Глава 22. На следующее утро просыпаюсь: Кэмрин лежит на переднем сиденье, пристроив голову у меня на коленях.

На следующее утро просыпаюсь: Кэмрин лежит на переднем сиденье, пристроив голову у меня на коленях.

– Где мы? – спрашивает она, поднимаясь.

Солнечные лучи бьют в окна машины, освещая внутреннюю сторону ее дверцы.

– Где‑то в получасе езды до Нового Орлеана. – Я потираю затекшие мышцы.

Прошлой ночью, вернувшись с поля, мы двинули дальше, решив сразу добраться до Нового Орлеана, но я дико устал и чуть не заснул за рулем. Она отключилась еще раньше. Так что пришлось снова съехать на обочину. Я откинул голову на спинку кресла и отрубился. Можно было, конечно, устроиться поудобнее сзади, но я предпочел остаться, чтобы, проснувшись, увидеть ее рядом, и плевать, что спина совсем одеревенела.

Не говоря уже о некоторых других частях тела…

Протираю глаза, делаю несколько движений, чтобы раз мяться. И чтобы убедиться, что шорты достаточно свободно сидят спереди и не видно, что у меня стоит. Тема для разговора, а мне очень этого не хочется.

Кэмрин потягивается и зевает, потом вытягивает ноги вверх и пристраивает голыми пятками на приборной доске, отчего и без того коротенькие шорты сползают, до неприличия оголяя ей бедра.

Ничего себе начало дня.

– Наверное, ты вчера очень устал, – говорит она, расплетая косу.

– Да, если бы проехал еще немного, мы бы точно врезались в дерево.

– Послушай, Эндрю, пора бы уже и мне дать порулить немного, или…

– Или – что? – ухмыляюсь я. – Станешь скулить, положив мне голову на коленки, умолять, говорить «пожалуйста»?

– А что, прошлой ночью получилось, верно?

Да, она, пожалуй, права.

– Ладно, я не против, дам тебе порулить. – Бросаю на нее короткий взгляд и завожу двигатель. – Обещаю: посажу за руль после Нового Орлеана, договорились?

Лицо ее так и светится милой всепрощающей улыбкой.

Пропустив мчащийся внедорожник, выезжаю на шоссе. Кэмрин продолжает заниматься прической. Расчесав волосы с помощью пальцев, она снова заплетает их в косичку, на этот раз поаккуратней, хотя и очень быстро и совсем не глядя в зеркало.

Глаза как магнитом тянет посмотреть на ее голые ноги.

Но для этого надо остановиться.

Поворачиваю голову и гляжу в окно с моей стороны, снова вперед, так и верчу головой, как китайский болванчик.

– Надо найти прачечную, – говорит Кэмрин, закрепляя косичку на конце цветной резинкой. – У меня чистое белье закончилось.

Дождался наконец удобного момента, чтобы «привести себя в порядок»: она начинает рыться в сумочке.

– Это правда? – спрашивает она, глядя на меня; одна рука остается в сумочке.

Торопливо убираю руку с колена, делая вид, что я ничего такого не делаю, поправляю шорты, только и всего.

– Это правда, что по утрам у мужчин стоит?

Таращу на нее глаза, как кретин. Потом тупо гляжу перед собой на дорогу.

– Ну, не каждое утро, конечно, – отвечаю я, стараясь на нее не смотреть.

– А что, типа, по вторникам и пятницам или как? – (Чувствую, она улыбается, но поддержать ее отказываюсь.) – А что у нас сегодня? Вторник или пятница? – дразнит она меня.

Я наконец искоса бросаю на нее взгляд:

– Пятница.

– Я тебе что, шлюха какая‑нибудь, – раздраженно вздыхает она, опуская ноги, – и я уверена, ты так не думаешь, ведь именно ты продвинул меня в смысле секса, помог вести себя более раскованно, раскрыл мою сексуальность, и я хочу… – Умолкает, словно ждет, чтобы я подтвердил ее слова, потому что ее все еще волнует, что я о ней думаю.

Заглядываю ей в глаза:

– Нет, милая, я никогда не буду считать тебя шлюхой, если, конечно, ты не станешь менять парней как перчатки, давать направо и налево, а меня посадят в тюрьму, потому что мне придется отмутузить их всех по очереди… А с чего ты вдруг завела об этом разговор?

Она краснеет и втягивает голову в плечи:

– Ну, понимаешь, я просто подумала…

Похоже, не решается сказать, что у нее на уме.

– Ты помнишь, что я тебе говорил, детка? Говори, не держи в себе, хуже будет.

Она теребит подбородок, кротко смотрит на меня:

– Ммм, раз уж ты для меня кое‑что сделал, я подумала, что и я могу для тебя кое‑что сделать. – Потом она вдруг резко меняет тон, словно боится, что я не так ее пойму. – То есть я хочу сказать, без всяких условий, конечно. Будто ничего и не было.

Вот зараза! Проморгал!

– Нет, – мгновенно реагирую я.

Она вздрагивает.

Я смягчаюсь, стараюсь говорить как можно ласковее:

– Я не могу… Нельзя… Не могу дать тебе, что ты просишь, пойми.

– Черт побери, почему?

– Не могу, и все… Господи, я хочу, ты представить себе не можешь, как хочу, но не могу.

– Как глупо.

Похоже, она всерьез рассердилась.

– Постой… – Она смотрит на меня искоса и вопросительно. – У тебя там что, какие‑то «проблемы»?

Я даже рот раскрыл.

– Ммм… Нет, – отвечаю я, тараща глаза на дорогу. – Черт, хочешь, сниму штаны, покажу, если не веришь.

Кэмрин закидывает голову и смеется, потом снова становится серьезной:

– Интересно… Спать со мной ты не хочешь, отсосать не даешь, поцелуй тоже приходится добывать силой.

– Какой силой? Ничего подобного.

– Ну да, конечно! – почти кричит она. – На поцелуй я тебя совратила.

– Я поцеловал тебя, потому что хотел этого, – возражаю я. – Я хочу делать с тобой все, Кэмрин. Верь мне! Я уже воображал с тобой такие позы, куда там Камасутре! Я очень хотел… и сейчас хочу… – Гляжу на руки, вцепившиеся в руль, а на пальцах аж костяшки побелели. Вижу, она уязвлена, обижается, но на этот раз не сдаюсь. – Я же говорил тебе, – талдычу я свое терпеливым тоном, – что не могу делать с тобой ничего такого, иначе…

– Ну да, придется признать, что я твоя, – сердито заканчивает она мою мысль. – Я прекрасно помню, как ты это говорил, но что вообще означают эти слова?

Думаю, Кэмрин прекрасно понимает, что они означают, но хочет, чтобы я сам ей это сказал.

Минутку… Да она играет со мной в кошки‑мышки. Или сама еще не знает, чего хочет, в смысле секса или чего другого. Она сама не знает, что делать дальше, да и я тоже.

КЭМРИН

Он сдал экзамен. Я бы соврала, если б сказала, что не хочу заниматься с ним сексом или доставлять ему удовольствие другими способами, как он это делал со мной. Мне самой очень хочется проделывать это с ним. Но еще очень хотелось посмотреть, проглотит ли он наживку. Нет, не проглотил.

И теперь я очень его боюсь, до дрожи.

Очень боюсь, ведь не слепая, вижу, что у меня в душе творится, вижу, как я к нему отношусь. Нельзя так, это очень опасно, ненавижу себя за это.

Я же сказала, что никогда у меня этого больше не будет. Дала себе клятву…

Так, надо сделать вид, будто ничего не произошло. Я кротко улыбаюсь. Хочу только одного: взять назад свое предложение, вернуться обратно к той точке, когда я брякнула ему об этом, только теперь мне известно, что Эндрю Пэрриш слишком меня уважает и ему от меня нужно то, чего я дать ему вряд ли смогу.

Ставлю ноги на кожаное сиденье, прижимаю к себе коленки. Не хочу, чтобы он отвечал на мой последний вопрос: что значит «придется признать, что ты моя»? Надеюсь, он про него забыл. Да я уже и сама понимаю, что это значит, по крайней мере, мне так кажется. Это значит установить с ним «отношения», то есть примерно так, как было у нас с Иэном. С одной существенной разницей: в глубине души я почему‑то уверена, что влюблюсь в него, влюблюсь по‑настоящему. Очень даже просто. Меня и теперь уже пугает мысль о том, что я буду без него делать. В моих грезах его прекрасное лицо вытеснило все остальные, на его месте я уже не могу представить никого другого. И со страхом думаю о том, что наш автопробег когда‑нибудь закончится и он отправится в свой Галвестон или в Вайоминг, помахав мне ручкой на прощание.

Но почему меня это пугает? Отчего вдруг так болезненно сжимается сердце, почему подкатывает к горлу тошнота?

– Ты прости меня, детка, тут ничего не поделаешь. Я не хотел тебя обидеть. Честное слово.

Гляжу на него, резко мотаю головой:

– Да я и не обиделась, с чего ты взял? Не о чем говорить. – Какое‑то время молчу, но потом продолжаю: – Послушай, Эндрю, дело в том, что… – Я делаю глубокий вдох, а он не отрывает глаз от дороги. – Дело в том, что я… Ну, с самого начала не стану врать и скажу, что вовсе не отказываюсь сделать так, чтобы тебе было приятно… Я сделаю, если захочешь. Но я хочу, чтобы ты знал: я рада, что ты отказался.

Думаю, он понял. По лицу вижу: понял.

Он ласково улыбается, протягивает мне руку. Я беру ее и подвигаюсь к нему вплотную, он обнимает меня за плечо. Задираю подбородок, чтобы видеть его глаза, кладу руку ему на бедро.

Какой он все‑таки красивый…

– Гляжу на тебя, и мне страшно, – признаюсь я в конце концов. Услышав признание, он слегка вздрагивает, в глазах мелькает искорка. – Ты должен меня понять… Я сказала себе, что никогда не допущу этого. Поклялась, что больше никогда и ни с кем не буду близка.

Чувствую, как твердеет его рука на моем плече, чувствую, что сердце его бьется чаще: жилка на запястье, прижатом к моей шее, так и пульсирует.

Губы его растягиваются: он улыбается.

– Кэмрин Беннетт, ты, часом, не влюбилась в меня, а?

Краска бросается мне в лицо, я плотно сжимаю губы и еще крепче прижимаюсь к его твердой, как камень, груди.

– Пока нет, – отвечаю я с улыбкой в голосе, – но уже близко.

– Ты просто маленькая врушка. – Он еще крепче сжимает мне руку, потом целует меня в макушку.

– Сама знаю, – произношу я с той же шутливой интонацией. – Ох, еще как знаю…

* * *

Новый Орлеан я завидела еще издали: сначала озеро Пончартрейн, за ним живописный ландшафт из коттеджей, городских особняков и бунгало. С восхищением и трепетом гляжу на все это: вон там «Супердоум», который, после просмотров новостей во время урагана «Катрина», я уже ни с чем не спутаю; а вот и гигантские, с раскидистыми кронами дубы, древние и величественные; глядя на них, даже в дрожь бросает от восхищения; и знаменитый Французский квартал, по улицам которого фланируют толпы народу… впрочем, скорей всего, это туристы.

Едем дальше, я любуюсь знакомыми уже очаровательными балконами, по всему периметру опоясывающими многие здания. Точно такие, какими я их видела на экране телевизора, только сейчас под ними нет толпы, шумно празднующей Марди Гра, а на самих балконах никто не выставляет напоказ голые сиськи и не бросает бисер.

Эндрю смотрит на меня с улыбкой, ему нравится мое возбуждение, моя радость, с которой я все разглядываю.

– Кажется, я уже влюбилась в этот город, – говорю я, снова прижимаясь к нему.

До этого я на несколько минут буквально прилипла к стеклу, провожая восхищенными глазами все, что проплывало мимо за окнами машины.

– Да, место что надо. – Эндрю так и сияет гордостью.

Интересно, насколько хорошо он знает этот город.

– Я приезжаю сюда почти каждый год. – Эндрю словно читает мои мысли. – Обычно на Марди Гра, но мне кажется, здесь в любое время интересно.

– Ага! Ты приезжаешь специально, чтобы любоваться голыми сиськами. – Щурясь, я гляжу на него.

– Каюсь! – отвечает он, бросая руль и поднимая обе руки вверх.

Мы снимаем два отдельных номера в отеле «Холидейинн», откуда рукой подать до знаменитой Бурбон‑стрит. Я чуть было не открыла рот, чтобы на этот раз попросить его снять один номер на двоих с двумя кроватями, но вовремя себя одернула: «Нет, Кэмрин, ты потакаешь своим порочным желаниям. В одном номере с ним останавливаться нельзя ни в коем случае. Держись, пока еще есть силы».

Но когда мы с ним бок о бок стояли перед конторкой и администратор спрашивал, чем он может помочь нам, Эндрю ответил не сразу, и мне это показалось очень и очень странным. Но в конце концов все кончилось тем, что мы, как всегда, заняли две расположенные рядом комнаты.

Я направляюсь в свой номер, он – в свой. Стоим в коридоре с карточкой‑ключом в руке и переглядываемся.

– Я сейчас сразу в душ, – говорит Эндрю, поглядывая на гитару. – Будешь готова, заходи, не стесняйся.

Я киваю, мы улыбаемся друг другу и исчезаем в наших комнатах.

Не проходит и пяти минут, как слышу: в сумочке верещит телефон. Почти уверена, что это мама. У меня уже готов ответ: я жива и здорова, у меня все хорошо, развлекаюсь на всю катушку… Постой, это не она.

Это Натали.

Рука застывает, сжав телефон, я тупо смотрю на светящийся экранчик. Отвечать или нет? Ладно, сейчас выясню, надо ли было.

– Алло?

– Кэм! – слышу осторожный голос Натали в трубке.

Не могу выдавить из себя ни слова. Сама не знаю, можно ли уже простить ей предательство или сделать вид, что я смертельно обижена.

– Ты меня слышишь? – Кажется, мое молчание ее беспокоит.

– Да, Нэт, слышу, слышу.

Натали вздыхает и жалобно скулит. Она всегда пользуется этим странным приемом, когда робеет и не знает, что сказать.

– Я понимаю, что я свинья и последняя стерва, – говорит Натали. – Но все равно я твоя лучшая подруга… Я должна сейчас ползать у твоих ног и просить прощения, но… Да я так и собиралась сделать, но твоя мама сказала, что ты… в Виргинии, это правда? Какого черта тебя занесло в Виргинию?

Падаю на кровать и сбрасываю с ног вьетнамки.

– Я не в Виргинии, – отвечаю я, – но никому не говори, тем более маме.

– Но где же ты? И где пропадала больше недели?

Ох, неужели прошла всего неделя? У меня такое чувство, что мы с Эндрю раскатываем по Америке уже не меньше месяца.

– В Новом Орлеане… В общем, долго рассказывать.

– Ммм… Что значит «долго»? – В голосе ее явная насмешка. – У меня полно времени.

Я уже начинаю раздражаться.

– Послушай, Натали, – говорю я, вздыхая, – не я тебе, а ты мне позвонила. И если мне не изменяет память, именно ты назвала меня лживой сукой, не поверила ни одному моему слову, когда я рассказала про Деймона. А теперь звонишь как ни в чем не бывало, делаешь вид, что ничего не произошло… Ты меня извини, но я не думаю, что так поступают лучшие подруги.

– Понимаю, понимаю, ты права, конечно… Прости меня. – Умолкает, видно, пытается собраться с мыслями, слышу, как открывает банку с колой. Отхлебывает. – Понимаешь, Кэм, я не то чтобы не поверила тебе, нет, мне просто было очень больно это слышать. А Деймон – козел. Я его послала.

– Интересно… Что, застукала с другой? Нет чтобы сразу поверить лучшей подруге, с которой дружишь со второго класса… Я же тебе давно говорила, что он козел!

– Да, поделом мне, – отвечает она. – Нет, с другой не застукала. Просто поняла, что теряю лучшую подругу, что совершила самое подлое преступление, нарушила главный закон дружбы. Я его спросила напрямик: что между вами было, и он стал врать, изворачиваться, но я не отставала, хотела, чтобы он во всем признался. И не для того, чтобы он подтвердил твои слова, а просто… Кэм, я просто хотела, чтобы он сказал правду. Понимаешь, правды хотела добиться.

Да, кажется, она не на шутку страдает. Непохоже, что притворяется. Я, конечно, ее прощу, но про Эндрю рассказывать еще рановато. Я люблю Натали, всем сердцем люблю, но об этом сообщать ей пока не готова. Не готова поделиться с ней этой новостью, главной новостью в моей жизни. Она вечно… В общем, любит все опошлять, самое святое может испачкать в дерьме… если можно так выразиться.

– Послушай, Нэт, я, конечно, тебя люблю и хочу простить, но не сразу… Ты очень меня обидела.

– Понимаю, – жалобно бормочет она.

Но в голосе слышится нотка разочарования. Вот нетерпеливая, любит получать все удовольствия сразу.

– У тебя все хорошо? – спрашивает она. – С чего это ты вдруг удрала, да еще в Новый Орлеан! Там что, снова какой‑нибудь ураган?

Слышу за стенкой, из номера Эндрю, доносится шум воды в ванной.

– Да, у меня все отлично, – отвечаю я, а сама думаю про Эндрю. – Если честно, Нэт, я никогда еще не была так счастлива, как в последнюю неделю.

– О господи… Неужели у тебя появился парень? Ты там с парнем, да? Послушайте, Кэмрин Мэрибет Беннетт… сучка ты этакая, и ты это скрываешь… от кого, от меня? – (Ну вот, именно это я и называю способностью все опошлять.) – Как его зовут? – Она так громко дышит в трубку, словно перед ней вдруг раскрылись все тайны Вселенной. – Ты с ним спишь? Ну и как он в постели?

– Натали, прошу тебя… – Закрываю глаза и стараюсь представить, что разговариваю не со школьницей, а с вполне взрослой двадцатилетней девицей. – Успокойся, я не собираюсь сейчас с тобой это обсуждать, поняла? Потерпи несколько дней. Я сама позвоню и все расскажу, но прошу тебя…

– Хорошо, согласна!

Согласна‑то она согласна, но на мой намек снизить градус своего бурного энтузиазма, похоже, не обращает внимания:

– Главное, с тобой все в порядке и ты меня любишь и простила… Я на все согласна!

– Ну спасибо тебе.

Она наконец забывает про свою сексуальную озабоченность и меняет тему:

– Ты уж прости меня, Кэм, мне правда очень жаль, что так получилось. Ты даже представить не можешь, как жаль.

– Ладно, верю. Когда позвоню, расскажешь подробней, что там у тебя с Деймоном. Если захочешь, конечно.

– Хорошо, – говорит она, – заметано.

– В общем, потом поговорим, и… знаешь что, Нэт?

– Да?

– Я очень рада, что ты позвонила. Я по тебе соскучилась.

– Я тоже, очень!

Потом целую минуту гляжу на умолкнувшую трубку, думаю про Натали, пока мысли снова не возвращаются к Эндрю. Ну да, я же говорила, теперь ни о ком больше думать не могу, все мои грезы, все фантазии только о нем.

Принимаю душ, натягиваю так и не постиранные джинсы, но от них ничем дурным не пахнет, думаю, пока сойдет. Но если вот белье не постираю как можно скорее, придется снова двинуть в магазин, покупать новое. Слава богу, догадалась сунуть в сумку дюжину чистых трусиков.

Принимаюсь за макияж, делаю все как обычно, потом опускаю руки, гляжу на себя в зеркало и пытаюсь увидеть себя глазами Эндрю. Он уже повидал меня во всяких видах, не приведи господи: даже без раскраски вообще и с кругами под глазами – это когда я в дороге долго не спала. Он знает, как порой пахнет у меня изо рта, видел мое воронье гнездо из спутанных грязных волос. Вспомнив про это, улыбаюсь, потом представляю себе, будто он сейчас стоит за моей спиной, будто вижу его отражение в зеркале. Вот губы его касаются моей шеи, сильные руки обнимают меня сзади, пальцы сжимают мне ребра.

Вдруг раздается стук в дверь, и видение исчезает.

– Ну что, готова? – с порога спрашивает Эндрю, потом заходит в комнату.

– А куда мы идем? – Я возвращаюсь в ванную комнату, чтобы закончить с макияжем. – Да, кстати, мне нужно обязательно купить чистое белье.

Он подходит ко мне сзади, и я вздрагиваю: все происходит так, как я только что себе представляла. Начинаю красить ресницы, наклоняюсь над раковиной поближе к зеркалу. Сощурив левый глаз, накладываю тушь на правый, а Эндрю в это время подходит вплотную и прижимается к моей попке. Причем довольно откровенно. Явно хочет, чтобы я обратила внимание на его непристойности. Закатываю глаза к потолку и снова принимаюсь за макияж.

– На четвертом этаже есть прачечная, – говорит он.

Кладет руки мне на бедра, закусив нижнюю губу, с дьявольски обольстительной улыбкой смотрит на меня в зеркало.

Я поворачиваюсь кругом:

– Тогда прежде всего идем туда.

– Что? – Он, похоже, разочарован. – Нет, мне хочется прогуляться по городу, выпить пивка, послушать музыку… Тут прямо на улице играют. А ты – стирать… Вот выдумала.

– Не капризничай. – Я снова поворачиваюсь к зеркалу и достаю из сумки губную помаду. – Еще и двух нет, а ты не похож на того, кто день начинает с пива. Или я ошибаюсь?

Он отлипает от меня, прикладывает ладонь к груди, делает вид, что я ранила его в самое сердце.

– Как ты можешь так обо мне думать! До обеда – ни капли!

Качаю головой и выталкиваю его из ванной. Он улыбается во весь рот, на щеках ямочки, но я решительно захлопываю дверь перед его носом.

– За что? – взывает он через дверь.

– Мне надо пописать!

– Подумаешь, я бы отвернулся, и все!

– Поди лучше принеси свое грязное белье!

– Но…

– Быстро‑быстро! Иначе мы вообще никуда не пойдем!

Так и вижу, что он вытянул нижнюю губу… Впрочем, вряд ли. Стоит небось и скалится там за дверью, черт бы его побрал!

– Ладно, – слышу его голос, – так и быть.

Открывается и захлопывается входная дверь.

Покончив с делами в ванной комнате, быстренько собираю грязное белье, сую в сумку и надеваю вьетнамки.