Глава 20. Не сплю с восьми утра. Был звонок от Эшера, ответить боялся, не дай бог, сообщит «новость» об отце

Не сплю с восьми утра. Был звонок от Эшера, ответить боялся, не дай бог, сообщит «новость» об отце. Но он только сказал, что Эйдан разозлился за гитару. Плевать, что он мне сделает? Примчится в Бирмингем и набьет морду? Я понимаю, гитара тут ни при чем, Эйдан просто злится: отец умирает, а я уехал.

И еще Эшер хотел узнать, где я, чем занимаюсь.

– У тебя все в порядке, братишка?

– Лучше не бывает.

– Издеваешься?

– Нет. Я серьезно, Эш, оттягиваюсь на всю катушку.

– С той девушкой, да? Как ее, Кэмрин? Так, кажется?

– Да, так. Да, с ней.

Про себя усмехаюсь, во всех красках вспомнив, что было ночью, потом просто улыбаюсь, когда думаю о Кэмрин.

– Ну, ты знаешь, как меня найти, если понадобится, – говорит Эшер, и я понимаю, что именно он имел в виду, хотя вслух не произнес. Помнит, что я предупредил: на эту тему не заикаться, иначе получит в морду.

– Да, знаю, спасибо, брат… Кстати, как там папа?

– Да все так же, никаких изменений.

– Ну, это скорее хорошо, чем плохо, как считаешь?

– Да.

Потом звоню маме, докладываю, что у меня все нормально. А то еще день – и она подняла бы на ноги всю полицию: пропал сыночек, надо срочно искать.

Встаю, сую вещи в сумку. Проходя мимо телевизора, стучу кулаком в стенку, туда, где с другой стороны должна на подушке лежать голова Кэмрин. Если еще не проснулась, то теперь точно проснется. Впрочем, может, и нет, любит поспать девочка, пушкой не разбудишь… а вот музыкой, пожалуй, можно. Быстренько принимаю душ, чищу зубы… Да‑а, после нашей с ней ночи и зубы чистить жалко. Ладно, надеюсь, не в последний раз. Если захочет, конечно. Черт, у меня‑то с этим никаких проблем, разве что потом нужно подумать и о себе, но это нормально. Лучше так, чем полная близость. Я знаю: когда это случится, тут же все и закончится. Во всяком случае, для меня. Черт, мне самому до смерти ее хочется, но возьму я ее только… В общем, если и она… если оба почувствуем, что иначе нельзя. А пока я вижу, что она сама не знает, чего хочет.

Одеваюсь, сую босые ноги в кроссовки. Слава богу, высохли – после дождя были мокрые насквозь. Вешаю на плечо обе сумки, подхватываю за гриф гитару, выхожу в коридор.

За дверью Кэмрин слышен звук телевизора. Значит, встала.

Интересно, надолго ли ее хватит.

КЭМРИН

Слышу стук в дверь – наверное, Эндрю. Делаю глубокий вдох, удерживаю воздух чуть ли не минуту, потом шумно выдыхаю, и прядка волос, выбившаяся из косички, трепещет в струе воздуха. Мне надо приготовиться и держать себя в руках.

Словно ничего такого и не было, блин.

Наконец открываю дверь, он стоит передо мной как ни в чем не бывало, да еще такой классный, и выдержка моя сразу дает сбой. Я не просто краснею, как маков цвет, нет, я вспыхиваю, как порох, буквально ощущаю, что лицо мое горит, словно охвачено пламенем. Гляжу в пол. Если сейчас посмотрю в его смеющиеся глаза, у меня мозги расплавятся.

Проходит секунда, сама не знаю, откуда взялись силы посмотреть на его лицо.

Сжатые губы растягиваются в улыбке еще шире… Н‑да, впечатляет.

«Ну и ну, – думаю, – с таким выражением можно не говорить, что между нами было, и так понятно!»

Он окидывает меня взглядом. Вероятно, чтобы убедиться, что я уже готова в дорогу.

– Пошли, – говорит он, мотает головой и скалит зубы.

Хватаю вещи и выхожу к нему.

Садимся в машину, и я пытаюсь выбросить из головы яркие картины потрясающего орального секса (у меня в жизни не было ничего лучше), ищу нейтральную тему для разговора. Сегодня от него пахнет просто супер: совсем чуть‑чуть мылом, шампунем, а главное – мужчиной. И от этого жизнь моя не делается легче.

– Ну что, так и будем мотаться от мотеля к мотелю и есть в «Уоффл‑хаусах»?

Вообще‑то, мне на это плевать, просто хочу нащупать эту самую, как ее, нейтральную тему.

Он пристегивается и заводит мотор:

– Да нет, есть у меня одна идейка… – Искоса бросает на меня взгляд.

– Да? – спрашиваю я с любопытством. – Значит, ты решил нарушить свое правило – ехать куда глаза глядят? У тебя созрел план?

– Ну, если быть точным, такого правила не было, – отзывается Эндрю небрежным тоном.

Выруливаем со стоянки и выезжаем на шоссе.

На нем все те же черные шорты, что и вчера. Бросаю быстрый взгляд на его мускулистые икры: одной ногой он мягко жмет на педаль газа. Темная футболка обтягивает грудь, короткие рукава плотно обхватывают вздувшиеся бицепсы.

– Ну и что это за план?

– Едем в Новый Орлеан, – говорит он, улыбаясь. – Пять с половиной часов – и мы там.

Идея мне очень нравится.

– Здорово, – говорю я. – Никогда не была в Новом Орлеане.

Он сдержанно улыбается, видно, что уже предвкушает удовольствие показать мне этот удивительный город. Смотреть на него сейчас одно удовольствие. Но если честно, мне все равно куда ехать, пусть даже в болота Миссисипи с их комарами, главное, чтобы он был рядом.

Часа через два, когда мы исчерпали все нейтральные темы, лишь отвлекающие от разговора о минувшей ночи, решаюсь перейти к делу. Для начала уменьшаю громкость музыки. Эндрю бросает на меня любопытный взгляд.

– К твоему сведению, я еще никогда в жизни не произносила таких слов! – выпаливаю я.

Эндрю усмехается, небрежно держа руль внизу кончиками пальцев. Внешне он совершенно спокоен, локоть торчит в окне, левое колено приподнято, правая ступня на педали газа.

– Но тебе ведь понравилось? – спрашивает он. – Я имею в виду, произносить такие слова.

«Ммм… что и говорить, прошлой ночью не было ничего такого, что бы мне не понравилось».

Я слегка краснею.

– Вообще‑то, да, – признаюсь я.

– Только не говори, что никогда раньше не хотела произносить в постели чего‑нибудь в этом роде.

Не знаю, что сказать, думаю.

– Пожалуй, хотела. – Бросаю на него решительный взгляд. – Но не подумай, что я только об этом и мечтаю с утра до вечера, просто приходило в голову, не более того.

– А почему раньше не делала, если возникало такое желание?

Он задает эти вопросы, но я почему‑то уверена, что ответы ему давно известны.

– Наверно, потому что дурой была, – пожимаю я плечами.

Он весело смеется, берется за руль крепче: шоссе делает здесь довольно крутой поворот.

– Вообще‑то, всегда думала, что такие вещи говорят только в порносериалах… «Лесбийские забавы по пятницам», какая‑нибудь Доминик Старла или Циннамон Дримз…

– Ты что, смотрела эти фильмы?

Смущенно отворачиваюсь:

– Нет! Я… Я не знала, что такие фильмы есть… Просто придумала…

Эндрю игриво улыбается.

– Да я и сам не знаю, есть такие фильмы или нет, – уступает он, не дав мне умереть от стыда, – но я бы не удивился, если бы были. Я понимаю, о чем ты.

Фу… Ну слава богу.

– Есть от чего побалдеть, – говорит он, – как мне кажется.

Краснею еще сильней. У меня такое чувство, будто рядом с ним я всегда красная как помидор.

– Так ты считаешь, что порнозвезды крутые? – Я внутренне съеживаюсь, надеясь, что он ответит «нет».

Эндрю поджимает губы:

– Да нет, вообще‑то… это круто совсем в другом смысле.

Я сдвигаю брови:

– В каком другом смысле? Например?

– Ну, когда… Ну, скажем, эта твоя Доминик Старла… – (Надо же, вспомнил имя!) – Она делает это для парня, которого в глаза не видела, чтобы он кончил перед экраном. – Смотрит на меня изумрудными глазами. – Этот парень и не мечтает ни о чем с ней таком, ему главное – представить себе ее лицо у себя между ног. – Снова переводит взгляд на дорогу. – Но когда… ну, не знаю… когда это делает ему не шлюха, а симпатичная девчонка, чистая и хорошенькая, в душе у парня творится совсем не то, он видит не просто ее губы у себя между ног. Да скорее всего, он вообще об этом не думает, это ему по большому счету вообще до лампочки.

Кажется, я поняла, что он хочет сказать, и он это видит.

– Я сам когда‑то с ума сходил от этого, – говорит Эндрю, глядя на меня достаточно долго, чтобы поймать мой взгляд, – чтобы ты знала.

Отворачивается и делает вид, что поглощен дорогой. Возможно, не хочет, чтобы я обвинила его в том, что он «говорит об этом», хотя я сама затеяла этот разговор. Ладно, беру вину на себя и не жалею об этом.

– А ты сам? – нарушаю я короткую паузу. – Ты когда‑нибудь боялся попробовать что‑нибудь… в смысле секса, если очень хотелось?

Он отвечает не сразу:

– Да, когда был моложе, лет в семнадцать, но я боялся только с девчонками, потому что понимал, что они…

– Что они?

Улыбается, и у меня такое чувство, что он сейчас начнет сравнивать.

– Ну, девчонки, по крайней мере те, с которыми я гулял, терпеть не могли, когда выходило за рамки, так сказать, приличий. В каком‑то смысле они были похожи на тебя. В мечтах балдели от всего необычного, а признаться в этом стеснялись даже себе. В этом возрасте опасно предлагать такой девочке: «Слушай, а давай я поимею тебя в зад?» Посмотрит на тебя как на чокнутого и обзовет сексуально озабоченным и извращенцем.

Я смеюсь, не разжимая губ.

– Да, наверное, ты прав, – говорю я. – В этом возрасте мне ужасно противно было, когда Натали рассказывала, что она позволяет с ней проделывать Деймону. И только в восемнадцать лет, когда я была уже не девочка, я стала думать, что это, в принципе, круто все… но… – Я замолчала, вспомнив о Иэне. – Но даже тогда я слишком боялась… Я хотела…

Я и сейчас боюсь, признаваясь в этом.

– Давай‑давай, говори, раз начала. – В голосе ни нотки игривости, тон совершенно серьезный. – Слышишь? Знаешь ведь, что не отвертишься.

Опять попалась (сердце пускается в галоп). Неужели у меня на лице написано, что я боюсь произвести на него дурное впечатление? Он ласково улыбается, будто хочет подбодрить: «Говори все, что хочешь, я не подумаю о тебе плохо».

– Ну хорошо, если расскажу, обещай не думать ничего такого, я вовсе не намекаю, чтобы ты делал то же самое. Обещаешь?

Впрочем, может, так и есть, именно намекаю, хотя, хочу ли сама, еще не совсем уверена, но я точно не хочу, чтобы он так думал. Может, не сейчас, а может, вообще никогда… Ох, не знаю…

– Клянусь, – говорит он, смотрит на меня серьезно, в глазах ни обиды, ни раздражения. – Не буду думать ничего такого.

Набираю полные легкие воздуха. Ух! Сама не верю, что сейчас расскажу ему такое. Никому еще не рассказы вала… Ну, разве что Натали, да и то лишь полунамеками.

– Хотела более агрессивного поведения… – Делаю паузу, мне все еще стыдно продолжать. – Ну, в общем, когда я думаю о сексе, то…

Он надо мной смеется! Когда я сказала «агрессивного поведения», в глазах его вдруг что‑то изменилось. Кажется, будто… Впрочем, нет, не знаю, не может быть.

Словно опомнившись, Эндрю подбадривает меня, взгляд теплеет.

– Продолжай, что же ты? – говорит он с ласковой улыбкой.

И я продолжаю. Сама не знаю почему, но теперь боюсь меньше, чем несколько секунд назад.

– Обычно я представляю себе это так, будто меня как бы… В общем, обращаются со мной грубо.

– Значит, тебя возбуждает грубый секс, – невозмутимо произносит он.

Я киваю:

– Но только когда думаю об этом. Я никогда этого сама не испытывала… Во всяком случае, так, как это себе представляю. – (Кажется, он слегка удивлен… Или нет, даже доволен чем‑то.) – Думаю, именно это я имела в виду, когда говорила, что мне попадаются робкие парни.

Что‑то в голове у меня щелкнуло: Эндрю знал еще раньше, что я имела в виду, когда еще там, в Вайоминге, сказала ему про «робких парней». Сама не отдавала себе отчета, что, в сущности, призналась в том, что мне не везет, что мне такие парни не нравятся, что мне нужно что‑то другое. До этого момента он, возможно, не совсем понимал, что я подразумевала под словом «робкий», но раньше меня догадался, что для меня это все «не то».

Но ведь Иэна я любила и сейчас, когда поймала себя на этой мысли, чувствую отвращение к самой себе. В сексуальном смысле Иэн был именно таким «робким» парнем, и я чувствую жгучую вину из‑за того, что думаю о нем плохо.

– Так, значит, тебе нравится, когда тебя таскают за волосы и… – с любопытством начинает он, но, увидев по лицу, что я не совсем согласна, сразу умолкает.

– Да, но еще более агрессивно, – пытаюсь намекнуть я.

Мне хочется, чтобы он сказал это, чтобы мне не пришлось говорить самой. Я снова тушуюсь.

Он наклоняет голову в сторону, брови слегка приподнимаются.

– Что? Это как бы… Постой, как именно агрессивно?

Глотаю слюну и отвожу взгляд:

– Ну, понимаешь… как бы… с элементами насилия. Нет, не так, чтобы изнасиловать или еще что… Никаких крайностей… Но мне кажется, у меня такой характер, что в сексе я люблю во всем повиноваться.

Эндрю тоже отвернулся, на меня не смотрит. Глаза широко раскрыты, и в них горит какая‑то скрытая сила. Он сглатывает, кадык дергается вверх и вниз. Обеими руками крепко вцепился в баранку.

– Кстати, ты так и не сказал, о чем сам боялся просить девочек, – меняю я тему, улыбаюсь, надеясь снова вернуть нашему разговору игривый тон.

Напряженность его смягчается, он тоже смотрит на меня с улыбкой:

– Да, не сказал… – Делает небольшую паузу. – Заняться анальным сексом.

Чутье подсказывает мне, что он сейчас врет, тут что‑то другое. И вся эта чушь с анальным сексом – лишь дымовая завеса. Но почему Эндрю боится сказать правду? На него это не похоже. Кто, как не он, помог мне избавиться от лишних комплексов и чувствовать себя в сексе более раскрепощенно. Я думала, он ни в чем не боится признаться… А теперь такой уверенности нет.

Ах, если бы заглянуть ему в душу, прочитать мысли!

– Хочешь – верь, хочешь – нет, – говорю я, бросая на не го взгляд, – мы с Иэном попробовали разок, оказалось жутко больно, и больше мы не пытались.

Эндрю весело смеется.

Потом смотрит на дорожные знаки, кажется, решил сменить маршрут. Притормаживает, сворачивает и выезжает на другое шоссе. Теперь по обеим сторонам расстилаются широкие поля. Хлопковые, рисовые, кукурузные… еще какие‑то. Просто я знаю только эти: хлопковые – белые, кукуруза высокая, выше человеческого роста, остальные мне кажутся одинаковыми. Мы едем уже много часов, солнце начинает клониться к закату, и Эндрю съезжает на обочину. Колеса громко шуршат по гравию.

– Мы что, заблудились?

Он не отвечает, тянется к бардачку. Локтем и предплечьем возит мне по ногам, открывает и достает истрепанную карту. Сложена она кое‑как, словно тот, кто открывал ее в последний раз, почему‑то не захотел складывать по местам сгиба. Разворачивает, кладет на руль, внимательно разглядывает, водя по карте пальцем.

– Заблудились? Чего молчишь?

Мне почему‑то смешно, но не из‑за него, забавна сама ситуация.

– Все ты виновата, – отвечает Эндрю, стараясь сохранить серьезное лицо, но у него не получается: глаза все равно смеются.

Изображаю крайнее возмущение:

– Интересно! При чем здесь я? Кто из нас за рулем?

– С твоими разговорами про секс, тайные девичьи грезы и прочую порнографию с этой, как ее, Доминик Старла… В общем, свернул не туда, надо было на пятьдесят девятое шоссе, а я – на двадцатое. – Щелкает пальцем по карте и качает головой. – Два часа уже едем в другую сторону.

– Два часа? – Я смеюсь и хлопаю ладонью по приборной доске. – И ты только сейчас это понял?

Осторожнее, он человек гордый, еще обидится. Тем более что мне все равно куда ехать, хоть десять часов не в ту сторону, какая разница.

Да, кажется, уязвлен. Лицо делает недовольное. Но я вижу, что придуривается. А почему бы не воспользоваться случаем. Я давно уже хотела это сделать, с того самого времени, как мы с ним мокли на крыше машины под дождем. Отстегиваю ремень безопасности, двигаюсь к нему поближе. Он делает удивленное лицо, но руку приподнимает, и я устраиваюсь у него под мышкой, тесно прижавшись к нему.

– Ну, выкладывай, как это ты допустил, что мы заблудились? – говорю, кладя голову ему на плечо.

Чувствую, рука его как бы неохотно прижимает меня еще ближе.

Господи, как хорошо сидеть с ним вот так, рядышком, тесно прижавшись друг к другу! Даже слишком хорошо…

Но я делаю вид, что ничего такого не происходит, просто хочу тоже поизучать карту. Вожу пальчиком, пытаясь проследить наш новый маршрут.

– Можно свернуть вот сюда, – палец мой скользит к югу, – и выехать на пятьдесят пятое, а там до Нового Орлеана рукой подать. Верно?

Поворачиваю голову, чтоб заглянуть ему в глаза, и сердце прыгает: боже, как близко его лицо! Но я невинно улыбаюсь и жду, что он скажет.

Он тоже улыбается, но глаза такие, будто не слышит, что я говорю.

– Да, как раз выезжаем на пятьдесят пятое…

Глазами ощупывает мое лицо, взгляд скользит по губам.

Спокойно складываю карту, кладу на место. Эндрю убирает руку, лежащую на моем плече, берется за рычаг сцепления.

Мы трогаемся, он кладет руку мне на бедро, тесно прижатое к его бедру, и в таком положении мы едем довольно долго; руку он убирает только на крутых поворотах, чтобы крепче держать руль, или когда включает музыку, но всякий раз возвращает обратно.

И мне очень хочется этого.