Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


В день, когда умерла музыка. 9 страница




На столе рядом с Люси зазвонил ее мобильник.

— Это наверняка Алекс. Он волнуется за меня. Мне лучше ответить.

Ее сотрапезник даже не думал возражать. В его учтивости, такте и предупредительности было что-то жутковатое.

— Алекс, со мной все в порядке. Предупреждаю твой вопрос: нет, я не голодна. Более того, передо мной на столе прекрасный ужин. Ты тоже не забудь поесть. Как только мы покончим с делами, я в ту же минуту позвоню тебе — надеюсь, мне никто не помешает это сделать.

Люси как могла скрывала эмоции, которыми был насыщен ее диалог с Алексом: ей нельзя было выдать свою слабость. Закончив разговор, она с вызовом посмотрела на профессора, заметив при этом, что тот не сводит глаз с инкрустированного рубином ключика, проглядывающего из-под ее жакета.

— Вам невероятно повезло, мисс Кинг, что лечащий врач проявил к вам такое участие. Его наказали за это? У меня создалось впечатление, что потерять пациентку более приемлемо, чем спать с ней.

Люси не могла определить, высказывает ли профессор таким образом неприязнь к сексуальным отношениям или исподволь признается в вуайеризме. Она, не моргнув, пропустила дерзость мимо ушей, и Эф-У сменил тактику.

— Зачем нам ждать одиннадцати вечера?

Вопрос прозвучал кротко и оттого еще более агрессивно. Обитая дверь люкса, отделанного в тюдоровском стиле, бесшумно отворилась, и к их компании присоединился Ги Тампль. От участия в беседе он, впрочем, устранился.

— Во-первых,— заявила Люси,— нам лучше дождаться закрытия «Белого оленя», иначе сбежится толпа нежелательных свидетелей. Во-вторых, мне известно, что время должно быть выверено с абсолютной точностью. Если я не ошибаюсь в подсчетах, то оно приходится ровно на четыре градуса в Тельце, то есть на сегодняшнюю полночь. В этот момент чему-то предопределено случиться.

Понятно. Час встречи Гамлета с призраком. Как поэтично! А здание, в которое вы собираетесь нас повести,— вы уверены, что именно оно нам нужно?

— Да, уверена. Мортлейк стал для Ди завершением, но не был его началом: Ди родился в Лондоне, близ Тауэра. А Шекспир не мог знать заранее, что Стратфорд — и его начало, и конец. Подсказки в рукописях убедили меня, что именно он — автор головоломок; возможно, Шекспир составлял их для Джона Ди. В таком случае все указывает на трактир — единственное место, где сходятся все отгадки: белый олень, Шекспир, роза, Венера и Адонис. Очевидно, они сами выбрали тот дом местом собраний и эзотерических дискуссий.

Большую часть дня все трое провели за обсуждением текстов в стратфордском «Алвестоне», в люксе Уолтерса. Люси заново просмотрела оригиналы, ощутив несказанную радость от одного прикосновения к старинным манускриптам. Ее повеселило то, что похитители не разглядели составного лабиринта на оборотах страниц, а значит, обошли вниманием и лицо, появляющееся при правильном выстраивании дорожек лабиринта. Чтобы понять его значение, потребовалась смекалка семилетнего умника, и Люси решила, что не стоит уведомлять их о находке.

С другой стороны, профессорская шайка владела знаменитой семейной Библией Стаффордов, датированной семнадцатым веком. Едва взяв ее в руки, Люси почувствовала, как крепнут ее силы. Ей сделалось невыносимо противно, что «вознесенцы» посмели присвоить этот раритет и вынашивали при нем свои замыслы, что из бесчисленных пометок, сделанных рукой Дианы, злодеи почерпнули те необходимые сведения, которых так не хватало ей с Алексом. Однако книга не раскрыла нечестивым все тайны до единой. Некоторые слова, вышитые на сумке-конверте, нашли здесь свое повторение: в Притчах были помечены места, где речь шла о мудрости, жемчугах и рубинах, а заключительные строфы каждого из пергаментов были выписаны на шмуцтитуле. Среди них Люси увидела знакомую «таблицу Юпитера», и это только подхлестнуло поток ее мыслей. Не наталкивал ли рисунок на необходимость новых вычислений, подобных тем, что Алекс сделал для расшифровки псалма? Люси поняла, что только дополнительное скрупулезное изучение даст ясный ответ на вопрос.

В довершение на внутренней стороне задней обложки обнаружился небольшой рисунок от руки — копия так называемого «радужного портрета» королевы Елизаветы. Подпись на полях поясняла, что это Астрея — богиня правосудия, подтверждая тем самым правоту Генри. Остальное пространство страницы было испещрено цитатами из Притчей все о тех же жемчугах, рубинах и мудрости, с бесчисленными отсылками к «ней». Люси вмиг стало ясно, что украшенная драгоценностями королева не случайно представлена в виде олицетворенной Мудрости: этот образ сглаживал возможные недовольства по поводу «женщины у власти». Может быть, и Ди в числе прочих пропагандировал его и стал одним из первых политтехнологов своей эпохи? Поняла Люси и то, что Генри верно предположил: Ди, очевидно, ожидал неких значительных событий от нынешнего века, от мудрого владычества грядущей правительницы. Правда, в таком случае число загадок, ко всеобщей досаде, только увеличивалось. Обо всем этом Люси тихо размышляла за чаепитием, не поделившись, однако, ни одной из возникших идей со своими вынужденными компаньонами.

Библия указала им на Стратфорд — шекспировские альфу и омегу; теперь оставалось просветить Эф-У и его компанию, где следует искать «золотой горшочек», упомянутый в последнем отрывке — том, который Диана записала сама. Люси пояснила, что только на прошлой неделе, отыскивая в Интернете сведения об одном из шекспировских стихотворений, она наткнулась на новость, которая, как она искренне надеялась, обладала для них первостепенной важностью. Она попросила, чтобы профессор сам задал поиск на своем явно не дешевом ноутбуке, и оба принялись рассматривать загружаемое изображение — великолепную старинную иллюстрацию к одному из опубликованных шекспировских творений, единственную в своем роде, «национальное достояние», как хвалебно отзывались о ней на портале. Сюжетная настенная роспись была обнаружена совершенно случайно в результате ремонта обветшавшей стены здания после того, как содрали старую обшивку. Так через несколько столетий шекспировские персонажи впервые увидели свет. Но каким целям служило само помещение, какие тайны оно в себе скрывало? Было ли оно свидетелем неизвестных ритуалов? Почему такого рода фреска украсила ничем не примечательную стену в каком-то захудалом трактире? Ссылки датировали шедевр приблизительно тысяча шестисотым годом — примерно тогда погиб и Бруно. Когда Люси и Алекс обсуждали возможность того, что находка имеет отношение к их поискам, Алекс подумал, что святыня первого английского мученика[131]вполне пригодна для сторонников профессора в качестве места Вознесения. «А почему бы и нет?» — пожав плечами, сказал он.

Люси утаила это ехидное замечание от своих вынужденных компаньонов, зато ей удалось заразить их своим энтузиазмом. Они наконец прониклись уверенностью, что древнее пророчество сбудется в старинном трактире «Белый олень» в Сент-Олбенсе, что именно там на них снизойдет откровение. Чтобы проникнуть в нежилую часть трактира, требовалось заполучить ключи, и Люси на этот раз воспользовалась для необходимых переговоров собственным мобильником.

— Идти туда нужно непременно в полночь,— безапелляционно заявила она.

— Тогда при чем тут альфа и омега? — поинтересовался Ги Тампль.

— Мне думается, что именно в «Белом олене» им впервые пришла идея этих авантюрных поисков — с условием, что завершатся они там же, откуда и начались.

Уверенности Люси противостоять было невозможно.

— И следовательно, как только мы отыщем то, что там погребено, начнется что-то иное,— с удовлетворением подытожил Эф-У.

Тамплю ничего не оставалось, кроме как согласиться.

— Значит, Вознесение начнется сегодня около полуночи, никак не раньше.— Уолтерс пребывал в удовлетворенной задумчивости, покачивая вино в бокале.— Они за столетия вперед осознали непреложность этой важной даты, ее численное значение, Претворение Человека. Это число неразрывно связано с краеугольным камнем всего мироздания, с сокровенной сутью Иерусалимского храма. Вероятно, указания относительно срока Джон Ди получил непосредственно от ангелов, поэтому мы с вами попали в нужное место и в нужное время — вернее, попадем. А пока можно спокойно поужинать,— предложил он.— После рыбы подадут фруктовый десерт. Безусловно, очень важно, что вы едите накануне посвящения. Вспомните Тайную вечерю. К встрече людей с ангелами надо подобающим образом подготовиться. Даже Просперо потчевал Фердинанда мидиями и морской водой, прежде чем тот удостоился дара божественного предвидения перед лицом своей нареченной. А нам, мисс Кинг, сегодня ночью предстоит узреть небывалое.

Люси увидела, что профессор сел на своего любимого конька и, разглагольствуя, утратил связность в изложении. Или, может, она просто не воспринимает его логики? Эф-У тем временем не умолкал ни на минуту:

— Ги, знаете ли, теперь ни за что своего не упустит. Вам известно, что он тоже перенес операцию на открытом сердце? Коронарное шунтирование. В общем, тоже постоял на пороге смерти. Удивительно все же, что он не поведал вам об этом, пока вы делили общество друг друга там, во Франции. С ним беседовал ангел — всего-то один раз.— В его тоне явственно слышались циничные нотки.— Зато сейчас у него отменный аппетит.

Люси показалось неестественным, что объект обсуждения никак не отреагировал на слова профессора, хотя и обнаружил некоторую нервозность.

 

* * *

 

Часы на приборной панели профессорской «ланчии» — с отделанным под орех салоном, более просторным, чем у модели, на которой похитили Люси во Франции,— показывали без двадцати минут полночь. Машина свернула в арку и въехала на парковку во внутреннем дворике гостиницы «Белый олень».

Анджело, сидевший рядом с Люси, отворил ей дверцу, а неуклюже сползший с переднего сиденья Тампль поспешил ему на помощь. Ее сначала изумила эта игра в рыцарство, но потом она сообразила, что «вознесенцы» в данный момент искренне предвкушают особое религиозное переживание.

— Мы с Анджело подойдем к главному входу через десять минут,— сообщил Эф-У, откинувшись на кожаную спинку сиденья.

«Ланчия» удалилась, а странная чета — Люси с Тамплем — отправилась к конторке портье.

— Я — Люси Кинг, работаю на телевидении. Я звонила вам несколько часов назад. Могу ли я видеть мистера Томсона?

Разговаривать ей пришлось со служащей, которая, по всей видимости, вовсе не обрадовалась запоздалым посетителям и ничуть не впечатлилась их местом работы. Она сидела, уткнувшись в толстый гроссбух, и даже не подняла на них глаз, вероятно ни сном ни духом не ведая о грядущем Вознесении. Люси улыбнулась.

— Томмо! — крикнула женщина кому-то наверху лестницы.

Люси и ее провожатому велено было ждать у конторки, тускло освещенной дежурным ночником.

 

32

День святого Георгия, 1608 год

Трактир «Белый олень» близ Лондона

Под потрескивание свечей с убранных розами треног на стол перекочевывают два огромных подноса. По кругу пускают бутыли с вином и провозглашается очередной тост.

— И вот наш замысел приблизился к точке своего наивысшего завершения! В этот последний час праздника святого Георгия давайте выпьем за Бирона![132]

Явно не ощущая количества выпитого, человек, сидящий во главе стола, резво вскакивает на ноги, оттолкнув назад стул. Его сотрапезники горячо одобряют предложенную здравицу. За столом довольно пустых мест, чадный воздух зала сотрясают приступы пьяного хохота. Долговязый вельможа вынимает изо рта трубку, чтобы возразить распорядителю пиршества:

— Но, Уилл, ты требуешь от него подвигов, что под силу только посвященным! Как прикажешь ему вдохнуть улыбку в бессловесную бледность?

На другом конце стола живо подается вперед старик — очевидно, предводитель в этой компании. Годы и заботы избороздили его лицо морщинами, но не убавили интереса к дискуссиям.

— И смеет ли он надеяться, Уилл, отвратить бессердечных фанатиков от их пути? Вооруженные мечом небесным да будут так же безгрешны, сколь суровы! В какую же духовную нищету впали эти люди и что таят они за душой, хотя обликом — чистые ангелы!

Тот, к кому обращаются старшие по возрасту собеседники, снова садится.

— Известно ли вам, уважаемый доктор и лорд Фрэнсис, что любовь, выпестованная взглядами прекрасной дамы, наделяет нас и полновесным правом? Такую любовь не могут поколебать даже подвиги самого Геракла. Воистину, поэту лишь тогда не возбраняется брать в руки перо, когда он густо замесит чернила на любовных вздохах! О, он восторжествует — не наша ли воля тому порукой? Король Красной розы непременно отвоюет свою королеву Белой розы, и все сложится как нельзя лучше. Брови его дамы темнее тьмы, но оттого еще светлее ее лик, смуглый наперекор моде. Она — истинный ангел Меланхолии. Ее смуглая краса божественна, а поступки исполнены благоразумия — вот вдохновение для гения и шпора для его ума!

Женщина с черными как смоль волосами, сидящая на другом конце стола подле старика, вскидывает голову и поднимает бокал для тоста:

— Выпьем же за «Розу мира», Уилл,— за слияние двух в одно! За сокровенную суть любви!

Разделенные длинным столом, они не сводят друг с друга глаз, но эротизм момента вдруг исчезает, нарушенный звуком шагов за камином: слышно, как кто-то спускается по лестнице и проходит по коридору, соединяющему зал с постоялым двором «Белый олень». Через мгновение дверь, незаметная среди дощатой обивки, отворяется, и пирующие оборачиваются к запоздалым гостям.

В воцарившейся тишине первым оправляется от потрясения человек, предлагавший тост. Он поднимается и тихо произносит:

— Слепой Амур, что сделал ты со мной? Не вижу я того, что вижу ясно…[133]

На пороге мнутся в нерешительности темноволосая и темноглазая, цветущего вида красавица и неизвестный мужчина. Наконец незнакомка вплывает в полутьму зала, а ее спутник продолжает стоять как вкопанный, с открытым ртом. Люси понимает, что взгляды всех присутствующих обращены на нее. Ничто не нарушает оцепенелого молчания, кроме резкого металлического звона ключей у нее в руке — как громко они позвякивают! Зал наполняет странный запах, который никак нельзя отнести к благоуханным. Нервы у Люси до того натянуты, что она слышит, как стучит у нее в ушах. Она чувствует себя словно ребенок, потревоживший взрослых за ужином. Сдерживая дыхание, она бесшумно устремляется к двери напротив, скрытой за занавесом. В камине потрескивают дрова; Люси понимает, что проникла «во время».

— Так и есть,— шепчет она.— Никакого вознесения и никаких ангелов — разве что я сама…

Люси поворачивается и смотрит на того, кто говорил о ней,— лицо у него до невозможности знакомое. Он снова обращается к ней и к остальным гостям:

— Джентльмены и дорогие дамы, нет такого средства, что смогло бы противостоять Светлой даме, сызнова убедившей нас, что облик красоты смугл.

Он переводит взгляд с черноволосой дамы, сидящей за столом, к такой же темноволосой Люси. Та собирается с духом, подбирая достойный ответ, и откликается:

— «Сквозь трещину в стене,— прискорбно произнесть,— они шушукались»[134].

Компания пирующих разражается хохотом, за исключением старика за дальним краем стола, чей взгляд беспокойно блуждает по лицам.

— Ты сказал: Светлая дама, Уилл?

— Именно, ваша милость. Видение, «которое я подчинил тебе, чтоб нас потешить образчиком искусства моего»[135].

— Знайте же, леди: роза дарит нам то, что нетленно.— Доктор Джон Ди радушным взглядом окидывает прекрасную гостью и продолжает: — Воистину, когда вы постигнете ее сущность, проникнете в ее сокровенную природу — только тогда выпрямятся все кривизны, доступные ученику философа. Мы все здесь, каждый из присутствующих в этом зале, ищем обладания розой пустыни, цветущей в сердце лабиринта.

Завороженная речью, но не вполне понимая ее значение, Люси переводит взгляд с мудреца — явно старейшины в этой компании — на балагура, которого тот назвал Уиллом, а ей, если бы она осмелилась, хотелось бы величать его полным именем: Уильям Шекспир. Люси тщетно подыскивает слова, порывается что-нибудь спросить, но он сам спешит ей на выручку и говорит:

— Вам должно остаться и придумать, чем закончить нашу пьесу. Однако от вас потребуется экспромт, ведь слова запечатлены в вас самих. Так что теперь вам туда, а нам — сюда!

Слова с грохотом теснятся в сознании Люси, но стук ее сердца заглушает их гул. Все остальные звуки куда-то отступают. Люси замечает, что стена напротив расписана красками, и замирает, пытаясь различить подробности в тусклом свете зала. Образы постигать намного легче, нежели удивительных персонажей на этом пиру… Ее взгляд выделяет недавно нарисованную фигуру лошади с розой в зубах, попирающей копытами рыцаря, а рядом — дерево с зияющим огромным дуплом у самого комля. Люси чувствует, как сдавливает ей виски, как вдруг снова наваливается на нее глухота. Ей чудится, будто она видит сон, хотя отчетливо понимает, что вовсе не спит, а воспринимает все в «мягком фокусе», словно через объектив «Лейки» Уилла. Алекс предупреждал ее о последствиях совместного приема медикаментов и вина — такое уже однажды случалось на Темзе. Сколько же их, способов восприятия? Люси не знает. А может, Алекс и прав…

Смех становится нестерпимо резким, шум — невыносимым, и Люси не выдерживает: она поспешно распахивает главную дверь, ведущую на улицу по другую сторону трактира, параллельную тупичку, откуда они вместе с Ги Тамплем сюда зашли. Затем она оборачивается — от пиршественной компании не осталось и следа, словно ее и не бывало. Во избежание излишнего любопытства постояльцев гостиницы Люси решила воспользоваться наглухо закрытым входом — и застала мгновение многовековой давности, когда в этом зале впервые произнесли ее имя.

Все погружено во тьму, лишь едва различим тонкий лучик от фонарика, выданного управляющим гостиницы для того, чтобы Люси и ее помощники не заблудились в старом, давно заброшенном коридоре, ведущем в прилегающую к гостинице гончарную лавку. В стародавние времена там же располагались питейные залы одного из пабов.

Люси замечает, что Ги Тампль, посерев лицом, тяжело привалился к дверному косяку. Вероятно, увиденное так напугало и встревожило его, что вызвало приступ дурноты.

 

* * *

 

Люси отперла дверь в витрине, и в лавку вслед за ней проникла сухонькая фигура профессора, как всегда сопровождаемая атлетическим силуэтом Люцифера — так Эф-У иногда именовал Анджело. Отметив выражение лица Люси и ее странное состояние, профессор невольно вздрогнул. Воздух в лавке застоялся и насквозь пропитался сыростью и характерным запахом копоти. Взглянув на Тампля, Эф-У с иронией спросил:

— С чего такое замогильное настроение, Ги?

Тот, очевидно, все еще чувствовал себя плохо и не нашел достаточно сил на возражения и объяснения. Прислонившись к стене, он водил лучом фонарика по росписи, только что обнаруженной Люси. Та, заново рассматривая картину, с досадой отметила, что краски на ней по сравнению с недавним моментом поблекли, а некоторые детали стерлись. Только теперь она увидела, что роспись защищена стеклянным щитом и кажется меньше прежней, но не стала сообщать Уолтерсу о своих наблюдениях.

— Последняя подсказка где-то здесь,— с нажимом произнесла она.— «Теперь своею волею я Стену заменю» — так говорится в древнейшем из отрывков. На этой фреске — Адонис, раненный вепрем: у него елизаветинский воротник[136]. Может быть, меткой служит роза, которую держит в зубах белый конь, или вот эта узда?

Уолтерс, раздосадованный тем, что не может толком рассмотреть настенную роспись, принялся безуспешно включать рубильники и не остановился даже тогда, когда Люси заметила ему, что электричество в лавке отключено из-за утечки воды с верхнего этажа: прямо над ними находилась одна из ванных комнат гостиницы. Впрочем, профессор и сам видел разводы, немного повредившие фреску справа. Какое кощунство по отношению к такому ценному и неповторимому произведению искусства!

— Значит, это шекспировская «Венера и Адонис», мисс Кинг? И роспись сделана приблизительно в период публикации поэмы?

Люси кивнула:

— Вероятно, именно здесь происходили встречи основанного Джоном Ди мистического ордена — ранних розенкрейцеров. Сюда заглядывал и Шекспир, а Бэкон[137]ими предводительствовал. На собраниях бывали и Спенсер, и Джон Донн, а также безвременно ушедший сэр Филип Сидни — весь литературный цвет елизаветинской поры.

Про себя она добавила: «И еще одна талантливая сочинительница» — и посветила фонариком на центральную часть росписи. Лучик заплясал на изображении наездника — рыцаря Красного Креста, то есть святого Георгия.

— Это о нем писал Спенсер в «Королеве фей». Конь занес копыта над Адонисом — восточным «Властелином солнца».

Люси остановилась, чтобы вдоволь налюбоваться живописью. Справа она разглядела вепря — олицетворение зимы, чья губительная сила была попрана воскресением Адониса; это иллюстрировали хорошо заметные на заднем фоне ярко-красные соцветия, брызнувшие из его раны.

— Его оживили любовь и печаль Венеры,— вызывающе сказала Люси Уолтерсу.— В истории христианства этот сюжет имеет явные параллели. В сущности, сама традиция Пьеты[138]в искусстве восходит к изображениям Венеры, льющей слезы над погибшим Адонисом.

Она нарочно наталкивала его на очевидную связь между языческим идолопоклонством и христианским верованием, но профессор не желал обсуждать никакие параллели и вместо этого снова уставился на фреску. Анджело по его примеру тоже сосредоточил все внимание на росписи; Тампль, в отличие от них, тревожно оглядывался.

— Для Ди Адонис был ключевой фигурой.— Люси направила луч фонарика на изображение умирающего юноши.— Розенкрейцеры искали средства обратить тьму в свет, зиму в лето. Это новое понимание Воскресения.

Она неожиданно смолкла: теперь ей многое стало ясным в отношении Уилла.

— Да, совершенно новое… Так чего же добивались розенкрейцеры? — поинтересовался Уолтерс.

— Религиозного просветления, в том числе и с помощью магии. Она позволяла им применять математический подход к материальному миру. Именно математика открыла им дверь в новое измерение — в надреальный мир. Но есть и третий мир, который выше небес,— это наднебесье, или Верхние небеса. Тот мир даже совершеннее Рая, и достигнуть его можно только с помощью ангельских заклинаний. Розенкрейцеры думали, что, попав посредством магии в самые верхние пределы, они станут вровень с ангельскими чинами, для которых все религии суть одно. Верил в это и Ди; он считал, что общается с «хорошими» ангелами. Ди сожалел, что только Эдварду Келли доступны подобные переговоры и передача ввысь посланий, а ему он не вполне доверял. Но основанное им движение по первоначальному замыслу должно было сочетать в себе все существующие религиозные воззрения: протестантов и католиков, евреев и мусульман. Для ангелов не важно, какого вероисповедания придерживается тот или иной человек.

Если Люси и надеялась, что ее гимн людскому единению и высшим духовным устремлениям хоть немного ослабит убежденность собеседников, то, взглянув на них снова, она испытала разочарование. Один впился пальцами себе в живот, словно мучился несварением желудка, другой смотрел на нее без всякого выражения, непоколебимо уверенный и в своей правоте, и в информирующих его «ангелах». Она не сдержала улыбки и решила не отступать перед Уолтерсом.

— Поразительная идея — эти три неба, не правда ли? В земном мире мы обходимся одним материальным телом, на небесах нужны духовность и бескорыстные чувства. И только в высшем раю нам удается применить свои интеллектуальные дарования. Адам с Евой обитали в промежуточном раю, в Эдеме, но когда Ева сорвала плод познания, она тем самым выразила желание возвыситься до наднебесья. Вот, женщина первой решилась вытащить нас из невежества, наделить истинным знанием, и только мужчины до сих пор наивно считают образование собственной прерогативой.

У Уолтерса ее слова не вызвали ничего, кроме раздражения: ему не раз приходилось слышать этот вздор, эту профеминистскую, прогуманистическую ересь, рьяно защищающую богоподобность просвещенного человека, его божественный потенциал к приобретению знаний. По этой максиме и женщины достойны похвалы за свое стремление к образованию! Но теперь ученые жены расплодились повсеместно, они нарушили изначальное равновесие, что повлекло за собой нравственный упадок и разрушение института семьи, изменение основ брака и ослабление уважения к мужчине в социуме. Тем не менее, желая как можно быстрее добраться до вожделенной цели, Эф-У решил поддакнуть:

— Вы хоть и молоды, но очень начитанны, мисс Кинг. Теперь я понимаю, почему Ди и его окружение так интересовались алхимией: она для них была очевидным способом воплощения религиозности, преобразования души из низменной материи в золото.

Люси поняла, что профессор не досказал свою мысль: «…что было явным заблуждением». Она снова взглянула на «Венеру и Адониса». Обидно, что нельзя как следует осветить роспись и изучить все подробности! Картина наверняка переполнена подсказками о Ди, Шекспире и их герметической философии. Ей вдруг пришли на ум слова: «…я Стену заменю»; Люси ясно видела их, словно написанные огнем на странице, побывавшей с нею вместе в Шартрском лабиринте.

Стоявший рядом Тампль держался по-прежнему суетливо. Его душа явно терзалась с того самого момента, как они с Люси оказались нечаянными свидетелями пиршественной сцены. Люси решила для себя, что Ги — истово верующий и теперь по понятным причинам не может себе объяснить того видения. Возможно, он искренне переживал, что невольно стал объектом неизвестного демонического эксперимента. Ей стало смешно, но жалость удержала ее от такого бессердечного выражения эмоций. Саму Люси духи в зале тоже застали врасплох, но Ги, как она теперь понимала, испугался не на шутку.

Вдруг он нараспев завел тот же отрывок из рукописи, который только что вспоминала Люси. Хотел ли он тем самым утихомирить призраков и воспрепятствовать их возвращению?

— «Теперь своею волею я Стену заменю»,— произнес он вслух.— «…Усомнится, кто я такой и кем я прежде был». Но где же наша добыча, Эф-У? Мисс Кинг, мы ведь с вами ищем такой предмет или дверь, к которым подошли бы ключи, верно? Вы думаете, в этой картине замаскировано отверстие?

Люси блуждала взглядом по фреске — ответа не находилось. Тщетно она пыталась сопоставить частности, которые они накануне обсуждали с Алексом, распознать отгадки, очевидные для Тампля. К несчастью для нее, тот не собирался выказывать ей свою осведомленность, иначе подсказал бы про панельную обшивку. Неужели Ги намекает на стекло, защищающее роспись?

— Быть не может, чтобы по ходу дела требовалось испортить такое…— В ее голосе прозвучало неподдельное сомнение.— Скорее всего, нам нужно «заменить стену», чтобы найти то, что здесь спрятано.

Про себя она подумала: «То, что Уилл оставил для Уилла»,— и добавила:

— Здесь должен быть еще один фасад, возможно параллельный с розой или Адонисом — не зря же он символизирует Воскресение.

Тампль, словно святоша в религиозном экстазе, все тянул свои песнопения. Они осмотрели остальные, несомненно, сплошные стены зала. Вдруг Люси осенило: «все сгорело в пламени», «соединенные между собой фрагменты»! Она воодушевленно выпалила:

— В этой стене когда-то был камин! Вот тут, за этой красивой обшивкой. Здесь та самая щель, сквозь которую влюбленные могут тайком проникнуть в прошлое.

Уолтерс узнал цитату из старинной рукописи, но все равно не мог понять, почему Люси решила, будто в этой стене был камин. Впрочем, она внутренняя, вверху есть место для дымохода — предположение вполне правдоподобное.

— Вы что же, хотите отодрать все это? Комиссия по историческому наследию обольется холодным потом, но будем считать, что вы правы.

Спустя минут десять, в течение которых вся компания ощупывала стену, они наткнулись на трещину.

— Ги, на твоей цепочке для ключей найдется тот лезермановский нож? — спросил Уолтерс.

Тампль перестал бубнить молитву, очевидно навеянную текстами рукописей.

— Да, Эф-У…— ответил он слабым голосом.

В груди и конечностях Тампль ощущал непривычный холод. Ему пришло в голову, что подобное недомогание, должно быть, ощущают археологи, вскрывающие давно позабытый склеп, высвобождая тем самым неизвестный вирус. Этот зал уже вторично навевал на него клаустрофобию, а босс, невзирая ни на что, был снова близок к неуместной эйфории. Тампль был не в силах проникнуть вместе с ним в преддверие рая и тоскливо предвкушал, что вот-вот вернутся демоны, обдавая их мерзостными запахами дыма и эля, мочи и протухшей снеди.

— Неси. Надо расшатать планки вот здесь.

Уолтерс ткнул пальцем в обшивку. Тампль попытался расшатать и выбить хотя бы одну филенку, но безуспешно. Наконец Уолтерс с издевательской усмешкой вручил ему фонарик и сам взялся за резец. С маниакальным упорством он шарил по стене до тех пор, пока одна из панелей неожиданно не упала, взметнув облачко пыли. От громкого звука оба «вознесенца» напряженно замерли, и тут же им под ноги с грохотом обрушилась часть стены. Застигнутая врасплох Люси нервно вскрикнула, а Тампль в прострации уронил фонарик, разбив его о громоздившиеся на полу обломки.

— Мисс Кинг, позвольте ваш фонарик. Ги оставил нас во тьме кромешной,— с ледяным сарказмом вымолвил Уолтерс, стараясь разглядеть хоть что-то во мраке зала.

Люси направила луч в образовавшуюся нишу, где обнаружился покрытый письменами ларец. Эф-У тихо присвистнул:

— Вот оно что! Старый очаг когда-то заложили кирпичом, а рядом вместо него соорудили большой камин. Анджело, перенеси-ка этот сундук поближе к нам. Мы на пороге великого открытия! Томас Брайтман предупреждал нас, что первой чашей гнева Божьего явилось наследование Елизаветой престола в тысяча пятьсот пятьдесят восьмом году, а седьмая труба Откровения вострубила в тысяча пятьсот восемьдесят восьмом, когда была разгромлена Армада[139]. Соответственно, наступившее в ту пору неизбывное благоденствие возобновится с помощью некогда утерянного, а теперь заново обретенного знания, которое завещали нам великие мужи эпохи правления Елизаветы. И всеобщее счастье не прервется отныне до конца времен. Кто знает, может, в этих ларцах и спрятана та самая седьмая чаша? Момент наступает в высшей степени апокалиптический!


Поделиться:

Дата добавления: 2015-09-13; просмотров: 120; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.008 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты