КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Глава двадцать третья.
Если вначале Софья хотела сразу же звонить Юле, то затем чуть поостыла."А что я ей скажу? Что в кафе и на автовокзале видела какого-то парня?Кстати, это еще вопрос, видела ли я его. Видимо, в Кирееве столькомистического, что это все передалось и мне. Или позвонить? Попытатьсяпрощупать, узнать, что она хочет делать? А мне это нужно? В конце концов,главного удалось добиться: я вне опасности, икона, надеюсь, тоже. Если дажеза нами кто-то и следил, то в автобус сел только Михаил. Поди теперь, ищиветра в поле. Нет, я дергаться не буду. Думаю, Юля мне сама позвонит". Софьяуспокоилась. А вечером ее закружили дела. Она умудрилась побывать на двухвыставках, посидела с друзьями в уютном кафе, назначила несколько встреч напослезавтра - завтра День Победы. Сразу несколько знакомых позвонили ей ипредложили отдохнуть за городом. Она приняла приглашение Мещерских. Это была семья художников в трех поколениях. Удивительные люди - оченьгостеприимные, несколько старомодные. Старшие Мещерские - Илья Ферапонтовичи Аглая Серафимовна почти безвыездно жили на даче под Звенигородом. Их попраздникам навещали сын Илья, его жена Соня и сын Ильи Ильича Ферапонт. Впрошлом году Воронова в своей галерее организовала выставку работ Мещерских- отца, сына и Ферапонта. Внук Ильи Ферапонтовича был самым талантливым вдинастии. Успех выставки был оглушительным. Именно тогда Софья поняла, что вэтой жизни она не только племянница Воронова. С той поры она еще большесблизилась с этим удивительным семейством, в котором дед читал наизустьГумилева, плавал зимой в проруби; его сын дарил каждый день цветы своейжене, удивительно красивой женщине, будто сошедшей с полотен прерафаэлитов.А Ферапонт... Ферапонт был влюблен в нее, Софью. Он был моложе Вороновой напять лет, а потому серьезно к нему Софья отнестись не могла, чем оченьобижала юношу. Когда прошла выставка, он прислал ей большое письмо - оченьтрогательное и милое. В тот вечер Софья позвонила ему по телефону и мягко,но одновременно решительно попросила его выбросить из головы глупости. - Это не глупости, Софья. И вы очень несправедливы ко мне. - Почему несправедлива? - Потому что считаете меня юнцом. А между прочим, к Борису Кравченко вытак не относились, а он мой ровесник. - Ферапонтик, а откуда ты знаешь, как я к нему относилась? Разговорприобретал интересный оборот. - Он мне сам... я знаю, - растерялся юный Мещерский. Боря Кравченко былне очень способным художником, зато очень смазливым мальчиком. Его Софьябросила быстро, отплатив за нежность покупкой двух работ Бориса. - Ты на что намекаешь, мальчик? - В голосе Вороновой появилисьметаллические нотки. - Я, я... Софья, простите меня, я не имел в виду ничего плохого. Новедь Борис вам нравился, значит, и я мог бы. - Нет, не мог бы, Ферапонт. Я сама выбираю - друзей, любовников,деловых партнеров. Ты - сын и внук моих очень добрых друзей, для меня этогодостаточно. Иначе будет перебор. - Ну почему, Софья? - Мальчик чуть не плакал. - А ты спроси Бориса, как быстро я его бросила. - У нас все будет серьезно, вот увидите. Вы сами говорили, что яталантлив. - Я и сейчас так думаю... После того разговора на какое-то время Ферапонт исчез из ее жизни. Ивот сегодня позвонили Илья и Софья. Если всем другим звонившим Вороноваотвечала: "Спасибо, я подумаю", то им ответила: "Спасибо, я постараюсь". Иони поняли, что Софья приедет. О Кирееве Воронова не вспоминала. Ну, если ивспоминала, то самую малость. Когда в кафе Владик Хабилава, арбатскийплейбой, шутя назвал ее бессердечной пожирательницей мужских сердец, Софьясмеясь ответила ему: - Не знаю, не знаю. А один человек, между прочим, сегодня утром назвалменя застенчивой и доброй. А еще нежной и верной. - Радость моя, надеюсь, эту чушь он шептал тебе не в постели? - Нет, солнце мое, не в постели. А ты с этими словами не согласен? - Застенчивая, верная? Сонечка, ты же умная женщина. Такая грубая лесть- и ты поверила? Это был обычный треп, но слова Владика задели Софью. Дажене слова, а то, с каким искренним смехом и чувством веселого недоуменияпереспрашивал: "Застенчивая, верная?" Вспомнился Смок: "Как с цеписорвалась... Богема твоя хренова". А ведь, похоже, он был прав. То, чтомужчине ставится в достоинство, женщинам не прощается. Глаза Владика,масляно смотревшие на нее, были красноречивее любых слов. А еще раз она подумала о Кирееве, когда, расплачиваясь, вспомнила оденьгах, которые надо передать родителям девочки, от которой Михаил был,похоже, без ума. "Ничего, до послезавтра подождет", - решила Софья. Но поздно вечером, уже дома, ей вновь пришлось вспомнить Киреева.Позвонила Алла: - Хочу спросить, Сонечка, а как ты планируешь провести завтрашний день? - Хочешь пригласить меня на дачу? - А как ты догадалась? - Я сегодня просто на разрыв. Никогда не думала, что Софья Воронованастолько популярная личность. - И что скажешь? - Скажу большое спасибо. Увы, уже обещала. - Жаль, а кому, если не секрет? - Не секрет. Мещерским. - Понятно. Куда нам, рабоче-крестьянским, до этих аристократов. - Глупости не говори. Я же не виновата, что они раньше меня позвали. - А я разве виновата, что до тебя дозвониться невозможно? Шучу. Мыувидимся после праздника? - Конечно. - Да, я тебя поблагодарить хотела. - За что? - По жизни как-то получается, что ты мне всегда только доброе делаешь. - Заинтриговала, не спорю. И что же я тебе такого доброго в последнийраз сделала? - А ты не иронизируй. Это же ты мне Юлю Селиванову порекомендовала. - Юлю? - Массажистку. Она мне вчера косметику принесла. Обалденную просто.Софья насторожилась: - Подарила косметику? А в честь чего? - Ты меня обижаешь, подруженька. Юле привезли крем откуда-то из Азии,ей он не подошел, вот она про меня и вспомнила. - Про тебя? И денег не взяла? - А она, между прочим, о тебе взахлеб говорила. На душе у Софьи опятьстало тревожно. - Взахлеб? - Без преувеличения. Мы с ней так славно поболтали. - О чем? - Да разве я припомню все? - Тогда скажи, про Киреева, Михаила, она спрашивала? - Ну, спрашивала. Что с тобой, Сонечка, у тебя даже голос изменился? - Алла, говори, что ты ей рассказала. - Ладно, скажу, а что такого? Как он мне деньги принес, про болезньего... - Что Киреев идет пешком в Старгород - тоже говорила? - Не помню. Кажется, да. - Кажется или да? - Да. Что случилось, ты мне скажешь? Это что, был секрет? - Какое это теперь имеет значение? Эх, Алка, Алка. - Что - Алка? - Ничего. Это я - дура. Ладно, давай прощаться. - Соня, постой. Я что-то плохое сделала? - Не знаю, ты или я. Неужели ты не понимаешь, что косметику она тебеподарила не ради глаз твоих красивых. - А почему? - почти по-детски спросила Петрова. - Потому что язык у тебя без костей. Киреев ей был нужен, понимаешь?Пока. Софья бросила трубку. Теперь она все поняла. Михаил был прав: тот"пошехонец" следил за ними. Он знает, куда поехал Киреев. В том, чтонезнакомец как-то связан с Селивановой, Софья не сомневалась. Прощаясь,Михаил крикнул ей: "Если доберусь до Старгорода". Какой смысл он вкладывал вэти слова - узнает ли об этом Софья? Получалось, из-за нее человеку, которыйне сделал ей ничего плохого, человеку, и без того переносящему физическиестрадания, грозила смертельная беда. Опять пришел на память Смок. Уж на чтодядя был смел, умен и, как раньше думала Софья, всесилен, но и его убили.Безжалостно, размозжив голову почти средь бела дня в двух шагах от дверейсобственной квартиры. И вот теперь Киреев. Странный человек с грустнымиглазами. На нее что-то нашло тогда, во время их последней встречи. Другой быее расспросы воспринял как флирт, а этот говорил о парадоксальности мира, отом, что можно смотреть, а можно "видеть". А потом он уехал - в никуда,обещав через Лизу подавать о себе весточки. Почему-то отчетливопредставилась картина: Михаил идет по дороге, навстречу движется автомобиль.Киреев проходит мимо, ничего не подозревая, а машина останавливается, из неевыходят люди... Софье стало страшно. Она бросилась искать номер телефонаСеливановой. Гудок, второй, третий... Софья еще не знала, что она скажетэтой женщине... четвертый, пятый, шестой - но обязательно скажет. - Я слушаю. Алло, говорите. Я слушаю вас. - Вот и хорошо, что слушаешь. Это Воронова. * * * В автобусе на икону Киреев смотреть не решился - не хотелось привлекатьвнимания. В Болхов приехали в семь часов вечера. Михаил Прокофьевич вышел изсалона последним - он словно оттягивал встречу с неизбежным. Единственный извсех пассажиров, кто сказал водителю "спасибо", Киреев шагнул в свою новуюжизнь. В смутных мечтах она виделась ему яркой и загадочной. Что оказалосьна деле? Убогое здание вокзальчика, пустая торговая площадь, неказистыесерые домики. Два "человека", два антагониста внутри Киреева завелипривычный спор - так случалось всегда, когда Михаила Прокофьевича охватываланерешительность. Первый: "По-моему, все нормально. Помнишь примету? Все, чтоплохо начинается - хорошо заканчивается..." Второй: "Утешил. С каких такихпор ты стал в приметы верить? А по-моему, дрянь дело. Это надо же - гостиница в городе работает два дня в неделю, когда белорусыприезжают торговать. А торговать они приезжают по субботам и воскресеньям.Сегодня хоть и праздничный день, но - четверг. Ау, белорусы, где вы? Нету.Так куда мы пойдем, где голову приклоним?" Первый: "Надо пройтись по городу,осмотреться. В конце концов, до темноты еще далеко. Можно, конечно, плакатьпо уютной московской квартире, но стоит ли? Неужели правы Галина и Наталья,советовавшие... ты сам знаешь, что они советовали". Второй: "А ты насамолюбие не дави. Уметь признавать свои ошибки - это признак мудрости. Помосковской квартире плакать поздно, а вот на орловский автобус успеть ещеможно. В Орле с гостиницей проблем, уверен, не будет. Город посмотришь, апотом - до Тулы. Оттуда - в Старгород". Первый: "Трус несчастный. Чего испугался? Шести-семи ночных часов? Чтоночлега не найдем? Забыл народную мудрость: "Май - под каждым кустом рай"?Придумаем что-нибудь..." - Заткнитесь вы оба! - Киреев произнес это вслух. Проходившие мимостарички, видимо муж и жена, испуганно оглянулись и убыстрили шаг. МихаилПрокофьевич вздохнул виновато - и пошел потихонечку мимо серых домов подороге, бравшей резко в гору. Это были первые метры его странствия. Онговорил себе: "С этого момента я все начинаю с нуля, с самого начала. Я, какстарый хлам, выброшу весь этот груз, что будет мешать мне идти вперед. Яначинаю учиться, учиться заново. У людей, зверей, птиц. Каждый день можетстать последним в моей земной судьбе, каждая встреча - последней. Значит,сегодняшний день - самый важный в моей жизни, завтрашнего может просто небыть. Люди, которых я встречу, - самые важные, ибо других, вполне возможно,мне не суждено увидеть". Боюсь, мысли Киреева покажутся кому-то несколько театральными. Но за ихискренность я ручаюсь. Он намеревался, начав с нуля, с первого пройденногометра, сбросить весь тот "груз", что был им накоплен за сорок лет жизни. Нолегче снять с себя кожу, чем избавиться от привычек, накопленных за долгиегоды. Тем паче, когда они становятся твоим вторым "я". Киреев чувствовал,что, вступая в разговор помимо своей воли, он становился похожим на шар, изкоторого вышел весь воздух. Но научить свой внутренний "голос" говоритьпросто, без изыска и громких фраз, наш герой так пока и не сумел. Ему оченьхотелось обрести внутреннюю тишину, хотелось даже, чтобы голос вообще умолк,но... Минут через пятнадцать-двадцать Киреев добрался до центра города:небольшая площадь с неизменным памятником Ленину упиралась одним концом вдва больших храма, другим - переходила в центральную улицу. МихаилПрокофьевич сначала прошелся по одной ее стороне. Когда двухэтажные домасменились частными одноэтажными домиками и стало ясно, что еще сотня-другаяметров и город кончится, Киреев перешел на другую сторону и пошел обратно.Ему было интересно, он внимательно смотрел на дома, построенные, судя повсему, на рубеже XIX-XX веков. Типичные дома типичного уездного городка.Многочисленные вывески на них говорили о том, что большинство учреждений ивсевозможных организаций Болхова размещались именно в этих домах. Носегодня, в праздничный вечер, центральная улица словно вымерла. Однакобезлюдье только радовало Киреева, еще не очень уверенно чувствовавшего себяв таком виде с рюкзаком за плечами. Чего-то не хватало. Какой-то теплоты,сердечности. Он обходил, словно турист, город, нагружая глаза и ум, но недушу. Душа грустила о Москве. Вернее, о прежней жизни, в которую не быловозврата. Что же делать? Киреев остановился около одного из домов. "Завтрасюда придут люди... Нет, не то, не о том ты думаешь. У них, наверное, туалетна улице. Не то. Понятно, что жизнь в Болхове по сравнению с московскойвнешне убога - это ясно. Будто в другой век попал. Но сейчас, чувствую, ядолжен понять что-то другое. Не внешнее, так легко бросающееся в глаза". Ивдруг Киреев представил, причем представил очень отчетливо, что этотмаленький, убогий, серый Болхов - город, в котором он родился. Представил,что по этим улицам, мимо этих домов он бегал в детстве с друзьями. И все изменилось. Нет, Болхов не стал больше, не осветилась неоновымиогнями его центральная улица, наступавшие сумерки не могли скрытьобшарпанности домов и заборов. Изменилось что-то в самом Кирееве. Он вдруг"увидел" этот город. Любящее сердце мудрее равнодушного. Теперь по городушел не праздный турист, а возвратившийся к отчему порогу человек. И сразу жеуютом и спокойствием, а не нищетой и угрюмостью повеяло от этих строений,деревьев и даже памятника. Раздался мелодичный перезвон. От неожиданностиКиреев вздрогнул. - Что это? - спросил он проходившую мимо девчушку. - Куранты. - Куранты? - А что вы удивляетесь? - в голосе девочки послышалась гордость за свойгород. - Наши мастера установили их на храме. Каждый вторник один измастеров поднимается по лестнице на колокольню и заводит куранты... - Ты так здорово рассказываешь. Наверное, очень хорошо учишься? - Нормально учусь. Просто обидно. Все приезжие считают, что раз вБолхове всего десять тысяч жителей, то это - деревня и в нем нет ничегоинтересного. - Прости, тебя как зовут? - Маша. - Машенька, честное слово, я не считаю Болхов деревней. Скажи, а как жена церкви могут... находиться куранты? - А она не действующая. И рядом с ней еще одна - она тоже не работает.Жалко, красивая очень. В ней Иван Грозный венчался. - Не может быть! - искренне удивился Михаил Прокофьевич. - Правда, мы по истории проходили. А если хотите в церковь на службупопасть - вот как раз отсюда в тот проулок пройти, там церковь действующая.Тоже, между прочим, очень древняя. - Надо же, какой знатный ваш город, ежели сам Иоанн Васильевич здесьвенчаться решил. - Это он раньше знатным был. Нам учитель рассказывал, что в серединеXIX века в Болхове очень много купцов жило. Это были их дома, - и девочкасделала широкий жест рукой. - Спасибо тебе, Маша. Просветила меня. - Пожалуйста, - серьезно ответила сероглазая русоволосая девочка ипошла по своим делам, поминутно оглядываясь на странного незнакомца. Анезнакомец направился к двум храмам, от которых некогда и начиналасьцентральная улица славного уездного города Болхова. Огромный собор середины XIX века, на колокольне которого размещалиськуранты, был закрыт. Зато в другой храм, на стене которого висела доска,гласившая, что памятник культуры XVI века охраняется государством, попастьможно было без труда - через огромные проломы в человеческий рост. Внутрицарило запустение. На земляном полу - горы кирпича и прочего мусора. Надписина стенах, бутылки, остатки пищи. Киреев пытался представить государя всеяРуси, венчавшегося здесь, представить красочную торжественную службу, сотнинарядно одетых людей - и не мог. Послышалось воркование. Киреев поднялголову: вверху, под самыми сводами, на балке сидел голубь и смотрел на него.Странно, но это был не привычный сизарь, а белый голубь. Последние лучизаходящего солнца осветили старые кирпичи, земляной пол, кроткого голубя.Грусть стала нестерпимой. Через пролом Киреев выбрался на воздух, сел натраву. На ум пришли строки любимого поэта: С моста идет дорога в гору. А на горе - какая грусть! - Лежат развалины собора, Как будто спит былая Русь... Какая жизнь отликовала, Отгоревала, отошла! И все ж я слышу с перевала, Как веет здесь, чем Русь жила. А еще он вспомнил где-то прочитанное,что у каждой церкви есть свой ангел-хранитель, приставленный к ней. И дажеесли церковь разрушают - ангел остается до второго пришествия, до судныхдней. Киреев не имел понятия, способны ли ангелы чувствовать одиночество,оскорбляет ли их подобная "мерзость запустения", но ему стало жалко ангелаэтого храма, видевшего его лучшие дни. Оплакивает ли ангел толькоразрушенные стены или скорбит о нас? Потомки тех, кто сотни лет назадкричали русскому царю: "Многие лета!", пили здесь водку. Говорят, ангеловнельзя видеть. А вдруг этот голубь - ангел разрушенной церкви? Грустный,одинокий ангел, принявший птичий облик, чтобы хоть один человек на Землесмог услышать боль ангельского сердца...
Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 47; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав |