Восстание масс

СЕМИНАРЫ 2 МОДУЛЯ

Феномен «массы». 2 часа

Происхождение, характеристики и свойства массового человека (Х. Ортега). Восстание масс. Массовый человек и государство. Основные характеристики психологии масс» (Московичи). Взаимоотношения вождя и массы. Отношение индивида и толпы. Массовое общество и глобализация.

Помимо вопросов сформулированных преподавателем, ответьте на следующие вопросы:

- Что является исходным пунктом экзистенциалистской трактовки проблемы человека?

- Какой смысл заключен в тезисе К. Ясперса: «Экзистенция – это свобода»?

- Как понимать слова: « Человек – это проект»?

-В чем состоит проблема подлинного и неподлинного бытия согласно экзистенциалистам?

- В чем состоит проблема отчуждения в экзистенциализме?

- В чем сущность феномена массы? Каковы характеристики массового человека?

- Каковы основные принципы психологии масс?

- Каково отношение массового человека к государству?

Хосе Ортега-и-Гассет. Восстание масс. (http://www.tuad.nsk.ru/~history/Author/Engl/O/Ortega/VostMass/index.html )

ТЕКСТЫ

Вопросы к текстам:

1. Причины восстаниямасс. Ортега

2. Основные характеристики, свойства массового человека.

3. Основная характеристика, через которую Ортега определяетмассу.

4. Возможна ли борьбас массой, средства и методы? Ортега

5. Каковы основные характеристики психологии масс? Московичи

6. Каковы основные черты взаимоотношений вождя и массы?

7. Каковы основные черты отношений индивида и толпы? Как индивид становится человеком массы?

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

Восстание масс

В своих работах «Дегуманизация искусства» (1925) и «Восстание масс» (1929) ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ впервые в западной философии изложил основные принципы доктрины «массового общества», под которым он понимал духовную атмосферу, сложившуюся на Западе в результате кризиса буржуазной демократии, бюрократизации общественных институтов, распространения товарно-денежных отношений на все формы межличностных контактов.

I. Феномен стадности

Происходит явление, которое, к счастью или к несча­стью, определяет современную европейскую жизнь. Этот феномен – полный захват массами общественной власти. Поскольку масса, по определению, не должна и не способ­на управлять собой, а тем более обществом, речь идет о серьезном кризисе европейских народов и культур, самом серьезном из возможных. В истории подобный кризис разражался не однажды. Его характер и последствия известны. Известно и его название. Он именуется восстанием масс.

Чтобы понять это грандиозное явление, надо стараться не вкладывать в такие слова, как «восстание», «масса», «власть» и т. д., смысл исключительно или преимуществен­но политический. Общественная жизнь – процесс не толь­ко политический, но вместе с тем и даже прежде того ин­теллектуальный, нравственный, экономический, духовный, включающий в себя обычаи и всевозможные правила и условности вплоть до манеры одеваться и развлекаться.

Быть может, лучший способ подойти к этому историче­скому феномену - довериться зрению, выделив ту черту современного мира, которая первой бросается в глаза.

Назвать ее легко, хоть и не так легко объяснить, - я говорю о растущем столпотворении, стадности, всеобщей переполненности. Города переполнены. Дома переполнены. Отели переполнены. Поезда переполнены. Кафе уже не вмещают посетителей. Улицы - прохожих. Приемные ме­дицинских светил - больных. Театры, какими бы рутинными ни были спектакли, ломятся от публики. Пляжи не вмещают купальщиков. Становится вечной проблемой то, что прежде не составляло труда, - найти место. Всего-навсего. Есть ли что проще, привычней и очевид­ней? Стоит, однако, вспороть будничную оболочку этой очевидности – и брызнет нежданная струя, в которой дневной свет, бесцветный свет нашего, сегодняшнего дня, распахнет все многоцветие своего спектра.

Толпа, возникшая на авансцене общества, внезапно стала зримой. Прежде она, возникая, оставалась незамет­ной, теснилась где-то в глубине сцены; теперь она вышла к рампе – и сегодня это главный персонаж. Солистов больше нет – один хор.

Толпа – понятие количественное и визуальное: множе­ство. Переведем его, не искажая, на язык социологии. И получим «массу». Общество всегда было подвижным един­ством меньшинства и массы. Меньшинство – это совокуп­ность лиц, выделенных особыми качествами; масса – не выделенных ничем. Речь, следовательно, идет не только и не столько о «рабочей массе». Масса – это «средний чело­век». Таким образом, чисто количественное определение – множество – переходит в качественное. Это – со­вместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повто­ряет общий тип. Какой смысл в этом переводе количества в качество? Простейший – так понятней происхождение массы. До банальности очевидно, что стихийный рост ее предполагает совпадение мыслей, целей, образа жизни. Но не так ли обстоит дело и с любым сообществом, каким бы избранным оно себя ни считало? В общем, да. Но есть су­щественная разница.

В сообществах, чуждых массовости, совместная цель, идея или идеал служат единственной связью, что само по себе исключает многочисленность. Для создания меньшинства – какого угодно – сначала надо, чтобы каждый по причинам особым, более или менее личным, отпал от тол­пы. Его совпадение с теми, кто образует меньшинст­во, – это позднейший, вторичный результат особости каж­дого, и, таким образом, это во многом совпадение несовпа­дений. Порой печать отъединенности бросается в глаза: именующие себя «нонконформистами» англичане – союз согласных лишь в несогласии с обществом. Но сама ус­тановка – объединение как можно меньшего числа для отъединения от как можно большего – входит составной частью в структуру каждого меньшинства. Говоря об из­бранной публике на концерте изысканного музыканта, Малларме тонко заметил, что этот узкий круг своим при­сутствием демонстрировал отсутствие толпы.

В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить, масса это или нет. Масса – всякий и каждый, кто ни в добре, ни во зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, «как и все», и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой – задаваясь вопросом, есть ли у него какое-то дарование, умение, до­стоинство, – убеждается, что нет никакого. Этот человек почувствует себя заурядностью, бездарностью серостью. Но не «массой».

Обычно, говоря об «избранном меньшинстве», передер­гивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно. И конечно, радикальней всего делить человечество на два класса: на тех, кто требует от себя многого и сам на себя взваливает тяготы и обязательства, и на тех, кто не требует ничего и для кого жить – это плыть по течению, оставаясь таким, каков ни на есть, и не силясь перерасти себя.

Это напоминает мне две ветви ортодоксального буддиз­ма: более трудную и требовательную Махаяну – «боль­шую колесницу», или «большой путь», – и более буднич­ную блеклую Хинаяну – «малую колесницу», «малый путь». Главное и решающее – какой колеснице мы вверим нашу жизнь.

Таким образом, деление общества на массы и избран­ные меньшинства типологическое и не совпадает ни с делением на социальные классы, ни с их иерархией. Разумеет­ся, высшему классу, когда он становится высшим и пока действительно им остается, легче выдвинуть человека «большой колесницы», чем низшему, обычно и состоящему из людей обычных. Но на самом деле внутри любого класса есть собственные массы и меньшинства. Нам еще пред­стоит убедиться, что плебейство и гнет массы даже в кру­гах, традиционно элитарных, – характерный признак нашего времени. Так, интеллектуальная жизнь, казалось бы взыскательная к мысли, становится триумфальной доро­гой псевдоинтеллигентов, не мыслящих, немыслимых и ни в каком виде неприемлемых. Ничем не лучше останки «аристократии», как мужские, так и женские. И напротив, в рабочей среде, которая прежде считалась эталоном мас­сы, не редкость сегодня встретить души высочайшего закала.

Далее. Во всех сферах общественной жизни есть обя­занности и занятия особого рода, и способностей они требуют тоже особых. Это касается и зрелищных или уве­селительных программ, и программ политических и прави­тельственных. Подобными делами всегда занималось опыт­ное, искусное или хотя бы претендующее на искусность меньшинство. Масса ни на что не претендовала, прекрасно сознавая, что если она хочет участвовать, то должна обре­сти необходимое умение и перестать быть массой. Она зна­ла свою роль в целительной общественной динамике.

Если вернуться теперь к изложенным выше фактам, они предстанут безошибочными признаками того, что роль массы изменилась. Все подтверждает, что она решила вый­ти на авансцену, занять места и получить удовольствия и блага, прежде адресованные немногим. Заметно, в частно­сти, что места эти не предназначались толпе ввиду их ма­лости, и вот она постоянно переполняет их, выплескиваясь наружу и являя глазам новое красноречивое зрели­ще – массу, которая, не перестав быть массой, упраздняет меньшинство.

Никто, надеюсь, не огорчится, что люди сегодня раз­влекаются с большим размахом и в большем чис­ле, – пусть развлекаются, раз есть желание и средства. Беда в том, что эта решимость массы взять на себя функ­ции меньшинства не ограничивается и не может ог­раничиться только сферой развлечений, но становится стержнем нашего времени. Забегая вперед, скажу, что новоявленные политические режимы, недавно возникшие, представляются мне не чем иным, как политическим дик­татом масс. Прежде народовластие было разбавлено изряд­ной порцией либерализма и преклонения перед законом. Служение этим двум началам требовало от каждого боль­шой внутренней дисциплины. Благодаря либеральным основам и юридическим нормам могли существовать и дей­ствовать меньшинства. Закон и демократия, узаконенное существование, были синонимами. Сегодня мы видим торжество гипердемократии, при которой масса действует непосредственно, вне всякого закона, и с помощью грубого давления навязывает свои желания и вкусы. Толковать эти перемены так, будто масса, устав от политики, препоручи­ла ее профессионалам, неверно. Ничего подобного. Так делалось раньше, это и была демократия. Масса догадыва­лась, что в конце концов при всех своих изъянах и просче­тах политики в общественных проблемах разбираются не­сколько лучше ее. Сегодня, напротив, она убеждена, что вправе давать ход и силу закона своим трактирным фантазиям. Сомневаюсь, что когда-либо в истории большинству удавалось править так непосредственно, напрямую. Потому и говорю о гипердемократии.

То же самое творится и в других сферах, особенно в интеллектуальной. ИНТЕРНЕТ. Возможно, я заблуждаюсь, но все жете, кто берется за перо, не могут не сознавать, что рядовой читатель, далекий от проблем, над которыми они бились годами, если и прочтет их, то не для того, чтобы чему-то научиться, а только для того, чтоб осудить прочитанное как несообразное с его куцыми мыслями. Масса – это посредственность, и, поверь, она в свою одаренность, имел бы место не крах социологии, а всего-навсего самообман. Особенность нашего времени в том и состоит, что за­урядные души, не обманываясь насчет собственной за­урядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и, навязывают ее всем и всюду. Как говорят американцы, отличаться неприлично. Масса сминает непохожее, недюжинное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать изгоем. И ясно, что «все» – это отнюдь не «все». Мир обычно был неоднородным единством массы и независимых меньшинств. Сегодня весь мир стал массой.

Такова жестокая реальность наших дней, и такой я ви­жу ее, не закрывая глаз на жестокость.