Гривенник сироты

Без малого за три столетия купцов в Ирбите перебывала тьма. Так, ярмарка 1688 года представлена 121 торговой фамилией. Если попутно говорить о размахе торга, то ярмарочный комитет отвел под него в тот год только лавок 834, не говоря о площадях и улицах. Специального подсчета иногородним купцам никто не вел. Но гостей стало однажды известно. Всероссийская перепись населения 1897 года пришлась на февраль, и в переписной день “чужих” по Ирбиту отметили 25 тысяч человек. А бывало, одних только подвод за ярмарку приходило сюда до двухсот тысяч! Сани громоздились штабелями в два-три яруса, занимая весь город. Дробный стук лошадиных подков разносил славу об ирбитских кузнецах по дорогам России. За ярмарочный месяц нужно было перековать тысячи лошадей.

Ирбитская ярмарка славилась пушниной — треть стоимости всех товаров составляли меха. В 70—80-е годы девятнадцатого столетия в Ирбите продавалось от пяти до десяти миллионов шкурок ежегодно. За белкой, зайцем шли горностай, песец, соболь, лисица, хорек степной, колонок, сурок. Поменьше было куницы, барсука, выдры, норки. Крупно торговали оленьими шкурами. Поддерживался спрос на шкуры тибетских коз (50 тысяч в год). В 1909 году на ярмарку было доставлено 10 тысяч волчьих шкур, тысяча медвежьих, полсотни шкур белого медведя.

Товары на торге подразделялись на три группы: русско-европейские, сибирские, азиатские. Ведущими к началу первой мировой войны значились русско-европейские. В 1909 году их было доставлено в Ирбит на 20 млн 255 тыс. рублей, в 1913-м — на 14 млн 644 тыс. рублей, привозы в остальные годы колебались между этими крайними точками.

Из сибирских самый высокий подвоз пришелся на 1911 год — на 9 млн 453 тыс. 345 рублей. Самый низкий — в 1909 году — на 7 млн 607 тыс.

Скромнее всего смотрелась группа азиатских товаров, поставляемых Катаем, Монголией, Индией. По оценке ярмарочного комитета, чая, изюма, шелка, шерсти верблюжьей, ковров было завезено в 1908 году на 889 тыс. 100 рублей, в 1909-м — на 782 тыс., в 1911-м — лишь на 543 тыс., в 1912-м и того меньше — на 485 тыс. рублей. Однако по курсу рубля той поры это была товарная лавина. Сравните: в 1909 году пуд пшеницы на Ирбитской ярмарке стоил рубль с копейкой, в 1900-м — еще дешевле: три четверти рубля.

Никто нароком не изучал привычек, норова торговых гостей, характеры их ушли в глубины времени вместе с ними. Они, торговые гости, даже на памяти ирбитчан представали перед городом слишком пестро, кто как, исходя из конкретных своих особенностей. Мария Дмитриевна Дробинина вспоминала, например, как один купец все проиграл, а когда застрелился, то полиция хоронила непутевого на казенный счет. Тюменский купец Колокольников на конных бегах застрелил в порыве отчаяния лошадь ирбитского купца Колмакова, когда та второй раз подряд опередила у финиша его скакуна.

А если сердце просит музыки, песни? Для натур тонких в ярмарочном ресторане “Эрмитаж” ставились оперетты Кальмана “Сильва”, “Цыганский барон” Штрауса, “Наталка-Полтавка” Котляревского, “Орфей в аду” Оффенбаха...

Помнит Ирбит неуемное озорство, казалось бы, взрослых гостей. Так, сын московского купца Сергей Наталкин распорядился однажды направить тройку по горшечному ряду. Под копытами горячих коней в черепки билась глиняная посуда. На упрек спутницы, дамы сердца, седок ответил: мы, дорогая, у азиатов, в Европе я бы себе такое не позволил!

Любил зло пошутить над собратьями якутский купец Петр Кушнарев. Как-то в теплый ярмарочный день — с крыш капало — он, облюбовав тройку (коренник — вороново крыло, пристяжные — гривами дорогу метут), нанял ее до сумерек, а заодно и всех остальных легковых извозчиков. Куда головной экипаж, за ним и вереница порожних. Что оставалось деловому люду в тот день? Только месить мокрый снег ногами!

Разнообразными гранями, вплоть до невероятных, представало перед городом российское купечество. Под эталон же торгового гостя подходят полностью, пожалуй, всего двое — знаменитый Савва Морозов и местный, ирбитский, Дмитрий Зязин. У них схожие судьбы, типичные для истинного купца черты характера. Оба из крепостных, в люди вывела лишь предприимчивость. Вспомним: основатель династии Морозовых Савва Васильевич еще подневольным отбывал повинность на шелкоткацкой фабрике. К открытию своей мастерской в 1801 году он изучил в тонкости не только производство, но и вкусы, запросы слободской девушки на выданье, крестьянской невесты, мастерового, хлебопашца... Яркий ситец, тонкий батист, полубархат, репс раскупались мгновенно.

Младшему сыну, Тимофею Саввичу, удалось потеснить на мировом рынке самих англичан. По его же просьбе городская дума отвела ему земельный участок в Ирбите под постройку торгового дома со службами. При открытии магазина покупателям дарили по платку. Торговый дом Морозовых сохранился, хотя убранством, конечно, не блещет.

Над ирбитским купцом Дмитрием Зязиным город посмеивался. И из-за его скупости, и из-за чрезмерного аскетизма. Однако упреки молчаливые, а подчас и высказанные он парировал обычно остроумно, весело. Купив как-то на рынке грошовой рыбы, он попросил сноху приготовить пирог. Та, ничего не сказав, отдала мелкотy кошке, принесла из лавки Рудакова доброй, испекла, подала на стол. Распочав пирог, Дмитрий Васильевич удивленно вскинул брови:

— А я и не знал, что рыба в пироге растет!

В другой раз при благотворительном, сборе Зязин опустил в кружку гривенник. Сборщик покосился: дескать, твой старший сын не пожалел серебряного рубля! Зязин хитровато потупился:

— Да, он способен себе позволить такое; у него отец — миллионер, а я — сирота...

У него было правилом: себе, для семьи — без затей, что попроще, подешевле, главное — радеть о деле. Одежду, обувь для домочадцев покупал под занавес ярмарки, при вялых ценах и из остатков. Сам с весны до осени неизменно носил сапоги.

Охотников пошутить над его привычками хватало. При одном из случайных заходов Зязина в ресторан завсегдатаи не преминули позлословить: вот, мол, голодный, наверное, а обедать не станет, чтобы не разориться... И поперхнулись: Дмитрий Васильевич при них вымыл руки дорогим французским вином.

— Могу вот так мыться, но ведь не делаю и вам не советую. А еда что? Ее и дома хватает!

Круглый год поднимался в четыре утра, наскоро пил чай, запрягал бурого меринка, всходил на сани или дрожки, вожжи в руки — и по своим заведениям. Не случайно на выставке по югу России его мука собственного помола получила большую золотую медаль. Зязинская Мельница купца Зязина, техническое чудо XIX столетия, долго и в советское время снабжала город мукой.

Водились у Зязина наличные деньги. 14 сентября 1914 года он ссудил Екатеринбургу сто тысяч рублей сроком на пять лет из семи процентов годовых. Такой процент ныне посчитали бы за акт милосердия! Легких денег, полагал он, ни у кого не должно быть, а потому в восемнадцатом, при отходе красных из Ирбята, отказался платить контрибуцию в 170 тысяч рублей. Даже под угрозой смерти своей и сына. Впрочем, с ними вместе расстреляли и остальных, кто условие выполнил — деньги внес.

Как сколачивались состояния, в том числе миллионные? Как и повсюду в мире, во все времена. В старину торговый гость оставлял себе что-то за посредничество, чтобы самому прокормиться и дело развить. В услугах его нуждались и пахарь, и мастеровой, и рыбак с охотником... Человеку, занятому на пашне, у верстака, поисками зверей и птицы, торговать некогда. Да много ли он “напрядет-наткет” с семьею, чтобы выйти на ту же Ирбитскую ярмарку? А взять сибирское раздолье, удаленность? На какой торг подастся охотник с краешка земли? Ясно, что добытая пушнина скупалась у него на месте, а платили за нее столько, что хватало только покрыть расходы на соль, порох, табак... С любой очередной перевалкой цены полнились и к торгу в Ирбите обычно вдесятеро, а то и больше превышали первоначальные. Бывали взлеты исключительные. О таком поведала справочная книжка “Ирбитская ярмарка на 1907 год”:

“Когда почти на все меховые товары поднялась цена, да и поднимается и теперь по какому-то лихорадочному требованию их для заграницы, агенты заграничные, не удовлетворяясь покупкой товаров в Ирбите и Нижнем, сами отправились чуть ли не в дебри Сибири, чтобы скупить товар почти из первых рук. Появление господ иностранцев... взволновало местных скупщиков пушнины. Пошла конкуренция. И в результате — баснословные цены”.

До этого, как отмечает справочная книжка, пушнину по Сибири от охотников скупали исключительно сами сибиряки. Не случайно взлетели цены на соболей: темные продавались по 250 рублей штука, светлые — вполовину дороже, чем на предыдущем торгу. Многие, по замечанию составителей справочника, нажили на соболях состояние.

Оптовые партии азиатских товаров из Ирбита направлялись к берегам Волги, в Нижний Новгород; европейские, наоборот, передвигались через Ирбит в Азию. Ярмарка отражала уровень производительных сил России, соседних с нею государств. Так, в середине XIX века с Ирбитской ярмарки исчезли китайские и среднеазиатские ткани: их заменили красивые русские ситцы. Это был настоящий переворот в ярмарочной торговле. Дешевые русские ткани хлынули через Ирбит и в Китай, и в Среднюю Азию. Значение Ирбитской ярмарки для развития хлопчатобумажной промышленности России неоспоримо. А четверть всех китайских товаров на ней стал составлять чай.

По значению, обороту Ирбитская ярмарка оставалась второй после Нижегородской. Первенствовала на ней Московская губерния, за нею — Владимирская и Костромская с их ситцами, третье место занимали сибирские губернии, четвертое — Урал с тремя губерниями. Главным же покупателей оставалась Сибирь.

“Чтобы любо было смотреть…”

Торговали на ярмарке купцы свои, ирбитские, и те, кто бывал в Ирбите наездами. Число своих, конечно, колебалось. В 1900 году, например, торг держали 53 семьи. Нашлось бы что рассказать о любой, но обстоятельно остановимся на династии Казанцевых. Фамилией они из города Владимира, из иконописцев. Имя основателя в потомстве не сохранилось, известен лишь примерный год рождения — 1780-й. Прадед Василий родился в Ирбите в 1814 году. Торговал мелочным товаром у купца Смородинцева.

Едва ли новое дело приносило весомый доход, но Василий в нем закрепился, приохотил сына Владимира. Богатство создавалось ведь по-разному. Одному случайно привалит в виде клада или наследства. Другой сам добудет, не особо маясь совестью. А третьи прибавляли его собственным упорным трудом: грошик, копейка, гривенник, рубль... А уж когда сын на ногах да отец ему по-прежнему опора, как делу не прирастать, не убыстряться? Да если еще у молодого семейный союз по сердцу?

А женился Владимир Васильевич на дворянке Павле Васильевне Черкасовой. Случайные встречи, как известно, и в старину бывали. Гостил он в Камышлове у родных, и туда же приехали к своим Черкасовы из Тобольска. Влюбился! Из-за сословных предрассудков не сразу-то согласились ее родители на брак дворянки с купцом. Подобный союз допускался разве что при крайней бедности невесты, а за Павлой Васильевной имелось достойное приданое. Но согласились: купец-то какой — ирбитский!

Родных жены Владимир Васильевич не подвел: торговля у него шла в гору. Основную роль, правда, сыграли не свой скромный капитал, не приданое, а доброе знакомство с Морозовыми, возможность брать у них кредиты, умело используя взятое в долг. Сыновья Владимира Васильевича (его не стало в 1904 году) — Владимир и Василий. Первый выстроил дом на улице Веселой. С рабочим кабинетом, библиотекой, гостиной, столовой, просторным залом. Места хватало не только себе, а и Кузнецовым, фабрикантам знаменитой фарфоровой посуды, когда кто-то из них прибывал на ярмарку.

Рядом выстроил дом и Василий. Тоже для себя и гостей. У него останавливались исключительно представители видных московских мануфактурных фабрик.

Роль местных торговых династий в Ирбите велика. Дома тех же Владимира и Василия Казанцевых составили ансамбль, прирастили и украсили город. До сих пор они хороши: не случайно в одном до последнего времени располагался родильный дом, а во втором преемственно районная администрация.

Не забывалось и упрочение торговых основ. Одной-двух лавок стало мало: арендовали семь лавок в гостином дворе да еще в каменном корпусе около Сретенской церкви. Владимир Васильевич рассуждал так: “Куда покупатель ни повернись, мы тут, обслужим!” Легкомыслия в отношении к торговому делу Казанцевы не одобряли, усматривали в нем урон сословному авторитету. Тюменский купец Н. Стахеев, зять художника Ивана Ивановича Шишкина, имел в Ирбите представительный дом, крупный магазин, да увлекся, сам того не заметив, азартной игрой. А картишки дело известное, — проигрался тюменский торговый гость. Купил у него Владимир Васильевич и магазин, и дом, чтобы не дать строениям в упадок прийти и не печалить бы тем городской вид. Сохраняли Казанцевы купленное, а с ним и шишкинские работы, что расстроенный Стахеев так на стенах и оставил. Офорт сейчас в Ирбитском историко-этнографическом музее, “Утро в сосновом лесу” — в областное краеведческом.

Оставленному второпях и после неспрошенному Казанцевы, надо полагать, были рады. У всех у них природный талант живописца так или иначе пробивался, к искусству они тяготели, рука в свободный час сама собою тянулась к карандашу, кисти.

В основе застройки города на исходе девятнадцатого столетия классическая композиция планировки — пять основных улиц лучами расходятся от торговой площади, сетка кварталов прямоугольная. Пространство в этих лучах и возле предстояло тогда наполнить каменной красотой. И тот же купец Дмитрий Васильевич Зязин “болел когда-то особой слабостью к возведению новых построек на украшение города”. Заходил ли разговор на земском собрании о возведении больницы, школы — размах у Зязина был широк, слово энергичным, наступательным.

— Зачем делать клетки? — горячился он. — Надо, чтобы потом любо было смотреть!

Имея в Ирбите уже несколько домов, не переставал строиться: то тут домину поставит, то там, явно осознавая, что выгоды не обретет. Жил, видимо, красотой. В одном из его домов до сих пор городская библиотека. Радостно — что зайти, что с улицы посмотреть. Своим обостренным чувством понимал, наверное, Дмитрии Васильевич, как важно и торговому гостю соприкоснуться с красотой, чтобы через год, к очередному февралю, он опять стремил помыслы на встречу с Ирбитом.