ДО ВОЙНЫ

Н.Д. Я, Доронин Николай Дмитриевич, родился в 1923-м году в Пензенской области. Значит, в этой Пензенской области есть такой Черновский район, а в этом Черновском районе — село Чанка. Так вот, в этом самом селе Чанка мои родители и деды жили. И я там в 1923-м году также появился на свет. Там мы проживали до 1931 года. Затем началась коллективизация. Наша семья являлась многодетной — у отца с матерью нас имелось шестеро детей. Получился этот переезд так. У отца как было? Летом они, деревенские мужики-работяги, такие, как он, трудились на своем хозяйстве, а зимой собирались и коллективами-артелями уезжали в ближайшие и даже в дальние города на заработки. И вот, как-то раз, отец взял и уехал из Пензенской области — в Заполярье, в Мурманскую область, на Кольский полуостров. А потом к нему и наша семья перебралась. Мне тогда, наверное, лет восемь или семь минуло. Однако, несмотря на это, я помню, как мы жили в деревне перед началом и самым наступлением коллективизации. Помню, например, как людей раскулачивали и выселяли из собственных деревенских изб. Многие из них, тех самых, которых семьями выселяли, попадали в Заполярье, в Сибирь. Но мы не стали ждать этого выселения и сами уехали. Вообще, конечно, можно было остаться. Но это было очень опасно. Это в том числе и подтверждается некоторыми фактами, которые мне известны. Так, к примеру, у нас в деревне после нас родственники жить оставались. Так вот, брат матери — дядя Тихон, здоровый мужик такой, который не стал никуда уезжать, умер с голоду в 1931 году. И не только, надо сказать, он один так там умер. В общем, много людей отправилось на тот свет из-за этого. Украинцы сейчас этот период истории называют Голодомор. Но этот Голодомор прихватил не только Украину, но и центр России, - европейскую, во всяком случае, ее часть. Так что очень там у нас много погибло людей.

Но нам повезло в том отношении, что мы успели оттуда уехать, пока год рабочий закончился. Питались же мы теми крошками, которые отец за лето заработал, как-то выкручивались. Потом отец уехал в Мурманск, а следом за ним — и мать наша с ребятишками. Я до сих пор помню эту, значит, поездку тяжелую. Ведь мать — неграмотная крестьянка с шестью детьми, в том числе и с одним грудным ребенком. Эта дорога хорошо сохранилась в моей памяти. В Мурманск мы ехали через Ленинград. Но в Ленинград прямо не заезжали, как сейчас помню, а останавливались в какой-то Званке. Дальше уже мы до Мурманска добирались. И оказались, по сути дела, на новом месте в 1932 году.

Отец работал в Мурманске на железной дороге вагонным поездным мастером. Мы, ребятишки, в это самое время учились. Жизнь в Мурманске тоже оказалась беспокойная для всех нас. Отцу все время приходилось переходить с работы на работу, и все — по железной дороге. А работа одноколейной железной дороги была организована таким образом, что через каждые 100 километров примерно располагалась обычно небольшая станция (она разъездом называлась). Для чего это было нужно? Для того, чтобы встречные поезда в одноколейной дороге могли разъехаться. Им нужно где-то ведь делать разъезд! И вот они, в общем, делают вторую дорогу, разъезжаются туда и обратно. Вот по таким разъездам и работал отец вагонным поездным мастером. Работа, конечно, очень тяжелая была. Я здесь и сейчас, уже по прошествии стольких-то лет, об этом с ужасом вспоминаю. В чем заключалась эта, стало быть, работа? Отец должен был следить за сохранностью колес на сварных вагонах на всем составе. Состав был, конечно, огромнейшим. И вот он его сопровождал и проверял исправность колес. Сами-то колеса опирались на буксы и вертелись по оси, туда смазка вливалась, тряпки выкладывались. И вот отец должен был на каждой станции выезжать с тормозной площадки, а это расстояние — 100 километров где-то. Сейчас, например, я не вижу товарных вагонов у тормозной площадки. А раньше тормоза осуществлялись исключительно с тормозных площадок. На этих площадках должны были сидеть специальные работники, которые по сигналу машиниста начинали тормозить, и значит, специальную такую штуку крутить-раскручивать. Сейчас у поездов все работает уже автоматически. Поезда, как говориться, сами уж тормозят и освобождают возможность для того, чтобы им дальше ехать. Короче говоря, работа у отца оказалась такая, что нужно было бегать в любую погоду: и в жару, и холод, на пложке тормозной, которая, кстати говоря, открыта с двух сторон. Слева и справа дул холодный ветер, и только со спины стена вагонная предотвращала его. Вот так отец все время туда-сюда должен был бегать. Так и работал до войны и в первое время войны. Впоследствии он стал почетным железнодорожником.

Ну а поскольку мать приехала в 1932 году с шестью детьми, ей стало не до работы, она нами занималась. Сам я средним был ребенком в семье. Старше меня — брат и сестра. Брат потом буквально в первый год войны погиб на фронте. Но были дети и после меня: 1931, 1932 и 1939 годов рождения. Первое время жилье у нас оказалось никудышное. Жили мы в старом битом и холодном бараке, где было неуютно. Какое-то коммунальное хозяйство отсутствовало напрочь. Поэтому, конечно, жизнь наша проходила в ужасных условиях. Но потом началась война.