Глава 32. На этот раз мы едем на машине

На этот раз мы едем на машине. Эндрю, как взглянул на мои туфельки, сразу понял, что своим ходом я туда не дойду, а перспектива тащить гитару да еще меня на руках в придачу его не слишком радовала. Вместо парома едем по шоссе, переезжаем Миссисипи через мост и успеваем как раз к темноте. Ох, лучше пошли бы пешком, уж очень быстро добрались, эта мысль до меня доходит, когда мы уже подъезжаем. Еще минута, и мы на месте.

У меня начинает сосать под ложечкой и дрожат коленки.

Останавливаемся на Оливер‑стрит, выходим. Теперь ноги мои вдруг тяжелеют и словно врастают в асфальт.

Эндрю закрывает машину, подходит ко мне, обнимает и осторожно прижимает к себе.

– Если не хочешь, не пой, я тебя не заставляю, – милостиво позволяет он, видя мой мандраж.

А у меня такое чувство, что еще немного – и на тротуаре останется обед, который я недавно съела.

Оторвав меня от груди, он берет мое лицо в ладони и заглядывает в глаза:

– Я серьезно, детка, кроме шуток, я не желаю, чтобы ты пела, даже ради меня, если сама не хочешь.

Я нервно киваю и делаю глубокий вдох. Он все еще держит мое лицо в ладонях.

– Нет, я смогу, – отвечаю я, а сама опять киваю, как китайский болванчик, пытаясь собрать в кулак все остатки мужества. – Я хочу.

Он проводит по моим щекам большими пальцами:

– Ты уверена?

– Да.

Его зеленые глаза улыбаются, и я уже начинаю верить, что они обладают магической силой. Он берет меня за руку. Достает с заднего сиденья гитару, и мы вместе входим в «Олд пойнт».

– Пэрриш! – кричит Карла из‑за стойки, поднимает руку и машет, чтобы мы подошли к ней.

Не отпуская моей ладони, Эндрю пробивается сквозь толпу к бару. На экране телевизора за спиной Карлы мелькает рекламный ролик, отбрасывая вокруг разноцветные лучи.

– Привет, Карла. – Эндрю перегибается через стойку и обнимает ее. – Эдди сегодня здесь?

Она упирает руки в бедра и улыбается мне:

– Конечно, где‑то крутится. Привет, Кэмрин, рада тебя видеть.

Я кисло улыбаюсь в ответ.

– Я тоже, – бормочу я, губы едва шевелятся, словно каменные.

Эндрю усаживается на табурет у стойки и жестом приглашает меня занять соседний. Я подпрыгиваю и сажусь. Нервы натянуты, как струны. Думать могу только о том, сколько же здесь народу. Глаза сами собой беспокойно бегают по залу, по головам людей, многие из которых уже начинают вставать, потому что снова играет музыка. Она звучит все громче, и Эндрю с Карлой приходится кричать друг другу через стойку.

– Как думаешь, сегодня можно втиснуть нас в программу? – спрашивает Эндрю.

Карла наклоняется к нему еще ближе.

– Вас? – Она бросает на меня быстрый взгляд. – Вы что, хотите спеть вдвоем? Круто!

Похоже, идея ей нравится.

Сердце мое замирает, потом катится куда‑то к чертовой матери.

Судорожно глотаю комок в горле, но на его месте тут же вспухает новый.

Карла склоняет голову набок, и ее и без того широкая улыбка становится еще теплее.

– Да не волнуйся ты, дорогуша, у тебя здорово получится, я не сомневаюсь, ты всех тут обаяешь.

Она протягивает руку куда‑то за спину, достает маленький стаканчик и наливает выпивку. Рядом со мной с другой стороны на табурет садится какой‑то мужчина, наверное завсегдатай, потому что рта ему открывать не приходится, Карла сама знает, что ему надо.

Впрочем, на него она и не смотрит, все внимание к нам с Эндрю.

– Да я уже какой день пытаюсь втолковать ей это, – говорит Эндрю, – но, сама понимаешь, в первый раз, ты уж с ней поласковей.

– В первый раз и в последний, – поправляю я его.

Карла исподтишка усмехается Эндрю и снова смотрит на меня:

– Я тебе честно скажу, человек я добрый, вот хоть Эндрю спроси, но если кто‑нибудь у нас вякнет про тебя что‑нибудь дурное, полетит отсюда вверх тормашками, сама увидишь… и в кино ходить не надо. – Подмигивает и снова оборачивается к Эндрю. – А вот и Эдди, – кивает она в сторону сцены.

Эдди уже пробивается сквозь толпу к нам, одетый точно так же, как и в прошлый раз: застегнутая на все пуговицы белая рубашка, черные широкие брюки, начищенные до блеска черные ботинки, а на морщинистом лице неизменная улыбка до ушей.

– А‑а‑а, вот и Пэрриш, явился не запылился! – хватает он Эндрю за руку и тянет к себе, чтобы обняться. Потом переводит взгляд на меня. – Ого! Да ты у нас просто картинка, хоть на обложку журнала!

И меня тоже хватает в свои горячие объятия. От него пахнет дешевым виски и сигаретами, и меня это почему‑то успокаивает.

Эндрю так и сияет.

– Сегодня со мной будет петь Кэмрин, – с гордостью произносит он.

Эдди таращит на меня глаза – не глаза, а блюдца на фоне темно‑коричневой кожи. Похоже, эта новость ему нравится. По идее, я теперь должна волноваться еще больше, но, как ни странно, присутствие рядом Эдди меня даже чуть‑чуть успокаивает. Хорошо бы, когда я стану петь, приковать его к себе наручниками.

– О‑о‑о! – восклицает он, скаля белые зубы. – Готов спорить, такая куколка не может петь плохо.

Я краснею до корней волос.

– Ладно, пошли! – Он тычет пальцем в сторону сцены. – После них вы!

Эндрю берет меня за руку, тащит к себе поближе. Похоже, Эдди относится к нему, как отец к сыну, и Эндрю просто счастлив, что я, кажется, понравилась ему.

Эдди подходит к сцене и поднимает три пальца:

– Через три минуты!

– О господи, как же я боюсь!

Но куда подевался Эдди, почему его нет рядом?!

Эндрю сжимает мою руку и наклоняется к уху:

– Помни, эти люди веселятся и отдыхают, они здесь не для того, чтобы судить тебя, и ты для них не поп‑звезда.

Делаю глубокий вдох, пытаюсь расслабиться.

Мы слушаем, как группа заканчивает песню, музыка смолкает, со сцены теперь доносятся обычные для паузы между номерами звуки: кто‑то настраивает инструмент, переговаривается, двигает табурет. В зале усиливается гул голосов, тем более что музыка теперь их не заглушает. Накурено, хоть топор вешай, к запаху дыма примешиваются запахи разгоряченных тел.

Эндрю тянет меня за руку к сцене, а я чувствую одно: коленки дрожат, руки тоже, я судорожно впиваюсь ему в ладонь и чувствую, как ногти мои чуть не до крови вонзаются в его кожу.

Но ему хоть бы что, ласково улыбается, и я послушно иду за ним.

– Как я выгляжу? – спрашиваю я шепотом.

Очень удивлюсь, если, когда все кончится, со мной от страха не случится припадок.

– Успокойся, детка, ты выглядишь на все сто. – Он целует меня в лоб, ставит гитару рядом с барабаном и начинает устанавливать микрофон. – Микрофон будет один на двоих, – говорит он. – Смотри, не стукни меня головой.

Я сужаю глаза.

– Очень смешно, – бормочу я сквозь зубы.

– А я и не пытаюсь тебя рассмешить, – тихо смеется он. – Я вполне серьезно.

Кое‑кто в толпе уже на нас поглядывает, но в целом весь зал занят разговорами и выпивкой. Мне остается только стоять на сцене, как столб, и одно это страшно нервирует меня. Ну вот наконец Эндрю берет гитару. А я судорожно пытаюсь собраться с мыслями.

– Готова? – спрашивает Эндрю, становясь рядом.

– Нет… Но давай начинать, раньше начнем, раньше кончим.

Секунду смотрим друг другу в глаза.

– Раз. Два. Три, – тихо произносит он.

И мы начинаем вдвоем.

– Оооо… Ооо… Ооо… Ооо! – Секундная пауза, и снова: – Оооо… Ооо… Ооо… Ооо!

Потом вступает гитара.

Десятки голов поворачиваются одновременно, разговоры смолкают, словно кто‑то закрыл текущий кран.

Эндрю играет начальный рифф, сейчас начнет петь первый куплет, а я стою как дура, ни жива ни мертва от страха, боюсь пошевелиться, только глаза бегают. Но как ни странно, постепенно легчает, тело мое непроизвольно начинает двигаться в такт музыке.

И в зале тоже народ раскачивается вместе с нами.

Эндрю начинает первый куплет.

Потом коротко опять вместе:

– Оооо…

Дальше припев, его мы поем вдвоем, и я знаю, что здесь я должна взять довольно высокую ноту…

И у меня получается!

Эндрю широко улыбается и переходит сразу ко второму куплету, бряцая по струнам гитары так, будто играет эту мелодию с детства.

Похоже, публике нравится. Люди с улыбками переглядываются, словно говоря друг другу: «Вот это да! Ай класс!» Чувствую, лицо мое разрумянилось, и теперь свою партию вместе с Эндрю я пою намного увереннее. И двигаюсь под музыку более естественно, и мне кажется, что все страхи улетучились, но тут вспоминаю: «А соло? О господи, сейчас надо петь соло…»

Эндрю ловит мой взгляд, предупреждая, чтобы я сосредоточилась, и легонько перебирает струны.

И вдруг резко прекращает, ладонью бьет по деревянной деке, я пою первую строку под негромкое звучание струн, в конце строки он снова прерывает игру с ударом по деке, я пою вторую строку, и так далее, до самой последней ноты. Я умолкаю, он снова играет в полную силу, шепчет мне на ухо: «Круто!» – и начинает петь сам. Улыбка до ушей. У меня тоже. Мы склоняем головы с двух сторон к микрофону и тут уже голосим от души, все убыстряя темп.

– Уооо… Оооо… Оооо!

Гитарные аккорды замедляются, мы поем последний припев, уже не так громко, помягче, звучит последнее слово, музыка смолкает, и он целует меня в губы. Все. Спели.

Публика взрывается криками и хлопками в ладоши. Чей‑то мужской голос в глубине зала даже кричит: «Encore!»[17]

Эндрю снова обнимает меня и целует, опять в губы перед всем честным народом.

– Черт меня побери, детка, ты пела, как… В общем, здорово!

Лицо его сияет, глаза сверкают от радости.

– Неужели у меня получилось?! Не может быть! – кричу я. Все равно никто не слышит, такой стоит вокруг шум.

Я вся дрожу, от макушки до пяток.

– Может, еще разок?

– Ой, нет, я не готова! Но как я рада, что у меня получилось!

– А я так горжусь тобой!

К нам подходят несколько человек, все уже среднего возраста, у всех в руке пиво.

– Вы обязательно должны со мной станцевать! – заявляет один из них, бородатый.

Он разводит руки в стороны и, немного смущаясь, делает несколько движений бедрами.

Я вспыхиваю и растерянно гляжу на Эндрю. Его лицо серьезно, но зеленые глаза смеются.

– Но ведь музыка не играет, – лепечу я.

– И вправду не играет… Черт возьми!

Он машет рукой кому‑то в другом конце помещения, и через несколько секунд джук‑бокс, стоящий рядом с игровым и торговым автоматами, вдруг оживает.

У меня еще не прошел мандраж после недавнего дебюта на сцене, да вдобавок чувствую, что отказать этому человеку – значит кровно обидеть его, и, выходит, танцевать с ним надо обязательно.

Снова гляжу на Эндрю, а он знай себе подмигивает весело.

Бородач берет меня за руку, поднимает ее над моей головой, и я инстинктивно верчусь на месте. Танцую с ним два танца подряд, пока меня наконец не спасает Эндрю: вклинивается между нами, крепко прижимает меня к себе и начинает игриво подергивать бедрами. Обе руки его у меня на талии. Мы танцуем, потом разговариваем с разными людьми, болтаем о том о сем и даже играем в дротики вместе с Карлой. Уходим из бара уже за полночь.

На обратном пути Эндрю отрывает взгляд от дороги и смотрит на меня:

– Ну, как ты?

– Ты оказался прав, – отвечаю я. – Я совсем иначе себя чувствую, не знаю, в хорошем смысле, конечно… Никогда не думала, что у меня такое получится.

– Я рад, – тепло улыбается он.

Отцепляю ремень безопасности и подвигаюсь поближе к нему. Он кладет руку мне на плечо.

– Ну а как насчет завтра?

– Что завтра?

– Что‑что… Хочешь спеть еще завтра вечером?

– Нет‑нет, мне кажется, я не смогу…

– Ладно, все нормально. – Он гладит мне руку. – Хватит пока и одного раза. Я сам не ожидал такого, так что не волнуйся, настаивать не буду.

– Нет, – поворачиваюсь я к нему всем телом. – А знаешь что? Пожалуй, я спою. Да, я хочу спеть еще разок.

По лицу вижу, что он удивлен.

– Ты серьезно?

– Да, серьезно.

Демонстрирую перед ним все свои тридцать два зуба.

В ответ он делает то же самое.

– Отлично, – говорит он, легонько ударив по баранке, – завтра вечером выступаем.

В гостинице, придя в номер, сразу лезем в душ и занимаемся там любовью. И только потом идем спать.

В Новом Орлеане остаемся еще на две недели, выступаем в «Олд пойнт», потом в других барах и клубах города. Еще месяц назад скажи мне кто‑нибудь, что я буду выступать как певичка в ночных клубах, я бы рассмеялась ему в лицо – что за чушь собачья! А теперь пожалуйста, распеваю вовсю. И «Заброшенную усадьбу», и другие песенки, которые мы с Эндрю успели разучить. На переднем плане, конечно, Эндрю, он в центре внимания, я лишь оттеняю его талант. Но всем очень нравится наш дуэт. После выступлений к нам подходили, жали руки, просили спеть любимую песню, уже на заказ, но Эндрю неизменно, хотя и очень вежливо отказывал. Перед каждым выступлением я все еще волнуюсь и ужасно боюсь, что придется петь по заказу. К моему огромному изумлению, у меня даже автограф просили или фотографию, и не раз, причем все незнакомые люди. Наверное, спьяну. Иначе и быть не могло, да и все, что происходило со мной в последнее время, было очень странно, даже несколько дико.

К концу этих двух недель у Эндрю появилась еще одна любимая группа. «Сивил Уорз» он теперь любит не меньше, чем я сама. А прошлым вечером, нашим последним вечером в Новом Орлеане, мы лежали в постели и распевали… Нет, конечно, лишь подпевали песне «Poison & Wine»[18], звучащей из мобильника рядом с кроватью… и… мне кажется, что, повторяя слова песни, мы говорили друг другу все, что хотели бы сказать сами, все, что было у нас на душе…

И мне кажется, у нас это получилось…

Я уснула в его объятиях со слезами на глазах.

Я умерла и вознеслась на небеса. Да… мне кажется, я наконец умерла.

ЭНДРЮ