Как я сюда попал? 3 страница

18.03.2003.

Терпение на исходе, я начинаю впадать в тяжкий грех – гневаться. Наш пациент не выходит из своего овощного состояния, но и умирать не собирается. По всей видимости, мое предположение о гемолитической природе желтухи верно. У новорожденных детей при резус-конфликте с материнской кровью бывает подобное состояние, в тяжелых случаях развивается «ядерная желтуха» - поражение глубоких структур головного мозга. Мне кажется, мы имеем дело с подобным случаем. Наблюдаем больного пятый день, причем он получает полноценную терапию, и никакой динамики. Конечно, его очень жаль, но все это означает, что оставшееся до Мирного время будет омрачено непрерывными дежурствами у постели весьма неприятного субъекта. Хотя, надо отдать ему должное, он старается изо всех сил не пакостить – перестал ходить под себя, не буянит и слушается. По ночам дежурим мы с Новиковым, а днем за ним приглядывает Михаил Петрович и старший врач. С нами Бог!

Не выдержал – позвонил утром домой. Там все неплохо, но мои девочки сидят без денег. Ольга сказала, что справятся. Инга сегодня должна была отправить мне письмо, буду ждать.

Вчера была страшная пурга, ветер до сорока метров в секунду. Сегодня ясно. Весь залив Брюса заволокло льдинами и шугой. По-прежнему стоим у Прогресса, но вот-вот должны идти к Дружной.

19.03.2003.

Мне кажется, наш больной умирает. Возможно, это случится сегодня ночью, может завтра или послезавтра. Давление у него стабильное, как у молодого десантника, в пределах (даже!) нормы дыхание и пульс. И все равно нарастает мозговая симптоматика – вялость, апатия; он уже не разговаривает, только мычит что-то немного в ответ на вопросы, и то не сразу и не всегда.

Сегодня был чудесный рассвет – справа по борту светила яркая полная луна и одновременно слева вставало солнце.

Мы стоим во льдах возле Дружной. День был ясным и почти безветренным. Полеты прекратились только недавно. Еще дня два и пойдем к Мирному, скорее бы уже.

Заметил удивительную вещь – время замирает примерно с 22.30 до 00.30 и тянется очень медленно. Раньше я неоднократно слышал мнение о том, что сон до полуночи в два раза «эффективнее», чем после.

Хочется вареной сгущенки.

20.03.2003.

Несчастный доктор Мухин уже не мычит, а лишь чуть приоткрывает глаза в ответ на громкие оклики, да и то через раз. Снова появились отеки, сильнее стала выражена парадоксальность дыхания. Как ни странно, давление остается 120/80. периодически он мучительно пытается откашливаться.

Старший врач отказывается верить, что больной умрет. Бегает вокруг него, смачивает ему губы, протирает спину камфорным спиртом, отдает бессмысленные распоряжения, например, чтобы я промыл мочевой катетер и перевязал раны после неудавшейся венесекции.

Мы стоим среди сплошного льда возле Дружной. Сегодня погрузили на борт один из самолетов АН-2. Он сел на лед возле корабля, затем его краном подняли на палубу. Теперь разберут и опустят в трюм. На эту процедуру приходили посмотреть пингвины – перешагивали и ползали с места на место, о чем-то переговариваясь.

21.03.2003.

Мороз и солнце. Первый по-настоящему холодный день – минус двадцать. Над водой вдалеке поднимается пар, дорожка у нас за кормой схватилась льдом.

Наш больной все еще дышит и держит давление, но в целом – динамика отрицательная. Ночью он каким-то образом опять вытащил мочевой катетер, и утром нам пришлось менять матрас.

Днем старший врач с Михаилом Петровичем написали рапорт на имя капитана о необходимости доставить больного в береговой госпиталь. До Тасмании и до Кейптауна отсюда примерно одинаковое расстояние, но в первом случае придется идти через сильнейшие шторма, и завтра мы начинаем движение в сторону Кейптауна. Я уже ничего не говорю, может, действительно стоит попробовать, если есть хоть какая-то надежда. У меня ее нет – десять дней ему не прожить, хотя заявить безапелляционно этого я не могу. Один день перехода стоит около двадцати тысяч долларов, во льдах – до сорока. В одну сторону при благоприятной погоде десять дней пути, а если шторм, то может и двадцать. То есть в Кейптаун и обратно – полмиллиона долларов! В случае смерти наследники получат страховку (если получат) – десять тысяч долларов. Присутствует некоторое несоответствие. Об организации авиарейса речь почему-то вообще не идет, хотя это единственный по-настоящему реальный шанс.

Я получил письмо от Ольги. Она пишет, что скучает, что экономическая ситуация напряженная, но, в целом, все неплохо, и чтобы я скорее приезжал домой, ну его к лешему такие испытания чувств. Я согласен. Ужасно разозлился сначала, как узнал об изменении курса – опять нашлась причина подольше подержать моих девочек без денег! А потом успокоился. Во-первых, вдруг выживет? А во-вторых, мне ли не знать, что есть вещи, ну уж никак не зависящие от нас. Так что, «будем страдать, Алешенька! Папенька говорит, страданиями душа совершенствуется!» Ну, а в-третьих, какой же русский не хочет еще раз побывать в Кейптауне? Мой сосед сказал, что там есть Православная Церковь с русскоязычными священнослужителями. Если дойдем – схожу обязательно.

Да, о моем соседе. Он, по всей видимости, расслабился и стал периодически мочиться в раковину. Не на моих глазах, естественно, но я определил это достоверно по некоторым косвенным признакам. Не могу сказать, что меня шокировал сам факт – только покойник не ссыт в рукомойник, как говорят в народе; а у старых хирургов даже есть такое выражение – «поссать по Джанелидзе». Травматичны лобковые волосы и желтенькие брызги на раковине. Вот вам еще одно подтверждение инфантильности настоящих героев.

22.03 2003.

Уходим из Антарктики. Пробираемся сквозь пояс льдов к чистой воде

Доктор Мухин без изменений. Заканчиваются некоторые необходимые препараты и что с этим делать, пока неясно.

Мой сосед, как я уже говорил, опытный полярник, высказал мнение, что, возможно, на этом наша экспедиция и закончится. Я заметил, что ему вообще доставляет удовольствие позлить меня. Он как будто наслаждается моим отчаянием. А я побесился и успокоился. Конечно, стыдно возвращаться с пустыми руками, но что поделаешь, если придется. Отдохнул, в Антарктике побывал, в двух океанах искупался. Теперь домой, с новыми силами бороться за жизнь! В любом случае расстраиваться и терзать себя не стоит, тем более из-за того, что не в силах изменить. Теперь ясно, почему никто не спешил мне рассказывать о наших антарктических экспедициях, понятно, откуда неопределенность в разговорах при устройстве на работу. Ты подписался на подвиг – будь добр, довольствуйся тем, что есть. Да, во время доставки к месту зимовки еще и деньги платят, и хорошо кормят, и сауна раз в десять дней, и каюта с душем, и кино каждый день, и ни о чем думать не надо. Одним словом, «так бы жил любой, хочешь - спать ложись, хочешь – песни пой». И я бы, наверное, радовался, если бы не рассчитывал на эти деньги. Все-таки никак не думал, что дорога займет больше двух месяцев.

Сижу, дежурю. Сегодня опять начали переводить часы – только теперь назад. Идем по чистой воде, качает пока несильно.

Зашел старший врач, типа, проконтролировать. Иногда он бывает просто невыносим. Думаю – нападу первым. Спрашиваю:

- ЭКГ вам удалось сделать?

Он вчера изрядно моей крови попил по этому поводу. Пришло указание из института – снять ЭКГ и отправить для анализа. Я сказал, что, мол, давайте перенесем больного в приемную, где у нас стоит настроенный компьютер с электронным кардиографом. Он говорит – снимем сейчас переносным, а завтра он принесет свой notebook и все сделает, чтобы не таскать больного. Пришлось нам с Новиковым снимать портативным прибором, а старший врач посмотрел и выбросил все пленки – все равно, мол, завтра будем через компьютер делать. Я говорю – оставьте хоть одну, будет, с чем сравнить, а он и не слушает.

И вот сейчас он начинает лепить горбатого, что «мы весь день его капали» и все такое. Это значит, что ЭКГ он не сделал. И добавляет при этом:

- Ну, сними, если хочешь.

Я, естественно, не хочу, и меня раздражает эта еврейская постановка вопроса, но я делаю вид, что не слышу и спрашиваю дальше:

- А удалось отправить Коле письмо?

Вчера я составил письмо Коле (анестезиологу с Новолазаревской; кроме всего прочего, он работал какое-то время в инфекционной реанимации) с просьбой о консультации, описав более-менее подробно нашего пациента.

В ответ я слышу что-то невразумительное о плохой связи и, что «надо будет еще раз попробовать». Короче, врет.

В результате, в двенадцатом часу ночи, он притаскивает свой сраный notebook, а заодно – сонного компьютерщика, потому что подключение кардиографа требует специальных знаний и навыков. Компьютерщик, флегматичный усатый мужчина из пожилых славян, конечно, подключает, но вся эта бодяга занимает около часа. После регистрации ЭКГ старший врач решает, что самое время сделать больному массаж и приглашает меня активно поучаствовать. Я говорю, что сделаю сам, как и вчера. Он настаивает, аргументируя тем, что «больной целые сутки без движения», при этом поворачивает его на бок, и я вижу свежий пролежень в области крестца. Он тоже видит. Я зверею, и мне хочется наорать на него – какого хрена ты здесь терся целый день, а гигиенические процедуры тебе вздумалось сделать только сейчас?! Делаю глубокий вдох, беру себя в руки и молча помогаю его суете. Очень мне не нравится, когда на меня пытаются повесить всех собак.

Надо бы все-таки заинтубировать. Если доживет до завтра, так и сделаю.

23.03.2003.

Мое дежурство подходит к концу, больной умирает. Интубировать его не пришлось, кровоточивость уменьшилась после введения коагулянтов. Ближе к ночи резко участилось дыхание, снизилось артериальное давление. Все имеющиеся ресурсы мы исчерпали. Я даже приготовил аппарат для искусственной вентиляции, но мы издержали на предыдущего пациента почти все миорелаксанты. Пока не прекратилось спонтанное дыхание, аппарат будет только душить больного. Сейчас мы отдаем последний долг нашему коллеге, вводя полиглюкин с преднизолоном и коргликоном, хотя гуманнее, на мой взгляд, было бы сделать большую дозу морфина.

24.03.2003.

Don’t cry for me, Antarctica! Ночью доктор Мухин умер, и мы повернули на Мирный. Забыл сказать – в последние дни он стал невероятно похож на Иисуса Христа, такого, каким Он запечатлен на одной из икон (той, что к югу от Царских Врат) Спасо-Преображенского собора на улице Пестеля. Более того, когда началось резкое ухудшение состояния, в центре ладоней и подошв у него появились округлые белые пятна диаметром около трех сантиметров. Само собой, нарушение капиллярного кровотока, но было в этом нечто от стигматов. И это заметил не только я.

Ветераны в ужасе разводят руками, говоря, что такого количества смертей за одну экспедицию уже давно не случалось.

26.03.2003.

Отправил вчера письмо домой, спал почти целый день. Сегодня проснулся рано. После завтрака походил по палубе – ветер несильный, пасмурно. Океан свинцового цвета, айсбергов все больше. Пытался еще прилечь – не спалось.

После обеда состоялось организационное собрание. Завтра мы приходим на Мирный. Я лечу первым бортом. Вместе со старшим врачом мы повезем тело доктора Мухина. Вскрывать и хоронить будем на станции

31.03.2003.

Сегодня старший врач наконец-то улетел на нашу «морковку» - так зимовщики называют «Академик Федоров». Дело в том, что борта корабля выкрашены краской ярко-оранжевого цвета и издалека он действительно напоминает морковку.

Я уже пятый день живу на берегу моря Дейвиса. Мы прилетели, как и планировалось, 27 марта с утра. Накануне отмечали день рождения знаменитого полярника Бориса Борисовича Аминова и разошлись только в шесть часов, предварительно немало выпив. Вставать нужно было в семь, и теперь я с трудом представляю, как мне удалось пережить такие испытания. Пришлось участвовать во вскрытии, а затем готовить тело к погребению. Закончили мы только после ужина. Остаток дня и весь следующий ушли на разнообразную возню, которую старший врач экспедиции так ловко умеет устраивать. 29 марта я дежурил по кухне – на удивление без напряга и с удовольствием. Вчера пришел поход с Востока. Вечером состоялось прощальное возлияние, и сегодня двое отзимовавших врачей-мирян вместе с остальными улетели на «Федоров». После отъезда старшего врача наступило затишье, но он еще должен прилететь для участия в похоронах доктора Мухина и двоих механиков, погибших в январе.

1.04.2003.

Сегодня один из моих самых любимых дней в году. Обычно уже тепло, и в городе почти нет снега. В 1988 году второго апреля отец купил мне мотоцикл, поэтому я запомнил, что день тогда был солнечный, ветер гонял песок по сухому асфальту.

Здесь, наоборот, начинается суровая зима. Сегодня первый день дует сильный ветер, на антарктическом жаргоне его так и называют – «дульник». Это значит – больше 25 метров в секунду. Видимость – меньше 50 метров, выход за пределы станции запрещен. После обеда нам пришлось дойти до ближайших вездеходов, чтобы вытащить из них медикаменты и продукты, привезенные с Востока. Это оказалось настоящим подвигом. Я никогда раньше не видел такой метели, такого сильного ветра. Снег больно бьет по глазам, облепляет покрытое щетиной лицо и набивается во все щели, делая передвижение почти невозможным. До сегодняшнего дня я не понимал необходимости «климатической» одежды, теперь же по достоинству оценил выданный мне штормовой костюм.

В комнате у меня тепло и уютно, за окном бесится метель, стены дрожат и потрескивают. Я получил телеграмму от Инги сразу, как приехал. Она просила позвонить домой, поддержать Ольгу, так как опять возникли опасения в необходимости операции. Я позвонил в первый же день и обещал написать письмо, но пока не собрался.

2.04.2003.

Метет по-прежнему, иногда чуть стихая. С утра до обеда приводил в порядок операционную, разобрал инструменты, приготовил два набора для экстренных операций. Дописал и отправил письмо домой, почту здесь отсылают по средам, а принимают по пятницам. Сегодня, как выяснилось, среда. В сухожаровом шкафу пытался приготовить вареную сгущенку, но не додержал – пришлось давиться недоваренной. Учусь играть на бильярде. Пока что получается слабовато, стол здесь с узкими лузами.

Амбулатория находится на втором этаже одного из двух зданий, стоящих на самом берегу. До барьера отсюда не более сорока метров. Два этих дома стоят рядом, вытянувшись с юга на север, и соединены открытым переходом. В нашем распоряжении шесть комнат: две жилые, приемная, ординаторская (комната отдыха врачей), где при необходимости можно сделать рентгеновский снимок, операционная и зубоврачебный кабинет. Все функционирует, в случае чего можно будет побороться за жизнь больного, не говоря уже о менее серьезных вещах.

3.04.2003.

Долго не мог заснуть вчера – выспался днем, да и стены трещат так, как будто сейчас все развалится. Но, несмотря на это, проснулся ровно в восемь и завтрак не проспал – вот что значит настоящий мужской характер!

4.04.2003.

Ветер немного утих, и метель прекратилась. «Морковка», пережидавшая непогоду в крепком льду за дальними островами, снова пришла в наш залив. Теперь корабль кажется чем-то далеким и несбыточным, почти нереальным, и его силуэт вдалеке уже не вызывает у меня умиления. Как раньше мы прощались с Кейптауном, через несколько дней нам придется проститься с «Академиком Федоровым». Асфальт Бетонович, говорят, даже не гудит на прощанье. Ну и хрен с ним.

К прибытию вертолета я немного расчистил балкон и поднял флаг. Если я еще не рассказывал, из амбулатории можно выйти в коридор или на балкон, где и смонтирован флагшток (в случае необходимости с балкона можно спуститься по пожарной лестнице). В первый же день я разгреб там снег и поднял наш «Аквафреш». Снегу, между прочим, было выше дверей. Мой старший товарищ считает уборку снега на балконе делом бесполезным, если не вредным, но другим не возбраняет. До меня этим занимался Валера Миронов – хирург предыдущей экспедиции. Но так как он на момент моего приезда уже третий месяц находился в походе, намело под самую кровлю. Сегодня было примерно по колено, но я поленился и лишь проторил дорожку к флагштоку.

На вертолете прилетел, в числе прочих, старший врач. Он сразу же начал всех науськивать, и я поспешил до поры спрятаться у себя в комнате. Потом возникла неразбериха, кому и на чем ехать за гробами, и мне пришлось принять участие. Не потому, что я такой «мистер Вульф, решающий проблемы», просто бывалые полярники иногда впадают в ступор по самым, казалось бы, безобидным поводам, и в таких случаях необходима деликатная подсказка «на местах». Дело в том, что погибшие в январе люди до сих пор не были похоронены и лежали все это время в холодном балке на Морене, а несчастный доктор Мухин – в своем гробу возле резервной радиостанции, в помещении которой мы его вскрывали. Хоронить решили сегодня. У наших домов рядом с вертолетной площадкой соорудили импровизированный постамент из пустых топливных бочек и досок, на него поставили привезенные гробы, которые почему-то здесь называют на украинский манер – домовинами. Потом наступило время обеда, и живые бодро стучали ложками и вилками под траурную музыку, льющуюся из репродукторов. Раньше я почему-то не замечал этого звука, просто может, сегодня он был несколько неуместен.

Прилетела и буфетчица с «Федорова», Люся, вдова отравившегося начальника ГСМ. Как ни странно, он не был алкоголиком и под смертельную раздачу попал случайно. Никто не знал, что в пластиковой бутылке из-под минеральной воды на самом деле был не этиловый, а метиловый спирт. Говорят, инициатором стал второй погибший, большой любитель злоупотребить алкоголем и его суррогатами. Ну, да что теперь.

Как и положено, все вышли пройтись без шапок мимо товарищей, одетых в деревянные костюмы. Затем погрузили их в вертолет и полетели на остров Буромского, где по традиции хоронят полярников. На вершине острова установлен огромный деревянный восьмиконечный крест, а на скалах покоятся под стальными саркофагами более шестидесяти человек. Как это не прискорбно, большинство из них погибли, находясь в состоянии алкогольного опьянения, заблудившись и замерзнув в пурге, зачем-то покинув свои домики в штормовую погоду, когда выходить наружу запрещено. Наверное, это одно из самых экзотических кладбищ на свете. Как будто мифические соратники капитана Немо, которым не хватило места в земле, лежат здесь эти люди. Авантюристы, пьяницы, романтики, оказавшиеся в Антарктиде по самым разным и, в то же время, по таким схожим мотивам. Они нашли свой последний приют здесь, на одном из скалистых островков архипелага Хасуэлл (извините за высокопарную пошлятину).

Пьянка, к счастью, не состоялась. Поминки ограничились парой стопок на могиле и краткой речью ветерана-полярника Арнольда Богдановича Будрецкого. Мы с Сашей Голоулиным высадились на Мирном, остальные улетели на корабль. Пилот даже не выключал мотор.

7.04.2003.

Позавчера «Федоров» покинул Мирный. Планируются небольшие по объему морские работы, дня на два-три, в море Лазарева. Потом - в Кейптаун. То есть, через три-четыре недели Ольга получит мое письмо и деньги.

Вчера состоялась алкогольная вечеринка по поводу начала автономной зимовки. Полярники принарядились, некоторые даже напялили костюмы и галстуки. Водки было немного, примерно по пол-литра на троих. Тосты следовали через каждые пять минут, в результате чего праздник довольно быстро закончился. Я с грустью констатировал, посмотрев на окружающих меня людей, что пока единственным собеседником для меня может стать только мой коллега – анестезиолог. Он старше меня на 22 года. К тому же его назначили старшим врачом станции. К сожалению, пока что он редко бывает трезвым, но я думаю, это временно. Остальные зимовщики слишком специфичны, не исключая врачей с Востока. Станция Восток законсервирована по нескольким причинам до следующего сезона, и все восточники приехали зимовать на Мирный. Среди них два врача: легендарный хирург Вася и анестезиолог-реаниматолог Сережа. У Васи вторая зимовка подряд и это мешает ему разговаривать на отвлеченные от подвигов темы. Сережа - большой оригинал, я таких людей стараюсь избегать. Тридцатипятилетний еврейский мальчик со многими странностями в поведении, манере себя держать и разговаривать. Для начала его неплохо было бы поместить в психиатрическую больницу, а затем назначить интенсивный курс адаптационной психотерапии. Мне, конечно, это тоже не помешало бы, но Сережа кому угодно показался бы странным.

Еще вчера была баня, и я, как следует, попарился, в перерывах выходя на крыльцо и остывая на ледяном ветру.

8.04.2003.

Сижу здесь в одиночестве, люблю тебя – сил нет, а до тебя локоть по карте и дней четыреста по календарю. Сегодня ровно два месяца, как мы не виделись.

Я вспомнил жаркое лето в Ярославле, переговорный пункт, ливень, наш уютный теплоход. Грустно, что это никогда не повторится. То одно, то другое всплывает время от времени, да так ярко – до слез.

Шестьдесят дней прожито. Еще семь раз по шестьдесят – и я дома. Пока что бездельничаю – делаю вид, что адаптируюсь. Отремонтировал сегодня замки в смотровой и в нашем туалете. Не удалось найти дрель (вообще с инструментами на станции напряг) и я просверлил необходимые отверстия коловоротом для трепанации.

Пост не держу, отказываюсь только от яиц.

9.04.2003.

Завтра у Инги день рождения. Как-то раз, лет двадцать назад, в этот день я бегал в магазин за апельсинами в легких брючках и рубашке. Как сейчас помню, апельсины тогда были по два рубля. Родители куда-то ушли, а мне разрешено было поприсутствовать. Я выпил впервые тогда сухого вина и в состоянии алкогольного опьянения пошел гулять с моей подружкой из пятого класса ( сам я учился в шестом). Звали ее Света Моржевикова, и она постоянно твердила мне о радостях материнства и о том, как она хочет ребенка. Мы ходили по Овсянниковскому садику, а потом я полез на перекладину показывать ей какие-то опасные гимнастические трюки и, в молодецком размахе пьяной удали, ловко свалился в большую лужу, над которой я проделывал свои выкрутасы. К счастью, обошлось без травм, в том числе и психических (наверное, благодаря вину).

Удивительно, но чуть позже в этот же вечер моя сестра с друзьями прогуливалась почти там же. Ребята были навеселе и с гитарой. На углу Мытнинской и Старорусской к ним привязались гопники (там до сих пор находится какое-то омерзительное общежитие), и состоялась грандиозная драка. Тоже, кстати, обошлось без тяжелых повреждений, как ни странно. Одноклассник Инги, Леша Федоров, наблевал потом у нас на лестничной площадке, и папа мыл лестницу. Я думаю теперь, может, все-таки было сотрясение мозга?

10.04.2003.

Звонил после обеда Инге на работу – поздравил с днем рождения. Дома все хорошо, но девочки мои до сих пор мне не написали. Может, у них время идет быстрей, может Ольга просто не хочет, чтобы кто-то кроме меня читал ее нежные письма, и предпочитает не писать совсем.

День сегодня солнечный, но все равно дует. Почти с самого утра и до трех часов наша врачебная бригада (кроме Васи – сегодня его дежурство по амбулатории, и он чинил кому-то зубы) занималась вывозом оставшихся в походных машинах продуктов на склад и на камбуз. Вообще последние несколько дней нас активно привлекают к хозяйственным работам – перебирать овощи на складе, сортировать имущество и т.п. Не могу сказать, что это очень обременительно, но особого удовольствия не доставляет.

После ужина в очередной раз посмотрел «Брат 2», как дома побывал. Сделал рамочки для фотографий Ольги и Геллы, оклад к маленькой иконке Спасителя, которую дал мне Саня Загребельный в аэропорту. Фотографии поставил на столе, иконку – на подоконнике.

12.04.2003.

Сегодня день космонавтики. То ли по этому поводу, то ли по какому-то другому у нас в ординаторской вчера состоялась вечеринка. Присутствовали начальник станции и его заместитель, а с нашей стороны – Сережа, мой старший товарищ и я. Вася почему-то не участвовал. Выпили по-взрослому, особенно мы со старшим товарищем. По последней - около семи утра. Я даже пристал к Сереже по поводу его вероисповедания. Позор. Начальник наш – потомственный полярник, всю жизнь посвятивший Арктике. Это у него первая зимовка в Антарктиде. Интеллигентный человек, как будто. Был знаком с тем самым радистом Кренкелем, который во время дрейфа на льдине чуть не свел с ума героического Папанина, незаметно подбросив лишнюю деталь для папанинского маузера. Почти доктор наук, охотник. Заместитель похож на вороватого котяру, маленького роста, круглый, с усами. Играет на семиструнной гитаре и поет с листа песни собственного сочинения (надо сказать, весьма посредственные). Тоже всю жизнь в полярниках, этакий псевдоромантик. Свои сочинения хранит в специальной папочке и, судя по всему, относится к себе с большой симпатией, если не с благоговением.

Проснулся я сегодня к обеду, еще не совсем трезвый. Окончательно встал только в пять часов. Доделал солнцезащитные очки, позанимался кое-какими мелочами. Очки, выданные в комплекте спецодежды, для местных условий совершенно непригодны. Я снял с них дужки, наделал по периметру оправы маленьких отверстий раскаленной иглой и подшил паралоновую прокладку. Вместо дужек укрепил по бокам скобки из стальной проволоки и пришил к ним широкую бельевую резинку. Теперь очки можно одевать прямо поверх меховой шапки. Завтра проведу ходовые испытания.

16.04.2003.

Написал Ольге письмо, подписался: «твоя антарктическая капибара». Капибара – это такая тропическая крыса – самый большой на Земле грызун. Мы с Ольгой прошлым летом побывали в Московском зоопарке и видели там этого хомячка. Потрясающее животное - по виду очень напоминает бобра, но крупнее раз в пять. Отправил персонально Ольге на наш почтовый адрес, а не как обычно на Ингин интернет. Это – третье со времени ее последнего письма; не знаю, почему она не пишет.

По-прежнему бездельничаю. В комнате, правда, порядок, и тренироваться начал более-менее регулярно, даже выдержал строгий пост сегодня. Но состояние абсолютно нерабочее. Может, действительно – акклиматизация? Такая тоска по дому грызет, все разные картинки вспыхивают в памяти, только их надолго не удержать, а грусть остается. Жить, конечно, можно – с армейской службой в учебном полку не сравнишь, но пока что мне здесь совершенно не нравится.

Мой старший товарищ пьет почти беспробудно. По-моему, у него начался запой. Со дня моего приезда трезвым его видел всего несколько раз, и при этом он был молчалив и дисфоричен. Выпив же, он очень быстро минует ту стадию опьянения, в которой нетрезвый человек симпатичен и весел. Короче, пока что я одинок. В окружении героев, как выясняется, жить нелегко, особенно, если сам имеешь определенные амбиции и претензии на геройство (хотя бы и в подсознании). Я ничего не пишу, не могу закончить даже один уже почти готовый рассказ.

Завтра на 44-й километр уходит малый поход. Врача решили не брать, а так бы поехал я. Надеюсь, что все обойдется. Соберу им аптечки с собой.

Одно из немногих доступных удовольствий здесь – баня. Банные дни – суббота и воскресенье, время для различных профгрупп расписано по часам. Специально под это дело каждому выдается литровая упаковка сока и банка пива.

Обсерватория «Мирный» расположена на трех сопках на берегу залива моря Дейвиса. Эти сопки – вулканические каменные выступы, расположенные примерно в километре друг от друга. Самая западная – Моренная, посередине – сопка Радио, восточная – Комсомольская (сразу за ней – мыс Мабус). В распадках между сопками лежит шельфовый лед, на юг поднимающийся к куполу Антарктиды, а на севере обрывающийся ледяным прибрежным барьером. Высота барьера (т.е. расстояние от поверхности этой ледяной толщи до поверхности воды) составляет, в среднем, 10-20 метров. Возле Мабуса – единственное место на Мирном, где можно спуститься к воде. Огромная площадь между Моренной и сопкой Радио занимает так называемая Морена – примерно пять гектар «открытого склада». Здесь хранится часть топлива, сюда же стаскивают металлолом и резервную технику. Когда в конце августа начинается весенняя потайка или откалывается очередной айсберг, становятся видны накопившиеся во льду за многие годы металлоконструкции, залегающие слоем от трех до десяти метров (со слов бывалых полярников) и торчащие изо льда, как корни деревьев из земляного отвала. Чего только здесь не увидишь - от пустых топливных бочек до самолетных останков.

На сопке Радио расположен основной жилищный фонд – три двухэтажных домика, и склад. Отсюда до Комсомольской тянется так называемая эстакада, собранная из стальных стоек и перекладин, являющаяся несущей конструкцией для электрических кабелей. На Комсомольской расположена ДЭС (дизельная электростанция) и «дом геофизиков» - жилое типовое двухэтажное здание, а так же несколько подсобных строений. В здании ДЭС и находится баня. Душа в ней нет, приходится мыться из тазиков, но парная настоящая. После парной можно выйти наружу и до боли остыть на холодном ветру, а потом бегом вернуться обратно и прижаться спиной к обжигающим доскам, которыми обшита стена, поначалу не чувствуя жара.