ИЗМЕННИК

Ради общего развития, вообразите невообразимое – соотнесите количество жертв завоевания Корусканта с гигантской шкалой. Представьте десять миллиардов, погибших при бомбардировках... Двадцать миллиардов, погибших в землетрясениях, сопровождавших изменение орбиты планеты... тридцать миллиардов умерших от голода, от рук бойцов йуужань-вонгских карательных отрядов, от ядов и зубов хищников, или иным образом убитых при столкновении с вонг-формованной природой...

Прибавьте к ним сорок миллиардов порабощенных, интернированных и захваченных в плен. Все эти цифры – не что иное, как предположение. Выдумка.

Даже когда база данных Корусканта была в порядке, всеобщая перепись давала весьма приблизительные результаты. В разгар боев подсчитать пропавших и убитых не представлялось возможным. Сто миллиардов – это необоснованно много; вероятно, чудовищно преувеличенно – однако даже если и так... Вычтите данное количество жертв из числа населения Корусканта – вы получите девятьсот миллиардов выживших.

Девятьсот.

Миллиардов.

И выжившие тоже могут быть полезны в бою. Вот уже долгие месяцы то тут, то там из гиперпространства появлялись концентрационные корабли. Когда, или в какой звездной системе это случится – предсказать было невозможно. Концентрационные корабли были обычно километрового диаметра, округлой формы – гигантские махины из беспорядочно скрепленных шестиугольных камер; некоторые – размером с корабельную ступеньку, а некоторые – и с целую посадочную палубу. Возможно, эти корабли были разновидностью какого-то растения, специально выведенной йуужань-вонгами; а, возможно, – нагромождениями экзоскелетов, оставленных гигантскими внеатмосферными животными. Датчики фиксировали следы воздействия довинов-тягунов – вроде, скажем, искривления полей у точек выхода из гиперпространства; и через несколько секунд после появления каждого такого корабля следовало новое возмущение в гравитационном поле.

Некоторые ученые из Новой Республики полагали, что эти вторичные взрывы были ничем иным, как самопроизвольным схлопыванием довинов-тягунов. Другие утверждали, будто вторичные взрывы указывали на то, что некие довинообразные существа, доставившие концентрационный корабль, возвращались к исходной точке через гиперпространство. Ясно было только одно: корабли эти появлялись неожиданно, и зачастую в необитаемых звездных системах. Они не были оборудованы ни продовольственными складами, ни системами жизнеобеспечения, ни соответствующими двигателями. На этих кораблях были только пассажиры. Миллионы пассажиров. Сотни миллионов выживших после завоевания Корусканта. Каждая обитаемая система, нечаянно оказавшаяся пунктом назначения концентрационного корабля, вставала перед суровым выбором: потратить свои по-военному скудные ресурсы на то, чтобы обеспечить беженцев жильем и продовольствием; либо позволить тем умереть от удушья, голода, жажды... возможно, от переохлаждения, а возможно, от чрезмерной жары. Либо оставить эти корабли без внимания – позволить им дрейфовать между планетами застывшими мавзолеями, вечным напоминанием о бездушном, смертоносном пренебрежении к сотням миллионов жизней.

Ни один из миров Новой Республики не был в состоянии взять на себя ответственность подобного масштаба; если бы это было возможно, такой мир заведомо не принадлежал бы к Республике. Никто не знал наверняка, появляются ли концентрационные корабли в необитаемых системах. Никто не хотел даже задумываться о такой возможности.

Кое-кто из джедаев участвовал в поисках, при помощи Силы исследуя обширные скопления межзвездной пыли; но джедаев и так было мало, а тем немногим, что уцелели, нечасто удавалось найти свободное время. Планетарные и системные правительства не снаряжали никаких поисковых команд. Они просто были не в состоянии сделать это.

Правительства не могли обеспечить даже то количество беженцев, которое накопилось в их системах к настоящему моменту; разыскивать новых было не только бесполезно, но и неразумно. Несмотря на отчаянную нехватку сырья и технологий, делалось все, что только возможно. Военное положение исключало вероятность скорого возникновения городов на сотни миллионов жителей, но существовал и иной вариант решения проблемы. Концентрационные корабли были просторными и герметичными. Потому беженцев не спешили снимать с них; а принимающая система брала на себя обеспечение переполненных кораблей водой, канализацией, очищенным воздухом, освещением и продовольствием.

Корабли стали орбитальными лагерями беженцев. Лагерями... как ни крути. Жизнь на лагерном корабле была нелегкой. Даже в процветающих системах продовольствие распределялось так, чтобы едва не умереть с голоду; даже лучшие очистные сооружения не могли избавить воду от следов загрязнения, и, чем дальше – тем хуже. Теснота, грязь, вонь: атмосферные установки еле справлялись с дыханием, кожными испарениями и иными отходами жизнедеятельности тысяч различных рас, сама атмосфера была так насыщена угарным газом, что всех без исключения мучили головные боли... по крайней мере тех, у кого были головы. Даже фотосинтезирующие установки работали на пределе – хоть двуокиси углерода было с избытком, но перерабатывать ее приходилось в тусклом, ненадежном искусственном свете. Плохо было всем, а покинуть корабль разрешалось только в очень, очень редких случаях.

Об истинным причинах, по которым беженцев удерживают на концентрационных кораблях, вслух не говорилось.

Дело же было вот в чем: межпланетное пространство оказалось идеальным санитарным кордоном. По милости йуужань-вонгов многие системы получили помимо неизбежных последствий перенаселения и иные неприятные сюрпризы. Ко всем сообществам беженцев присоединялось неустановленное количество шпионов, саботажников, участников Бригады мира, и всяких разных коллаборационистов...

А иногда бывало и хуже.

* * *

Ганнер Райсод уже не одну неделю следовал за молвой. Этот слух поведал ему навигатор чартерного челнока в таверне на Тейре, тот узнал от служащего грузового космопорта на Ротане, почерпнувшего это из разговора с пилотом фрахтовика на Сайзар Ран, который случайно услышал об этом от таможенного инспектора то ли в системе Севаркос, то ли на Мантуине, может быть – на Алмании; инспектор услышал об этом от флотского приятеля, чей родственник поступил волонтером на концентрационный корабль в системе Ботавуи. Ганнер терпеливо отследил всю цепочку, прошел через сохранившиеся миры Новой Республики, через недели гиперпространственных перелетов, через бесконечные разговоры – "Видели ли вы?.." – со скучающими клерками и мрачными грузчиками, недоверчивыми бюрократами и обозленными беспризорниками. И когда он откинул пронумерованную занавеску, которая обозначала дверь комнаты в гигантском улье концентрационного корабля, он уже так устал, что не помнил, в какой системе находится.

Номер на занавеске состоял из трех частей, которые служили координатами расположения комнаты относительно центра этого неправильной формы шара – концентрационного корабля. На корабле, где не было ничего, что напоминало бы палубы – или вообще хотя бы прямые линии – трехмерные координаты были единственным способом обозначить адрес комнаты. Именно эта отдельно взятая комната располагалась вдалеке, практически в самой глубине корпуса, на стороне, противоположной той, что была обращена к миру, вокруг которого вращался корабль. Она была – как Ганнер смутно заметил про себя, узнав координаты – на темной стороне.

В те дни Ганнер был непохож сам на себя: куда-то исчезла роскошная блуза и узкие кожаные брюки, и сверкание золотого шитья, и до блеска начищенная обувь. Вместо этого, он был одет в бесформенную тунику непередаваемого коричневого цвета и мешковатые серые штаны, из-под которых едва были видны ботинки – обшарпанные и испачканные в грязи десятков миров. Исчезла и неотразимая улыбка, и лихой блеск ясных синих глаз; он даже позволил курчавой щетине скрыть красоту его безупречного подбородка. И это не было маскировкой. Ганнер не скрывал своего имени: наоборот, он использовал свое имя и репутацию как орудие, позволяющее прорваться сквозь бесконечные дебри бюрократической писанины, которая препятствовала его проникновению на концентрационные корабли. Но он изменился настолько, насколько это было возможно. Оставаться все тем же, прежним Ганнером, было невыносимо.

Вот сейчас, например, на пороге этой комнаты: прежний Ганнер с апломбом отдернул бы занавеску и застыл бы в дверном проеме, окруженный сумеречным ореолом.

Он бы сухо представился и задал свои вопросы, рассчитывая лишь на эффектное воздействие своего высокого роста и величественного сияния, своей репутации, и очевидного непреклонного намерения во что бы то ни стало добиться нужных ответов.

Ганнер сел у стены, как будто он был всего лишь одним из беженцев, решившим отдохнуть в коридоре. Опустив голову и закрыв глаза, он проник в комнату при помощи Силы. Там могла оказаться ловушка, а он уже не позволял себе бездумно рисковать.

Осторожность была его девизом, а неприметность – лучшей защитой. Он чувствовал присутствие людей в комнате; вероятно, пятерых – как ему и сказал измотанный клерк, запрашивая их данные в ветхом, перегруженном временном накопителе, что содержал систематизированные добровольными администраторами этого корабля обрывки сведений – но Ганнер не мог соотнести свои ощущения с индивидуальными особенностями этих людей.

Он помрачнел и зажмурился, пытаясь сконцентрироваться. У него появилось чувство, будто в комнате был всего один человек с пятью различными личностями... или все пятеро были частями некого коллективного сознания. Это было несвойственно людям, но вряд ли совсем невозможно. Галактику заполонили десятки, если не сотни, побочных вариаций на гуманоидную тему; Ганнер знал только то, что не смог бы опознать любую из них. А неизвестность – как его научил горький опыт – всегда опасна. Зачастую смертельно.

И маленькая шутка о том, что комната находится на темной стороне, уже не казалась такой смешной. У Ганнера появилось чувство, что его вот-вот убьют.

Он вздохнул, и поднялся на ноги. С самого начала своих поисков, он как будто примерно представлял, чем все это закончится: вот он – одинокий, уязвимый, и никто не знает, где его искать, если он не вернется. Да у него два дня ушло только на то, чтобы добрести до местных трущоб. Никто и не узнает, что с ним. Хотя – кое-кто все же догадается... но вряд ли это взволнует ее. Ганнер не забыл темное пламя, вспыхнувшее в глазах Джейны, когда он заговорил об этом слухе.

– Еще одна глупая выдумка, – сказала она. – А ты идиот, что веришь.

Он попытался объяснить, что на самом деле он не верит; просто подумал, что надо бы проверить рассказ. Попытался объяснить, насколько это важно для морального состояния всех и каждого в Новой Республики.

– Разве ты не понимаешь? Он герой. Это будет как будто... будто он воскрес из мертвых, Джейна! Это будет волшебство... чудо! Это даст нам новую надежду.

– Нам не нужна надежда, – сказала Джейна. Теперь, после Миркра, в ее когда-то нежно округлых чертах сквозил отпечаток мрачной решимости. – Нам нужно больше кораблей. Нужно новое оружие. И нужны джедаи. Мы должны сражаться. А не тратить, по твоей милости, свое время на фантазии.

Ганнер упорствовал.

– А что, если это не фантазия? Твоя мать до сих пор утверждает, что он жив...

– Моя мать, – сказала Джейна, и неторопливая, вневременная тяжесть ее слов показалась слишком большой, слишком взрослой для девушки-подростка, – В один день лишилась обоих сыновей. Она так и не оправилась от этого. И, наверно, никогда не оправится.

– Она имеет право знать...

– Я ведь не спорю с тобой, Ганнер. Просто прими к сведению то, что я говорю. Не болтай своим языком. Я не желаю, чтобы что-то из этого вдруг стало известно маме. Снова дать ей надежду и опять отнять – это сокрушит ее. Если ты не промолчишь, я сокрушу тебя.

– Но... Но, Джейна...

Тогда она приблизилась к нему, и темное пламя в ее глазах было таким жарким, что Ганнер отшатнулся.

– Не надейся, что я передумаю, Ганнер, и не надейся, что мне это не под силу.

Он не ответил. Он верил ей.

Она сказала:

– Вонги оставили Джейсена в живых. Это продолжалось достаточно долго. Они оставили его в живых, чтобы мучить. Я все чувствовала. Но никогда не рассказывала родителям, через что ему пришлось пройти. То, что произошло с Анакином... и то было лучше. Чище, – в ее глазах сверкнули слезы, но голос был тверже транспаристила. – Я почувствовала, как умер Джейсен. В одно мгновение он просто... просто исчез. Выпал из реальности, словно никогда и не существовал. Я все чувствовала. Если бы он был жив, мне бы не понадобилось, чтобы ты сообщал мне об этом! Я бы и так знала!

Она так сжала кулаки, что на пальцах побелели костяшки, прижала руки к бокам, раздвинула губы в оскале.

– И не рассказывай мне об этом... об этом бреде больше никогда. И никому вообще не рассказывай. Ни одной душе. Если я узнаю, что ты разговаривал об этом хотя бы сам с собой, я накажу тебя. Я преподам тебе урок такой боли, какой не следует преподавать никому.

Ганнер молча смотрел, ошеломленный горечью и чистой черной яростью, пульсирующими в Силе. Да что с ней такое? Хотя были слухи...

– Эй, Джейна, все-все-все, – сказал он. – Я никому не скажу, обещаю. Только не злись...

– Я не злюсь. Ты не видел, как бывает, когда злятся. Уповай на то, что и не увидишь.

Она скрестила руки и отвернулась.

– Убирайся с моих глаз.

Ганнер, шатаясь и вздрагивая, пошел прочь. Джейна всегда была такой сдержанной, деловой, уравновешенной, что легко было забыть, что и она потеряла в тот день двух братьев.

Потеряла своего близнеца: брата, который словно был половинкой ее самой.

Позже... намного позже... он сообразил: знаете ли, а ведь я только обещал не рассказывать. Не искать я не обещал.

Именно тогда он и выступил в свой поход.

"Прежний Ганнер тоже мог бы так поступить", размышлял он время от времени с некоторой печальной отстраненностью. Это было бы величественной историей; историей о джедае, которым мечтал стать Ганнер: герой-одиночка, бороздящий галактику в поисках того, о чем нельзя говорить вслух, приветствующий воображаемые опасности и преодолевающий бесчисленные препятствия.

Это был бы сам Ганнер: хладнокровный, невозмутимый, внушающий страх герой, о каких рассказывают только приглушенными в благоговении голосами, и иные подобные юношеские бредни. Тщеславие, вот что это было: чистое тщеславие.

Тщеславие всегда было неодолимой слабостью Ганнера. Нет ничего такого в том, чтобы быть героем... взять хотя бы Хэна Соло или Коррана Хорна. Не зазорно и хотеть стать героем: Люк Скайуокер никогда не скрывал, что в юности мечтал о приключениях, и всем известно, что из этого вышло. Но когда ты пытаешься сделаться героем, ты погружаешься в пучину неприятностей.

Жажда славы может стать напастью: болезнью, которую не вылечить никакой бактой.

И если ты дошел до конца, то не можешь думать уже ни о чем другом. В конце ты уже даже не думаешь о том, чтобы в действительности быть героем. Ты только хочешь, чтобы люди так о тебе думали. Прежний Ганнер Райсод страдал этой болезнью, причем его случай был типичным. И это чуть не убило Ганнера. Хуже того: это чуть не толкнуло его на темную сторону.

В моменты слабости он, бывало, снова предавался этим опасным мечтам. Но теперь подобные мысли вызывали у него дрожь.

Он приглушил свою жажду стороннего признания до тихого, тонкого голоска, который однажды, надеялся Ганнер, замолчит навсегда.

Потому он отправился в свой поход без шумихи. Неприметно. Анонимно.

В уверенности, что история не получит огласки. Ему нужно было знать, что он делает это из искренних побуждений. Что не поддастся вновь болезни тщеславия. Ганнеру нужно было знать, что он следует за слухом, потому что это – правильно. Потому что Новая Республика отчаянно нуждалась хотя бы в проблеске надежды. Потому что и Джейна нуждалась в этом тоже.

Каждый раз, когда он вспоминал темное пламя, за которым не было видно когда-то приветливых карих глаз, он чувствовал новый укол в сердце. Заигрывание с тьмой... конечно, многие джедаи делали это, особенно после начала войны.

Некоторые даже утверждали, что галактике больше и не на что надеяться. На "летающем мире" Миркра они даже всерьез обсуждали это, как один из вариантов.

Но одно дело, скажем, Кип Дюррон, рассуждающий о тьме: он слишком долго был заложником застарелой вражды и самоуничижения... невероятные лишения в детстве, его немыслимые преступления постоянно держали его на той грани, где согласие со светом было делом каждодневной тяжкой битвы с самим собой.

Другое дело – юные джедаи в безвыходной ситуации, обсуждающие возможность обращения к темной стороне. А вот для Джейны Соло смотреть в глаза и угрожать убийством – это было совсем иное. Это ранило его. Ранило сильнее, чем он сам ожидал. Ведь дети из семьи Соло должны были быть неуязвимыми.

Они были новым поколением легенд галактики: чистая, незамутненная надежда всех джедаев. Поступать правильно было для них естественно. Всегда.

Они были, должны были быть, зачарованными воинами Силы: каждый из троих был – даже не особо стараясь – тем самым героем, которым Ганнеру в жизни не стать. Они были рождены для этого.

Но теперь Анакин и Джейсен мертвы, а Джейна... Джейна вдруг напугала Ганнера невысказанным напоминанием, что она все-таки внучка Дарта Вейдера.

И что ранило еще сильнее: он ничего не мог с этим поделать. "Однако ж, нет, это не совсем так," подумал он, медленно поднимаясь на ноги. "Есть одна вещь, которая в моих силах".

Может быть... едва ли, но ведь может... Джейна потеряла только одного брата. Джейсен может оказаться живым. Может быть, Ганнер подтвердит это. Может быть, он даже найдет Джейсена; это не спасет ее, но все же облегчит спасение. А если он потерпит неудачу...

Что же, ничего не изменится. У нее все равно не осталось иллюзий, которые можно разрушить. Ганнер мысленно кивнул и придвинулся к занавеске, которая отделяла комнату от коридора.

– Простите? – вполголоса произнес он. – Эй! Здесь кто-нибудь говорит на общегалактическом?

– Уходите, – голос, раздавшийся из-за занавески, был странно – смутно, неуловимо – знакомым. – Вам здесь нечего делать.

Чувство, что его вот-вот убьют, вдруг превратилось в парализующее предвидение гибели. У Ганнера дрогнули колени, и захотелось убежать из этого коридора... но, хоть он и не был героем, зато обладал достоинством, которое не нуждалось в подтверждении – храбростью. Он глубоко вдохнул. Рука, поднятая к занавеске, чуть-чуть дрожала, и он смотрел на нее, чтобы успокоиться. И только после этого немного отодвинул занавеску.

– Прошу прощения за беспокойство, – сказал он. – Я не займу у вас много времени. У меня всего лишь один вопрос. Один вопрос, и все; и после этого я сразу же уйду.

Крупный мужчина средних лет, находившийся в комнате, смотрел на него с каменным выражением лица.

– Уходите.

– Через минуту я уйду, – извиняющимся тоном сказал Ганнер. – Но, как я понял, кто-то, живущий в этой комнате, утверждает, что видел Джейсена Соло живым, на Корусканте, после вторжения. Могу я поговорить с тем, кто это сказал?

Судя по тому, что можно было увидеть за занавеской, там была всего одна или две маленьких комнаты, и почти никакой обстановки.

На мужчине, который преградил ему путь, была только длинная, бесформенная туника, похожая на широкую робу; остальные – все мужчины – были одеты точно так же. Какое-то религиозное сборище? Ганнер задумался, поскольку у них было нечто вроде совпадающих аур, и схожая манера держаться, и схожие жесты или нечто подобное, что зачастую можно наблюдать у последователей фанатичных учений. Или, возможно, это была всего лишь бедность и отчаяние.

– Я заплачу, – предложил он.

– Вам здесь нечего делать, – повторил мужчина. Один из его спутников подошел ближе и молча указал на световой меч, висящий у Ганнера на поясе. Он что-то произнес на гортанном языке, которого Ганнер не понимал.

– Не каждый, у кого есть световой меч – джедай, – ответил мужчина, не отрывая пустого злобного взгляда от Ганнера. – Не шуми.

И снова Ганнер был поражен до странности знакомым звучанием этого голоса, хоть и знал, что никогда раньше не встречался с этим человеком. Почему-то ему казалось, что голос должен быть выше, звонче, веселее. Ганнер тряхнул головой. Об этом можно и позже подумать. Он, может быть, и не лучший игрок в сабакк этой галактики, но он знал, когда следует открывать карты.

– Я джедай, – тихо сказал он. – Мое имя Ганнер Райсод. Я прибыл, чтобы узнать про Джейсена Соло. Кто из вас видел его живым?

– Вы ошиблись. Никто ничего не видел. Идите-ка лучше.

Один из них выступил вперед и произнес что-то, прозвучавшее как "шинн'л фекк джиидаи тризмек".

– Тихо! – бросил мужчина через плечо. У Ганнера зашевелились волосы, но лицо сохраняло выражение вежливой заинтересованности.

– Пожалуйста, – сказал он. – Расскажите мне о том, что вам известно.

Он воспользовался Силой, чтобы добиться некого понимания от этого человека... и обнаружил себя бегущим по коридору, без единого воспоминания, как он здесь оказался.

"Что?" растерянно подумал он. "Что?" Память возвращалась к нему обрывками, и с головной болью: этот парень в комнате применил Силу – применил умело, словно могучий джедай. Немолодой, ничем не примечательный мужчина отмел в сторону все вопросы и обрушил на Ганнера удар такой силы, что, даже зная, какова природа этого явления, Ганнер все равно не мог остановить своих ног, бегущих прочь от комнаты. Он заставил себя остановиться и привалился, тяжело дыша, к шершавой стене. Страх исчез; он тоже мог бы быть наведен при помощи Силы: смутный и неощущаемый. Сейчас, хоть и было поздно, Ганнер пожалел, что не нарушил обещания, данного Джейне, и не привел с собой с десяток джедаев. Потому что сейчас он чувствовал явное присутствие в Силе.

Присутствие кого-то одного. Остальных четырех Ганнер совсем не ощущал. В его руке оказался световой меч, и клинок ожил. "Ты здесь не один такой – умеешь забавляться с Силой", подумал он, широко улыбаясь и на мгновение уступая привычному азарту, знакомому холодку радостного предвкушения перед лицом внезапной опасности. Как в прежние времена.

"Распрощайся с этим Ганнером навсегда", сказал он себе. Он отжал кнопку, и клинок погас. "Я не такой. Я осторожный. Осторожный и неприметный." Медленно, старательно, он начал отстраняться от Силы: уменьшал свое присутствие в Силе, словно все еще двигался прочь по коридору. Это делало его слепым, но в то же время и невидимым для Силы. Он медленно приполз обратно к комнате, бесшумно скользнув вдоль стены. Надо же: настолько хорошо владеющий Силой человек – и заодно с йуужань-вонгами. Скорее всего, замаскированными.

И этот человек умело пробил защиту Ганнера, обрушив на него свой удар; в считанные минуты он может навсегда раствориться в многомиллионной толпе, населяющей гигантский корабль. Ганнер наслушался историй о Явине 4: он знал, что йуужань-вонги пытались заставить джедаев служить себе. Если они все-таки добились своего, то последствия могут быть буквально неописуемыми.

Он сам себя не понимал. Не понимал совершенно... Но что ему оставалось делать? "Этот парень сильней меня." По его рукам пополз холодок страха, на этот раз настоящего, а не проекции Силы. А в комнате пятеро врагов. "Меня точно вот-вот убьют." Тем не менее Ганнер продолжал скользить вдоль стены, с выключенным мечом в напряженной руке. А как иначе? Он мог живо себе представить, как пытается объясниться со Скайуокером: "ну, ээ, в общем... я ничего не смог поделать с джедаем-изменником и йуужань-вонгскими шпионами, потому что, ээ, поймите меня, из-за того, ээ... что очень стеснялся, как бы люди не подумали, что меня убили при очередной попытке изобразить из себя героя"... Ганнер оборвал мысль; он уже стоял у двери, и через секунду или две его хитрость будет раскрыта.

Времени на раздумья нет. Совсем мало времени на действия. "Только без убийств", сказал он сам себе. "Сначала надо убедиться, что они и вправду вонги." Выдохнув, Ганнер ослабил мысленное напряжение, которое не допускало его к Силе. На него обрушились ощущения, и в этом потоке он почувствовал того человека, сверкающего, словно вращающийся маяк на астероидном кольце. Никаких мыслей, лишь движение – клинок загорается, отсекает крепления занавески, и Ганнер подхватывает ее, чтобы набросить на голову одного из обитателей комнаты, одновременно отшвыривая ногой второго. Притворившись, что собирается сделать подсечку, Ганнер подпрыгнул, ударом рукояти меча по голове опрокинул третьего на колени, а потом воспользовался им как трамплином для прыжка, в котором ударом обеих ног припечатал четвертого, словно выстрелом из арбалета вуки. Он обернулся к первому – тот как раз выпутался из занавески – и встретил его ударом локтя в челюсть. Ганнер ощутил движение за спиной, и при помощи Силы совершил затяжной обратный прыжок, оказавшись в ювелирно рассчитанной позиции – на расстоянии вытянутой руки от немолодого человека, держа острие клинка меньше чем в сантиметре от его горла.

– Никто не погиб, и никто не ранен, – сухо сказал Ганнер, и его голос был таким же ровным, как гудение светового меча. – Но это может измениться. В любой момент. Все зависит от вас.

Четверо невидимых в Силе незнакомцев, раскиданные по маленькой комнате шатающимися, а то и упавшими, замерли. Немолодой мужчина стоял без движения. Ганнер не смог сдержать легкой улыбки. "Я не только хорош в этом деле", невольно подумалось ему, "Я еще и исполняю его в неподражаемом стиле." Он пресек эту мысль, даже не успев додумать. "Ну вот, стоит только вообразить, что добился какого-то прогресса..."

Ганнер облачился в свою осторожность, словно в пластины брони.

– Ну хорошо, – произнес он – спокойно, тихо и медленно. Он встретился глазами с мужчиной и шевельнул мечом; взгляд того, в алых тенях, отбрасываемых свечением клинка, не дрогнул. – Шагай. К двери.

Во взгляде мужчины появилась словно какая-то вновь приобретенная решимость, и он грустно покачал головой.

– Я не блефую, – сказал Ганнер. – Мы с тобой будем разговаривать в коридоре. И постольку, поскольку никто не станет совершать каких-нибудь глупостей, мы все благополучно переживем это. Давай.

Еще один поворот меча, и микрометр кожи сорван с ключицы мужчины... а тот лишь вздохнул.

– Ганнер, ты дурак.

Ганнер облизал губы. "Он говорит так, словно знает меня."

– Ты, кажется, не понял...

– Это ты не понял, – устало ответил мужчина. – За нами наблюдают. Стоит мне сделать хоть шаг за порог, йуужань-вонгский пилот, ведущий наблюдение, запустит довин-тягун, спрятанный неподалеку. Корабль затянет в черную дыру за десять секунд. Сто миллионов жизней будут погублены.

Ганнер раскрыл рот.

– Что... как... в смысле, зачем, с чего бы...

– Потому что они до сих пор не доверяют мне, – печально произнес тот. – Тебе не надо было возвращаться, Ганнер. Теперь ты не покинешь эту комнату живым.

– Я вошел в нее без труда...

– Выйти так же не получится. И даже если ты скроешься, зная то, что ты знаешь...

– Если я скроюсь? У кого из нас в руках световой меч?

– Это не блеф, Ганнер. Хотел бы я, чтобы это был блеф...

В его голосе звучало убеждение, и при помощи Силы Ганнер чувствовал правду, стоящую за этими словами. "Но ведь я знаю, что он сильнее меня. Он может подделать эту правду, а я даже ничего не почувствую." И даже если это было не так, Ганнер все равно ничего не понимал... Он будто не в силах был понять, что происходит, и как ему поступить.

– Я говорю тебе об этом, – продолжал мужчина, – Потому что то же самое случится, если погибну я. На тот случай, если меня замучает совесть, и я решу пожертвовать своей жизнью. Как я уже сказал, они до сих пор не доверяют мне.

– Но... но... – пробормотал Ганнер. Чувство совершенного непонимания самого себя усилилось, захлестнуло его с головой. Вцепившись обеими руками в рукоять меча, чтобы они не тряслись, он попытался снова взять ситуацию под контроль.

– Все, что я хочу, – сказал он почти что печально, – Это услышать, что вам известно о Джейсене Соло. Говори; иначе я не побоюсь проверить, не блефовал ли ты.

Мужчина смотрел на Ганнера так, словно знал его, знал, как облупленного; будто видел его насквозь грустным взглядом усталого родителя. Он снова вздохнул.

– Разговоры ни к чему не приведут.

– У тебя нет выбора.

– Выбор есть всегда, – медленно, неотвратимо, без малейшего намека на грозную быстроту, мужчина поднял руку. Он нажал себе на ноздрю, и его лицо распалось на две половины. Ганнер невольно отступил. Лицо мужчины облезало, словно кожура иторианского линяющего фрукта – отсоединялись толстые мясистые чешуйки, увлекая за собой тонкие длинные волосы, мешки под глазами, косточки, изменившие линию его подбородка. Тончайшие усики высвобождались из кожных пор, сочась кровью. Под маской Ганнер увидел заострившееся, худое, заросшее клочковатой бородой лицо и слипшиеся волосы, которые должно быть, были каштановыми. Даже несмотря на потеки крови и гримасу, вызванную выдергиванием усиков маскуна, Ганнер узнал это лицо... хоть оно и стало столь взрослым, столь невыразительным из-за лишений и боли, с печальными мудрыми глазами, что узнать его было не так-то просто. Ганнер снова раскрыл рот. Пальцы его разжались, и он опустил руки; клинок светового меча погас, и рукоять со стуком упала на пол. Когда он наконец смог заговорить, единственное слово, которое вырвалось с заплетающегося языка, было:

– Джейсен...

– Привет, Ганнер, – устало произнес тот. Он вытряхнул из рукава маленький мешочек, а потом, пощекотав, вывернув на изнанку, надел на руку, словно рукавицу, и достал оттуда маленькую полотняную подушечку. Бросил ее Ганнеру. – Вот, лови.

Ганнер был слишком ошеломлен, и его хватило только на то, чтобы машинально поймать эту штуку.

Подушечка была влажной, и все еще хранила жар тела Джейсена.

– Джейсен? Что происходит? – по его ладони растекалось онемение, поднимаясь все выше по руке. Он мрачно посмотрел на вещицу на своей ладони. – Что это?

– Это слезы моей подруги, – сказал Джейсен. – Яд, впитывающийся через кожу.

– Что? – уставился на него Ганнер. – Ты шутишь, да?

– У меня теперь нет чувства юмора, – Джейсен стянул мешочек с руки и отбросил его в сторону. – Ты потеряешь сознание за пятнадцать секунд.

Рука уже отнялась и повисла безжизненно; онемение достигло груди и, едва проникнув в сердце, тут же распространилась по всему телу. Он упал ничком, не способный даже выставить руку, чтобы смягчить падение; но Джейсен мягко поддержал его и уложил на полу.

– Достаньте виллип, – сказал Джейсен одному из своих спутников – йуужань-вонгскому воину, теперь Ганнер в этом не сомневался. – Скажите Ном Анору, что наша ловушка не сработала. За этим джедаем последуют другие. Нужно возвращаться домой.

"Ном Анор? Возвращаться домой?" недоумевал Ганнер, проваливаясь во тьму.

Они сделали это. Они заполучили Джейсена. Обратили его на свою сторону.

Один из воинов пролаял что-то на своем отрывистом языке. Джейсен покачал головой.

– Нет. Мы заберем его с собой.

Резкий недовольный кашель.

– Потому что я так сказал, – ответил Джейсен. – Хочешь оспорить мое решение?

Последним усилием воли Ганнер потянулся сквозь Силу и захватил свой световой меч, не касаясь, приподнял его и надавил кнопку активации. Один из воинов пролаял предупреждение на своем гортанном языке. Джейсен взмахнул рукой, и Ганнер почувствовал, как воля, сильнее, чем его, перехватила и отняла у него меч. Клинок погас. Рукоять мягко покачивалась в воздухе между Джейсеном и воинами.

– Не оскверняйте себя прикосновением к богохульному оружию, – сказал Джейсен.

Последнее, что увидел Ганнер перед тем, как провалиться во тьму – это амфижезл, скользнувший из рукава Джейсена и рассекший рукоять светового меча ровно пополам.

– Мы заберем эту жалкую пародию на джедая на Йуужань'тар, – сказал Джейсен Соло. – Там и убьем.

* * *

Внутри концентрационного корабля пришла в движение одна комната. Эта комната была создана, выращена специально для этого корабля именно на такой случай. Она казалась всего лишь одной из многих миллионов ячеистых сот... но как раз сейчас она отделилась от коридора и заскользила по корпусу корабля, словно паразит, ищущий выход наружу сквозь кожу зараженного животного. В этой отдельно взятой комнате находилась капсула из йорик-коралла со своим собственным довином-тягуном. Этот довин-тягун был предназначен для двух возможных действий. По одной из команд он мог генерировать гравитационное поле такой силы, что весь концентрационный корабль оказался бы растерт в пыль; но ему была дана иная команда, по которой он отправил капсулу и ее пассажиров в полет через всю галактику.

На оболочке концентрационного корабля появилось небольшое уплотнение. Это случилось на темной стороне. Когда уплотнение разорвалось, оттуда вылетела и тут же унеслась прочь комната-капсула, нырнувшая в гиперпростанство по направлению к Йуужань'тару. В комнате находились четверо йуужань-вонгских воинов, один пилот; и двое людей. Один из людей безмолвно медитировал. Второй лежал парализованный и без сознания, но даже в той темной пустоте, в которой он пребывал, его не оставляла одна мысль. Он не знал, куда его везут, не знал, что его ждет там; он даже не знал, в сущности, кто он сам. Он знал точно только одну вещь.

Этой единственной мысли он отдал последние силы, лишь бы она навечно отпечаталась в его памяти: Джейсен Соло – изменник.