Беседа о праздности

Мы все живем в праздности. А праздность - это есть бесконечная степень нарушения состояния хождения в присутствии Божием. Мы настолько выключаемся на свои страсти, привычки и обычную жизнь, что забываем о хождении в присутствии Божием. Я могу сказать о себе так же, как говорил много раз. Что я - все-таки относительно праздно живущий и живший. Я временами переключался на страсти, на рассеянное состояние. Вот это рассеянное, несобранное состояние - это есть состояние праз­дное, беспечное. А вот пришел конец, время давать отчет - и вот тяжко и больно, и страшно. По-моему, у всех это так! Одни занимаются отдыхом, другие занимаются квартирой, третьи занимаются каким-нибудь увлечением и теряют чувство "быть в себе". Вы заметьте, что когда мы молимся, мы не всегда молимся от всего своего сознания, хотя часто и от ума. От ума молиться - одно, без участия всего сознания. И всем сердцем, Да? А вот это - настоящая мольба, как преподобные молились; они молились от сердца, через ум, всем своим сознанием, всем своим присутствием. Как мы говорим обычно, "со всей серьезностью". А мы все-таки молимся легкомысленно. Хотя и со вниманием, через ум, и всем сердцем, но всего своего сознания мы не отдаем. Поэтому мы так легко удаляемся ко греху. И бываем рабами какой-то привычки, какого-либо греха. Отдаляемся, отключаемся, и в этом вся наша беда. Это не христианское состояние. Я себе не представляю, чтобы апостол Петр со Спасителем от всего своего сознания говорил, не только от ума - это была уже молитва, да? Ум участвует, но всего сознания не бывает. Мы не умеем отключаться от чего-то.

Апостол Петр рассуждал, разговаривая со Спасителем. Вот хотя бы, когда он увидел Спасителя, шедшего по водам, побежал к Нему по водам и усомнился. Он понимал, как он шел, да? Он увидел Спасителя, на минуточку у него оборвалось сознание, что он идет по водам к Спасителю и сомневаться незачем.

Поэтому, к сожалению, наши молитвы бывают часто бесполезные, бессмысленные, что мы, когда молимся, мы чи­таем, хотя и с умом, через ум, но не от всего своего сознания, т.е., как мы говорим, просто несерьезно. Вот серьезное предстояние Богу необходимо особенно для священника на литургии, или епископа. Он "выдирается", всеми своими костями, жилами, нервной системой - Богу предстоит. Вот почему такие молитвенники очень быстро изнашиваются.

-Батюшка, а Дмитрий Ростовский, почему он в 48 лет скончался?

-Он заболел чахоткой на почве истощения, не только от поста и воздержания (он был великий постник и молитвенник), но он каждую строчку Четьих Миней, Псалтири, своих проповедей и литургию служил всем своим сознанием, всем своим существом, не только от ума.

Вот часто мне приходилось намеренно наблюдать за неко­торыми архиереями, как они литургисают и Богу предстоят. Одни - только через ум, очень редко всем своим сознанием и от всего своего ума. И очень часто обычно, так только, глаза­ми, без участия сердца и без участия сознания, одним холодным умом. А есть еще такая группа: глазами, но ни сердцем, ни умом и ни сознанием. Это большое искусство - Богу молиться.

И получает он воздаяние здесь же. Он опустошается все больше и больше, черствеет, вернее. И если он вовремя этого не осознал и не оплакал, то он черствеет и черствеет. Это есть падение. У меня очень интересный был пример - владыка Кирилл Пензенский. Он всегда служил всем своим существом, осознанием всего ума и только от сердца. Он освещался весь, он сиял удивительным светом. Он был весь в Боге. Он так быстро уставал, что у него приготовление к литургии было очень коротким. Например, он просил меня (мы часто служи­ли вместе): "Почитайте мне акафист Спасителю, Иисусу Слад­чайшему. Теперь давайте почитаем канон ко причащению и молитвы ко причащению", - и мы идем. Под ручку идем слу­жить литургию, в собор Мироносицкий. Он очень уставал от богопредстояния. Богопредстояния не только умом, а всем своим существом. И когда он входил в собор, и нас встречали "со славой" (я шел впереди его), он не замечал людской суеты: как на него надевали мантию, как он прикладывался ко крес­ту, как пели входную "Достойно есть". Он отсутствовал, и толь­ко на облачении приходил в себя, что его облачили.

Так же - владыка Филипп Астраханский. Это был изуми­тельный молитвенник, святитель был, от которого я очень многому научился. Эта величавость его, эта стройность, - для неопытного человека - это гордыня. Но нет! Это максималь­ная, настороженная собранность богопредстояния, но на из­нос! Вот у нас такое состояние редко бывает, а для схимника - это обязательно, это есть схима. Но там у него - святительское предстояние о пастве, да? Это какая-то особенная, собранная, огненная мольба за паству. А у схимника - это состояние плача, но от всей собранности, через ум. И, конечно, сердцем. И пока он не согреется и не выйдет из себя, человека, он не может начинать молитву.

Этот процесс молитвенного предстояния, он бывает в двух, так сказать, фазах. Он начинает на земле, начинает согревать­ся, начинает проникаться умом во все, что он читает. А потом он бывает весь собранный и отдается плачу. Ну, а если плач очень трудно всегда иметь, потому что схимник все-таки чело­век: кого-то осудил, кого-то передразнил, кого-то перешучивал, кому-то не сочувствует, кого-то сердце не любит или полулюбит. А это мешает. Он долго бьется, чтобы получить, до­биться вот этого плачущего состояния. Он, конечно, тогда от­ключается совсем, как бы выходит из себя. Он совершенно отсутствует.

Как преподобный Серафим Саровский рассказывает. Как бы вне тела бывает; плачущим и рыдающим, а потом - торже­ствующим и ликующим, благодарящим. Одно за другим пос­ледует обязательно. Вот это ликование и торжество бывает настолько сильное, что он бывает глухой и немой. А когда у него этого не бывает, он впадает в крайнюю печаль, что что-то ему помешало. Какой-то грех, какая-то усвоенная черта осуж­дения, усвоенная черта греха или страсти. Страсти, конечно, не телесной, можно говорить только о страстях душевных.

Вот это - самое сладкое, что есть на земле, вот это состоя­ние христианское, оно как раз и есть причина радости на земле, единственной радости, и осмысленное бытие на земле. Вот почему нам понятно, что угодникам Божиим эта суета мира и ненависть к своим страстям, к себе, свое все-таки тяготение к страстям, к семени тли, - оно так им портит жизнь. Они почему и стараются разлучиться с телом. У них такое желание - разлучиться с телом и со Христом быть - от чистоты.

Вы понимаете, мы никогда серьезно не думаем, как мы страшно живем, т.е. стоит неумолимая Вечная Вечность, кото­рая зависит от нашей жизни на земле. И мы хозяева, просто говоря, своей участи в Вечной Вечности. Или - в селения радо­вания, или - в селения мук. Радования, конечно, селения очень разные.

Вот я на днях как-то думал: отец схиигумен Лука, он имел, он получил селения радования, но он лишен права об этом нас известить на земле. Отец Лука получил вечное радование, да? Иеросхимонах Михаил, несомненно, мы верим, тоже получил селения радования, хотя его конец был очень трудным. Он кричал на всю келию от страха. От страха присутствия бесов­ской силы. И вот, как мы знаем, читали беспрерывно акафист Благовещению, тем более, что читал один и тот же. Он уставал, конечно, как человек. По 12 раз он читал подряд.

То же самое с отцом Евгением. Я присутствовал при его смерти. Как вы знаете, я его соборовал, исповедывал три часа; понимая, что это последняя исповедь, ругал, придирался к нему и оскорблял его, обижал его, смирял его, десятки раз говоря: "мы говорим в последний раз; вы, батюшка, исповедуетесь в последний раз, если я не напомню вам, и вы не вспомните, то бесы напомнят". Потом я его соборовал, причастил, и он лег у меня на кушетку, головой на правую руку, и так стал умирать. Но он кричал: "Страшно, читайте акафист, читайте акафист!" И мы читали вслух акафист Божией Матери, акафист Святи­телю Николаю, Пока читали, он лежал спокойно, акафист прекращался - он пугался.

Миряне же спасаются в простоте сердца, и бесы их не беспокоят. Эта простота сердца, она гарантирует их от бесов. Только если у них бывают нераскаянные грехи, т.е. неосоз­нанные сознательно: когда они отгоняют от себя покаяние, им не хочется вспомнить, им стыдно, они не хотят себя обессла­вить, - вот тогда эти бесы, они не дают им покоя. А таких мирян бывает очень мало. Когда они спасаются в простоте, они выше. Они спокойненько, улыбаясь, умирают. Доброде­тели очень разные, тем более добродетели у мирских людей выше, чем у священника и монаха. Им легче спасаться, пото­му что они не связывали себя никакими клятвами, они не знают этих пределов запрета: не делать и почему не делать, что священник и монах знают. Если они и согрешают, им Господь тут же прощает.