Теоретические и исторические науки

Тезис о единстве научного метода, справедливость которого для теоретических наук я сейчас защищал, может быть распространен, с некоторыми ограничениями, даже на область исторических наук. И для этого не нужно отказываться от фундаментального различия между теоретическими и историческими науками — например, между социологией, экономической или политической теорией, с одной стороны, и социальной, экономической или политической историей с другой, — различия, которое так часто и настойчиво утверждалось лучшими историками. Это — различие между интересом к универсальным законам и интересом к конкретным фактам. Я буду защищать точку зрения, которую историцисты часто ругают за старомодность, а именно: для истории характерен интерес скорее к действительным, единичным, конкретным событиям, чем к законам или обобщениям.

Эта точка зрения вполне согласуется с анализом научного метода, и особенно причинного объяснения, данным в предыдущих разделах. Ситуация проста: теоретические науки заняты главным образом поиском и проверкой универсальных законов, исторические же науки принимают все виды универсальных законов как нечто не требующее доказательства и занимаются главным образом поиском и проверкой единичных суждений. Например, если дан единичный «explicandum» - единичное событие, — то они будут искать единичные начальные условия, которые (вместе со всякого рода универсальными законами, не имеющими особого значения) объясняют explicandum. Или они могут проверять данную единичную гипотезу, используя ее, наряду с другими единичными суждениями, как некое начальное условие и дедуцируя из этих начальных условий (снова с помощью универсальных законов, не играющих особой роли) какой-нибудь новый «прогноз», который описывает событие, произошедшее в далеком прошлом, и который можно сопоставить с эмпирическим свидетельством — возможно, с документами, надписями и т.д.

В этом смысле всякое причинное объяснение единичного события можно считать историческим, поскольку «причина» всегда описывается посредством единичных начальных условий. И это полностью согласуется с распространенным мнением, что дать событию причинное объяснение — значит объяснить, как и почему оно произошло, то есть рассказать его «историю». Однако настоящий интерес к причинному объяснению единичного события проявляет только историк. В теоретических же науках причинные объяснения служат в основном другой цели — проверке универсальных законов.

Если мои соображения верны, то горячий интерес к вопросам о происхождении со стороны эволюционистов и историцистов, которые презирают устарелую историю и стремятся сделать ее теоретической наукой, — несколько неуместен. Вопросы о происхождении — это вопросы «как и почему». Теоретически они сравнительно несущественны и имеют обычно только собственно исторический интерес.

Против моего анализа исторического объяснения можно возразить, что на самом-то деле история использует универсальные законы, вопреки всем декларациям историков, что история вообще не интересуется такими законами. В ответ я могу сказать, что единичное событие является причиной другого единичного события — которое представляет собою его следствие — лишь относительно универсальных законов. Но эти законы могут быть столь же тривиальными, как и значительная часть нашего обыденного знания, так что мы их не упоминаем и редко замечаем. Если мы говорим, что причиной смерти Джордано Бруно было сожжение его на костре, нам не надо вспоминать универсальный закон, согласно которому все живое погибает, будучи подвергнуто сильному нагреванию. Этот закон подразумевался в нашем причинном объяснении. Среди теорий, служащих посылками для политического историка, есть, конечно, некоторые теории социологии, — социологии власти, например. Но даже эти теории историк использует, как правило, неосознанно. Он использует их главным образом не как универсальные законы, помогающие ему проверить его собственные гипотезы, но как то, что неявно подразумевается в его терминологии. Говоря о правительствах, нациях, армиях, он использует, обычно неосознанно, «модели», заимствованные из научного или донаучного социологического анализа .

Можно заметить, что исторические науки не так уж одиноки в их отношении к универсальным законам. При реальном применении науки к единичной или конкретной проблеме мы встречаемся с такой же ситуацией. Химик-практик, например, который хочет исследовать какое-то соединение — скажем, кусок породы, — вряд ли принимает во внимание универсальные законы. Вместо этого он применяет, недолго думая, определенные рутинные техники, которые, с логической точки зрения, проверяют такие единичные гипотезы, как «это соединение включает серу». Его интерес в основном исторический, — это описание одного комплекса конкретных событий или отдельного физического тела.

Я уверен, что этот анализ вносит ясность в некоторые известные споры исследователей метода истории. Одна группа историцистов утверждает, что история, которая не просто собирает факты, но пытается представить их причинную связь, должна заниматься формулированием исторических законов, поскольку причинность означает, в сущности, обусловленность законом. Другая же группа, в которую также входят историцисты, считает, что даже «уникальные» события, происходящие только однажды и не несущие в себе ничего «общего», могут быть причиной других событий и что именно такая причинность представляет интерес для истории. Теперь мы понимаем, что обе группы отчасти правы. Универсальный закон и отдельные события равно необходимы для любого причинного объяснения, но за пределами теоретических наук универсальные законы обычно не вызывают большого интереса.

Это подводит нас к вопросу об уникальности исторических событий. Поскольку мы имеем дело с историческим объяснением типических событий, они с необходимостью .должны рассматриваться как типические, как принадлежащие к видам или классам событий. Ибо только тогда применим дедуктивный метод причинного объяснения. История, однако, занимается не только объяснением конкретных событий, но описывает также и конкретное событие как таковое. Одной из ее важнейших задач является, несомненно, описание интересных случаев в их особенности или уникальности, то есть включая такие их стороны, которым она не пытается дать причинное объяснение, — скажем, «случайное» стечение событий, не связанных причинно. Эти две задачи истории — распутывание причинных нитей и описание «случайности» их переплетений, — одинаково необходимы и дополняют одна другую; событие можно рассматривать и как типическое, то есть имеющее причинное объяснение, и как уникальное.

Эти соображения можно применить к вопросу о новизне, обсуждавшемуся в разделе 3. Разделение, проведенное там между «новизной расположения» и «действительной (intrinsic) новизной», соответствует нашему различению между точкой зрения причинного объяснения и признанием уникальности. Поскольку новизна может быть рационально проанализирована и предсказана, она никак не может быть «действительной». Это разрушает историцистскую теорию, согласно которой социальная наука способна предсказывать появление существенно новых событий, — теорию, которая, в конечном счете, зиждется на неудовлетворительном анализе предсказания и причинного объяснения.