:
Глава двенадцатая. НЕ БОЖЕ ДЕЛО
Хмырь паниковал. И это зябкое, непривычное для отморозка, каковым его считали, состояние духа едва ли не изумляло сокамерников, которые к постоянно непредсказуемому Хмырю относились с опаской. От такого всегда можно ожидать на собственную башку неприятностей. Даже и без видимой причины. А тут он вдруг стал сторониться соседей, глядел на всех подозрительными глазами, ни с кем, как прежде, не болтал о вещах, о которых иные предпочитали вообще помалкивать.
А дело– то все было в том, что накануне вечером вернувшийся с очередного допроса Ленчик, который парился здесь по двести сороковой, то есть за вовлечение в занятие проституцией, передал Хмырю с воли предупреждение. Звучало оно так: «Хмырь, в крытку пошла малява, чтоб тебя замочить, берегись Босого».
Семен Греков по прозвищу Хмырь никакого Босого не знал, даже и не догадывался, кем тот может быть. Тот же Ленчик, который сидел в камере на полсотни подследственных и где на самом деле располагались все семьдесят пять уже больше полугода и был достаточно знаком с обширным контингентом, просветил Хмыря. Босым, сказал он, называли мокрушника из соседней камеры, на котором уже висело до десятка вооруженных ограблений с убийствами. И был он гастролер – раскатывал по матушке-оссии и добывал по городам и весям свой хлеб насущный таким вот бандитским образом. Но взяли его на последнем деле в столице. По прежним меркам грозила ему чистая «вышка», но после принятия моратория на смертную казнь дело его как бы зависло. Он же, чувствуя себя в любом случае смертником, – пожизненное в наших условиях куда хуже стенки, – возможно, посчитал, что еще одна мокруха к уже имеющемуся десятку нового срока не накинет. А может, и не сам он станет мочить Хмыря, а еще кому поручит, его, по слухам, многие побаиваются, понимая, что, если у Босого уже давно крыша поехала, ему ничего не стоит воткнуть перо в бок любому, кто его ослушается. Или – кому прикажут.
аздумывая над сказанным, Хмырь все соображал, от кого могла пойти малява Босому. И так выходило, что знать мокрушника, который, кстати сказать, парился в Бутырке уже третий год, мог Синий. Но тут же возникал вопрос: ему-то от того, что замочат Хмыря, какая собственная польза? Или, может, его так напугали сопляки-свидетели из Каменки, опознавшие Хмыря? Ну и что? Прямых-то доказательств, что убийство фраера – дело рук Сеньки Грекова, у следаков нету! Видели его? Ошиблись. Про какие-то следы на водочной бутылке? Фигня. Хмырь помнил, что в тот день ни разу не снимал перчаток. И, как понимал он, в принципе его положение, к примеру, было куда лучше, чем у того же Ленчика. У которого статья хоть и звучит мягко, как «вовлечение», а на самом деле взят он был с поличным и прямо над окровавленной жертвой, которая отказалась исполнять его волю. Так что Ленчику явно светил как минимум трояк. Хмырь же очень надеялся, что следствие само развалится, еще до суда. И помогать следаку по фамилии Платонов он пока не собирался. Авдея-младшего заложил? Так о том сам Синий и растрепал, многие слышали, кто заказал.
Сообщение Ленчика обескуражило. За что?! Хотел бы не верить, но… не мог. Знал он своего бригадира, помнил, как недоволен был тот, когда узнал, что фраера засунули в его же дачную халупу – весну ожидать. Ну бросили и бросили, ошиблись маленько. Кто бы додул, что следаки первым делом именно туда и кинутся! Тем более что Кирюха – «личка» фраера – так ловко изобразил в дугу бухого хозяина своего, развалившись в шикарной шубе его и шапке на носу. жали братки: до чего похож на жмурика, завернутого в целлофан и оставленного на даче. А Кирюха, помнится, все базлал по дороге в Подольск, как, бывало, натягивал супружницу этого фраера, да какая она, да как ведет себя и до, и после, и во время… И базлал так красочно, что даже сопли распустила братва, готовая прямо сейчас же бросить все и мчаться драть вдову всей бригадой. Однако про нее команды не было, видать, Синий держал ее в уме для других целей. А вот Кирюхе все было нипочем, он так и хвалился, что в Подольске заберет свою тачку и заявится к той сучке, устроит ей поминки. А заодно и от шубы этой слишком заметной избавится. Старый закон – горят всегда на мелочах, на жадности. Кирюха же гореть не собирался. И другим не советовал.
Злился теперь отчего-то Хмырь. То есть он-то понимал, почему Кирюха тот же хорошие бабки сшибал, все сто удовольствий имел, а ведь это на его руках кровь фраера! Хмырь, может, больше любил бахвалиться, страх вокруг себя чувствовать, а настоящим отморозком, если по правде, был как раз Игорек, Кирюха этот. Он больше других над хозяином своим издевался, будто серьезную причину имел. Вон как оно вышло, поскольку отдуваться за всех выпало, стало быть, одному Хмырю. Конечно, своих закладывать – последнее дело. А Кирюха к братве не принадлежал. Наоборот, он именно от братвы и защищал-то своего шефа. Защитник, мать его!
И наконец вместе с обострившимся чувством опасности, исходящей от неизвестного Хмырю Босого, появилось немедленное желание свалить с себя существенную долю вины. На чужого, естественно, на Кирюху. Все, чего незаслуженно не получал в своей жизни Семен Греков, он же Хмырь, от всего этого, получается, нос воротил Кирюха. И это было в высшей степени несправедливо…
Во время раздачи обеда подследственный Греков заявил контролеру, следившему за раздачей пищи, что должен сделать следователю Платонову одно чрезвычайно важное сообщение. И добавил: очень срочное. Контролер кивнул и ничего не ответил. Это обстоятельство тоже усилило подозрение Семена, что Босой может быть в сговоре с надзирателями Бутырки. Или их уже давно перекупили авторитеты с воли. Но до самого вечера, до того времени, по которое в соответствии с законом ведутся допросы арестованных, никто Грекова никуда не вызывал. Хмырь по-настоящему теперь испугался.
Незадолго до этого Семен повторил свою попытку добиться вызова к следователю, но контролер, издевательски посмеиваясь, пообещал ему, а заодно и всей камере устроить «пробежку по коридору». Что это такое, Хмырь только слышал, но сам еще не участвовал. Это когда всю камеру из-за одного мудака выгоняют в коридор тюрьмы и заставляют бегать под ударами резиновых дубинок. Известно, что после таких «пробежек» сама камера устраивает виновнику…
Семен отвалил от «волчка», чувствуя спиной ироническую ухмылку Ленчика, и за всю ночь так и не сомкнул глаз.
Утром, при раздаче завтрака, Хмырю новый уже контролер сказал, что следователь Платонов будет во второй половине дня и ему уже передано требование заключенного. Хмырь лишь вздохнул, не ощущая от своей настойчивости ни малейшей радости…
– Садитесь, Греков, – сказал Платонов. – Мне передали, что у вас есть что сказать наконец следствию. Это так?
Хмырь кивнул.
– Нет уж, давайте будем говорить, – возразил следователь. – Я веду протокол допроса. Но прежде чем вы подробно расскажете мне о своем желании сотрудничать со следствием, я хочу спросить вас об одном человеке. Скажите, Греков, как давно вы знакомы с Василием Егоровичем Карасевым?
Хмырь молчал. Появление фигуры Васьки Карася было ему непонятным. В деле с фраером тот не участвовал. Был таким же братком, как и сам Семен. Чего еще было о нем известно Хмырю? Особенно в такой среде, в которой никто не любил рассказывать о своих подвигах, предпочитая, чтобы все эти «знания» оставались лишь у бригадира. Нет, знал Хмырь, что был Карась дезертиром, что срок мотал за побег с оружием. Вот, пожалуй, и все. Группы для проведения всякого рода операций, когда не было нужды поднимать всю бригаду, складывались как бы сами по себе. И усиливались из других групп лишь после серьезных потерь – разборок там с другими группировками, да хоть и с теми же подольскими, хотя как раз с ними предпочитали решать дела на мирных стрелках. Тем не менее всякое бывает. А вот про Карася?… Говорят, стреляет парень классно. Чего еще?… Непонятен был вопрос следователя.
– Судя по тому, что ваше молчание затягивается, – сказал Платонов, – вы не совсем готовы сотрудничать с нами? Что – вопрос показался очень сложным? Вы разве не знаете Карасева?
– Да знать-то я его знаю, – сказал наконец Хмырь, – да только как? Он мне – не дружбан. Знакомы – и все.
– Знакомы – это хорошо, – кивнул следователь, записывая в протокол. – А он обычно чьи задания выполняет? Синего? Или кого-то другого?
Хмырь даже сжался: о Синем он не мог проговориться. Откуда следак знает про Синего? Заложить Леху – это, считай, самому себе подписать приговор!
– Да вы не стесняйтесь говорить правду, Греков, – спокойно продолжил Платонов. – Всем нам давно и точно известно, что вашей щербинской бригадой, по существу, руководит Алексей Евгеньевич Грызлов, он же Леха Синий. И вся его биография вот тут, – следователь ткнул указательным пальцем в пухлую папку, лежащую сбоку. – Не сомневайтесь, вся, включая имена давно уже бывших его родителей и отпечатки пальцев. Ваши у нас тоже, кстати, имеются. Так что, говорите, с Карасем?
Вот же настырный следак! Хмырю бы про свое, а тот с Карасем, будто он ему дорожку перебежал, пристает…
– Ну знаю я его, – пробубнил неохотно Хмырь, – сказал же… А чего у него с Синим? – Он безразлично пожал плечами.
– Но он выполняет задания бригадира?
– Ха! – с иронией качнул головой Хмырь. – А кто он такой, когда приказывают! – И замолчал, чувствуя, что невольно сболтнул лишнее. – Я вот вспомнил про одного. Только он – не из наших.
– Ну что ж, давайте поговорим о том, про кого вам удалось наконец вспомнить. Назовите его. Кто он, чем занимается, какое имеет отношение к вашему делу?
– Кирюха его зовут. А вообще – Игорь. Он «личкой» у того фраера, Силина то есть, работал. И заодно бабу его трахал! – последнее сказал даже со злостью.
– И какое отношение, повторяю, имеет этот Игорь к убийству Силина?
– Так он его и… уделал.
– В Каменке?
– А где ж еще!
– Вот как! Значит, он был там с вами, Греков?
Да что ж это за язык-то такой?! Хочешь сказать одно, а делаешь только самому себе хуже! Но тут же родилась и новая мысль.
– Ну был он. Как бы за старшего. А кто велел, я не знаю. Он говорил: надо отвезти одного фраера подальше, он знает куда, для серьезного базара. Помочь надо. Поехали. Он его, Силина, значит, вывел из дома, посадил в машину. Я в другой сидел. На даче они ушли в дом, чего говорили, не слышал. Потом выходит один, шубу фраера на себя надел, шапку. «Поехали обратно, – говорит. -Я за ним сам потом вернусь, пускай отдыхает». Ну мы и поехали обратно.
– Куда?
– А в Подольск. Там у Кирюхи своя машина стояла. «Девятка» красная. Сел и уехал.
– И все? А оплата услуг?
– Дал «штуку» баксов, – неохотно как бы сознался Хмырь. – На всех.
– И сколько же вас, щербинских, было в двух машинах?
Хмырь даже вспотел. Опять прокололся! Выходит, надо называть своих. И он решил «вспомнить» Бабона – водилу.
– Да вдвоем и были…
– Это и в «мерседесе» и джипе? – удивился следователь. – А зачем же столько шума? Вот сторожа показали, – он нашел соответствующую страницу протокола, – что в «мерседесе» сидели четверо. То есть получается, вы все, включая Силина, его телохранителя, вас и вашего напарника, ехали в «мерседесе». Ничего не понимаю, этот джип, что же, сам по себе ехал? И без водителя, и без охраны? Если вы сейчас скажете, что в джипе ехали люди Игоря, то на кой черт тогда вы ему понадобились? Нестыковка, Греков. Думайте лучше.
Окончательно сам себя запутал Хмырь и разозлился. Но вовремя успел подумать, что в данный момент собственная задница дороже остальных.
– Еще двое наших ехали в джипе. Мы потом в него и пересели. А «мерседес»…
– Напомню. Вы только что сказали, что Кирюха уехал в своей красной «девятке». Куда же девался после вашей операции силинский «мерседес»?
– Не знаю. Мы его в Подольске оставили. Возле «Зингера».
– А этот ваш Игорь, он знаком с Алексеем Грызловым?
Грызлов для Хмыря был запретной темой.
– Не знаю, – словно заведенный, повторил он.
– У нас имеются данные, – следователь снова перелистнул страницы дела, – что ваш знакомый Кирюхин Игорь Владимирович, Кирюха по-вашему, вместе с человеком, очень похожим по описанию свидетелей на Алексея Евгеньевича Грызлова, навещал недавно вдову Силина в ее квартире. А вы, лицо достаточно близкое к Грызлову, даже не знаете, были ли они знакомы? Странно. Позвольте вам не поверить. И приехали они, между прочим, как и уехали позже, именно в силинском «мерседесе». Факт подлинный. Что скажете?
– Скажу. Только запишите это как мое чистосердечное признание.
– Это мы посмотрим. Говорите. Я записываю.
– Когда мы возвращались из Каменки, Игорь подробно рассказывал, как он это… в общем, дрючил вдову. И говорил, что снова к ней поедет. Так вот я подумал, что, может, она сама и заказала ему, своему ё…, мужа?
В свете тех сообщений, что Платонов недавно слышал в Генпрокуратуре у Турецкого, эта мысль Грекова не показалась ему такой уж абсурдной. Из собственной практики он знал ситуации куда более изощренные, когда ради денег, вольной жизни, тех же любовников жены заказывали собственных мужей их же телохранителям. «Проклятый мир!» – мог бы пафосно воскликнуть какой-нибудь начитанный интеллигент, а это всего лишь обыкновенная бытовуха…
– С того дня вы виделись с Кирюхиным?
– Нет, – Хмырь резко и отрицательно замотал головой.
– А с Грызловым?
Вот же гад этот следак!
– Откуда?
– Это что ж опять у вас получается? Кто-то нанимает вас, вы оказываетесь, по сути, соучастником убийства, а ваш непосредственный бригадир о том ни сном ни духом? А между прочим, у нас имеются показания свидетелей, что в тот день, когда вы были задержаны во дворе фирмы «Алко-сервис», там же находился и Грызлов. Только Синий, в отличие от вас, ушами не хлопал, а спрятался, пока шел в офисе обыск. А потом вышел, и его многие видели. Тут их показания, могу дать посмотреть. Так что ж вы делали в тот день на фирме?
Полная фигня получается… Выходит, следак-то знает побольше Хмыря! И про Синего ничего для него не секрет. И тут снова перевернулось в мозгах Грекова сообщение Ленчика о маляве с воли. Кому нужна его жизнь? Как же раньше-то не сообразил! Да ведь это только один Синий и мог приказать! И только его слово может быть услышано в Бутырке. Да хоть тем же и Босым… Значит, это Синий его приговорил?! А он тут, будто целка какая, корчит из себя!
– Пока вы вспоминаете, Греков, задам вам попутный вопрос. Что конкретно вынудило вас срочно просить следствие принять ваши признательные показания? Я правильно сформулировал ваше настойчивое желание? Или, может быть, контролер что-то напутал?
Видел Платонов, как безумно мучается этот Хмырь от необходимости оправдаться и в то же время чего-то всерьез опасается. Но поскольку «клиент», как говорится, дозрел, следователь вовсе не собирался давать ему спуску. аз начал колоться, колись до конца. Полумерами тут уже не обойдешься. И тот, видно, решился.
Греков заговорил о той маляве, что пришла в Бутырку. Выдвинул и свое предположение, кому нужно, чтобы он замолчал поскорее и желательно навсегда. Таковыми он и назвал Игоря Кирюхина и Алексея Грызлова. Но тут же сам и поправился, что Кирюха в авторитетах никогда, по его сведениям, не ходил, тем более не был «законником» и, значит, в тюрьму маляву с приказом кинуть не смог бы. Получается, что либо помог ему Синий, раз их вместе видели, либо это – инициатива лично Синего. Причем Кирюху он называл более активно. Вроде бы как его он не боялся, а при упоминании Синего – просто вздрагивал.
Он был действительно напуган – это видел Платонов. Но чем помочь-то ему? Попросить тюремное начальство перевести подследственного в другую камеру? А где гарантия, что и там не достанут? В другое СИЗО? Нужны серьезные обоснования, а не слова об угрозах, которые заключенный вполне мог и придумать, чтоб хоть как-то изменить свое положение. Можно, конечно, поговорить с Грязновым и попросить того, чтобы он помог перевести Грекова, скажем, в «Петры», то есть в следственный изолятор Петровки, 38. Но стоит ли овчинка выделки?
Так, рассуждая вслух, подвел Платонов Хмыря к мысли о том, что забота следствия об охране его грешной жизни может быть осуществлена лишь в обмен на полнейшее признание. Без всяких «если» и «может быть». Без встречных условий и оговорок. Вот в этом случае, так сказать в порядке исключения, можно попробовать помочь Семену Грекову на какое-то время «затеряться» для тех, кто поставил на нем крест.
Предложение было жестким, и Хмырь его понял. Он и сам уже видел, что иного выхода у него просто нет. Да, кстати, вполне может статься, что Босой – это туфта, а маляву как раз и получил Ленчик, чтобы передать кому-то в их же камере. А сказал он об этом Хмырю, чтоб тот мучился, не спал, подозревал каждого и в конце концов сорвался, сам сел на перо. Такие суки, как Ленчик, особенно любят мучить и издеваться над другими, потому и идут в сутенеры: баба-то – она слабее, ее пригнуть, заставить исполнить любой твой номер – сущая потеха. Вот он и…
И это последнее соображение все решило для Хмыря. Он сказал следователю Платонову, что готов дать самые что ни на есть чистосердечные показания относительно Синего, да и тех братков, которые участвовали в разборке с Силиным…
Ну а Платонов, не желавший, чтобы Греков был слушателем во время разговора с Грязновым, позвал охранника, предупредил о том, что выйдет на десяток минут и, оставив Хмырю пачку сигарет со спичками, ушел в незанятый соседний кабинет, набрал по мобильному телефону номер Грязнова и изложил кратко суть ситуации.
Вячеслав Иванович, который, как понял Платонов, все еще находился в Генеральной прокуратуре, тоже попросил минутку подождать, а затем сказал, что они с Турецким немедленно займутся этим вопросом. Прощаясь, Грязнов заметил, что теперь уж Платон Петрович просто обязан выжать из Хмыря всю его поганую душу. А в камеру его возвращать уже не надо, пусть сразу после допроса везут на Петровку.
– У вас имеются какие-нибудь вещи в камере? – спросил Платонов, вернувшись в следственный кабинет.
– А чего? – не понял Хмырь.
– С собой надо что-то забрать?
И Хмырь повеселел. Сказал, что имеет при себе все имущество. Остальное – казенное или то, чем помогли разжиться соседи по камере.
– Ну и хорошо, – сказал Платонов, садясь и кладя перед собой новый бланк протокола. – Тогда начнем все сначала…
Утро выдалось очень холодным. И мороз был не сильный, но ветер буквально с ног сносил и наметал на дорогах такие сугробы, что для расчистки немедленно требовались мощные бульдозеры. А откуда в подмосковных поселках такая техника? Еще недавно бывало, что, когда заметет такая пурга, дорога на кладбище закрыта на неделю, а то и побольше. Пока кто-нибудь шибко важный не загнется и новая власть не кинет все имеющиеся в наличии силы для более-менее сносного обеспечения последнего, как говорится, пути. Ну а за важным, глядишь, и остальные потянулись со своими покойниками, заждавшимися собственных проводов.
Погода никак не располагала к пышным похоронам. Хотя, как известно, братва в таких случаях не скупится, полагая, что проводы кореша просто обязаны остаться в памяти живых важным и символическим знаком того, что свои тебя не забудут. И камень большой поставят. И фотик твой прикажут вырубить на века. И слова чувствительные какому-нибудь видному писателю или газетчику закажут, чтоб потом мастера-гранильщики вырубили их и покрасили золотом. Честь братвы в подобных случаях была непререкаемой.
Карася решили хоронить именно в Сергеевске, поскольку здесь он родился и в школу ходил. Недолго, правда. Потом работать пришлось в совхозе. Ну а из армии – известное дело. Семерик со всеми последствиями…
Погост был хоть и старым, но относительно небольшим. Народу в поселке проживало все меньше и меньше, а возить издалека – из того же Подольска или Климовска – особой нужды пока не было. Там и свои собственные кладбища с успехом расширяли территории. Но самое главное, почему пришли к такому решению, заключалось в том, что в этом поселке действительно было безлюдно. А значит, и лишних глаз да ушей поменьше. Не хотел Алексей Грызлов афишировать похороны данного братка, поскольку оказался он ну просто полнейшим мудаком. И не с молитвой попа и с оркестром хоронить его следовало, а закопать на каком-нибудь заброшенном пустыре, чтоб и память о нем тут же исчезла. Но… братва бы этого не поняла. А закон приходилось чтить, потому что его и без того постоянно нарушали. Отморозкам, этим молодым волкам, только покажи свою слабость или что тебя пробуют уже и в грош не ставить, как сразу и съедят…
Вот и приехали щербинские, и с попом об отпевании договорились. И все бы слава богу, да погода подвела, хоть отменяй возвышенное мероприятие…
То, что оказалось для щербинской братвы почти непроходимым препятствием, стало для полковника Кондратьева лучшим вариантом из всех, какие только можно было придумать. Не случись такой метели, впору было бы самому всю ночь сугробы нагребать, чтобы потом их же и убирать с пути похоронной процессии.
Несколько человек из щербинских подскочили к прикладбищенской церкви на вездеходе, чтобы посмотреть, на что можно рассчитывать. И оказалось, что никакой беды вовсе и нет, а наоборот, дела складываются как нельзя лучше. Узнав, что в поселке уже несколько дней лежат покойники в ожидании неизвестно чего, власти Подольского района распорядились немедленно произвести расчистку пути. А для этого кинули взвод солдатиков из охраны учебного аэродрома «Кузнечики» и сельских механизаторов, которым все равно зимой не хрен чем себя занять. Технику пригнали – и давай!
К обеду дорогу расчистили, нагребли на обочины высокие сугробы, а на самом погосте еще спозаранку местные работяги жгли костры, оттаивая землю и рубя ее ломами и заступами. Дело спорилось. Да и местный священник назначил панихиду по усопшим на четырнадцать тридцать. Чтоб завершить все, значит, при свете дня.
Услышав от своих, что власти почему-то решили помочь трудящемуся населению, Леха Грызлов забеспокоился было и решил приехать, чтоб проверить на месте самому. Приехал, посмотрел, как шустро пашут солдатики, даже угостил сигаретами. Те были просто счастливы. А когда Синий оставил им еще и тройку бутылей, благодарности, казалось, не было предела. Обошел Синий и местных забулдыг, долбающих мерзлую землю. Ну с этих-то что взять! В церковь заглянул, предварительно перекрестив лоб. Хоть и не верил он ни в какого Бога, однако, по старой присказке, старался без крайней нужды не портить с Всевышним отношений. Есть – нет, кому что доподлинно известно?…
Оставил двоих своих братков, чтоб те разобрались с местной чайной, в которой предполагалось устроить небольшие, но вполне дружеские поминки, как того требует обычай. одственников-то у Карася никаких не было, значит, по всему выходило, что братва и является его семьей. А в семье должен чувствоваться всегда твердый порядок. Что бы ни произошло. Ну и еще должны были те двое проследить за порядком на похоронах. Чтоб не дай бог чего… С этим Синий и уехал. А вернуться он предполагал, когда подойдет катафалк с гробом. Перед началом панихиды. О чем и предупредил священника. Без него, мол, не начинать. Заодно крупную сумму в долларах на вечный ремонт храма отстегнул. Все на свете имеет свою цену…
В общем, успокоился Синий и умчался снова по своим делам. Моложавый отец Владимир подношение, естественно, принял, перекрестил дарителя во имя церкви, ибо, по словам Спасителя, «просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам…».
Но, проводив взглядом уехавшего спешно человека с синими наколками на пальцах, пошел он в свой небольшой домик из красного кирпича, к которому была пробита дорожка в снегу, больше похожая на глубокую траншею, и там, зайдя в сени и оббив снег с больших черных валенок, сообщил ожидавшему его полковнику Кондратьеву, что Синий, о коем было говорено, недавно явился собственной персоной и отдал распоряжение о панихиде в личном своем присутствии и так далее и тому подобное.
Наверное, сравнительно молодому священнику была не очень по душе его роль в данной, довольно сложной, ситуации, но перед мысленным взором его еще двигались подсиненные пальцы, «отстегивающие на храм», а в голове смиренной молитвой самопроизвольно звучали слова апостола Павла: «Кто крал, вперед не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтоб было из чего уделять нуждающемуся…»
Он надеялся, что милицейскому полковнику, находящемуся здесь в обычной гражданской одежде, будут понятны мотивы, по которым священник вынужден иной раз противоречить собственным убеждениям.
Полковник понял, но не преминул предупредить:
– Смотрите, батюшка, чтоб у вас тут накладки не получилось. И, главное, не бойтесь, все под контролем…
Грызлов был уверен, что необходимое сделано правильно, и не торопился. Как говорится, без хозяина все равно не начнут. А хозяином показать себя следовало бы. Он поэтому и не в джипе отправился, в котором днем мотался в Сергеевское, опасаясь ненароком застрять в снежных заносах, а пересел в бывший силинский, а теперь принадлежащий ему по праву «мерседес» с пропуском-флажком Государственной думы. При всей своей приверженности старому «закону» ощущал иногда желание Леха Грызлов приподняться над серой обыденностью, вознестись маленько в фантазиях. Представительский «мерседес» с баром и телевизором и широким задним сиденьем, на котором так удобно шпарить телок любого размера, являл все признаки жизненного успеха.
На повороте от поселка к церкви и раскинувшемуся за ней погосту грызловский «мерс» встретили на джипе двое братков, которых он оставил тут еще утром. Сообщили, что проблем нет. Карась на подходе, а сельские уже привезли в церковь бабку старую и какого-то ветерана. Поп собирался отпевать всех разом.
Грызлов усмехнулся: уж Карасю-то, подумал, все равно, в какой компании отправляться в последнюю свою дорогу, может, даже и лучше среди этих. У бабки-то какие грехи? Тем более – у ветерана. Вот и к Карасю – там! – меньше вопросов будет, а то начнется… что делал, да кого мочил… не оправдаешься…
Синий резко мотнул головой, отгоняя неожиданно навалившуюся дурь. Спросил только:
– А почему у вас задержка?
– Да не, все в норме, мы ж на связи. Пробки в городе.
– Ну поехали, – успокоился Синий и поднял боковое стекло. – Трогай, Витек, – сказал водителю.
На расчищенной площадке возле церковной ограды стоял старенький ритуальный ПАЗ с черной полосой по обоим бортам. Внутри были люди.
– Это кто? – строго спросил Синий, выходя из машины, у догнавших его охранников.
– Проверили, – успокоили братки, – они из подольского военкомата. Оркестр. Будут ветерана провожать.
– Я спросил, – сказал старший, – а они говорят, что запросто и нам отыграют. В лучшем виде. И бабки смех один – за сотню баксов. Я подумал, Синий, чего нам-то зря гонять? И отменил наших. Ты не возражаешь?
Сомневался старший в своем решении, хотя поступил, конечно, верно: городской оркестр за все дела запросил тысячу, совсем оборзели.
– Правильно, – кивнул Синий. – Пойдем посмотрим на этих.
На передних сиденьях сидели ветераны в распахнутых полушубках, с наградными ленточками на пиджаках. В глубине автобуса – народ помоложе. У всех без исключения были характерные красные носы больших профессионалов, работающих постоянно в зимних условиях, на пронизывающем ветру. В руках они держали начищенные инструменты, под ногами лежали футляры от них. Ближний бравый старикан из водочной бутылки поливал на тряпицу водку, сильный запах которой плавал по всему автобусу, и протирал мундштук своей трубы. Походя и сам прикладывался к горлышку. Синий с усмешкой понаблюдал за музыкантом, заметил, что точно так же поступают и другие.
– А сумеете? аньше времени не сгорите? – поинтересовался он у старикана.
– Обижаешь, хозяин! – бодро воскликнул такой же, поди, ветеран, какой лежал в гробу. – Мы ж не пьем, это чтоб губы не примерзали.
– Мы не пьем, мы лечимся! – долетел из глубины веселый голос.
Синий только и покачал головой: одно слово – лабухи! Лечатся они…
Мимо, уже к вырытым могилам, прошли несколько давешних копальщиков – мужики все кряжистые, красноносые, обветренные, одетые в деревенское свое хламье – тулупы и телогрейки, ватные брюки, здоровенные валенки, в лохматых треухах.
Сквозь открытые церковные двери виднелись огоньки свечей, доносился глухой, неясный гул, как всегда, когда в тесном помещении собирается много народу.
Синий как подумал, что придется в той тесноте, духоте, насыщенной пронзительным запахом горящих свечей и ладана, простоять не менее часа, так у него и пропало все желание делать по «закону». Он решил лучше поприсутствовать при вносе гроба в церковь, а потом вернуться в машину да посмотреть телевизор, умягчая душу коньячком из бара. Вот так оно будет правильнее. А потом, уже в конце, подойти к гробу и поклониться ему. В назидание остальной братве.
Пока он так размышлял, из автобуса вышли трое музыкантов, отошли за него, к сугробу, небось отлить решили. Синий хмыкнул и шагнул к «мерседесу», но услышал сзади:
– Алексей Евгеньевич, минуточку!
Синий вздрогнул, машинально обернулся, напрягся. Так его уже сто лет никто не звал.
Перед ним стоял один из автобусных ветеранов. Синий отпрянул было, но тут же почувствовал на своих запястьях железную хватку «старичка». Мать твою! Это в полумраке автобуса можно было принять его за ветерана! А здесь, на свету… Видел ведь где-то это лицо… или эти глаза?… Но сейчас было не до воспоминаний.
Синий бешеным рывком хотел опрокинуть мента – ну конечно, это же мент! – на себя, чтобы вывернуться, выскользнуть, дотянуться рукой до пистолета в кармане. Но мент стоял, словно был сделан из бетона – хрен сдвинешь!
Невольно обернувшись к своим, Синий с леденящей душу ясностью обнаружил, что двое братков с разинутыми от изумления ртами стоят у него за спиной, а их со стволами, упертыми в затылки, стерегут двое только что покинувших автобус музыкантов. Третий ловко защелкивает на руках братков наручники.
Еще и шок не прошел от увиденного, как и на запястьях Синего тоже щелкнули железа. И вмиг стало так неуютно, так плохо, хоть зверем рычи…
А еще он успел заметить вытаращенные глаза Витька, водилы своего, которого выволакивали из «мерседеса» двое местных могильщиков – тех самых, с красными рожами и в лохматых треухах.
«Амбец…» – едва успел подумать Синий, как сильный удар по шее отключил его сознание…
Полковник Кондратьев, обездвиживший Леху Грызлова, отдал короткую команду, и обмякшее тело щербинского авторитета, словно мешок какой, быстро втащили в ритуальный автобус, запеленали, залепили рот липкой лентой и бросили за последними креслами на пол, на груду мешков, которыми и накрыли с головой. Туда же засунули и его водителя. Братки смотрели на эту стремительную процедуру, будто на дурное цирковое представление, в котором спортивными снарядами были они сами.
– Когда ваши прибывают? – спросил у них полковник. И совсем он был не старый, и не ветеран никакой, а здоровенный лоб, который если вмажет, вмиг копыта откинешь. Вроде Синего, тот и крякнуть не успел, как захомутали. Или Витек его верный. Ну что ж, раз спрашивают, надо отвечать.
– Да уж на подъезде, – хрипло отозвался старший, голова которого была прижата подбородком к груди – так его давил сзади один из «музыкантов».
– Этого в джип и на развилку, – указал на него полковник, – а другого – к остальным.
И старший увидел, как тут же рухнул в снег его напарник. А сам он, ведомый двумя ментами – теперь это было уже и дураку понятно, – в полусогнутом положении был транспортирован в собственный джип. Его посадили рядом с водительским местом, которое занял один из конвоиров – совсем молодой парень, такой же бритоголовый, как Гошка, его напарник. Второй конвоир сел сзади и приставил пистолет к макушке.
– Значит, так, слушай сюда, – сказал он. – ыпнешься или там попробуешь вякнуть – пуля твоя. Будешь тихо сидеть и махать им ручкой, чтоб проезжали, понял? Они в чем приедут?
– Катафалк и… свои тачки.
– Вот и славно. Значит, караваном идут. А тут уже без тебя разберутся. Поехали, Коля.
Джип круто развернулся и помчался вдоль кладбищенской ограды к дороге на поселок, которую сегодня так старательно чистили менты для проведения своей операции.
Цепочку машин, следующих гуськом за большим черным «фордом» с гробом Карася, они увидели издалека. Еще только въезжали с магистрали в поселок. А когда караван приблизился, стали видны и большие фотографии, вероятно покойного, укрепленные на боковых стеклах каждой машины. Двигались торжественно и чинно, будто совершали акт поистине государственной важности. Были тут и крутые иномарки, и отечественные «девятки», и «девяносто девятые», но больше всего джипов с затемненными стеклами. Привыкла хорошо выглядеть братва. Это еще когда один-двое, куда ни шло, а вот так, караваном, просто удивительное дело.
– Давай, начинай, – сказал задний конвоир.
Но тут запиликал «мобильник». Это, вообще говоря, не было предусмотрено.
– Быстро отвечай, – шепнул конвоир, протягивая братку трубку.
– Ну ты чего, Самоха, кемаришь? – послышался громкий и недовольный бас. – Как дела?
– В порядке, – ответил Самоха, оглядываясь на конвоира, который шептал ему ответы.
– А Синий где?
– Да здесь давно, в церкви. Чего так долго?
– Какой, на хер, долго?! – заорал звонивший. – Там, блин, не проехать, одни пробки, зараза!
– Двигай, не тяни… – шептал конвоир.
И Самоха злым голосом повторил подсказку. А потом прижался виском к боковому стеклу и с тоской наблюдал, как мимо важной процессией катилась его братва. Она еще не догадывалась, какая встреча ей приготовлена, но Самоха-то знал. И ничего не мог поделать. Потому что задний сильно надавил ему на ямку под самым черепом и не менее зло прошептал:
– Отлипни от окна, падла, а то я тебе сейчас харакири сделаю!
Все дальнейшее было разыграно будто по нотам. Тем более что беспечную братву на расчищенной от сугробов площадке перед церковными воротами встретил стоящий в полной боевой готовности духовой оркестр с блестящими инструментами наготове. У ног каждого музыканта лежал или стоял черный футляр от его инструмента. С другой стороны, как бы перекрывая расчищенную дорожку между могилами, уводящую к свежевырытым рыжим кучам песка и глины вдалеке, отдыхали от трудов праведных могильщики в длиннополых тулупах и с заступами в руках. Словом, сплошная сельская идиллия. А вдоль церковной ограды как-то само собой рассредоточились давешние солдатики и хмурые мужчины в черном, видимо собравшиеся проводить также и своих покойников.
Захлопали дверцы тесно паркующихся автомобилей. Увязая в снегу, заспешили к центру площадки, к заморскому катафалку, крутые парни, одетые в черное, с пышными букетами белых, дорогущих в это время года голландских роз, с зарослями алых гвоздик из Азербайджана и вовсе диковинными цветами и венками откуда-то из Южной Америки. Братва выглядела бы совсем великолепно, не хуже чем в фильме про «крестного отца», кабы не извечное российское разгильдяйство и наплевательское отношение к этикету. Обувь подводила и портила общую картину, поскольку рядом с черным лаком туфель прямо от Хьюго Босса соседствовали белые «адидасы» и многоцветные «рибоки». В общем, та еще картинка!
Какое– то время длилась предпанихидная суматоха, пока быстро решали, кто куда станет, да кто что понесет, а когда малость успокоились и открыли заднюю дверь катафалка, чтобы выкатывать из траурного нутра роскошный импортный гроб с бронзой, коричневым лаком и белоснежным шелком, над площадкой разнесся зычный грубый голос, усиленный мегафоном:
– Господа щербинская братва! Предлагаю всем отложить цветы, а руки за голову! Никаких лишних движений! На счет три открываем огонь на поражение! аз!!
Мгновенное смятение смешало выстроившуюся было процессию, что-то завихрилось, кто-то оступился и рухнул в снег, кто-то громко выматерился.
– Два!!
И все услышали, как лязгнули затворы. Словно ощетинившаяся братва, сбившись в тесную кучу, увидела, что со всех сторон окружена стволами направлен
: 2015-09-14; : 129; !; |