую придумают, чтоб прямо из зала суда писала. И новую пьесу сочинять не надо…

Броуди непонимающе смотрит на Генри.

Броуди. А Анни хорошо вышла. Конечно, постарела немного, с «Рози из Королевского приюта» не сравнить, а все же красивая баба.

Генри не отвечает. Из кухни выходит Анни, на подносе у нее соус, орехи, еще что-то. Ставит поднос на стол. Генри наливает ей вина.

Я говорю, ты хорошо смотрелась.

Анни. Правда?

Броуди. А тот красавчик, значит, меня изобразил?

Анни. Да, в общем…

Броуди. Он, часом, не гомик?

Анни. Вряд ли.

Генри подает ей бокал.

Спасибо.

Генри (кивнув на телевизор, обращается к Броуди). Так что скажете?

Броуди. Мне мои слова больше нравились. Не обижаетесь?

Генри. Нет.

Анни. Ничего, все к лучшему…

Броуди. Ты что ж, думаешь, меня из тюряги эта пьеса вытащила?

Анни. Нет, я о своем думаю…

Броуди. Меня сами же милитаристы и вытащили!

Генри. Не понял.

Броуди. А чего тут понимать? На оборону тратится полмиллиарда, вот на тюрьмы и не хватает. В камеру по трое-четверо набивают. Тюремное начальство к судьям: перестаньте, мол, сажать, штрафуйте мерзавцев. А те знай сажают. В камерах уже по пятеро… Тут, конечно, у начальства душа в пятки: вдруг бунт? Надзиратели – и те бастуют. И пошло: «Дайте денег на новые тюрьмы!» – «Нельзя, браток, мы деньги на свободу тратим, весь мир от тюрьмы бережем». Ну и стали нас, заключенных, освобождать. Ухватили соль? На ракеты, против которых я протестовал, угрохали кучу денег, меня не на что содержать в тюрьме – и меня выпускают! Умора! Плесни-ка еще. (Протягивает Анни пустой бокал.)

Короткая пауза. Генри не двигается.

Анни. Наливай сам, не стесняйся.

Броуди наполняет бокал.

Броуди. Освобожден досрочно. Таких ребят в одном только нашем блоке – восемь. (Обращается к Генри.) И этих – как их? – остросоциальных пьес они не писали. Так что я вам ничего не должен.

Генри. Это у вас принцип такой: никого ни за что не благодарить? Даже за угощение.

Броуди. Да я ничего не говорю – вы здорово поработали. Выложились. Подделали пьесу под вкус этих, с телевидения…

Генри. Ваша правда – у режиссеров вкус своеобразный. Не любят пьес, где герои битый час мусолят единственную мыслишку. Терпеть не могут фанатиков и демагогов. Считают, что телевидение – искусство зрелищное. (К Анни, озадаченно.) И это – ОН?

Броуди. Не делайте из меня дурака, Генри. Хватит того, что над пьесой моей покуражились. Я ее с жизни списывал, душу в нее вложил, а он – явился, перекроил все по-умному, по-интеллигентному… На меня-то вам плевать, ради Анни старались. Вижу, не слепой…

Анни (к Генри). Нет, это не он.

Броуди. Да я это, я, черт возьми! Какого в поезде встретила. Ты, что ли, очень переменилась?

Анни. И это не он. (Кивает на телевизор.) Знаешь, какого я в поезде встретила? Беспомощный, испуганный, как теленок… Что-то в части у него стряслось, кажется, не поладил с кем-то – и сбежал в самоволку. Заговорил со мной – скромный, смущенный. Мол, по «Рози из Королевского приюта» узнал. О марше протеста впервые услышал от меня. И в Лондоне, конечно, уже не отставал – куда угодно за мной пошел бы, хоть в ку-клукс-клан… А у мемориала павшим вдруг вытаскивает такую огромную хромированную зажигалку, взбирается по ступеням на самый верх, к венкам… В голове только одно – впечатление на меня произвести. В общем, я его в эту историю втянула, мне и выручить было…

Генри. Зря ты мне раньше всей правды не сказала. Я бы такую пьесу написал…

Броуди. Слушайте, я ведь еще не ушел.

Анни. Так допивай, Билл.

Броуди. И допью. (Осушает бокал, поднимается.) Соус, пожалуй, в другой раз попробую.

Анни. А почему бы не теперь? (Берет миску и выплескивает соус ему в лицо. На минуту оставив дверь открытой, выходит в коридор, приносит Броуди пальто.)

Генри встает, но Броуди остается на месте, тщательно вытирается носовым платком.

Генри. Было очень приятно познакомиться. Я столько о вас слышал…

Броуди. Я не в обиде. Генри. Теперь сочлись. Помню, пришла она ко мне в тюрягу в голубом платье – у меня аж дух захватило, а она такая далекая, недоступная, точно снова на экране… Я тогда впервые по-настоящему почувствовал, что я в тюрьме. Ну, вы понимаете…

Анни стоит в дверях с пальто Броуди. Он берет пальто и не глядя на нее, выходит. Анни – следом. Хлопает входная дверь, Анни возвращается.

Генри. Не знаю, каково было ему, но я до смерти перепугался. Ты-то как, в порядке?

Она кивает.

Анни. А ты?

Звонит телефон. Генри снимает трубку.

Генри. Слушаю. (В трубку, вдруг смутившись.) А, здравствуй… С Анни хочешь поговорить?

Анни. Не надо.

Генри (вдруг успокоившись). Не может быть. Макс! (К Анни.) Это твой бывший. Он женится! (В трубку.) Поздравляю. Кто она?

Генри и Анни обмениваются многозначительными взглядами. Анни подходит к Генри сзади, обнимает за плечи, устало приникает; он говорит в трубку.

Мудрое решение. Жена-актриса – это же караул, второй раз такого не вынести.

Анни целует его. Он прикрывает рукой микрофон.

(В трубку). В самом деле? Неужели в толпе?

Анни. Я устала. Спаси меня.

Он прикрывает микрофон.

Генри. Успокойся. Я с тобой… (В трубку.) Приятно слушать, Макс… (К Анни.) Идиот! Говорит: «Я на тебя не сержусь». Да если б не я, не видать ему второй жены.

Анни с улыбкой отходит от него, начинает тушить повсюду свет. Под конец остается лишь свет из открытой двери в спальню.

(В трубку). Ее нет дома… Она так расстроится… Да нет, оттого, что ты позвонил без нее… Нет, этому очень обрадуется. Я тоже рад за тебя.

Макс. Хорошая штука любовь!

Анни, выключив весь свет, уходит в спальню. Генри, подавляя нетерпение, пытается закончить разговор.

Будем счастливы познакомиться с ней. Что? Неужели? (Он рассеянно включает крошечный радиоприемник, оттуда тихонько льется музыка – «Я верю», группа «Манкиз». Он мгновенно увлекается, забывает про Макса. В трубке громко трещит.) Извини. Я слушаю, слушаю… (Чуть прибавляет звук в приемнике.)

^[1] Сквош – игра, похожая на теннис, но играют в нее в закрытом помещении, и мяч отскакивает от стен. По желанию театра можно заменить на теннис. (Здесь и далее – прим. перев.)

^[2] Прекрасно, месье Жан, прекрасно!

^[3] Вы изволите шутить, мадам!

^[4] А вы изволите говорить по-французски?

^[5] Форд Джон (1586–1639) – английский поэт и драматург. Уэбстер Джон (1580–1624) – английский драматург.

^[6] Пьеса Д.Форда

^[7] Здесь и далее фрагменты пьесы Д.Форда «Когда б она блудницей не была» в переводе Т. Тульчинской.

^[8] Чтобы выиграть время для перемены декораций, сцена восьмая должна быть повторена дважды, как застольная репетиция, а потом – на сцене (примечание автора).