О МИРНОСТИ, ПОСЛУШАНИИ

Мы сегодня очень интересный разговор затеяли - о мирности. Она выражается очень разно, эта мирность. Мирность - от абсолютной кротости, мирность даже в обличениях. Духовная энергия - от плача, от ненависти к себе. Ненависть к себе есть одно из основных свойств плача и покаяния. Она проявляется разно. Бывает, что иносказательно можно обличить, да? Но для этого надо иметь большой ум.

-Батюшка, а Господь всегда иносказательно обличал?

-Не всегда иносказательно. Потребуйте обличить старицу, которая приезжает к вам, она ведь ничего не поймет.

-Почему вы ее назвали старицей?

-Я ее, Пелагею, почитаю за учительницу свою. Она меня научила молиться. Вернее, Бог через нее. Это было в Спасском. Она первый раз подошла ко мне. Вот это ее простое обращение к Богу, оно меня поразило. Она содрала с меня всю мою кожу. Кожа оказалась такой тонкой, тонкой плен­кой. Выбросил в печку и больше ничего. Один раз и навсегда. Даже опыты моего пребывания на допросах недостаточно открыли мне секрет плача, а она открыла. Поэтому я к ней отношусь с большим уважением. Она, конечно, не знает это­го. Любуюсь, как она молится, как она Богу предстоит.

Молиться - это Богу предстоять, да? Это беседовать с Бо­гом. Это такая простая, простая душа, которая сознает всю свою греховность, всю свою никчемность, свое бессилие, все свое омерзительное прошлое, и имеет желание быть новой, проклиная старое все. Это сочетание богопредстояния - оно как раз выразилось у этой старушки так, очень просто. Когда у нас зашел разговор об Иисусовой, она это по своему вос­приняла, по-настоящему восприняла. "Помилуй меня" - так, как схимонах афонский Силуан. Пояснение Силуана совпало с моим пояснением, оно оказалось совершенно одинаковым. А Пелагея это подтвердила. Вот это подтверждение, оно было мне нужно. Вот такая маленькая Пелагея, она стала учитель­ницей. Это посланники Божии и не простые люди.

-Батюшка, а отчего у нее такое отчаяние?

-От сознания своей никчемности. И это не отчаяние, это плач. Отчаяние - есть потеря надежды. У нее потери надежды не имеется. Она каменно верующая. Вот нам всем образец. И когда я ее соборовал, она умирала, я убедился в этом. Я видел ее сияние, которое исходило от нее, при чтении 7-й молитвы, когда я кончил Евангелие. И она смеялась, когда я ее причащал. У нее был детский смех. Нам это непонятно, эта радость была детская. Для нас, погрязших в страстях, для нас непонятно. Хотя и она в страстях была еще. Она еще бесстрастности не достигла.

Бесстрастие - эта особая полоса жизни. Бывает не у всех, к удивлению нашему. Многие приближались к смерти - и в стра­стях, но с таким каменным упованием на милосердие Божие, которое и бывает для них оправданием. Но если они раскрыли духовникам свои глупости и мерзости, тогда им эти страсти прощаются. Потому милосердие Божие для нас не совсем ясно, что мы не умеем понимать это милосердие Божие. Оно похо­же на нечто такое, что "ах, пустяки, забудь!" Надо всегда помнить, что милосердие Божие там, где нет зла. И прощается нам привычка и страсть, если они не имеют основой зло, не­любовь. А такие, конечно, мерзости, как жадность, скупость, жестокость - на милосердие не простираются. Жадность, ску­пость и жестокость, ну и, конечно, гнусный блуд.

Можно причащаться долго и часто - и всегда в осуждение себе. Этого не забудь. И вы не завидуйте тем, кто часто прича­щается. Исповедоваться - как можно чаще, а причащаться мож­но два раза в год. Надо очень осторожно приступать к Святой чаше! Очень осторожно! Был как-то один из наместников Сергиевой-Троицкой Лавры. Он часто причащался без исповеди, не считал это нужным - исповедоваться. Ему было вменено в трех, когда он предстал Богу. Он принял схиму, думал, что он часто причащается в оправдание, в освящение себе, а получилось - как раз в грех, в осуждение себе! Потом было показано.

Знамение, что не в осуждение, не в тяжесть, - это какое бывает чтение благодарственных молитв. Это знамение: в осуж­дение или в мир. И второе; в осуждение причастившийся очень быстро падает в какой-нибудь грех и теряет покой и мирность. Поэтому священнослужителю особенно это надо знать. Вот почему наши протоиереи так много и часто причащаются, но духовно не растут. Вот почему от них требуется великое бес­покойство о покаянии, А у них этого нет. Они себя утешают ложно: "Я сегодня причастник, я сегодня литургисал!" Поэто­му первейшая забота духовника - копаться именно в этом, и к ним придираться беспощадно. Как Сидоровых коз, их кнутом жать. А семейная жизнь не является препятствием, чтобы не в осуждение литургисатъ, нет! Наоборот! Семейная жизнь дает первые основы для смирения, для послушания.

Как я за столом, помните, высмеивал, смирял двух сестер? Это первая, золотая школа смирения, чтобы старшая сестра имела абсолютное послушание младшей, а младшая - стар­шей. Они, конечно, были смущены этой простой школой, от­вергли со смехом. Хотя и простой, но очень трудной. Ты у Веры, а Вера у тебя. И никогда не скажите, что "я старшая", нет. Вера у тебя старшая.

Надо сердцем чувствовать, тогда и причащайся часто, и исповедуйся часто, и будешь хорошая. А пока этого не будет - напрасно причащаешься. Смирения нет! Раз смирения нет - плача нет. Вот почему монастырь - это золотая школа. Млад­шим иметь послушание, не только старшим. Коридорному служителю - и то имей послушание, кротость и абсолютное повиновение. Вот иеродиакон идет, ему духовник имеет по­слушание. Иеродиакон говорит: "Батюшка, принеси мне пуго­вицу", - духовнику. - "А какую ты хочешь?" - духовник спра­шивает. - "А такую, ясную". И духовник бежит, ищет ясную пуговицу. Вот это святость! А что наместнику послушание - это само собой разумеется.

Потребуйте нашему брату смирить свое поганое самолю­бие. У-у-у, поганка такая, что беда! Самый, знаете, лютый враг наш кто? - Лень и самолюбие. Вы знаете, да, как нам трудно одолеть двух врагов? Ни плоть, ни что-нибудь другое, ни жер­твенное отношение к пище - нет, это не так важно, хотя тоже свинская страсть и смертный грех! Надо на стенке написать: "лень и самолюбие." Это поганки, которые сидят у нас, а мы их ублажаем. Попробуйте этих зверьков задеть. Эти зверьки, они нас грызут. Вот почему и характерно наше отношение к Богу по этим двум зверькам. Как мы, значит, оплакиваем себя, т.е. молимся. Вычитываем или мы жалуемся, выпрашиваем помощи и прощения, или мы только вычитываем, когда чита­ем утренние молитвы, на сон и т.д.

Когда мы бываем немирные и ускользает наше предстояние с умом, то мы перечитываем текст и долбим, так сказать, пока наше сердечко согреется, да? Или бес мешает, отвлекает нас чем-нибудь другим. И как надо как раз следить за собой, чтобы он не мешал, и назло ему перечитывать! Тогда он поби­тый уходит. Его дело все время отвлекать нас от собранности, чтобы мы именно "катушкой" вычитали и больше ничего. И очень довольный, он уходит домой, восвояси. Он добился своего. Он исполнил свои обязанности. Мы, так сказать, прочли, вычитали, а у него записи есть уже. Он своему сатане идет докладывать: "Я послушание исполнил свое, монах сегодня вычитал."

-Батюшка, а если служба так идет?

-Ужасно, ужасно, ужасно, ужасно! В какой грех нам вменяется! Но милосердие Божие бездонно, не надо так тревожиться. Вот почему милостыня, она выкупает буквально все. Небрежно поданный рубль, он выкупает множество грехов. Даже небрежно поданный. Батюшка, а милостыня не должна быть небрежной, но должна быть незаметной?

-Во-первых, это всем сердцем делать и не замечать, не помнить, т.е. левой рукой. Важно, как ты дала: с жадностью или с любовью дала человеку? Или небрежно дала: "Ну, на возьми!" И этот рубль тоже вменится, может выручить. Вот такая милостыня, как пойти к Лидии и убраться, - это милостынька. Вот эти котлеты покойнице Марии - это выше всякой всенощной. Эти все колышки пойдут туда и будут выкупать эти небрежные чтения молитв и т.д. Милостыня покрывает буквально все, но если она не сознается, что это милостыня. Не даждь, Господи, сознавать, что это милостыня. Это вменяется в грех фарисейства.

-Милостыня рублевая или милостыня делами - что выше?

-Сердце!