РЕКА ВОЗВРАЩАЕТСЯ В МОРЕ

Он приближался к океану. Приходил конец. Его слабое тело, почти ежедневно снедаемое огнем экстаза, изнурялось постоянным принесением себя в жертву изголодавшейся толпе. Иногда он жаловался Матери, как капризный ребенок, на потоки пришельцев, погло­щавшие его и днем и ночью. На своем языке юмориста он говорил ей¹:

— Зачем приводишь ты сюда всех этих людей, подобных молоку, разбавленному пятикратным количеством воды? Мои глаза испортились, так долго я раздувал огонь для того, чтобы вода испарилась. Я потерял здоровье. У меня нет больше сил. Сделай со мной что хочешь... Это (он указывал на свое тело) теперь лишь прорванный барабан. И если ты будешь бить по нему днем и ночью, сколько времени прослу­жит он еще?²

Но никогда он никому не отказывал. Он го­ворил:

— Пусть я буду осужден родиться еще и еще раз, даже в виде собаки, только бы я мог быть полезен хотя бы единой душе.

Он говорил также:

— Я отдал бы двадцать тысяч тел таких, как мое, чтобы помочь одному человеку. Чудесно помогать хотя бы одному³.

Он упрекал себя за экстазы, отнимавшие у него часть того времени, которое он должен был давать другим.

— О Мать, не давай мне наслаждаться ими. Пусть я буду всегда в нормальном состоянии, чтобы иметь возможность быть более полезным миру⁴.

В последние дни, когда ученики оберегали его, вопреки его желанию, от наплыва верующих, он го­ворил:

— Как я страдаю от того, что никто не нуждается сегодня в моей помощи⁵.

Большой его друг — знаменитый глава Брахма Самаджа — Кешаб Чандра Сен опередил его. Он умер в 1884 году. Со слезами на глазах Рамакришна говорил о нем задолго до его кончины: «Розовый куст будет пересажен в другое место, потому что садовник захотел иметь от него великолепные розы». Потом он сказал: «Половина моего „я" погибла».

Но другой половиной, можно сказать, были не­счастные. Он был ближе к ним, чем к прославленным ученым. И в последние годы его жизни он насчитывал среди близких, наряду с наиболее доро­гими его сердцу учениками, простых людей и божьих безумцев, как, например, старую Гопалерму, наивная история которой словно заимствована из францискан­ских легенд.

Это была 60-летняя женщина. Став вдовой еще в детстве⁶, она целиком посвятила себя богу. Неутоли­мая жажда материнской любви заставила ее 30 лет тому назад взять в сыновья дитя Кришны — Гопала. Эта мысль обратилась у нее в невинную манию. Лишь только она встретила Рамакришну, как ее взгляд, оду­хотворенный присутствием бога, увидел выходящим из него маленького Гопала. Горячее сострадание то­го, кто проникал скрытые желания и огорчения при­ближавшихся к нему, одухотворило неудовлетворен­ную мечту бездетной матери. Он положил ей на ру­ки дитя-бога. С этой минуты маленький Гопал больше не покидал той, кто усыновил его. И она не моли­лась больше, ей больше не нужно было молиться, ибо она жила теперь в непрерывном единении со своим богом. Она бросила в реку свои четки и проводи­ла все дни, болтая с ребенком⁷. Это состояние про­должалось два месяца, потом она успокоилась. Дитя появлялось только в минуты раздумья. Но счастье не покидало сердца старухи. И Рамакришна не сводил взгляда, полного доброты, с этой радости. Но так как он никогда не терял своей насмешливости, он по­просил старуху рассказать свою историю надменному Нарендре, гордому своим критическим разумом, для которого такие видения были глупыми и болезненными иллюзиями. И старуха наивно среди своей материн­ской болтовни, принимая Нарендру за судью, гово­рила:

— Сударь, я только бедная невежественная жен­щина, я хорошенько не знаю, в чем дело. Но вы же ученый, скажите вы мне, верите ли вы в то, что это правда?

И Нарендра, растроганный, отвечал:

— Да, мать моя, это правда.

***

Это было в 1884 году. Здоровье Рамакришны серьезно пошатнулось. В состоянии транса он сломал себе кисть левой руки и очень страдал от этого. Последовало серьезное изменение. Свершилось раз­двоение между немощным телом и восхищенным ду­хом. Он не мог больше употреблять слова «я». Он не был больше самим собой. Он говорил о себе «это»...⁸ Больной видел: «Аила... Игра... Бог, про­являвшийся в разных формах. Человек, внезапно по­стигший свое реальное „я", погружается в немое вос­хищение; его радость не знает больше границ, как будто он встречает неожиданно любимое существо... Когда Шива замечает свое реальное „я", он вос­клицает: „Это то, что я есть!" — и он танцует от счастья» ⁹.

В следующем году, в апреле 1885 года, у него начинается воспаление горла. Переутомление беседа­ми, опасные самадхи, вызвавшие горловые кровотече­ния, разумеется, способствовали этому¹⁰. Приглашен­ные врачи запретили ему впадать в экстаз. Он не принял этого во внимание. На большом религиозном празднике вишнуитов он свыше меры растратил свои силы.

По возвращении Рамакришны болезнь усилилась. Он почти не мог есть; все же он продолжал принимать всех тех, кто приходил к нему и днем и ночью. Од­нажды вечером началось кровотечение из горла. Врачи определили рак. Ближайшие ученики убедили Рама­кришну пробыть некоторое время под наблюдением врача Махендралала Саркара из Калькутты. В сентябре 1885 года ему наняли маленькую квартиру, где жена Рамакришны поселилась с ним, чтобы заняться его лечением. Самые преданные ученики дежурили у него по ночам. В большинстве это были небогатые люди, они закладывали землю, делали долги, закла­дывали свои вещи в ломбарде, чтобы покрыть расхо­ды, и болезнь учителя скрепила их союз. Доктор Сар-кар был рационалист, не разделявший религиозных идей Рамакришны; он откровенно ему об этом гово­рил. Но по мере того как он узнавал своего пациента, он чувствовал к нему все более глубокое уважение и лечил его бесплатно. Он посещал его три раза в день и часами беседовал с ним¹¹, что, скажем мимоходом, пожалуй, не содействовало улучшению его здоровья. Он говорил ему:

— Я вас так люблю за вашу преданность прав­де, вы ни на йоту не откажетесь от того, что счи­таете правильным... Не думайте, что я льщу вам. Если бы мой родной отец ошибался, я бы ему это сказал.

Он открыто порицал религиозное обожание, ока­зываемое Рамакришне его учениками:

— Говорить, что Бесконечное спускается на зем­лю в образе человека, — вот что портит все ре­лигии.

Рамакришна, забавляясь, не противоречил ему, но ученики оживлялись в этих спорах, увеличивавших только взаимное уважение; их вера в просветленного страданиями учителя крепла. Они старались понять причину этого испытания. Они разделились на не­сколько групп. Самые восторженные, во главе с Ги-ришем, искупившим свои грехи, предполагали, что это сам учитель пожелал заболеть, чтобы сплотить вокруг себя апостолов.

Крайние рационалисты, глашатаем которых был Нарендра, допускали, что тело учителя, так же как и тело других людей, подчиняется законам природы. Но все ощущали в умирающем присутствие бога, и в день большого ежегодного праздника Кали, о котором Ра­макришна, к их удивлению, совсем не говорил, погло­щенный экстазом, они пришли к убеждению, что Мать теперь воплотилась в нем¹².

Возбуждение, в которое их приводила эта мысль, было небезопасно. Они рисковали довести себя до припадков конвульсивного сентиментализма. Они име­ли — или только воображали, что имеют, — виде­ния, экстазы, сопровождавшиеся смехом, песнями и рыданиями. Здесь Нарендра впервые проявил прису­щую ему силу ума и воли. Он отнесся к ним с пре­зрением, он сказал им, что «экстаз учителя был куп­лен жизнью героического воздержания и ожесточен­ной борьбы за познания, их же видения и экстазы были следствием болезненной слабости, если только они не были простой ложью. Пусть больные лечатся. Пусть они больше едят и борются со своими спазма­ми, потрясающими их, как ничтожных самок. И пусть они будут осторожны. Из тех, кто взращивает в се­бе эту религию чувств, проявляемых вовне, 80% ста­ли негодяями и 15% — сумасшедшими...» Это было для них ледяным душем. Им стало стыдно, и боль­шинство смиренно призналось, что их экстазы были мнимыми. Деятельность Нарендры на этом не оста­новилась. Он собрал юношей и подчинил их строгой дисциплине. Он помог им в их стремлении к деятель­ности и к позитивному мышлению. Молодой льве­нок утвердился с этих дней как будущий властелин ордена.

Однако он сам еще не освободился от всех своих тревог и волнений. Эти дни были отмечены безна­дежным кризисом, когда он должен был навсегда сделать выбор между силами своей натуры, боров­шимися друг с другом. Дни терзающие, дни плодотворные, переворачивающие душу и оплодотворяю­щие ее.

Состояние Рамакришны ухудшалось. Доктор Сар-кар посоветовал перевезти его из Калькутты в дерев­ню. Около середины декабря 1885 года его поместили в одном доме в окрестностях города, среди прекрасных садов Кошипура. Он провел там восемь последних месяцев своей жизни. Двенадцать избранных молодых учеников не покидали его до конца¹³. Нарендра руко­водил их деятельностью и их молитвами. Они умоляли учителя присоединиться к ним, чтобы просить бога об его выздоровлении. Посещение одного пандита, выра­жавшего ту же уверенность, было для них поводом возобновить свои мольбы.

— Писания, — говорил Рамакришне пандит, — утверждают, что святые, подобные вам, могут исце­литься силой воли.

Рамакришна ответил:

— Это свойство" было предоставлено раз и навсег­да богу. Как я могу это отнять у него?

Ученики упрекали его в нежелании исцелиться.

— Думаете ли вы, что мои страдания добро­вольны? Я хочу исцелиться, но это зависит от Ма­тери.

— Тогда молитесь ей!

— Вам легко сказать это. Но я не могу произне­сти эти слова.

Нарендра умолял:

— Для нас.

— Прекрасно, — тихо сказал учитель, — если смогу, попробую.

Его оставили одного на несколько часов. Когда они возвратились, учитель сказал:

— Я сказал ей: «Мать, я ничего не могу есть из-за этой боли. Сделай, чтобы я мог хоть немного поесть». Она указала на всех вас и сказала: «Как! Ты

ведь ешь столькими ртами...» Мне стало стыдно, и я не мог произнести ни одного слова.

Несколько часов спустя он сказал¹⁴:

— Моя задача поучения почти закончена. Я не могу больше учить. Я вижу весь мир в целом, как бы наполненный господом¹⁵, и я говорю себе: «Кого же я буду учить?»

Первого января 1886 года он почувствовал себя немного лучше и сделал несколько шагов по саду. Он благословил своих учеников¹⁶. Волнение, испытан­ное ими, проявлялось самым различным образом: в немых экстазах или в шумных порывах радости. Все они говорили, что чувствовали, точно от электриче­ского тока, какую-то выросшую силу, позволявшую каждому из них достичь одним взмахом избранно­го им идеала (особенность Рамакришны среди рели­гиозных учителей — умение вызвать в других силы, необходимые для веры, а не передать определенную веру; он играл роль, если я осмелюсь так выразить­ся, могучей духовной динамо-машины). В беспредель­ной радости ученики, благословленные учителем, при­глашали из сада оставшихся дома также прийти за благословением. Здесь следует отметить черту, кото­рая могла бы быть характерной и для нашего хрис­тианского Евангелия. Смиренный Лату и брахман Шарат, воспользовавшись отсутствием учителя, чтобы под­мести его комнату и оправить постель, слышали зов и видели сверху всю сцену, но из любви про­должали начатое дело и отказались от своей доли радости.

Один Нарендра был неудовлетворен. Печаль по отцу, мирские заботы, страдания души грызли его. Он видел, что все осшпаны благодеяниями, и считал одного себя покинутым. Он не получал никакого от­клика на свою тоску. Не видел никакого луча, ко­торый согрел бы его. Он умолял Рамакришну даровать ему для облегчения несколько дней самадхи. И учитель (приберегая свою снисходительность для тех, от кого он меньше всего ожидал) сурово укорял его за «низкие помыслы»; только от себя самого должен был он ждать облегчения; он должен был возвыситься над своими заботами и благодаря этой победе достигнуть более высокого состояния, чем экстаз. И Нарендра в слезах как потерянный бежал через город и поля, покрытый пылью и соломой от копны сена, на которую он наткнулся, снедаемый стремлением к недостижимому; и душа его больше не знала покоя.

Рамакришна с нежностью, с жалостью издалека следил, как он метался в безумной тревоге; он хорошо знал, что нужно долго искать, прежде чем, запыхав­шись, настигнуть божественную добычу. И он считал чудесным состояние Нарендры, хвалившегося еще не­давно своим неверием и испытывавшего ныне тоску по бесконечному. Он считал его благословенным среди людей, тем больше, чем больше он прошел испытаний. Он тихо ласкал лицо Нарендры в присутствии учени­ков. Он узнавал в нем все знаки бхакта — верующего любовью. Бхакты не свободны, подобно джнянинам (верующие познанием духа), от внешних предметов, они созданы, чтобы любить и служить людям. Они должны вновь и вновь возрождаться для блага чело­вечества. Пока существует малейшее проявление же­лания, нужно возрождаться. Только когда все жела­ния вырваны из людских сердец, достигается Мукти (освобождение). Но бхакт не стремится к этому, и вот почему любящий учитель, с сердцем, полным всех живых существ, не соглашающийся позабыть их, со­храняет навсегда предпочтение к бхактам, из которых наикрупнейшим был его Нарендра¹⁷. Он больше не скрывает, что смотрит на него как на своего наслед­ника. Однажды он говорит ему:

— Я оставлю этих молодых людей на твое попе­чение. Стремись развить их духовные силы.

И, подготовляя их к монастырской жизни, он убеждает их идти просить милостыню во всех домах без различия каст. Около конца марта или начала апреля он раздает им ткани цвета охры, как знак саньясина.

Гордый Нарендра дает пример отрешения. Но он с трудом отказывается от духовной гордыни. Демон, который тщетно предлагал бы ему, как и Иисусу, все блага земные, вскоре сумел бы найти уязвимое место в его броне, предложив ему власть над душами. Однаж­ды, чтобы испытать свое духовное могущество, На­рендра попросил своего товарища Калипрасада при­коснуться к нему, когда он будет в состоянии сосре­доточения. И Кали прикасается к нему и сам впадает в такое же состояние. Рамакришна узнает об этом и строго увещевает Нарендру; он укоряет его в растра­чивании для такой легкомысленной цели хлеба на кор­ню и определенно осуждает передачу мысли. Запретно наносить ущерб свободе духа. Вы должны помогать другим. Запретно подменять их мысли своими.

Вскоре после этого Нарендру в состоянии медита­ции ощутил какой-то светоч, очаг, который был за его затылком; внезапно он лишился сознания и растворил­ся в Абсолюте. Он погрузился в пучины того страш­ного Нирвикальпа самадхи, который он призывал уже давно и в котором Рамакришна ему отказывал. Когда он пришел в себя, спустя долгое время, ему казалось, что он лишился тела. Он находил только свое лицо и воскликнул:

— Где же мое тело?

Пораженные ужасом мученики побежали к учителю. Рамакришна спокойно ответил:

— Хорошо. Пусть он останется так некоторое время. Он меня достаточно помучил...

Когда Нарендра почувствовал под ногами твердую землю, его охватил невыразимый покой. Он пошел к учителю. Рамакришна сказал ему:

— Теперь Мать тебе все показала. Но это откро­вение останется под замком, и я буду хранить ключ. Когда ты выполнишь дело Матери, ты вновь обретешь это сокровище.

И он дал ему указания относительно здоровья и режима на следующие дни.

По мере того как Рамакришна приближался к концу, он отдалялся от всего. Он простирал над печалями учеников свое ясное небо. Евангелие, на­писанное почти у изголовья умирающего, отмеча­ет гармонический шепот души, как ручейка вечером, при молчании подавленных учеников, в то время как в саду тихо шелестят при лунном свете ветви дере­вьев, которые шевелит горячий южный ветер. Дру­зьям, любимым, которые не могут покориться необ­ходимости потерять его¹⁸, он рассказывает вполго­лоса:

— Радха говорила Кришне: «О возлюбленный, живи в моем сердце и не являйся больше в чело­веческом образе». Но вскоре она начала страдать, не видя своего возлюбленного в образе человече­ском. Но воля божья должна быть исполнена. И долго Кришна не являлся в образе человеческом... Господь пришел и воплотился в человечестве. За­тем он вернулся с учениками¹⁹ к божественной Ма­тери.

Р а к х а л. Тогда не уходите раньше нас. Рамакришна улыбнулся с нежностью и сказал:

— Несколько баунов²⁰ входят внезапно в один дом. Они славят имя божье и танцуют от радости; затем они покидают дом так же внезапно, как пришли; и люди не знают, кто они были...

Он вздыхает:

— Я иногда говорю: «Хоть бы господь пожелал даровать мне милость и не посылать меня больше в этот мир!»

Но он тотчас же добавляет:

— Он (бог) принимает человеческий образ из любви к людям, к чистым душам, любящим гос­пода.

И он смотрит на Нарендру с невыразимой лю­бовью.

9 апреля.

Рамакришна (глядя на веер, которым он обмахивался жаркой ночью). Так же, как я вижу этот веер, который я держу перед собой, я видел бога... И я вижу... (он говорит совсем тихо, поло­жив руку на сердце, и спрашивает). Скажите мне, что я сказал...

Нарендра. Я не мог ясно расслышать.

Рамакришна показывает знаками, что они — его бог и его собственное «я» — слиты воедино.

Нарендра. Да, я — это он.

Рамакришна. Остается только перейти одну черту... Наслаждение блаженством... Все раствори­лось...

Нарендра. Великие остаются в мире даже по­сле того, как осуществится их освобождение. Они сохраняют свое «я» и свои страдания, чтобы передать спасение человечеству...

Полная тишина. Потом говорит учитель.

Рамакришна. Крыша²¹ у самых глаз, но очень трудно достичь ее.

Нарендра. О да.

Рамакришна. Но тот, кто достиг ее, может бросить вниз веревку и втащить к себе других на крышу...

В эти дни, осуществляя полное слияние всего су­ществующего с единым существом, он увидел, что «все три были одной субстанцией — и жертва, и плаха, и приносящий жертву», и воскликнул слабым голосом:

— О боже, какое видение!

От сильного волнения он лишился чувств; и, придя в себя, сказал:

— Мне хорошо... Мне никогда не было так хо­рошо²².

Страдания его были ужасны. Те, кто знает страш­ную болезнь, от которой он умер, — рак горла, — будут растроганы тем, что улыбка доброты и любви не покидала его. Если не было дано этому человеку, которого его индуистские почитатели считали своим Христом, умереть на кресте, то его смертное ложе было таким же крестом²³.

— Тело одно страдает, — говорил он. — Когда дух соединился с господом, ничего больше не чувст­вуешь...

Или же:

— Пусть тело и страдания занимаются друг дру­гом. Ты же, мой дух, пребывай в блаженстве!

И он говорил:

— Теперь я и моя божественная Мать слились навсегда воедино²⁴.

За три или четыре дня до смерти он позвал Нарендру и просил оставить их вдвоем. Он смотрел на него с любовью и впал в экстаз. Складками своего экстаза он окутал и Нарендру. Выйдя из мрака, На-рендра увидел Рамакришну плачущим. Учитель ска­зал ему:

— Сегодня я отдал тебе все и стал бедным факи­ром, у меня ничего больше нет. Этой силой ты сде­лаешь большое добро на свете. И только тогда ты возвратишься.. .²⁵

С этого часа все его силы были переданы Нарендре. Учитель и ученик слились воедино.

Воскресенье, 15 августа 1886 года. Последний день.

Днем, несмотря на мучительную боль в горле, у него хватило сил проговорить целых два часа со сво­ими учениками²⁶. С наступлением ночи он лишился сознания. Думали, что он мертв. К ночи он проснулся. Прислонившись к пяти или шести подушкам, поддер­живаемым телом смиренного ученика Рамакришнананды, в душном полумраке беседовал он до последней минуты со своим возлюбленным учеником Нарендрой; тихим голосом давал ему последние наставления. Затем три раза явственно он произнес имя возлюб­ленной всей его жизни, божественной Матери — Ка­ли, — и вытянулся. Наивысший экстаз начался. Он пребывал в нем почти до половины двенадцатого, а затем отошел в иной мир... Наступила смерть. Соглас­но словам его веры, он перешел из одной комнаты в другую…²⁷

И ученики его кричали:

— Победа!²⁸

ЭПИЛОГ

Человека не стало. Дух начинал свой путь среди людей.

Тотчас же возникла община апостолов. Молодые ученики, бывшие свидетелями его последних месяцев, не могли вернуться к прежней мирской жизни. Ни­каких средств у них не было. Но четыре семейных ученика — Баларам Бос, у которого временно нахо­дились останки Рамакришны, Сурендранатх Митра, Махендранатх Гупта и Гириш Чандра Гхош, раска­явшийся актер, — ободряли их и помогали им со­здать свой очаг. Первый дал денег для покупки в Баранагаре, около Ганги, полуразрушенного дома. Это был первый матх, или монастырь. Около двенадца­ти учеников сгруппировались там под монастырски­ми именами, заменившими впоследствии их собствен­ные. Тот, кто был Нарендрой, кто стал известен в дальнейшем под именем Вивекананды¹, взял на се­бя, по молчаливому соглашению, управление ими. Он был самый энергичный, самый живой, и учитель из­брал его. Между тем как все другие стремились погрузиться в опьяняющую тоску по воспоминаниям и мечте, великий ученик, знавший лучше кого-либо притягательную силу этой пучины, но знавший и ее опасности, посвятил себя их воспитанию. Он проно­сился среди этих отшельников как огненный вихрь; он стряхивал с них их скорбь и блаженное состоя­ние, вырывал их из слишком удобной власти еди­ной навязчивой мысли; он принуждал их знакомиться с другими идеями в мире; он затоплял их питаю­щим дождем своего обширного ума, он заставлял их пробовать от всех плодов древа познания: различ­ных религий, наук, истории, социологии, он хотел, чтобы они достигли универсальных знаний; он устра­ивал между ними плодотворные дискуссии, не пе­реставая ни на мгновение поддерживать священный огонь.

В знаменательный день — на Рождество 1886 го­да — окончательно был подписан и утвержден акт о рождении человека-бога. Рассказ об этом захва­тывает, он сохраняет трепет непредвиденной встре­чи ночью «прекрасного бога» Запада и Глагола Индии...

Они пришли в Антпур к матери одного ученика (Бабурама).

«...Был поздний вечер. Они собрались у очага, принесли и зажгли большие поленья, и вскоре разго­релся огонь... Индийская ночь расстилала сверху свой полог. Вокруг царил невыразимый покой уснувших полей. Они размышляли в тишине... Вивекананда на­чал рассказывать историю Господа Иисуса². Он го­ворил о чудесной тайне Рождества Христова и Бла­говещения... Монахи, полные блаженства, пережива­ли дни бегства в Египет. Они следовали за дитятей Христом в храм, где его окружали еврейские мудре­цы... Они были с ним, когда он собирал своих первых учеников; и им казалось, что они знали его так же, как знали своего собственного учителя³. Многие сход­ные черты Христа и Рамакришны как в мыслях и действиях, так и в отношениях с учениками воскреша­ли в их памяти блаженные дни, проведенные с учи­телем. Слова Искупителя раздавались в их ушах как хорошо знакомые слова...»

Рассказ о страстях Христовых, распятии на кресте и вознесении погружал их в бездну раздумья... Крас­норечие Нарендры ввело их в общество апостолов, где Павел проповедовал Евангелие. Огонь Пятидесятни­цы пожирал их души в тиши бенгальской деревни, и в воздухе ночи звучали имена то Христа, то Рама­кришны.

Тогда Вивекананда обратился к монахам. Он при­казал им самим стать христианами и помочь искупле­нию мира. Они должны были сами отрешиться от всего, как это сделал Иисус, и осуществить познание бога. Они стояли у костра, огненные языки бросали красный отблеск на их лица. Треск дров нарушал течение их мысли, и они тогда торжественно приняли обет вечного Саньяса, один перед другим и все перед богом.

«И только когда все было завершено, монахи вспомнили, что эта ночь - была кануном Рожде­ства» ⁴.

Прекрасный и глубокий символ рождения нового дня божьего.

Но пусть Европа не ошибется, читая этот рассказ. Это не возврат в Иордан⁵. Это слияние Иордана и Ганги. Две слившиеся реки, смешавшись (и с ни­ми многие другие), возобновляют вместе свое течение в расширенном русле.

***

Новый орден, едва возникнув, имел уже ту осо­бенность, что он не только соединял в себе силу веры восточной и западной, не только объединял энцикло­педическое изучение научных дисциплин и религиоз­ную медитацию, но и связывал идеал созерцания с идеалом служения человечеству.

И с первых же дней духовные сыны Рамакришны не заперлись в стенах монастыря. Один за дру­гим они рассеялись по всему миру в виде ски­тающихся монахов. Только один Рамакришнананда (Шашибхушан), охраняя останки, остался на житье в голубятне, куда перелетные птицы периодически возвращались на отдых. Уже в последние дни жизни учителя он воплощал смиренный идеал Марты: «Di-enen, dienen» — «служить» (слово Парсифаля) — служить учителю в его страдании, служить братьям в Их молитвах, служить телу тех, чей дух служит богу. Это был его способ «познавать бога». И ста­рик Лев Толстой сказал бы, что способ этот был наилучшим.

Но каждый имел свой собственный способ. И каж­дый, не зная этого, своими природными свойствами представлял одну сторону, одну фазу многогранной личности Рамакришны. Когда они были все вместе, он был представлен весь целиком.

Их могущественный глашатай — Вивекананда, вы­ражая веру всех, ушел возвестить миру слово того, кто реализовал, как говорят, живой синтез духовных сил Индии.

«Я имел счастье сидеть у ног того, чья жизнь в тысячу раз больше, чем его учение, была живым комментарием текстов Упанишад, была духом Упа-нишад, воплощением в человеческом образе, гармо­нией всех многообразных идей Индии⁶. Индия была богата мыслителями и мудрецами. Один имел глубокий ум, другой — большое сердце. Настало время, чтобы родился тот, кто объединил бы такое сердце и такой ум, кто в одном теле обладал бы блестящим интел­лектом Шанкары и чудесным сердцем Чайтаньи, кто во всяком увидел бы тот же действующий дух, того же бога, увидел бы божественное в каждом существе, тот, чье сердце оплакивало бы всех бедных, отвержен­ных, угнетенных в Индии и вне ее, — тот, кто осу­ществил бы всеобщую гармонию, веру разума в люб­ви... Такой человек родился... Было необходимо, что­бы он явился, — он явился. И самое чудесное было то, что дело его жизни развернулось у ворот горо­да, всецело проникнутого западной мыслью, города, помешанного на ложном, привозном оксидентализ-ме, более европеизированного, чем любой другой го­род в Индии... Здесь он жил без всякой книжной науки. Этот гениальный ум едва мог написать свое имя, но самые известные ученые нашего университе­та признавали его гигантом ума...⁷ Мудрец, завершив­ший тясячелетнее дело индуистских мудрецов... Муд­рец нашего времени, учение которого принесло больше всего благодеяний в настоящий час... Если я когда-нибудь сказал людям слово правды — это было его слово, его целиком. Только мои ошибки принадле­жат мне».

Так унижался у ног смиренного Рамакришны са­мый умный, самый властный, самый, по справедли­вости, гордый из больших религиозных умов совре­менной Индии. Тот, кто был святым Павлом бенгаль­ской миссии. Тот, кто основал Церковь и доктрину.

Тот, кто обошел весь мир и был водопроводом, — подобным тому, чьи прекрасные арки пересекают рим­скую Кампанью, — по которому потоки духа распро­странились из Индии в Европу⁸ и из Европы в Ин­дию, соединяя научный разум с верой Веданты и прошлое с будущим.

Это плавание по морю души я опишу в следующем томе⁹. В настоящем томе я повел дух Запада в даль­ние страны религиозного мифа, где дерево Бриарей, гигантское фиговое дерево, которое у нас слишком привыкли считать мертвым и засохшим, продолжает растить свои громадные ветви. Я его приведу теперь обратно непредвиденными путями в его жилище, где царствует современный разум. И мы откроем, когда вернемся, что перешеек веков, отделяющий один мир от другого, кажется для беспроволочного телеграфа нашего свободного взгляда не толще волоса и не дли­тельнее мгновения.