ГЛАВА VIII. Так сильно возвысилась Этрурия.

СЕВЕР И ЗАПАД ИЛИ ЮГ И ВОСТОК?

Гг.

Так сильно возвысилась Этрурия.

Вергилий. «Георгики»

В следующие 50 лет существенное влияние на историю Шотландии оказали два фактора. Первым можно назвать династические распри, повторявшиеся трижды за последующие три царствования, которые в конечном итоге привели к установлению принципа первородства при наследовании престола среди потомков Малькольма II. Впрочем, еще очень долгое время этот принцип служил причиной ожесточенных споров. Вторым важнейшим фактором явилась постановка вопроса, которому суждено было повлиять на всю будущую историю Шотландии: будет ли страна в своей культурной и политической жизни, в период подъема духовной и интеллектуальной деятельности, ориентироваться, как прежде, на Ирландию и Скандинавию, или на Францию и в целом на континентальную Европу? Оба этих фактора в действительности тесно связаны друг с другом, ибо если бы династический вопрос был разрешен каким-либо иным образом, то же случилось бы и с вопросом о внешних ориентирах.

Малькольм II был последним королем, унаследовавшим трон по прямой мужской линии от Кеннета Мак-Альпина. Из потомков Малькольма I линия Дуффа (старшего сына) закончилась на его правнучке Груох. Род Кеннета II прервался на трех его внучках, дочерях Малькольма II. У каждой из них был сын. Груох, как мы уже говорили, вышла замуж за Гиллекомгана, мормаора Морея, а отпрыском этого союза стал их сын Лулах. Веток, старшая дочь Малькольма II, стала женой Кринана, аббата Данкелда, и родила от него Дункана, короля Стратклайда, затем севшего на шотландский престол под именем Дункана I. На ее сестре Донаде женился Финдлаек, мормаор Морея и дядя Гиллекомгана. Их сыном был Маелбета, которого, благодаря Шекспиру, все мы знаем под именем Макбет. Даже принимая во внимание тот факт, что Торфинн Сигурдсон, ярл Оркнеев, сын третьей дочери Малькольма II, не имел никаких шансов на шотландскую корону, в королевском роду все равно были посеяны семена конфликта, ибо Груох находилась в кровной вражде с королем Малькольмом из-за убийства ее брата. Когда же Малькольм умер, а убийство еще не было отмщено, вражда перешла на его наследника Дункана I. Даже если оставить в стороне кровную месть, все равно существовала еще одна предпосылка для смуты, ибо по принципу первородства, провозглашенному самим Малькольмом, а также по привычной практике чередования на престоле представителей двух ветвей королевского рода, самыми законными правами на корону обладал сын Груох — Лулах.

Однако, по-видимому, Лулах еще не вышел из детского возраста и при этом никогда не отличался большим умом, за что позднее и получил прозвище Лулах Дурак. Поэтому Дункан I вступил в свои права наследования, не встретив каких-либо препятствий. Но овдовевшая Груох во второй раз сочеталась браком с двоюродным братом своего первого мужа Маелбетой, который был также двоюродным братом Дункана I по материнской линии и по праву должен был стать его наследником. Маелбета, пользуясь современной терминологией, теперь «вел» вражду своей жены и пасынка. Он был человеком энергичным и смелым. Поэтому правление Дункана началось со зловещих предзнаменований, тем более что он лишился возможного союзника в лице своего двоюродного брата Торфинна Оркнейского, предательски напав на его земли и развязав войну, которая, впрочем, не принесла ему никаких успехов. Одновременно Дункан попытался воевать с Англией. Кнут умер в 1035 г., а его убогие сыновья воевали друг с другом и со старшим сыном Этельреда Альфредом. И Дункан, и Альфред потерпели неудачи. В 1040 г., на шестой год царствования Дункана, Маелбета отомстил за брата своей жены наследнику его убийцы. Дункан, по-видимому, не был убит в Глэмисе или Инвернессе, а погиб в битве при Ботгованане. И Маелбета надел на себя шотландскую корону, выступив в роли гаранта мира и защитника своего молодого пасынка, и был принят знатью и народом, так как единственным другим взрослым претендентом на престол был Торфинн Оркнейский.

Впрочем, Дункан I оставил двух маленьких сыновей, Малькольма и Дональда. Их матерью, судя по всему, была англичанка из благородного дома ярлов Нортумбрии — внучка сестры Кнута Астрид и племянница короля Дании Свенда. Поэтому дети, вероятно, были увезены на родину своей матери, которой правил тогда младший сын Кнута Гартакнут. На долгое время они исчезают из нашего поля зрения. В 1042 г. Гартакнут умер от пьянства. Англичанам надоела эта странная династия. Сын Эдмунда Отважного — то есть законный наследник из Дома Кердика — находился слишком далеко: при венгерском дворе, но зато под рукой, при дворе нормандском, оказался его дядя Эдуард. Эдуард был наполовину норманном по крови и полностью норманном по воспитанию и наклонностям, а характер его больше подходил священнику, чем мирянину: этот английский принц был гораздо более набожным, чем большинство священников, но он был рассудителен, справедлив, отличался праведной жизнью, и англичане с радостью призвали его на престол. Вполне возможно, что именно он предоставил убежище двум маленьким шотландским принцам, ибо когда-то сам испытал тяготы изгнания, и если они на самом деле воспитывались при его дворе, то у них была прекрасная возможность познакомиться с норманнской культурой, которая к тому моменту была уже гораздо ближе к французской, чем к скандинавской.

Конечно же, Маелбета должен был опасаться ответной мести со стороны детей своей жертвы, но они были еще очень молоды. Их дед Кринан попытался свергнуть Маелбету и потерпел неудачу: узурпатор правил целых 17 лет. Мы располагаем крайне скудными сведениями о его царствовании, но, похоже, он был хорошим королем. По-видимому, он совершил паломничество в Рим: мы знаем, что в Вечном Городе он раздавал беднякам богатые дары. Кажется, он поддерживал дружественные отношения с Нормандией: когда в 1054 г. в результате антинорманнского дворцового переворота норманны, фавориты Эдуарда, были изгнаны из страны, Маелбета приютил их у себя, в результате чего Сивард, шурин покойного короля Дункана, напал на его королевство и разгромил его войска. Тем не менее Бирнамский лес не двинулся на Дунсинан[47], ибо Маелбета правил после этого еще 3 года. В 1057 г. сын Дункана Малькольм, воспользовавшись поддержкой шотландцев, имена и положение которых сейчас невозможно установить, напал на Маелбету и убил его у Лумфанана в долине реки Ди. Лулах заявил о своих притязаниях на трон и номинально правил страной одну зиму. Затем он также был убит у Эсси в Стратбоги, оставив маленького сына Маелснехтайна и дочь, которой суждено было стать родоначальницей очень беспокойного потомства.

Больше права Малькольма никто не оспаривал, и его 36-летнее правление явилось одним из важнейших периодов в истории Шотландии, ибо именно тогда начался процесс, в результате которого на протяжении правления четырех его сыновей Шотландия стала европейской страной.

Этому процессу переориентации часто дается неправильная оценка, потому что он не получил адекватного понимания со стороны исследователей. Согласно общепринятой формулировке, это был просто конфликт местных идей и местной культуры с английскими. Рассматривать события с такой точки зрения — значит увидеть их в ложной перспективе и к тому же странным образом игнорировать саму английскую историю. Не подлежит сомнению, что множество новых идей проникло в Шотландию через Англию, так как Англия в эпоху раннего Средневековья служила естественным мостом между Шотландией и континентальной Европой. Однако культура Англии в эпоху развитого Средневековья вовсе не была английской. И в политическом, и в культурном отношении Англия была тогда французской. Тот слой населения, что дал Англии ее законы и обычаи, говорил по-французски, думал по-французски, принес с собой из Франции свою ученость, свою письменность, свое искусство, всю свою политическую и социальную систему и образ мышления. Конечно, английская Англия сохранилась, но она была лишена права политического или художественного голоса. Она сохранила свой язык и — по большей части благодаря именно этому — значительную долю национального самосознания. Со временем, когда разрушатся тесные связи с Францией, Англия ассимилирует своих завоевателей. Но это произойдет гораздо позже. На протяжении еще приблизительно 100 лет после даты, на которой заканчивается наша книга, языками английских школ были французский и латинский. Остатки же английской культуры выжили только за пределами Англии — в Шотландии, в тех провинциях, которые прадед Малькольма III отвоевал у Англии и сделал нашим Юго-Восточным Лоулендом[48]. Влияние этих провинций было довольно заметным, но пока еще непродолжительным. Английский не получил статуса официального языка в Шотландии, пока не добился его в своей родной стране. Если шотландские государственные бумаги XIII в., даже направлявшиеся в Норвегию, иногда писались на французском, то древнейший дошедший до нас документ на английском языке датируется 1318 г. и является всего лишь переводом с латыни. На коронации в 1249 г. королевская клятва переводилась с латыни на французский. Французский был языком повседневного общения при дворе, отчасти благодаря тому, что он обладал почти таким же статусом языка межнационального общения, как и латынь[49], а отчасти, может быть, из-за того, что с 1100 по 1363 г. французский был родным языком всех шотландских королев — Сибиллы, Мод, Эрменгарды, Жанны, Марии, Маргариты, Йолетты, Елизаветы и вновь Жанны. Три последние, хотя и происходили из шотландских семейств, также пользовались французским наряду с гэльским языком своих родных мест[50].

Чтобы понять ту эпоху, мы должны увидеть в Шотландии взаимодействие и столкновение тенденций, общих для всей Европы: консолидации, централизации, создания строгой социальной структуры, а в этих рамках — новый расцвет учености и духовности. Мы видели, что к концу VIII в. уже появились первые ростки культурного возрождения. Но их уничтожили набеги викингов, а в Южной Европе — сарацин, добравшихся в 732 г. до самой Луары и прочно закрепившихся в Испании. Мусульмане оставались непрестанной угрозой, которая через несколько лет после смерти Карла Великого нависла и над Римом, и над Константинополем. Германию опустошали славяне, венгры угрожали и Германии, и Италии. Рассыпалась созданная Карлом Великим структура, а Ирландия, светоч Запада, к 900 г. лежала в руинах.

Но и в этой труднейшей ситуации нашлись люди, продолжавшие бороться, как Сиагрий, или Бонифаций, или король Артур четыре столетия назад. Среди этих людей мы можем назвать и нескольких королей из династии Мак-Альпинов. Люди, сражавшиеся против значительно превосходящих сил, могли потерпеть поражение, и часто так оно и происходило. Но именно они заронили искру надежды в сердца тех, кто последовал за ними. К X в. по всему западному христианскому миру началась организация сопротивления. (Восточная Римская империя, лишенная многих владений, но никогда не сваливавшаяся в пучину хаоса, была достаточно спокойной и самой цивилизованной частью Европы.) Начала принимать определенные очертания феодальная система, система общественной и военной организации (в ту эпоху это были синонимы), основанная на единственном сохранившемся от прежней организации элементе — семье. Следует отметить, что на латыни X в. слово patria вовсе не означает обширную территорию вроде страны или даже области, оно означает семью или род. Семьи владели своими землями, небольшие семьи требовали у более крупных предоставлять им защиту в своей крепости, служившей укрытием от грабителей, а за защиту они платили, неся гарнизонную службу, хотя владелец замка нанимал и постоянный гарнизон, наделяя его членов земельными участками из своих владений. Социальными единицами на континенте были (в отличие от привычного нам клана родичей, происходящих от общего предка) сам замок и окрестное население, семья владельца замка и его сторонники, расселенные на его землях. Впрочем, этот социум был наследником римской традиции paterfamilias. В данном случае под familia понималась социальная единица, которая включала как родичей, так и клиентов. Эти отдельные маленькие patriae разрастались. Когда владелец замка становился могущественным, все большее число людей вступало с ним в вассальные отношения, принося ему «оммаж». Сфера его влияния расширялась, и одного замка было уже мало. Его «люди» строили другие замки, но они все еще находились на земле их господина и были обязаны служить ему, так же как гарнизоны из их собственных «людей» служили им самим. Таким образом, система развивалась и вглубь и вширь, пока процесс субфеодализации не охватил все формы: от крупных фьефов, провинций империи, до маленьких городков-крепостей с одной деревней. Сеть феодальных владений ширилась, а феодальные отношения были закреплены сначала обычаем, а затем и законами. Со временем все люди, живущие на земле, оказались связаными этими отношениями, а выражение «человек без господина» стало синонимом разбойника. Господин А держал X за службу другому господину В, который держал X, Y и Z за службу своему господину С, и так далее. В свою очередь, господин был обязан защищать своих вассалов. То есть обязательства были взаимными, и это следует помнить, ибо об этом очень часто забывают историки, хотя сами вассалы[51] очень хорошо помнили об этом, и когда они считали, что их права нарушены, то незамедлительно переходили на службу к другому господину, имея на это полное моральное право.

Нужно запомнить одну вещь. Сеть взаимных обязательств, теоретически связывавших всех мирян, начиная с самого императора, основывалась на владении землей и защите земельных владений. Клан создавался из поселенцев-захватчиков; в сущности, это была связь по общности происхождения. Фьеф возник из гарнизонов, созданных для защиты от захватчиков. А после того как была выполнена эта первичная цель, фьеф со своей четкой и ясной структурой показался чрезвычайно удобным устройством для той в высшей степени логической точки зрения, которая доминировала в средневековом мышлении, а тесная связь социальной единицы с владением четко очерченным участком земли во многом подготовила человеческое воображение к восприятию того понятия, которое мы называем национальностью[52].

И эта военная система работала. Она держала на расстоянии викингов и сарацин или, как произошло в главной континентальной колонии норманнов, ассимили­ровала их, хотя норманны и наложили на нее свой ха­рактерный отпечаток. Благодаря своей потрясающей адаптивной способности они переняли эту систему в тот же период, когда Нормандия приняла французскую культуру, но переняли ее как уже нечто данное. Поэто­му, тогда как во Франции и в Германии феодальные отношения зарождались в нижних слоях общества, в Нормандии, как позднее в норманнской Англии, они бы­ли насаждены сверху и с самого начала разом охвати­ли все государственное устройство.

К середине XI в. эта система стабилизировала соци­альную структуру в большей части континентальной Европы, и хотя эта стабилизация носила характер скорее относительный, чем абсолютный, она дала возможность возродиться Церкви. К тому моменту Церковь оказалась в очень тяжелом положении: в хаосе нашествий ее духовные функции секуляризировались, ее владения пе­редавались тем людям, которые могли обеспечить им наиболее эффективную защиту, а не тем, кто мог наилуч­шим образом их использовать, пока они не стали вос­приниматься как наследуемая собственность. И все же уже в 910 г. положение стало меняться: в этом году, Вильгельм, герцог Аквитанский, основал во французской Бургундии аббатство Клюни. Там во всей своей строго­сти и с новыми существенными дополнениями возроди­лось Правило св. Бенедикта. До того монастырь был одинокой изолированной единицей, зависимой (если он вообще был с кем-либо связан отношениями зависимо­сти) только от местного епископа. Теперь же новые клюнийские монастыри, которых вскоре стало очень много, связывались с первичным монастырем и образовывали сильную и обширную межнациональную организацию, подчинявшуюся только Папе и достаточно мощную, что­бы успешно противостоять любым попыткам навязать им светский контроль. Клюни и его грандиозная сеть дочерних монастырей привлекали к себе лучшие умы эпохи. Они боролись с секуляризацией, слабостью и де­градацией Церкви и вдохнули новую жизнь в представ­ления о Божьем Граде — общине, живущей в мире, но не являющейся его частью, главой которой был не свет­ский князь, а преемник апостола Петра. Тем не менее князья охотно оказывали им поддержку, ибо клюнийцы приносили с собой духовное возрождение и, как следствие, возрождение интеллектуальное. Император Генрих III (1039-1056 гг.) проявил себя ревностным сто­ронником этого движения, а в 1049 г. его двоюродный брат Бруно стал первым Папой-клюнийцем, приняв имя Льва IX. Он недолго восседал на папском престоле, но этот краткий период был очень важен. Лев IX считал (и имел для этого все основания), что светский контроль над духовными силами является корнем зла своего вре­мени. Он боролся с глубоко проникшим в церковное тело ядом симонии, то есть покупкой и продажей цер­ковных должностей; запретив духовным лицам всту­пать в брак (что вновь вошло между ними в обычай, несмотря на прежние запреты), он положил конец пере­даче должностей по наследству, а освободив священника от семейных уз, дал ему ту независимость, которую вос­хвалял апостол Павел.

Церковные реформы привели к великому возрожде­нию учености. Снова ожили философия, законоведение, теология. Герберт, в 999 г. ставший первым француз­ским Папой под именем Сильвестра II, прежде изучал в Испании мусульманскую науку, математику и астроно­мию. Арабская культура унаследовала греческие тради­ции, особенно традиции Аристотеля, книги которого были принесены в Сирию и Персию некоторыми ересиарха­ми, изгнанными из Константинополя. К середине XI в. ломбардец Ланфранк и бургундец Ансельм принесли но­вую ученость в монастырь Бек в Нормандии, основан­ный в 1040 г., а от свечи Бека зажглись очаги в Кане, Руане, Жюмьеже, Фекампе, Авранше и Сен-Мишеле. В ре­зультате Нормандское герцогство стало научным свето­чем Севера. За возрождением наук последовало возрож­дение искусств, начавшееся с архитектуры. В Централь­ной Франции вскоре после 1100 г. зародился стиль, который мы называем норманнским или французским романским, стиль, характеризующийся использованием больших округлых сводов, округлой арки, поддерживае­мой массивными колоннами, как в нефе аббатства Керк в Данфермлайне. В сущности, этот стиль своими истока­ми уходит в римскую и византийскую архитектуру, но и название «норманнский» не лишено оснований, так как норманны не только в совершенстве овладели этим стилем, но и добавили некоторые детали, демонстрирующие сильнейшее скандинавское влияние: переплетающийся орнамент, чрезвычайно сходный с кельтскими образцами, гротескные птичьи головы и зигзагообразные формы, на­поминающие следы легкого бриза на спокойной поверх­ности моря. Возрождение переживали и ремесла, напри­мер, вышивка и металлообработка. Еще до 1000 г. во Франции появляются первые прекрасные образцы изде­лий из цветного стекла.

Широкомасштабное интеллектуальное и духовное возрождение, возрастающее чувство собственного досто­инства и личной ответственности людей, занимающих четко определенное положение в организованном об­ществе, наложили свой отпечаток на все сферы свет­ской жизни. Хотя это все еще была военная эпоха. Типичным свободным мирянином был солдат, а военное дело было не профессией, а насущной необходимостью. Церковь нуждалась в солдатах для своей собственной защиты, поэтому она гуманизировала и христианизиро­вала военное призвание, поставив его себе на службу и прочно увязав его со своей структурой. Она сделала воина своим героем, защитником тех, кому она покрови­тельствовала. Начало принимать четкие очертания по­нятие «рыцарство», а слово, изначально означавшее всего лишь «всадник», приобрело духовные коннотации: слово caballarius «всадник» перешло в chevalier «рыцарь» и стало означать воина, в идеале выполняющего функции «божественной полиции». Теперь мужчине недостаточ­но было храбро встречать опасность, которая в ту эпоху постоянно сопутствовала его жизни, или хранить вер­ность своему господину и товарищам. Отныне он дол­жен был верно служить тем, кто нуждался в его силе из-за своей слабости. Идеал благородного и почтитель­ного поведения по отношению к женщине был запе­чатлен в скандинавских сагах, в кельтском эпосе, а в христианской литературе сходные требования были перенесены в сферу отношений человека и Церкви. С самого начала учтивость и лежащая в ее основе само­дисциплина занимают высокое место в иерархии хри­стианских добродетелей. Теперь они принимают новую окраску. Рыцарь был человеком, рожденным для особого призвания, к исполнению которого, впрочем, он мог при­ступить только после формального посвящения и после тяжелого периода послушания. От всех прочих людей его отделяли особые обряды, как были отделены от остальных людей священники или коронованные прави­тели. Рыцарь наделялся определенными правами, кото­рые, однако, подразумевали выполнение некоторых стро­гих обязательств, пренебрежение которыми налагало на рыцаря несмываемый позор. Кодекс, управлявший этими правами и обязанностями, со временем принял исклю­чительно внешний и поверхностный характер, но даже после завершения этого процесса подлинный дух рыцар­ства был увековечен в лучших творениях нашей циви­лизации. В эпоху своего расцвета рыцарство было могу­чей и великой идеей. Мы можем допустить, что его идеалы очень редко полностью проводились в жизнь, но их постоянное присутствие в устоях и символизме жизни непрестанно напоминало порядочному человеку о его обязанностях и ответственности, о достоинстве, которое он не должен был уронить.

Среди рыцарских идеалов заметное место занимали представления об отношениях между мужчинами и жен­щинами, а в особенности между мужчиной и одной жен­щиной, женщиной и одним мужчиной — о куртуазной любви[53],превозносившей благородство, самоконтроль и верность и превращавшей даму в главного вдохновителя рыцарских подвигов и хранительницу его чести. Правда, в классе, браки внутри которого часто совершались в детском возрасте для ратификации передачи земельных владений, этот идеал выродился в искусственную условность, которая могла быть лишь украшением разврата; но ее сутью были реальные и истинные чувства, ставшие новой ступенью в человеческой эволюции. Из них воз­никло новое искусство. Примерно к 1100 г. в Южной Франции появилась поэтическая школа, выражавшая эти идеалы и распространившая их по всей Европе. Прису­щая ей сложность форм, тонкий анализ чувств родились не в среде профессиональных поэтов, а среди настоящих солдат и политиков, причем влияние этой школы можно проследить на протяжении нескольких столетий.

Во всем обществе, по мере того как стабилизирова­лась его структура и возрождалась цивилизация, реакция на предшествовавший хаос выразилась в стремлении к порядку, определенности, четкости. Мы склонны счи­тать Средневековье эпохой неясной и пестрой вычурно­сти, скорее чувственной, чем рациональной. Действи­тельно, в ней присутствовали яркие краски, люди тогда любили изящество, красоту и торжественные поступки. Но ни одна другая эпоха не демонстрирует такого стрем­ления к системе. Вовсе не случайно, что ранние готиче­ские сооружения чрезвычайно прагматичны. Отсюда идет тенденция разумно организовывать все, включая общество. Человек занимал строго определенное место в социальной группе, занимавшей свое определенное место в социальном порядке. Монастыри, торговые гиль­дии, привилегированные замки, университеты, рыцарские ордена — все они являются образцами таких групп. Отныне двумя основными системами, подчинившими се­бе все остальные, стали церковная структура и феодаль­ная военно-политическая организация. Первая стреми­лась охватить целиком всю духовную жизнь человека, вторая — по крайней мере очертить материальную сферу. Однако, как показала история Шотландии, на практике очень сложно отделить Богово от кесарева, и столкнове­ние двух этих организаций стало неизбежным с того самого момента, как они определили свои границы. Так оно и случилось, и этот конфликт, распространившийся во всей Европе, не только определил историческое раз­витие европейских стран в конце XI в., но и оставался на переднем плане в течение двух последующих столе­тий. Sacerdotium, духовная власть, притязала на верхо­венство над regnum, властью мирской и преходящей. Из аббатства Клюни вышел монах Хильдебранд, для которо­го император, как Яков VI для Мелвилла, был «простым вассалом Господа». И действительно, его теория взаимо­отношений между духовной и светской властью полно­стью соответствовала представлениям, которые последо­вательно защищали в Шотландии Мелвилл, Хендерсон, Кант, Ричард Камерон и Ренвик. Совершенно точное выражение она нашла в словах Мелвилла, обращенных к Якову VI в 1596 г.:

«В Шотландии два короля и два королевства; есть Иисус Христос и его королевство Церкви, подданным которого является король Яков VI, и этого королевст­ва он не король, не лорд, а слуга. И те, кого Христос призвал и поставил надзирать над Церковью и управ­лять Своим духовным царством, получили от Него в достатке сил и власти для этого... над которыми не стоит ни один христианский король или принц».

Мы уже видели, что император Генрих III поддержал клюнийскую реформу. Он был одним из величайших императоров за всю историю Священной Римской им­перии, подчинил себе Польшу, Чехию и Венгрию и уча­ствовал в реформировании папства, взяв за основу (под влиянием своей жены-француженки) новые — клюнийские — идеалы. Он умер в 1056 г., незадолго до того, как Малькольм III отвоевал королевство своего отца, а папскую тиару продолжал носить двоюродный брат Ген­риха III — Лев IX. Лев был клюнийцем и привез с собой из Клюни монаха по имени Хильдебранд, сына плотника. В 1073 г. этот Хильдебранд стал Папой Гри­горием VII, и через три года при поддержке клюнийского ордена он бросил вызов императорской власти, при­нудив императора преклонить колени на снегу у стен Каноссы.

Предметом спора было право инвеституры. Церков­ные владения, принадлежавшие тому или иному цер­ковному институту, превратились во фьефы, зачастую очень богатые и могущественные. Управляли этими фьефами, как правило, миряне, стремившиеся установить над своим вассалом привычные права — среди проче­го право передавать фьеф своему кандидату, который поддерживал бы их в любой распре с соседями. Ито­гом стало грандиозное распространение симонии: са­мые высокие церковные чины со всеми их владениями переходили в руки кандидата, не отмеченного высоки­ми личными достоинствами, а предложившего наивыс­шую цену. Григорий VII, вслед за Львом IX, видел Церковь в свете имперских традиций как единую транс­национальную организацию, руководящую духовной жиз­нью всего христианского мира. В Римской империи де­ло обстояло именно так, но в процессе объединения социальных групп и земель в рамках феодальной сис­темы начали формироваться отдельные нации, которые к этому моменту развивались уже не как сообщества внутри более крупных государственных образований, а как автономные единицы. В христианском Риме, даже при Карле Великом, Церковь представляла собой духов­ный аспект Государства. Теперь же существовало опре­деленное количество отдельных государств, часто враж­довавших между собой, и Церковь служила для них единственным связующим началом и единственной нейтральной силой и третейской инстанцией. Церковь, взятая в своей целостности, обладала хорошими теоре­тическими предпосылками для того, чтобы установить свой верховный контроль над всеми осколками Римской империи.

Однако существовали предпосылки и к иному разви­тию событий. Церковь была крупнейшим землевладель­цем христианского мира. Если королевства были со­ставляющими частями Церкви, то церковные фьефы бы­ли частью этих королевств, и зачастую могущественной и влиятельной частью. Назначение глав огромных фье-фов силой, стоящей вне государственных рамок, наруша­ло всю систему феодальных отношений, препятствовало, так сказать, круговороту власти в природе. В 1075 г. Папа Григорий VII запретил всем лицам, имеющим ду­ховный сан, принимать инвеституру из рук светских властей. Генрих IV оказал Папе открытое сопротивле­ние и, как мы знаем, потерпел поражение, однако споры и распри не утихали до Вормсского конкордата, подпи­санного в 1122 г., когда император отказался от притя­заний самолично назначать епископов и наделять их кольцом и посохом, а Папа признал, что они не имеют права вступать во свои владения, пока светские гос­пода не согласятся принять их. Хотя сам спор об инве­ституре был уже разрешен, вражда между Папами и императорами продолжалась до смерти Фридриха II в 1250 г., когда умерла давнишняя мечта о транснацио­нальной империи.

Все эти факторы: феодализм, рыцарство, клюнийская реформа, спор об инвеституре, возрастающее националь­ное самосознание, интеллектуальное и духовное возрож­дение — отчетливо проявились в своей совокупности и наиболее ясно и определенно сформировались в конце XI в., во времена правления Малькольма III. И все они по мере своего развития тем или иным образом отразились на судьбах Шотландии. Мы проследим их влияние в следующих главах.

Когда Малькольм III вступил на шотландский престол, он был еще молодым и очень деятельным человеком — вероятно, ему не было и тридцати. Мы очень мало знаем о его личных достоинствах за исключением того, что он был прекрасным воином и преданным любовником, заботился о благополучии своего королевства и был прирожденным лидером. Это его качество проявилось в истории, которую его младший сын рассказал Айлреду. Малкольм узнал, что один из шотландских вельмож замыслил его убить, и, сохранив это в тайне, пригласил убийцу на охоту. Там, отведя его в сторону, так что никто не мог их видеть, он обратился к вельможе: «Так ты, значит, желаешь моей смерти? Рыцарь едва ли воспользуется ножом или ядом. Теперь мы одни. Давай сразимся». Убийца пал к его ногам, поклялся в верности и в дальнейшем сдержал свое слово. Малькольм никому об этом не рассказывал, пока в старости не открыл эту историю своему сыну.

Нам ничего не известно о первых годах правления Малькольма III. Мы можем предположить, что молодой король направлял все усилия на укрепление своих позиций, как прибегая к насилию, так и используя личное обаяние. Первые события, о которых мы имеем точные сведения, явились отголосками процессов, происходивших в Англии, в бурные дела которой Малькольму суждено было вмешиваться всю свою жизнь. Сложная ситуация, сложившаяся в Англии, была настолько переплетена с внешней политикой и даже семейными проблемами следующего поколения правителей обеих стран, что нам кажется разумным чуть подробнее остановиться на ее описании. В то время начинали происходить события, в результате которых за три столетия Англия стала французским королевством или, заимствуя современное индийское выражение, королевством под французским владычеством, местное население которого было гораздо менее сплоченным и принимало участие в государственном управлении в гораздо меньшей степени, чем местное население Индии в наше время. Корни этого процесса лежали в возникновении Нормандии. Ко времени вступления Малькольма III на шотландский престол это герцогство обрело фактическую независимость. Оно обладало небольшой территорией, но огромным военным потенциалом, и располагалось между Францией, разделенной на враждующие фьефы и управляемой королем, практически неспособным их контролировать, и Англией, мучительно оправляющейся от последствий датского завоевания. К тому же Нормандия была уже франкоязычной областью и интеллектуальным центром Севера, ибо смешанное франко-норманнское население продемонстрировало необычайную способность к усвоению не только материальной культуры, но и к впитыванию политических и культурных представлений своего окружения. Не менее замечательным было их умение приспосабливать вещи и идеи для своих целей и самим приспосабливаться к данной обстановке и данному месту. Подобно своим предкам, которые вышли из Скандинавии, они, в свою очередь, покинули Нормандию в поисках богатства. К началу XI в. норманнские искатели приключений основывали города даже в Италии. В 1030-е гг. один из двенадцати сыновей бедного рыцаря из Кутанса отправился в поход с отрядом в тринадцать человек и основал государство, которое стало герцогством Капуи и Апулии, а к 1127 г. превратилось в Королевство Обеих Сицилии. Норманнские авантюристы имели такую же сомнительную славу по всей Европе, как и шотландцы в эпоху позднего Средневековья или в период религиозных войн. Если столь активными были подданные нормандского герцога, то было бы очень странно, если бы менее амбициозным оказался сам герцог, отец которого вынудил подчиниться Бретань и расширил территорию герцогства до Парижа. И безусловно, он вынашивал грандиозные замыслы, тем более что уже был самым могущественным человеком Франции.

Герцог Вильгельм поддерживал очень тесные отношения с Англией. Его двоюродная бабка Эмма была женой двух английских королей: сакса Этельреда и его победителя — датчанина Кнута. Сестра Кнута Астрид была женой его отца, что, вполне возможно, способствовало привлечению сына ее соперницы на сторону саксов. Эдуард, сын Эммы от Этельреда, в 1042 г. стал королем Англии — путем выборов, а не по праву наследования, ибо был еще жив сын его старшего брата, находившийся при венгерском дворе, женившийся и уже имевший трех детей, в том числе мальчика. А Эдуард не просто воспитывался в Нормандии — он был наполовину норманном по крови и пристрастиям. Он был ученым и покровителем искусств и намного лучше чувствовал себя в великих аббатствах Нормандии, пробудившихся к новой жизни с клюнийской реформой, чем в Англии, культура которой пребывала в состоянии разрухи. При этом он был человеком хрупкого телосложения и ревностной набожности и, хотя номинально и вступил в брак, возложил на себя обет целомудрия.

Это предвещало множество неприятностей после его смерти. Его законным наследником был племянник, живущий на другом конце Европы и ни разу не побывавший в Англии с детских лет. Гораздо более естественным кандидатом на престол представлялся молодой норманнский кузен, воспитанный в той же культуре, что и Эдуард, и славившийся своей добротой. Еще ближе к английской короне был могущественнейший ярл Уэссекса Годвин, дочь которого стала женой Эдуарда. Годвин возглавлял при английском дворе группировку, подозрительно относившуюся к норманнскому влиянию и норманнским обычаям. В 1051 г. он поднял вооруженное восстание, закончившееся провалом, и в результате был вынужден признать наследником Вильгельма. В 1053 г. Годвин умер, и руководство его партией перешло к его сыновьям Гарольду и Тостигу; последний был близким другом Малькольма, молодого шотландского принца в изгнании, симпатии которого, таким образом, всецело принадлежали английской стороне. Влияние сыновей Годвина все возрастало. После смерти Сиварда в 1055 г. Тостиг был назначен ярлом Нортумберленда, а в 1057 году, в котором Малькольм отвоевал отцовский трон, Эдуарда вынудили вызвать на родину из Венгрии племянника. Принц прибыл, но практически сразу же скончался, оставив при дворе Эдуарда трех маленьких детей, последних представителей Дома Кердика. А Гарольд, потерпевший кораблекрушение у берегов Нормандии, был захвачен в плен Вильгельмом и был вынужден поклясться поддерживать кандидатуру норманнского герцога на английский престол. К концу 1050-х гг. положение настолько осложнилось, что было очевидно: как только Эдуард умрет, в Англии разразится буря.

Подробности отношений между Шотландией и Англией в первые годы правления Малькольма не совсем ясны. Несомненно, поначалу они сохраняли дружественный характер, но в 1061 г. шотландский король совершил набег на Нортумберленд, то ли поссорившись со своим старым другом Тостигом, то ли по той причине, что, по мнению Малькольма, после смерти Сиварда его несправедливо лишили этой провинции, которую он должен был получить, будучи родным племянником последнего. Как бы то ни было, точная причина нам неизвестна. Мы знаем только то, что после разграбления провинции шотландские войска вернулись домой. Кроме того, если у Малькольма и вышла с Тостигом какая-то ссора, то вскоре она была улажена, так как через 4 года они выступили в роли верных союзников.

Примерно в это же время умер двоюродный брат отца Малькольма, великий ярл Торфинн, о котором в «Круге Земном» говорится: «Благороднейший ярл Островов, он владел Шетлендскими, Оркнейскими и Гебридскими островами, и большими владениями в Шотландии и Ирландии». Его владения в Шотландии охватывали большую часть северных провинций. Он оставил двух молодых сыновей, унаследовавших его земли, и вдову Ингеборгу из знатного норвежского рода[54]. Малькольм взял ее в жены, и она родила ему трех сыновей[55], но умерла через несколько лет, до 1067 г.

В 1065 г. напряжение в Англии привело к взрыву. Нортумбрия подняла мятеж против Тостига, который бежал к своему свекру, графу Фландрии, а на его место сел потомок соперника его отца Леофрик Мерсийский. Тостиг напал на нового ярла, но нападение было отбито, и тогда он бежал в Шотландию, где его принял Малькольм. В марте 1066 г. скончался король Эдуард. Законным наследником был Эдгар, его молодой внучатый племянник, но трон захватил Гарольд Годвинсон и прогнал от английского двора всех норманнов. И тут же вступил в войну на два фронта: его ненавидел его брат Тостиг; кроме того, он нарушил клятву, данную герцогу Нормандскому. Тостиг попытался привлечь на свою сторону Малькольма и короля Дании Свенда, но ни тот ни другой не согласились поддержать его. Двоюродный дед королевы Ингеборги, свирепый Харальд Норвежский заключил с Тостигом союз, к которому присоединился ее молодой сын Паль (Павел), ярл Оркнеев. Они высадились в Англии, нанесли поражение Моркеру, ярлу Нортумберленда, но были побеждены Гарольдом у Стемфорд-Бриджа. В этой битве погибли Тостиг и Харальд Суровый. Но прежде чем Гарольд Годвинсон успел вернуться, на южное побережье Англии напал Вильгельм Нормандский. Гарольд бросился ему навстречу, и в октябре потерпел поражение и был убит в битве при Гастингсе в Суссексе. Более четырех столетий после этого сражения — за это время на престоле сменилось семнадцать королей — Англией правили французские принцы, продолжавшие говорить по-французски почти триста лет.

Впрочем, Вильгельм завоевал Англию не без труда. У этой страны была долгая традиция расовой и культурной гомогенности, пошатнувшейся под тяжелыми ударами датчан, но почти до самого конца поддерживавшейся блестящей династией, Домом Кердика, наследником которой был молодой принц Эдгар. Моркер Нортумберлендский, его брат Эдвин Мерсийский и архиепископ Кентерберийский Стиганд провели формальные выборы и избрали Эдгара королем. Если бы на месте этого молодого человека оказалась одна из его сестер, норманнское завоевание могло и не состояться. Однако Эдгар унаследовал характер скорее Этельреда Унреда, чем Эгберта, Ательстана или Альфреда: он почти сразу же сдался на милость победителя и принес клятву верности Вильгельму, который быстро укреплял свою власть, хотя так до конца и не сумел завладеть Северной Англией.

Когда на следующий год Вильгельм Завоеватель вернулся в Нормандию, Эдгар, Эдвин и Моркер отправились вместе с ним. Впрочем, к весне Эдгар бежал и — возможно, после неудачной попытки поднять восстание — сел на корабль со своей матерью, Агатой Венгерской, и двумя сестрами, Маргаритой и Христиной, намереваясь вернуться в Венгрию. Встречный ветер отнес их корабль в Северное море. Они доплыли до Ферт-оф-Форта и высадились в заливе св. Маргариты, близ Данфермлайна, фактической столицы Малькольма. Там их принял шотландский король и предоставил им убежище. Маргарита была уже взрослой девушкой, отличавшейся необыкновенной красотой, обаянием и умом. Сначала она воспитывалась при дворе св. Стефана, где и познакомилась с византийскими традициями, а затем при дворе св. Эдуарда, все еще поддерживавшем тесные отношения с новым интеллектуальным центром Западной Европы — клюнийской Нормандией. Маргарита выросла мудрой, ученой и святой. Королева Ингеборга умерла, и овдовевший Малькольм тут же влюбился в эту странствующую принцессу. Сначала она отказала ему: она и ее сестра должны были постричься в монахини. Со временем она переменила свое решение, но это произошло только через один или два года.

События того времени носили бурный и не всегда понятный характер. В 1069 г. Вильгельм начал закрепляться на севере Англии, где сильны были легитимистские настроения. Он послал Роберта де Комина (его потомки будут носить в Шотландии имя Коминов) захватить Нортумберленд и Йорк, и из 700 человек, отправившихся с Комином, в живых остался только один. Эдгар присоединился к восставшим, но мятеж был подавлен, а Йорк в наказание был разграблен норманнами. Эдгар предпринял новую попытку, заручившись поддержкой датского флота, и приступом взял Йорк. Однако Вильгельм откупился от датского адмирала и принялся опустошать всю Северную Англию. По всей видимости, Малькольм действовал на стороне Эдгара: он вступил на английскую территорию, обнаружил, что английские легитимисты уже разгромлены, и дошел до Вермута только для того, чтобы убедиться, что сам Эдгар со своей семьей и вождем своих сторонников уже сели на корабль. Согласно Симеону Дюргемскому, Эдгар принес Малькольму вассальную клятву в качестве короля Англии в обмен на предоставленное убежище... А Малькольм получил известие, что Вильгельм передал Нортумберленд, на который он претендовал по праву племянника Сиварда, его кузену Коспатрику, сыну Мальдреда, младшего брата Дункана I, от дочери Ухтреда, ярла Нортумберлендского. И Коспатрик, который поддерживал Эдгара и которого в своем королевстве недавно укрывал от короля Вильгельма Малькольм, начал опустошать Камберленд, на который также претендовал Малькольм. Шотландский король выступил против Коспатрика, разграбил его главную резиденцию в Бамборо и увел в Шотландию так много английских пленников, что, по словам одного английского хрониста, английские рабы появились в каждом шотландском доме. Это был странный способ сватовства к английской принцессе, но в том же 1070 г. Маргарита вышла замуж за Малькольма, и хотя, возможно, она сделала это против своей воли, их брак оказался очень счастливым.

В следующем, 1071 г. Вильгельм двинулся на север, чтобы отомстить шотландцам. Однако Англо-Саксонская Хроника отмечает, что «он не нашел там ничего, над чем он мог бы владеть», ибо из-за постоянных нашествий саксов, датчан, норманнов и шотландцев несчастная Нортумбрия превратилась в выжженную пустыню. Эдгар даже не попытался оказать Вильгельму сопротивление и бежал во Фландрию. Вильгельм дошел до Файфа, но Малькольм, очевидно, больше не видел никаких оснований ввергать свою страну в новую войну ради шурина, позорно отказавшегося от шотландской поддержки. Он встретился с Вильгельмом в Абернети, где они договорились об условиях мирного договора. Вильгельм согласился выплачивать Малькольму ежегодную субсидию и отдать ему двенадцать английских поместий, которые тот должен был, конечно же, держать в качестве фьефов английской короны. Со своей стороны, Малькольм отослал в заложники своего сына Дункана, тем самым гарантируя выполнение условий соглашения. Из этого договора английские историки в очередной раз извлекли различные домыслы о завоевании Шотландии, однако такая ситуация, когда один государь владел землями в другом королевстве и приносил за них оммаж другому королю, была совершенно обычной для феодальной политики. Сам Вильгельм и все английские короли на протяжении столетий были вассалами французской короны в отношении областей, которыми они владели во Франции, но это не означало сюзеренитета Франции над Англией. Если бы Малькольм стал вассалом Вильгельма в отношении Шотландии, он наверняка призывался бы для несения обычной феодальной службы во время различных последующих войн. Положение вассала у Вильгельма вовсе не означало синекуры. Но шотландская армия никогда не сражалась на его стороне.

Мир дал обоим королям возможность успокоить свои страны. В следующем году Эдгар вернулся в Шотландию с известием, что король Франции предложил ему Монтрей на нормандской границе. Малькольм посоветовал ему принять предложение и обосноваться там, очень щедро наделил Эдгара и его свиту золотой и серебряной посудой, королевскими пурпурными мантиями, подбитыми горностаем, и отправил в плавание, но... через некоторое время они снова явились к его двору, потерпев кораблекрушение. Теперь Малькольм хорошо знал Эдгара, он уже встречался с Вильгельмом и свел личную дружбу с его сыном Робертом. Шотландский король отказался нарушить мир ради беспомощного Эдгара и посоветовал тому покориться. Эдгар послушался и принес Вильгельму клятву верности, за что и получил во владение замок в Нормандии.

Затем начались домашние междоусобицы. Маелснехтайн, сын Лулаха, вырос и, вероятно, заявил о своих притязаниях либо на шотландский трон, либо на звание мормаора Морея, принадлежавшее его деду Гиллекомгану. Во всяком случае, в 1077 г. Малькольму пришлось с ним сразиться. Король выиграл кампанию, однако Маелснехтайну была сохранена жизнь и он дожил до 1085 г. В 1079 г. под угрозой оказался шотландско-английский мир. Вильгельм вступил в Нормандии в войну со своим старшим сыном Робертом, другом Малькольма, а в ответ Малькольм вторгся в Англию. Очевидно, его приветствовала Нортумбрия: во всяком случае, в следующем году Вильгельм направил опустошать эту провинцию епископа Байе. Роберта, с которым Вильгельм уже примирился, он послал грабить Шотландию. Однако тому, по-видимому, претило разорять владения своего друга. Он дошел до Фолкерка, а затем развернулся и двинулся обратно. Впрочем, он построил Ньюкасл на реке Тайн в качестве пограничной крепости вместо утерянного Эдинбурга, тем самым достигнув компромисса между дружбой и сыновьими обязанностями. После этого между Англией и Шотландией вновь воцарился мир, длившийся 14 лет и нарушенный только после смерти Вильгельма. Разразившаяся война оказалась роковой для Малкольма и его супруги.

В эту эпоху перманентных войн происходило множество событий иного порядка. В Шотландию проникли новые представления, новые идеалы, а Малькольм и Маргарита всячески их поддерживали. Они были счастливы в браке. Суровая агиография, повествующая об их жизни, полна мелких подробностей, раскрывающих перед нами их взаимоотношения: в юности Малькольм, раздираемый ревностью, вызванной удалениями его жены в лесную пещеру, последовал за ней, нашел ее преклонившей колени в страстной молитве за него и в раскаянии упал к ее ногам. Маргарита, раздав все свои деньги нищим, взяла деньги из кармана мужа, но была замечена за этим проступком; в ответ Малькольм взял ее любимые книги и возвратил их ей в золотых переплетах с драгоценными камнями. Эти рассказы не подразумевают модного сегодня образа суровой и набожной классной дамы, принуждающей бедного Малькольма подчиняться чужеземным обычаям. В действительности, судя по тому, что нам известно об этом короле, плохо пришлось бы той жене, которая попыталась бы вести себя таким образом. А мы знаем, что их союз был прочным. Королева не могла удержать его от войны с Англией, — может быть, живя в то время, она даже не думала об этом, ибо английские короли, против которых воевал ее супруг, узурпировали права ее брата. Но она сумела стать товарищем и соратником мужа в других сферах его деятельности. Оба они во времена своей молодости познакомились с новыми стандартами развивающейся французской цивилизации, которые св. Эдуард перенес из Руана в Вестминстер. Они приняли их. Шотландский двор теперь приобрел не только внешние блеск и лоск, но и новые представления о морали. В ее основе была чистая, достойная и нежная семейная жизнь, основанная на постоянной религиозной практике, и рука об руку с придворным великолепием шла широкая и целенаправленная забота о бедняках. Это сочетание характерно для того времени: король, королева и придворные одевались в прекрасные заморские одеяния, а купцы постоянно привозили новые моды, и всё же все они ревностно соблюдали посты и непрестанно молились, и ни одному нищему не приходилось напрасно умолять о помощи. Не случайно королевство ее мужа канонизировало королеву Маргариту еще до того, как это сделал Папа.

Между прочим, мы хотели бы привести одно наблюдение по поводу распространенного мнения, что все дети Маргариты носили английские имена. Во-первых, это не соответствует действительности в отношении трех из восьми детей. Во-вторых, почему-то никто не обратил внимания на то, что после брака у Маргариты появилось трое пасынков, двое из которых пережили ее, но ни один ее родной сын не считался наследником шотландской короны, хотя в качестве племянников ее бездетного брата они были законными наследниками престола английского. Для принцессы из лишенного состояния рода со славными традициями было вполне естественно обозначить притязания своих детей, дав им имена своих близких родичей, тем более что имена ее мужа, его родичей, его отца и брата уже носили ее пасынки. Так, ее старший сын носил имя ее отца и ее почтенного двоюродного дяди, которому она и ее супруг были многим обязаны. Ее старшая дочь была названа Эдгитой в честь жены Исповедника и канонизированной принцессы из рода Маргариты. Второго сына назвали Этельред по имени последнего сильного короля из Дома Кердика; третьего — в честь ее воинственного деда Эдмунда Отважного; четвертого — по имени ее брата, де-юре короля Англии, трон которого, как, может быть, надеялась Маргарита, мог бы унаследовать один из ее сыновей[56]. Имена трех младших детей свидетельствуют о новых представлениях того времени, проникших в литературу и религию. Мальчики были названы в честь двух из Девяти Героев, знаменитых царей Греции и Израиля (может быть, это случилось по настоянию Малькольма?), а девочка получила имя Богородицы, увеличение роли культа которой стало одновременно причиной и следствием становления нового рыцарского идеала женщины. Имена этих детей были внове для шотландской знати, как и имя самой Маргариты, однако Маргарита, Мария, Александр и Давид с тех пор стали любимыми именами в Шотландии.

Маргарита, без сомнения, была новатором и очень влиятельным государственным деятелем, ибо за ее спиной стоял Малькольм. Однако, если отвлечься от ее естественных династических устремлений, ориентировалась она скорее на Европу, чем на Англию. Особенно волновало ее клюнийское движение, вождем которого в Англии был итальянец Ланфранк Кентерберийский. Сначала он был аббатом монастыря Бек в Нормандии, а затем был призван занять место архепископа Кентерберийского человеком, узурпировавшим трон ее брата. И все-таки она очень высоко ценила личные качества и ученость Ланфранка и сделала его своим другом и советником. Клюнийские симпатии и собственный характер привели ее к глубоким раздумьям о плачевном состоянии шотландской Церкви, прогнившей изнутри из-за все множившихся злоупотреблений и увеличивающейся секуляризации. С самого начала она стала ее благородной покровительницей. Малькольм уже основал аббатство-епископство Мортлах. Теперь вместе они заново отстроили разрушенный монастырь Иону, принесли множество ценных пожертвований собору св. Андрея и основали аббатство Святой Троицы в Данфермлайне, где и сочетались браком. Оно было богато украшено, а убранство алтаря было из чистого золота (Тюрго, ее биограф, говорит, что именно он надзирал за его украшением), там же находился знаменитый Черный Крест с кусочком Распятия. Королевская чета не забывала наделять дарами и другие храмы: «будуар» Маргариты был цехом по производству прекрасных украшений, а ее служанки были обучены искусству вышивки.

И все же она заботилась не только о внешнем блеске церквей. Ее беспокоило удручающее состояние церковной дисциплины, а с клюнийской межнациональной точки зрения шотландская Церковь, несомненно, показалась Маргарите изолированной и провинциальной, отрезанной от основного русла религиозной жизни. Духовная сила, так способствовавшая миссионерской деятельности в Англии четыреста лет назад, была почти исчерпана в долгом хаосе нашествий. При поддержке Малькольма Маргарита принялась за реформы.

Эти реформы часто получали неправильную оценку. Ясно, что Маргарита не была предубеждена против шотландской Церкви как таковой. Как сообщает ее собственный капеллан, она утверждала, что эта Церковь никоим образом не еретическая по своему исповеданию. Кроме того, шотландская королева всегда выражала свое глубокое уважением тем, кто сохранял благородные древние церковные традиции. В Шотландии было все еще много отшельников, придерживавшихся истинного духа колумбовского монашества, и к этим людям королева относилась с великим почтением, посещала их и просила у них совета в богоугодных делах. Она, Малькольм и их старшие сыновья часто и много жертвовали кельтским монахам некоторых монастырей. По-видимому, Маргарита вовсе не стремилась ввести в шотландских монастырях какой-либо из континентальных уставов, даже клюнийский. А те реформы, на которых она особенно настаивала, почти все восходят к забытой практике святого Колумбы.

По желанию королевы Малькольм созвал высшее духовенство своей страны. Маргарита обладала широкими познаниями в области теологии, чего никак нельзя сказать о ее супруге, поэтому Малькольм доверил ей руководство столь представительным собранием и удовольствовался ролью переводчика, так как хорошо говорил по-английски, а его жена так и не смогла выучить гэльский. На собрании обсуждались разнообразные нарушения. Субботний день осквернялся мирской работой. Нарушения законов о браке носили вопиющий характер: мужчины женились на вдовах своих отцов и братьев. Срок Великого Поста сократился из-за того, что входящие в него воскресные дни (не относящиеся к Посту) причислялись к сорока дням. Общераспространенным стало пренебрежение обязательным пасхальным причащением верующих. Очевидно, последний вопрос вызвал некоторые споры: шотландские епископы утверждали, что в данном случае это нарушение вызвано смирением, а не пренебрежительным отношением, но Маргарита возразила, что кающийся грешник имеет и необходимость, и право приблизиться к Богу и что таинства открыты для всех, кто приходит в церковь с почтением и раскаянием. Тюрго сообщает, что они также обсуждали некоторые странные обычаи проведения обедни; к сожалению, нам неизвестно, о чем идет речь. Предполагалось, что обедня служилась на гэльском языке, а не на латыни, однако различие в языке вряд ли можно назвать «обычаем»; более того, богослужения на родном языке не были необычным явлением и в некоторых других странах. Мы знаем, что существовали некоторые своеобразные ритуалы — что священник, отправляющий службу, после освящения трижды отступал на три шага назад, каждый раз простираясь перед гостией, и что преломленные куски гостии выкладывались в искусные символические рисунки. Возможно, Маргарите не понравились именно эти обряды. Можно было бы ожидать, учитывая ее клюнийское воспитание, что королева будет протестовать против продажи бенефиций и вступления священников в брак, на который наложил запрет Григорий VII через несколько лет после того, как она приехала в Шотландию. Однако до нас не дошло никаких сведений о подобных протестах с ее стороны.

На протяжении почти всей последней трети долгого правления Малькольма — по крайней мере, в течение 12 лет начиная с 1079 г. — Шотландское королевство не испытывало тягот внешних или внутренних войн. Малькольм установил на родине твердое правление и сохранял мир, который он заключил с Вильгельмом Завоевателем. Тем временем английский государь состарился, и все говорило о том, что после его смерти корона перейдет не к его старшему сыну Роберту, другу Малькольма, а к другому сыну Вильгельма, вспыльчивому и сварливому человеку, который обещал стать очень беспокойным соседом. Скорее всего, предвидя возможность будущих трений, Малькольм начал переговоры о заключении брака своей старшей дочери с герцогом Аланом Бретонским, чтобы заручиться поддержкой Бретани и Нормандии (герцогом которой должен был стать его друг Роберт) в случае войны с Англией.

В 1087 г. Вильгельм Завоеватель погиб ужасной смертью и оставил трех своих сыновей в пылу жестокой ссоры, которая тут же переросла в войну. Королем Англии стал Вильгельм II, но в 1091 г. братья заключили мир и в рамках этого договора изгнали несчастного Эдгара, уже давно спокойно жившего в Нормандии. Как обычно, он прибыл к своему шурину. Малькольм сам имел повод для недовольства Вильгельмом II, который, по-видимому, отозвал дарованные его отцом английские имения. Он набрал армию и напал на Англию. Роберт и Вильгельм II предприняли ответное нападение, причем их войско несло тяжелые потери из-за плохой погоды. Малькольм двинулся им навстречу, но Роберт и Эдгар начали переговоры и задумали принудить двух королей заключить мир и возобновить договор, заключенный некогда в Абернети. Позднее английские хронисты утверждали, что Малькольм, «охваченный ужасом», принес Вильгельму II оммаж за свое королевство. Хронисты же того времени отмечают лишь то, что Малькольм «стал человеком Вильгельма, подчинившись ему в том же, что прежде дал ему отец Вильгельма» (Williames man wearð to eall swilce gehyrsumnisse swa he r his fder dyde), то есть ему были возвращены владения в Англии и он принес за них оммаж. Жалобы Эдгара также было обещано удовлетворить, и он поехал на юг в качестве гостя Вильгельма II... а через несколько недель Вильгельм II нарушил столько обещаний, что Эдгар и Роберт в негодовании покинули его двор.

Похоже, договоренности с Малькольмом также не были выполнены. По крайней мере, между двумя дворами вновь возникли напряженные отношения, а Вильгельм II отстроил и укрепил Карлайл, который долгое время представлял собой «разоренную область», и направил туда новых, зачастую вынужденных, переселенцев. И с той поры на протяжении более пяти веков этот город и основанный Робертом Ньюкасл оставались главными твердынями и стражами английской границы. Однако весной 1093 г. Вильгельм II серьезно заболел и, почувствовав дыхание адского пламени, не на шутку встревожился. Он решил, что для обеспечения своего потустороннего будущего было бы лучше сдержать данные обещания, и пригласил Малькольма навестить его в Глостере, выдав в качестве гарантий безопасности заложников и послав Эдгара с королевской свитой встретить шотландского государя. Малькольм поехал в Глостер, но не спеша, так как ему было уже за шестьдесят. В пути он сделал остановку, чтобы заложить Даремский собор. В Глостер он приехал только в августе, но к тому времени Вильгельм уже почти оправился от болезни. Он грубо отказался принять гостя, а что до вопросов, которые они должны были разрешить, то пусть Малькольм «отдаст ему должное» в английском суде, где его дело будет разбираться английскими баронами. Согласиться на это означало бы признать их равными себе — иными словами, шотландский король должен был признать, что он является вассалом Вильгельма. Конечно, Малькольм находился в большой опасности, так как был далеко от своей границы, а «охранное свидетельство» Вильгельма обладало весьма сомнительной ценностью. Он твердо заявил, что в международном вопросе короли Шотландии «в своем праве» рассчитывать на суд в своих границах и при участии пэров обоих королевств — то есть, что он не собирается признавать себя вассалом Вильгельма, но все еще не возражает против мирного разрешения споров, — и уехал.

Вильгельм, у которого определенно отсутствовало чувство юмора, обвинил его в вероломстве и отказался от продолжения переговоров. Война стала неизбежной, и Малькольм решил первым нанести удар. Не послушав совета Маргариты, предвидевшей катастрофу, он собрал войско и в ноябре перешел границу. Маргарита болела и находилась в Эдинбургском замке. 13 ноября она почувствовала, что с ее супругом случилось что-то плохое. И она не ошиблась. На берегах реки Ан Малькольм попал в засаду и погиб от руки своего личного друга Мореля из Бамборо. Эдуард, старший сын Малькольма от второго брака, получил в этом сражении рану, от которой и скончался на острове Эдуарда близ Джедборо. Его брат Эдгар принес весть о случившемся королеве. Когда Маргарита услышала о смерти своего мужа, она взмолилась, чтобы Бог даровал ей кончину, и 16 ноября ее просьба была услышана. Малькольм и Маргарита были похоронены рядом в Данфермлайне, где когда-то поженились. В смерти, как и в жизни, королева обрела славу святой, и в 1250 г. была канонизирована. День ее памяти отмечается чтением отрывков из Ветхого Завета и Евангелия, которые содержат похвалы о добродетельной женщине (в Книге Притчей Соломоновых с исключительной точностью описаны присущие ей черты характера) и Притчу о Жемчужине (margarita). Все это кажется проявлением искреннего почитания.