Когда вас ранило?

- Ранним утром 22 ноября 43-го мы себя обнаружили на «нейтралке», и немцы накрыли нас артиллерийско-минометным огнем.

В прошлом году 9-го мая мне позвонил полковник погранвойск из Ростова-на-Дону. Он интересовался, не знал ли я его деда - разведчика Михаила Бурунова, которого тяжело ранили 22 ноября. Господи, как не знать. Нас же одним снарядом ранило…

Когда разорвался снаряд, меня сильно контузило. Пробив верхнюю одежду, пучок мелких осколков попал мне в левый бок. Все было усеяно кровяными пятнами. Этим же разрывом убило сержанта Черных, а Мишке Бурунову осколок попал под коленный сустав. Ему ампутировали ногу, и он потом умер в госпитале имени Бурденко в Москве. Мой второй номер Ширяхин был жесточайше контужен и прямо на месте лишился рассудка. Он громко и беспрерывно орал. Мы лежали так близко от немцев, что было даже слышно их речь. Я пытался его успокоить, но это было бесполезно.

К ноябрю месяцу дивизия была истрепана донельзя. Погода была слякотная. Валил сырой снег, в траншеях стояла осточертевшая жижа. Маскхалаты все в грязи. Тьфу, вспоминать неохота…

Линия фронта уже находилась в Витебской области Белоруссии возле города Городок. Мы должны были передать свой участок одному из соединений 11-й ГА. Для того чтобы сдать участок сменщику, надо выяснить местонахождение огневых точек противника. Делалось это ночью простым и эффективным способом - проводилась разведка боем. Ну и лучшего ничего не придумали, как послать дивизионную разведку. Я очень хорошо помню, как начальник разведки дивизии – майор Зюзгин резко возражал против этого. И в знак протеста он заявил: « Это же наша элита, а вы их на убой. Я тогда сам лично их поведу ночью».

Мы пошли с саперами, они сняли мины и стали проделывать ходы в заграждениях. Тут загремели банки на проволоке и нас выдали. Началось светопреставление: забили пулеметы, паскудно заскрипели «Ванюши». Меня словно колуном по плечу…

В разведку боем пошло около трех десятков разведчиков. Из этих тридцати было ранено семнадцать человек. На месте никто не погиб, но пока везли до медсанбата, тихо умер раненый в живот костромич Дегтярев. Колька Сивков из Поречья-Рыбного (тот самый с которым я лежал в госпитале в Торопце), с перебитыми очередью из крупнокалиберного пулемета ногами, всю дорогу дико кричал: «Пристрелите меня. Не могу такую боль терпеть. Пристрелите. Мне яйца оторвало. Пристрелите, яйца оторвало». Ну и пока везли, он истек кровью и умер. А я взял зубами рукав пробитой телогрейки и прижал к телу. Рука безвольно повисла, пальцы горели огнем. Поджав колени, я лежал и пытался убаюкать эту адскую боль. Так я попал в госпиталь в глубоком тылу, где пролежал шесть месяцев. Выздоравливал тяжело. У меня начался остеомиелит – гнила кость.

По выздоровлению я попал в Челябинское авиационное училище. Насчет везения хочу сказать. После госпиталя мы сначала очутились в Еланских лагерях. Я решил, что с меня достаточно бегать с пулеметом, надо идти в артиллерию. Однако там таких умников хватало и без меня. Сначала спросили, тех, кто желает пойти на 152-мм. Шагнули почти все! Мне не повезло. Потом появились купцы из дивизионной артиллерии: «Кто желает на 76-мм? Шаг вперед». Опять меня не выбрали. Всех оставшихся записали на сорокапятки «Прощай Родина». У этой артиллерии финал известный. Если бы я туда попал, мы бы с тобой не беседовали.

Изучили материальную часть, отстрелялись на полигоне. Выдают нам сухой паек на трое суток. Мы должны были попасть в мясорубку одного из Украинских фронтов. Стоим с вещевыми мешками. Вдруг появляются два авиационных подполковника. «Пошебуршали» с командирами, объявляют: «Кто имеет среднее образование? Выйти из строя». Вперед шагнули я и еще один паренек. Заводят подполковники нас в комнату, дают решить простейшие задачки из высшей математики. Мы оба справились с заданиями, и конец войны застал нас в Челябинском авиационном училище штурманов и стрелков-радистов АДД. Учился я очень хорошо, мне это дело нравилось. Летали на ЛИ-2, а бомбометание цементными бомбами отрабатывали на Р-5. Окончили курс по ускоренной программе. В июле нас должны были выпускать и присваивать звания. Но война кончилась, и что с нами делать не знают. Летать не дают, классы закрыты. Короче говоря, я отпросился домой в отпуск и там демобилизовался по указу о двух ранениях. По приезду я познакомился с моей будущей женой. Мама купила нам часть дома на Перекопе. Стали потихоньку обживаться, родилась дочь. Меня назначили начальником небольшого цеха. Жизнь налаживалась.

Вдруг вызывают меня в Сталинский райком. Там два капитана II ранга наделенные полномочиями ЦК партии перебирают карточки с личными делами и приглашают побеседовать. Начинают мне объяснять ситуацию: что в армии упала дисциплина, а мировая обстановка тревожная, на северном флоте решено формировать бригаду морской пехоты, а политработников не хватает. Я взмолился: «Будьте же людьми. Я только в себя пришел. У меня дочь родилась. Учусь в институте на втором курсе». Отвечают: «Хорошо, договорились. Оставайся. Но партбилет выкладывай на стол!»

Куда денешься? Партбилет – это вся твоя жизнь. Загремел на север. Там «отбахал» восемь с половиной лет. При первом же хрущевском сокращении написал рапорт об увольнении. Отказали. Получаю направление на десятимесячные курсы в военно-морское училище имени Жданова. Там экстерном сдал экзамены за полный курс обучения. В 61-м году ликвидируется моя часть, где я был замполитом. Я снова подал рапорт. На этот раз демобилизоваться удалось. Мы, наконец, вернулись в родной Ярославль. Вот такая путаная моя военная биография.

Благодарю А.А. Сотскова за терпение и мужество. Во время интервью Алексей Алексеевич упал и сломал бедро. Тем не менее, нашел силы довести интервью до логического конца.

Благодарю за фотографии деревни Вердино и монумента в Озерном участника форума Смолбатл - ака «О. Бендер».