Глава 23. Итак, сначала идем стирать, и на этот раз, вынимая вещи из сушилки, я не рассовываю их кое‑как обратно по сумкам

Итак, сначала идем стирать, и на этот раз, вынимая вещи из сушилки, я не рассовываю их кое‑как обратно по сумкам, а аккуратно складываю каждый предмет. Он пытается протестовать, но я делаю все по‑своему. Потом отправляемся в город. Он долго водит меня по разным местам, даже на кладбище Святого Луи, где гробницы расположены над землей. Я такого еще никогда в жизни не видела. Потом проходим всю Канал‑стрит от начала и до конца, выходим к Всемирному торговому центру Нового Орлеана и здесь (наконец‑то) находим «Старбакс». Пьем кофе, разговариваем, я сообщаю ему о звонке Натали. Мы говорим и говорим, про нее и про Деймона, которого Эндрю, кажется, уже терпеть не может.

Снова идем гулять, проходим мимо ресторана типа «Стейк‑хаус», куда Эндрю хочет меня затащить, вспомнив про обещание, которое я взяла с него тогда в автобусе. Но я совсем еще не проголодалась и пытаюсь объяснить бедненькому, лишенному вожделенного куска мяса Эндрю, что мой организм еще не готов в полной мере получить от бифштекса удовольствие.

Нам попадается большой торговый центр, и мне очень хочется зайти туда, ужасно надоела одежда, которую я не снимаю уже целую неделю.

– Но мы же только что устроили большую стирку, – протестует Эндрю, направляясь за мной в недра магазина. – Зачем тебе новые тряпки?

Перекидываю ремешок сумочки на другое плечо и беру его под руку.

– Мы идем куда‑нибудь вечером или не идем? – Я тащу его за собой. – Так вот: я хочу найти хоть что‑нибудь поприличней.

– Но ты и так выглядишь как конфетка. Вполне прилично одета.

– Мне нужны новые джинсы и какая‑нибудь кофточка. – Я останавливаюсь и гляжу на него. – А ты поможешь мне выбрать.

Видимо, он польщен.

– Ладно, – говорит он, улыбаясь, – согласен.

И я тащу его дальше.

– Но слишком не обольщайся, – дергаю я его за руку, чтобы проникся, о чем я толкую. – Я говорю, поможешь, но выбирать буду я, понял?

– Что‑то ты сегодня уж совсем распустилась, – замечает он. – Я, конечно, тебя прощаю, но заруби себе на носу, детка, только по своей доброте.

– А с чего это ты сегодня такой добренький? – спрашиваю я уверенно, потому что считаю, что он блефует.

Заглядываю ему в лицо, вижу, как он сжимает губы, и моя уверенность куда‑то быстро испаряется.

– Позволь тебе напомнить, – произносит он с умным, загадочным видом, – ты обязана во всем меня слушаться, у нас договор.

Все, уверенности как не бывало.

Эндрю усмехается и точно так же дергает меня за руку.

– А поскольку ты мне разок позволила уже поласкать твои прелести, – прибавляет он, и я таращу на него глаза, – если прикажу лечь и раздвинуть ножки, ты должна немедленно и беспрекословно повиноваться, понятно?

Я незаметно скашиваю глаза по сторонам: вдруг кто‑нибудь услышит, что он тут мне поет? Эндрю проговорил все это далеко не шепотом, такого я от него никак не ожидала.

Он замедляет шаг и наклоняется к моему уху:

– Если не будешь слушаться, капризничать по пустякам, придется снова устроить тебе небольшую пытку язычком между твоих миленьких ножек. – Он дышит мне в ухо, и в сочетании с этими жаркими словами меня бросает в дрожь, а между ног становится тепло и влажно. – Теперь твоя очередь, детка.

Он снова отстраняется, и мне хочется пощечиной сбить ухмылку с его лица, но, боюсь, ему это только понравится.

Интересная дилемма. Слушаться его во всем или взбунтоваться, зато получить обещанную «пытку»? Ммм. Кажется, я все‑таки куда бо́льшая мазохистка, чем раньше думала.

* * *

Наступает вечер, и я готова к вечерней прогулке. На мне новенькие, плотно облегающие джинсы, симпатичный и довольно сексуальный обтягивающий черный топик без бретелек, потрясающие черные туфельки на каблуке.

Эндрю стоит в дверях и таращит на меня глаза.

– Начинаю добреть прямо сейчас, – говорит он, входя в комнату.

На этот раз я заплела две косички, по одной на каждом плече; обе доходят как раз до грудей. И еще я всегда оставляю несколько прядей, которые свободно падают на лицо: я видела, что на других девчонках это смотрится классно, почему бы и мне так не делать?

Похоже, Эндрю тоже нравится. Он трогает косички, гладит их пальцами.

Я краснею.

– Деточка, кроме шуток, черт возьми, я потрясен… Да ты просто красотка!

– Спасибо…

Господи, кажется, я хихикнула.

Тоже оглядываю его с головы до ног. Он все в тех же джинсах, простой футболке и черных туфлях, но кажется мне самым красивым мужчиной на свете, и мне плевать, что на нем надето.

Мы идем к выходу, и в лифте, да и в коридоре тоже, я ловлю на себе взгляды мужчин; и кое‑кто из них, оглядываясь на меня, рискует свернуть себе шею. Эндрю замечает это, и, кажется, ему это очень нравится. Вышагивая рядом со мной, он так и сияет. Чувствую, что и у меня щеки краснеют, как помидоры.

Сначала мы отправляемся в какой‑то клуб и где‑то с часик слушаем живую музыку. Потом хотим выпить, и у меня спрашивают удостоверение личности: а вдруг мне нет еще восемнадцати. Документа с собой не оказалось, и выпить мне не дают. Тогда Эндрю ведет меня в другой бар.

– Тут пан или пропал, – говорит он, когда мы рука об руку подходим к дверям. – Чаще всего спрашивают, но бывает, что повезет, а если тебе на вид не меньше двадцати, то и не заморачиваются.

– Мне будет двадцать один через пять месяцев, – говорю я, крепко сжимая его руку, когда мы переходим на перекрестке оживленную улицу.

– А я, когда увидел тебя в автобусе, очень боялся, что тебе еще только семнадцать.

– Семнадцать?

Неужели я так молодо выгляжу? Сейчас это мне ни к чему.

– Послушай, я встречал пятнадцатилетних девиц, которым можно было дать двадцать, если не больше.

– Так ты считаешь, что мне на вид семнадцать?

– Нет, лет двадцать, думаю. Это я просто так ляпнул.

Ну слава богу.

Этот бар немного поменьше, и публика здесь помоложе: от двадцати пяти до тридцати где‑то. В глубине помещения видны несколько бильярдных столов, освещение приглушенное, ярче всего освещены именно эти столы; туалеты справа по коридору. В отличие от первого бара, здесь густо накурено, но меня это мало волнует. Я не люблю курить, но прокуренный бар дело нормальное. Без табачного дыма словно чего‑то не хватает.

Из динамиков на потолке льется какая‑то знакомая рок‑музыка. Слева небольшая сцена, где обычно выступают музыканты, но сегодня она пуста. Впрочем, это совсем не портит тусовочной атмосферы заведения: что говорит мне Эндрю, едва можно разобрать – все заглушает музыка и громкие голоса вокруг.

– Ты в бильярд играешь? – кричит он, наклоняясь к самому моему уху.

– Играла несколько раз! – кричу в ответ. – Только плохо получалось, похвастать нечем.

Он тянет меня за руку, и, осторожно проталкиваясь сквозь плотную толпу, мы направляемся к бильярдным столам: там хоть свету побольше.

– Сядем здесь, – говорит Эндрю; теперь он может слегка понизить голос, хотя динамики орут прямо перед нами. – Это будет наш столик.

Сажусь за небольшой круглый столик, прижатый к стене прямо под лестницей, ведущей на второй этаж. Кончиком пальца отодвигаю подальше полную окурков пепельницу. Скоро подходит официантка.

А Эндрю уже возле бильярдных столов, разговаривает с каким‑то парнем, наверное, хочет вступить в игру.

– Извините, – говорит официантка, убирая грязную пепельницу и ставя на ее место перевернутую вверх донышком чистую. Влажной тряпкой протирает крышку стола, а заодно и пятно под пепельницей.

Я улыбаюсь ей. Это хорошенькая черноволосая девушка моего возраста, может, чуть старше; в одной руке у нее поднос.

– Вам что‑нибудь принести?

У меня только один шанс: надо вести себя так, как ведет себя всякий, у кого не спрашивают документа, подтверждающего возраст.

– «Хайнекен», пожалуйста.

– И мне тоже, – говорит Эндрю, подходя сзади с кием в руке.

Увидев Эндрю, официантка пялит на него глаза, а я наслаждаюсь этой сценой, как недавно он наслаждался в лифте. Придя в себя, она кивает, бросает на меня взгляд («Ну и повезло же тебе, сучка», – читаю в ее глазах) и уходит.

– Вон тот парень еще раз сыграет – и стол наш, – произносит Эндрю, садясь на пустой стул.

Возвращается официантка, ставит перед нами пиво:

– Захотите еще чего, помашите рукой.

– Она не спросила у тебя документа, – говорит Эндрю, наклоняясь ко мне через столик, чтобы никто не слышал.

– Да, но это не значит, что не спросит еще кто‑нибудь… Со мной такое бывало. Мы с Натали однажды успели уже напиться, как вдруг подошли и спрашивают, а потом выставили.

– Лови момент, пока есть возможность.

Он улыбается, берет пиво и делает быстрый глоток.

Я следую его примеру.

Зря, конечно, взяла с собой сумочку, не надо было, приходится все время за ней следить. Когда подходит наша очередь играть, я ставлю ее на пол под бильярдный стол. Мы находимся как бы в отдельной каморке, никого рядом нет, поэтому я не очень о ней беспокоюсь.

Эндрю подводит меня к стойке с киями:

– Выбирай, какой тебе больше по руке. Прикинь вес, длину…

Это становится забавно: он, кажется, действительно считает, что меня надо учить.

Прикидываюсь дурочкой, делаю вид, что стесняюсь, мало что понимаю; разглядываю выставленные в ряд кии, словно передо мной полка с книгами; наконец выбираю. Провожу рукой по всей его длине, потом как бы пробую ударить по шару, делаю вид, что прикидываю, каков он в руке. Понимаю, что со стороны выгляжу глупой, смазливой блондиночкой, которая в первый раз в жизни держит в руках кий, но у меня свое на уме.

– Кий как кий, не вижу, чем он отличается от других, – пожимаю я плечами.

Эндрю укладывает шары в треугольную рамку, равняет, осторожно поднимает рамку и кладет под стол.

Потом кивает мне:

– Хочешь разбить?

– Не. Давай ты.

Хочется полюбоваться на него, как красиво он будет наклоняться над столом, сосредоточиваться, – ох, он сейчас просто неотразим.

– Хорошо, – отвечает он и устанавливает биток.

Несколько секунд тщательно возит по кончику кия кусочком мела, кладет мел на бортик стола.

– Если ты раньше играла, – начинает он, занимая позицию перед битком, – тогда, наверное, знаешь основные правила. – Наставляет на биток кончик кия. – Бить можно только по белому шару.

Меня смех разбирает, но бог с ним, пусть позабавится.

Я смиренно киваю.

– Значит, так: тебе можно забивать в лузу только шары с полосками, понятно? Если ударишь по одному из этих, видишь, окрашенные, засчитывается в мою пользу.

– А вон тот черный? – указываю я на шар с цифрой 8 в середине стола.

– Если забьешь его до того, как забьешь все свои, – усмехается он, – ты проиграла. А если забьешь белый, теряешь ход.

– И это все?

Я принимаюсь усердно тереть мелом кончик своего кия.

– Пока да, – отвечает он.

Кажется, Эндрю опускает кое‑какие правила, считает, что мне знать их не обязательно.

Эндрю наклоняется над столом, ставит пальцы на голубое сукно и кладет кий в основание большого пальца. Скользит им взад и вперед пару раз, прицеливается, делает паузу, бьет по шару, и все остальные раскатываются по столу.

«Неплохая разбивка», – думаю я.

В лузах оказываются сразу два шара: один окрашенный, другой с полоской.

– Ну что? – спрашивает.

– Что – что? – продолжаю я валять дурочку.

– Какие шары выбираешь? Окрашенные или с полоской?

– А‑а… – Я делаю вид, что только что поняла. – Есть разница? Ладно, беру с полоской.

Это не совсем по правилам, но он, кажется, хочет дать мне фору.

Моя очередь, я иду вокруг стола, ищу удобное место для удара.

– Объявлять или как?

Смотрит на меня с любопытством. Наверное, надо было выразиться иначе, что‑нибудь типа: «Бить в любой мой шар, в какой захочу?» Но я уверена, что он еще ни о чем не подозревает.

– Просто найди любой с полоской и постарайся загнать его в лузу, вот и все.

Ладно, похоже, мне удалось навешать ему лапшу на уши, он ничего не понял.

– Погоди, может, сыграем не просто так, а на что‑нибудь? – спрашиваю я.

Смотрит на меня удивленно, но потом в глазах появляется хитрый блеск.

– Давай… На что?

– Если я выиграю, буду свободна от твоих дурацких правил.

Эндрю хмурится. Но вдруг его красивые губы снова растягиваются в обольстительной улыбке: что с меня взять, ведь я совсем не умею играть.

– Обидно, конечно, слышать, что тебе не нравятся мои замечательные правила, – говорит он, ставя кий толстым концом на пол, а тонкий перебрасывая из руки в руку, – но уж так и быть, принимаю.

Я уже считаю, что соглашение достигнуто, но он поднимает вверх палец.

– А если побеждаю я, то основное правило «слушаться меня беспрекословно» поднимается на новый уровень.

Теперь моя очередь удивленно вздымать брови.

– Как это? На какой такой новый уровень? – Я украдкой бросаю на него настороженный взгляд: тут явно какой‑то подвох.

Эндрю кладет кий на сукно, упирается в край стола обеими руками, слегка наклоняется, и лицо его попадает в луч света. От его усмешки, за которой таится явная хитрость, у меня по спине мурашки бегут.

– У нас пари или не пари? – спрашивает он.

Я вполне уверена, что могу у него выиграть, но мне становится страшно. А вдруг он играет лучше, я проиграю, и мне придется жрать насекомых и на ходу высовывать из окна машины голый зад? Если он на самом деле намерен заставлять меня проделывать что‑то в этом роде, я бы хотела обезопасить себя от подобных вещей. Я не забыла его слов: «Придет время, и голую задницу будешь показывать, и жуков глотать, наберись терпения». Конечно, можно отказаться его слушаться, он сам предлагал, еще в Вайоминге, но мне почему‑то не очень хочется доводить до этого.

А может… Постой‑постой… А если это связано с сексом?

О‑о, тогда другое дело… Я уже почти надеюсь, что выиграет именно он.

– Договорились.

Он улыбается озорной улыбкой и снова берет в руки кий.

За соседним столом только что закончила играть группа парней и две девицы, они с любопытством наблюдают за нами.

Наклоняюсь над столом, выставляю кий, подражая Эндрю, двигаю его вперед и назад по пальцу несколько раз и бью в шар прямо по центру. Номер одиннадцать отскакивает, бьет в номер пятнадцать, тот бьет в номер десять, и оба залетают в угловые лузы.

Эндрю смотрит, держа перед собой кий вертикально, и ничего не понимает.

Потом поднимает бровь:

– Интересно, что я вижу? Типа, новичкам везет или я начинаю продувать?

Улыбаясь, захожу с другой стороны стола, чтобы прикинуть, где бить на этот раз. На вопрос не отвечаю. Только слегка улыбаюсь, не отрывая глаз от стола. Нарочно выбрав позицию поближе к Эндрю, наклоняюсь над столом прямо перед ним (тайком бросаю взгляд вниз, убеждаюсь, что все в порядке, сиськи мои зрителям не видны), прицеливаюсь и с силой загоняю девятый шар в боковую лузу.

– Точно продуваю, – слышу за спиной голос Эндрю. – Не дай бог, всухую.

Распрямляюсь, на секунду скрещиваю с ним смеющийся взгляд и двигаю к концу стола.

На этот раз мажу, но нарочно. Расположение шаров для меня почти идеальное, я могу победить легко, но как раз этого мне и не хочется.

– Ну‑ну, детка, черт бы тебя побрал! – восклицает он, подходя к столу. – Брось прикидываться, ты могла легко уложить тринадцатый.

– Палец соскользнул. – Я робко гляжу на него.

Качает головой (господи, как он красив!), щурит глаза, понимает, что я дурю его.

Он без промаха укладывает три шара подряд, потом мажет. Я кладу еще один. Потом он. Мы продолжаем, не торопясь, тщательно нацеливая кий, но оба время от времени мажем, хочется растянуть удовольствие.

Ну, хватит, теперь за работу. Моя очередь, и на столе остались только его шар номер четыре, биток и номер восемь. Восьмой на шесть дюймов дальше от идеального углового удара в любом направлении, но я знаю, что смогу ударить в бортик и рикошетом загнать его в левую лузу.

Подходят еще двое любопытных, наблюдают, не сомневаюсь, не столько за игрой, сколько за мной с моим прикидом (я слышала, как они обсуждают мою грудь, особенно когда я наклоняюсь, готовясь к удару), но я стараюсь не отвлекаться. Впрочем, заметила, какими глазами на них смотрит Эндрю, он явно ревнует, и это приятно щекочет мне нервы.

Указываю концом кия и называю:

– Левая луза.

Обхожу стол, опускаю глаза на уровень бортика, убеждаюсь, что я права. Снова встаю, выверяю линию кия с восьмым шаром с другого ракурса, склоняюсь над столом. Раз. Два. Три. На четвертый беру кий на себя, мягко бью по шару, он ударяет по восьмому как раз под нужным углом, посылая его в правый бортик, тот отскакивает и попадает точно в лузу.

Зрители обмениваются взволнованными репликами, будто я их совсем не слышу.

Эндрю по другую сторону стола широко улыбается:

– Отличный удар, детка! – Снова собирает шары в треугольную рамку. – Думаю, теперь ты свободна, как ветер.

Не могу не заметить, что этот факт его, в общем‑то, не радует, скорее наоборот, слегка печалит. Улыбаться‑то он улыбается, конечно, но глаза не спрячешь, а в них светится явное разочарование.

– Не‑а, – отвечаю я, – такая свобода мне не нужна. Если речь не идет о поедании насекомых или высовывании голой попы из окна машины, во всем остальном мне нравится тебе подчиняться.

Вот теперь Эндрю улыбается по‑настоящему, от всей души.