Глава 13. Время молодости.

Уоткинс-Холл встретил привычным, вплавляющимся в каждую клеточку знакомым, родным гулом — тепла, насмешливости и будто витающих в воздухе резковатых шуток. Сознание, как всегда, тут же слегка приглушилось, мягко впитывая зудящую, переливчатую атмосферу сотен живущих здесь магов. Гарри прикрыл глаза и улыбнулся, захлопывая за собой ворота, вдыхая запах заснеженного парка и утреннего гомона.

Он был дома.

Стоило потерять это ощущение, оставаясь здесь, чтобы обрести вновь, выйдя, наконец, за черту.

Обволакивающе мягкое тепло Луны мерцало со стороны башни заботой, интересом и нежностью — малыша кормит, машинально подумал Гарри. Панси не наблюдалось вообще, но это и не удивляло. С решительностью и изяществом гиппогрифа выдрав из растерянного Малфоя обязанности контактера с Министерством, девушка процедила ему в лицо все, что имела сказать о шовинистах и домашних тиранах, унижающих ее магические во всех смыслах этого слова способности. После чего чмокнула сына, выдала Добби полуторачасовую лекцию о правильном уходе за грудным ребенком, взяла с Лавгуд чуть ли не нерушимую клятву, что та не станет больше «делать глупости», и спокойно отчалила в Лондон.

Судя по тому, что совы от Пэнс прилетали исправно, со способностями у нее и впрямь все оказалось в порядке. Ждать ее раньше следующей недели, в общем-то, было бы даже наивно.

Четкая, сияющая, как прозрачный слепящий хрусталь, собранная и тихая задумчивость Драко притягивала, как магнит — откуда-то со стороны восточного крыла. Гарри аппарировал прежде, чем успел еще раз вдохнуть — плевать, что ощущать Малфоя, даже находясь вдали от него, оказалось так же успокаивающе и знакомо, как спать с ним бок о бок.

Видеть его — это все равно совершенно другое. Не необходимость. Просто — счастье.

Оказавшись у двери фехтовального зала, Гарри не удивился. Наверное, будь у него время подумать, он бы даже успел припомнить, какой именно урок Драко должен вести сегодня с утра… но теперь, как только он заглянул внутрь, мысли закончились.

Тонкий и гибкий, в простой белой рубашке и джинсах, Малфой двигался — плавно, медленно, отставив назад левую руку, смеющийся, но цепкий взгляд был направлен на наступающую Кэтрин Томпсон. Ленивые, протяжные интонации его подбадривающих возгласов, восхищенная заинтересованность замерших у стен ребят, какая-то хищная кошачья грация Кэти, на доли секунды бросающейся вперед — и сверкающие шпаги, каждый раз взрывающиеся при этом упругим звоном… Бьющий из окон свет, растрепавшиеся волосы Драко, его обманчивая медлительность и одновременно — легкость… словно Малфой касался сейчас ногами пола исключительно потому, что мог и так тоже.

Впрочем, оцепенело всматривающемуся в него Гарри все равно казалось, что толком и — не касался.

Качнувшись на носках, Кэтрин, наконец, решившись, резко двинулась влево, в ту же секунду выбросив шпагу вперед на добрые пять футов — Гарри ошеломленно моргнул — и Драко, изогнувшись, легко подался назад, одним коротким движением выбив оружие из руки девушки. Та взвизгнула, группа выдохнула — и Гарри только сейчас понял, что едва сдерживается, чтобы не броситься в зал.

Не сейчас, одернул он самого себя, не в силах отвести взгляда от улыбающегося Драко, откидывающего со лба волосы, его обтянутой светлой тканью рубашки спины, обнаженных запястий. Не сейчас. Пусть ребята уйдут… хотя бы…

Они аппарировали парами, кто — возбужденно переговариваясь, кто — мрачно смеясь. Гарри едва дождался, пока зал почти опустел — и вдруг так и не обернувшийся в его сторону Малфой тоже исчез.

Сволочь, хищно усмехнулся Поттер. В этом замке я тебя догоню, где угодно.

Он уже не рассуждал и не думал — тело отреагировало само, нацеливаясь на ясно различимую, такую знакомую точку. Мимоходом сбросив с плеч мантию на подвернувшийся диван, Гарри огляделся — очертания собственной спальни и звук включившейся в душе воды если и удивили, то он не обратил на это внимания.

Пальцы торопливо дернули пуговицы, молнию, стянули мешающуюся одежду. Руки толкнули дверь, распахнули ее…

Малфой стоял под душем, обхватив себя за шею и запрокинув голову. Прислонившись к стене, с закрытыми глазами, он тщетно пытался выровнять дыхание.

Гарри молча перекрыл ледяную воду, добавив теплой — и шагнул вперед, сгребая протестующе застонавшего Драко в объятия.

— Поттер, я тебя убью нахрен в следующий раз, какого Мерл…

Затыкать ему рот поцелуем — и чувствовать, как он хрипло дышит и будто плавится весь в твоих руках, дрожащий, горячий, отзывчивый… сопротивляющийся…

— Твою мать, как я соскучился… — на мгновение отрываясь, выдохнул Гарри.

— С ума сошел, у меня же… мпф… следующий класс через полчаса…

Голодный, жадный блеск в потемневших глазах Драко. Пьянящая мягкость его губ. Тепло влажной кожи — ладони слепо бродят, вжимаясь в знакомые косточки и изгибы, притягивая, вспоминая… узнавая заново…

— Чертова туча времени, — возразил Гарри, впиваясь поцелуем в шею, прикусывая кожу.

Малфой охнул и со стоном запрокинул голову, руки скользнули вниз — Гарри уже трясло от нетерпения, от желания, от этого хриплого дыхания Драко и его сбивчивого шепота, от оглушающего, обрушивающегося сверху волной ощущения — мой, мой, весь мой, хочу, прямо сейчас хочу, как будто тысячу лет не видел, не чувствовал, как будто всем телом, каждой клеткой истосковался, до остервенения, до яростных вскриков, укусов, до пелены в глазах — только мой, только ты, только тебя…

— Иди сюда… — простонал Гарри, хватая его за бедра.

— Поттер… — Драко задыхался — и льнул к нему всем телом, словно оно не слушалось его. — Стоя… в ванной… Ну ты точно сдурел…

Гарри зарычал — и одним движением вскинул его на руки, подхватывая под ягодицы и прижимая спиной к стене. Податливый, покорный, обманчиво хрупкий Малфой, тяжело дыша, смотрел на него сверху вниз, и Гарри казалось, что он тонет, пропадает, теряясь в нем. Проваливаясь в этот взгляд целиком.

Руки Драко обвились вокруг его шеи — и Гарри рванулся, снова накрывая губами полуоткрытый рот, чувствуя, как Малфой дрожит и извивается в его руках, трется, прижимается к нему — и дурея от этого, от стонов, от низких коротких вскриков до безумия, вжимаясь, вколачиваясь, насаживая на себя, глубже, еще глубже…

Он кончил, едва сам успев заметить приближение оргазма. Целуя и не находя в себе сил оторваться, рухнул на пол, поддерживая Малфоя вмиг ослабевшими руками, зарываясь в его волосы, сжимая плечи, лаская спину…

Весь — мой. Только мой, Драко. Всегда.

Навсегда.

Неужели ты этого не чувствуешь? Неужели тебе не сносит крышу от того, что это — не прекратится, не закончится, никогда?

Если даже после всего, что было, это — вот так…

Целовать кончающего Малфоя, сжимая ладонью его член, притягивая к себе за плечи и не давая вывернуться, под потоками льющейся сверху воды, а потом прижиматься к разгоряченным щекам, к вискам, к подбородку… Гарри до сих пор терял способность соображать при одной мысли, что это — не сон. Не воспоминание.

Что он оставил Драко так надолго, на столько бесконечных месяцев — и тот снова его дождался. Снова смог вернуть его — самому себе. Им.

Обратно.

— Если ты еще раз… — переводя дыхание, пробормотал Малфой.

— Что? — Гарри прикоснулся губами к его мокрому лбу.

— Припрешься ко мне на занятие… С такими, мать твою… мыслями, Поттер…

Гарри не выдержав, фыркнул — и беззвучно рассмеялся, зарываясь лицом в открытую шею.

— Там дышать было нечем от твоих фантазий!.. — прошипел Малфой, отталкивая его. — Что это за уроки, после которых учителя под холодный душ мчатся.

— Под душем тоже хорошо… — заметил Гарри, продолжая целовать его. — Я… черт, Драко, ты…

Ладони упрямо не желали останавливаться.

— Тебя шпаги возбуждают, я понял…

Никогда он ничего не поймет, улыбаясь, подумал Гарри. Он никогда не видел себя со стороны и просто не понимает, как сильно его можно любить — как я с ума схожу, когда смотрю на него. Когда думаю о том, что могу дотронуться — и почувствовать, как сбивается его дыхание, как он плавится в моих руках… как прижимается ко мне…

И о том, что он снова рядом. Снова, Мерлин…

Мысли не уходили весь день, кружась неназойливым, мягким и теплым фоном. Они оставались — и когда Гарри вел урок у земных магов, и когда в обед внезапно объявилась Панси, как ни в чем не бывало выбравшись из камина, и вечером, и во время разговора за ужином…

И когда Тони уже на ночь глядя ввалился с отчетами, плавно свел беседу к личным темам и просидел с Гарри в кабинете чуть не полтора часа.

Избавиться от вышибающего предательскую улыбку ощущения — я дома — не получалось все равно. Да и не хотелось уже, по большому счету.

— Как там Северус, расскажешь хоть?.. — поинтересовался Драко, когда Тони, наконец, успокоился и ушел, а Гарри смог добраться до спальни.

— Раз я все еще жив, значит — лучше. Иначе он бы меня просто убил.

Малфой поморщился и закинул руки за голову, вытягиваясь на полу. Он видел больше, чем хотел показывать, и Гарри был признателен ему за это. Обсуждать Снейпа до сих пор было сложно — даже наедине с самим собой. А сейчас и вовсе хотелось только сидеть в кресле и рассеянно скользить взглядом по обнаженному телу. Хотя бы один вечер. Прийти в себя и попробовать понять самому — как там Северус. Как они оба.

— Все не так плохо, Драко, — негромко добавил он. — Просто… ему нужно время. И повод — чтобы вернуться.

— О, да, — вздохнул Малфой. — Спонтанности ему даже ты, я чувствую, не добавил… хотя уж лучше бы добавил. Глядишь, у самого бы поубавилось хоть немного.

Гарри ухмыльнулся.

— Ты недоволен?

— Ужасно, — протянул Драко. — Мне мешают работать, отвлекают меня… Не дают высыпаться по ночам — я так скоро функционировать перестану. Да еще и сбегают в резервацию, бросая меня здесь одного.

Он выпрямился и сел, глядя на Поттера снизу вверх. Пристально — и его глаза не смеялись.

— Ты правда смог провести там ночь без нас? — чуть слышно спросил Драко.

Гарри молча кивнул.

— Это так просто, оказывается, — прошептал он в ответ. — Надо только… чувствовать разницу. Между «с тобой» и «без тебя». А я ее никогда, наверное, теперь не забуду…

Малфой подобрался ближе и, поставив локти ему на колени, потянул к себе за талию. Гарри не мог сформулировать словами, что именно сейчас видел во взгляде Драко. Он только на мгновение ощутил, как это нечеловечески тяжело — жить в одиночестве. С каждым днем все отчетливее понимая, что теряешь того, кого любишь так сильно — и сходить с ума от невозможности помочь. Даже просто понять — почему? Почему на этот раз — снова?..

Ладонь осторожно тронула волосы Малфоя, легла на затылок — Драко перехватил ее и стал целовать пальцы, медленно касаясь губами. Я больше не исчезну — хотел было сказать Гарри.

Я и в прошлый раз думал, что больше ты через это из-за меня не пройдешь, пришла вдруг непрошенная мысль. Но…

Драко притянул его ближе, подмял под себя, целуя, с силой сжимая плечи. Гарри задохнулся, обхватывая ногами его бедра — он не умел выразить то, что сейчас чувствовал, да и не знал — как. Он хотел только одного — чтобы Малфой перестал думать о том, что было сейчас всего лишь бессмысленной болью.

— Ш-ш-ш… — шепнул Гарри, ловя губами его губы, лаская спину. — Драко…

И беззвучно ахнул, запрокидывая голову от сильного и глубокого толчка. Прогибаясь и подаваясь навстречу, цепляясь за шею Малфоя, сливаясь с его телом и теряясь в его дыхании, в его сбивчивом шепоте — Гарри, Гарри… Гарри… Обнимая его и сжимаясь вокруг него, впуская в себя, отдаваясь его рукам, утопая в его горечи и нежности, и тепле, и мягкой, настойчивой уверенности — только ты, Гарри. Кто бы ни был кроме тебя, куда бы ты ни влез опять, куда бы ни пропал, есть то, чем всегда будешь — только ты…

— М-м-м, о-ох, черт, ну… — поцелуй мешал даже протестовать против рваного ритма.

А ласкающая ладонь и вовсе лишала слов.

Гарри всхлипнул, выгибаясь в этих родных руках — и, только когда снова смог начать хоть немного соображать, почувствовал, что они все еще держат его, крепко-крепко, словно хотят никогда больше не отпускать.

Мерлин, как тебя хватает на то, чтобы оставаться со мной… — задыхаясь под поцелуями, подумал Гарри. Чтобы верить… и ждать… каждый раз — даже когда ты точно знал, что я мертв и мне уже не помочь… Даже когда видел, во что я превращаюсь — с каждым днем все сильнее отдаляясь и от тебя, и от самого себя…

— Никогда ты этого не поймешь… — самодовольно и тихо сказал ему на ухо Драко, не разжимая объятий.

* * *

Мертвенный, запредельный холод, уже почти вросший в самую суть, вглубь, пустивший корни и зацепившийся за каждую клеточку, пропитывая ее, проникая в нее, заколебался — и, неохотно вздохнув, отступил. Снова. Грань, за которой само тело начинало становиться сгустком холода, в очередной раз отдалилась, качнувшись, и от короткого, безотчетного облегчения — я жив, я существую, я все еще здесь — едва не вышибало рассудок.

Попытки контролировать хоть что-нибудь просто убивали своей никчемной беспомощностью. Сколько ни напирай на сосредоточение, снова и снова отыскивая свое «я» в хаотичном, бесцельном потоке слепящего мрака, оно ускользает сквозь пальцы, истончается, сменяясь томительной, бездумной усталостью — и покорностью, и… Мерлин, с каждой секундой становилось все безразличнее — что есть жизнь? Что есть — я? За что я цепляюсь?..

— Возвращайся… — всплывал в памяти чей-то обволакивающий шепот, то приближаясь, то отдаляясь, находясь как будто — везде, притягивая с бешеной силой.

И на несколько мгновений мир вновь обретал четкость.

Голова раскалывалась от звенящего, срывающегося на визг шума в ушах, и все отчетливее накрывало пугающее понимание — это неправильно. Так не должно быть, и дело не в том, что Доминик впервые за пять с лишним лет вышел за пределы Уоткинс-Холла.

В Хогвартсе, куда он перенесся из школы по каминной сети и где провел несколько часов, прежде чем выполнил все поручения и отправился дальше, все было в порядке. Он чувствовал себя прекрасно — а, значит, дело не в расстояниях.

Дело в самом городишке, чьи улицы похожи на тонкие иглы, а стены домов, кажется, готовы царапать спину, не позволяя прислониться и отдохнуть. В густом, удушливом воздухе и разлитом в нем нарастающем монотонном звоне, и тусклом, безжизненном свете солнца, и людях, чьи слишком быстрые, неровные движения превращают мешанину красок и звуков в одну засасывающую, мрачную круговерть.

И врезавшемся в память, в сознание, в мозг ощущении — здесь одни мертвецы. Здесь все — мертвые.

Доминик впервые так отчетливо понял, что значит — сходить с ума. Рука еще не успела опустить палочку, а губы — сомкнуться, произнеся переместившее его в захолустный городок на побережье заклинание аппарации, как легкие уже вдохнули вязкий, сгущающийся кошмар этого дикого места. И с каждой минутой, с каждым следующим вдохом это только усиливалось… пока не возвращался все тот же шепот — умоляющий, горький и смутно знакомый. Дом цеплялся за него, как за соломинку, дающую возможность ненадолго взять себя в руки и привычными, доведенными до автоматизма за годы в школе действиями отстраниться от паники, вычленяя из происходящего суть, основу, варианты причин.

А потом шепот стихал — и кошмар возвращался, проникая под кожу мириадами игл холода.

— Не истери, — вгрызся в сознание чей-то далекий глухой голос. — А то потом еще и тебя откачивать придется.

Доминик уцепился за звуки, изо всех сил сосредотачиваясь на их тихой и печальной какой-то нежности — и тут же осознал, что холода снаружи больше не существует. Он клубится только внутри, постепенно рассасываясь, как дымка, оставляя покрытую изморозью, заиндевевшую душу. Даже толком не способную почувствовать, что вокруг — снова тепло.

От накатившего волной облегчения отчаянно захотелось расплакаться.

— Как ты его услышала? — горько поинтересовался другой голос. — Или тебя кто-то из учителей позвал?

Вздох. И тоже горечь — хоть и немного другая. Совершенно, точнее, другая.

— Мне больше интересно — как я все эти дни не слышала, что с ним там что-то творится. А здесь — он как только из камина выпал, как будто… не знаю — ужасом полыхнуло сразу… И сразу стало понятно, откуда ощущение. Куда бежать…

Долгая, бесконечно долгая пауза. Тишина — и едва не сшибающее в истерику ощущение мягкого, обволакивающего покоя. Подступающего со всех сторон, убаюкивающего, от которого холод медленно расползается, как ночной морок в лучах утреннего солнца.

— Спасибо… — вдруг шепнул голос. — Кэти, я… Ч-черт…

— Эй, ты чего? — обеспокоенность. Шорох, скрип — стула? Кресла? — Да перестань ты уже, — едва ли не шипение сквозь зубы. — Если он за столько дней там не свихнулся и не окочурился, здесь бы с ним тем более уже ничего не случилось! Тони, твою мать, прекрати. Живо.

Сдавленный вдох. Еще один. Как будто кто-то с трудом балансирует на грани то ли слез, то ли крика.

— Ага, — неестественно ровно. — Уже. Иди сюда.

Снова шорох.

— Знаешь, — нерешительно. — Это… так сближает. Оказывается…

Нервное фырканье.

— Когда видишь, что его лицо превратилось в обтянутый кожей череп? Что он смотрит на тебя и не то что не узнает — даже не замечает? Кэт, тебе так хотелось увидеть его полумертвым, чтобы, типа, сильнее с ним сблизиться? Точно говорят — все бабы на романтике вконец повернуты.

— Идиот, — прорывающаяся ярость. — Пошел на хрен.

— Давай, пни меня. Черт… ты только это и умеешь толком…

Злость? — рассеянно подумал Доминик, вслушиваясь в странные голоса. Странно знакомые. Странно… не чужие. Не чужие.

Мои, — пришло вдруг отчетливо ясное ощущение. Это — мое. Я слышу их — значит, я… дома.

Вздрогнув, он пошевелился — пальцы наткнулись на что-то мягкое. В щеку врезался край подушки.

— И еще раз — идиот… — буркнула Кэти. — Я о нас с тобой говорила, вообще-то. Сдуру показалось, что такое зрелище даже из тебя пристойного мага сделать способно.

Тони промолчал — как будто даже немного задумчиво. И виновато.

— Ты что-нибудь видела? — наконец спросил он. — Ну… там. В мысливе. Ты ж из него это вытаскивала, в конце концов…

Слово «мыслив» отозвалось тошнотворной, подступающей к горлу комком дурнотой, от которой вновь с отчаянной неизбежностью повело разум. Здесь одни мертвецы, всплыла откуда-то повторяющаяся фраза. Здесь все — мертвые. Все.

— Видела… — мрачно проговорила Кэтрин. — Как будто фильм ужасов посмотрела.

— Да что там случилось-то?

— Не знаю. Но если он чувствовал себя так, да еще — столько времени… Не понимаю, какого Мерлина он сразу оттуда не смылся. Зачем было тормозить?

Смешок. Теплый такой — непривычный. Смесь восхищения, гордости и горькой, зашкаливающей нежности.

— Это же Доминик, дурочка. Ты совсем его не знаешь, похоже… Он бы никогда не сбежал, не разобравшись. И, если он вернулся сюда, значит, уже понял, что там произошло, и почему, и как именно. Значит, уже раскопал все, до чего можно было дотянуться на месте. А ты рылась в его мозгах…

— Не рылась, а воспоминания вытаскивала, — почему-то возникло ощущение, что девушка машинально поежилась. — Тони, меня одним фоном так шибануло, что на картинки смотреть… ни желания, ни смелости не осталось, в общем… Мистер Драко потом разберется. Или мисс Панси — они логики, им заживо гореть, на это глядя, может, и не придется.

Гореть? — непонимающе моргнул Доминик. Почему — гореть? Там ведь — холод…

Пространство медленно расползалось в клочки, превращая непроглядный, загробный мрак в полутьму освещенной камином комнаты. В игру теней на стенах и потолке, и частично закрывающее обзор натянутое до уха одеяло, и два силуэта в отблесках огня…

Я придурок, с горечью подумал Дом, обводя изумленным взглядом знакомую спальню, вдыхая ее запах — запах дома, тепла и света, не всегда разумного и понимающего, но ежесекундно, всякий раз — искреннего и яркого, бьющего во все стороны, всепоглощающего, не рассуждающего и не меряющего собственную силу… Способного светить и верить — всегда.

Какой же я придурок…

Кажется, он застонал, потому что они дернулись оба, в одно мгновение сорвавшись с места и оказавшись рядом. Взволнованные глаза Кэтрин и горячие ладони МакКейна, обхватившие плечи, его лоб, порывисто ткнувшийся в затылок Доминика, дрожащие губы Кэт — Дом не удержался и попытался потянуться, прикоснуться к ним, чувствуя, как все сильнее сжимаются вокруг него знакомые крепкие руки.

Потянуться не удалось — тело практически не слушалось, будто налившись свинцом.

— Я — придурок… — прошептал он, улыбаясь, откидывая голову назад, к Тони.

— Вот уж точно! — нервно выпалила Кэти, забираясь с ногами на кровать. — А еще говорят — воздушные маги практичны и рассудительны! Этот притон безнадежен, вообще, если такой идиот, как ты, считается здесь самым лучшим.

— Ники… — выдохнул МакКейн куда-то в шею Доминика.

Оказалось так непривычно и так пугающе странно чувствовать Тони рядом, выгибаться ему навстречу — и при этом осознавать, что в его рваных движениях, поцелуях, ладонях впервые нет перешибающего рассудок желания. Оно отодвинулось, смылось куда-то в дальние уголки волной облегчения, тепла и заботы, и даже как будто — радости.

— Все хорошо, — машинально откликнулся Доминик, перехватывая его пальцы и поглядывая на Кэтрин.

Привычка успокаивать Тони всякий раз, когда он взволнован — хоть чем — видимо, когда-то успела врасти в него всеми корнями, так глубоко, что с наскока, пожалуй, уже и не выведешь.

МакКейн торопливо помотал головой.

— Подожди, — пробормотал он. — Дай мне сказать. Только молчи пока, ладно? А то наговоришь сейчас… опять…

Кэтрин устало закатила глаза.

— Дай ты ему отдохнуть! — чуть не по слогам произнесла она. — У него еще Мерлин знает сколько восстановление займет. Обязательно разборки прямо сейчас устраивать? А потом говоришь — это бабы повернуты на романтике.

— Иди сюда, — негромко сказал ей Доминик. — Я соскучился. По вам обоим.

Переход к объятиям всегда было лучшим способом остановить перепалку в зародыше, когда любой из них набирал воздуха в грудь и начинал раздражаться. Правда, применять подобное, когда рядом — они оба, Дом еще никогда не решался.

Напрягшийся было Тони остолбенело замер. Даже, кажется, дышать перестал.

Только попробуй сейчас на что-нибудь возмутиться, предупреждающе подумал Доминик. Вот только, МакКейн, твою мать, попробуй. Не посмотрю, что ты — огненный и здраво рассуждать по определению не очень способен.

— Ники… — каким-то мертвым голосом позвал его Тони. — Ты… передумал?

— Что именно?

Рухнувшая было рядом на подушку Кэтрин подняла голову и непонимающе уставилась на них.

Тони помолчал, подбирая слова.

— Ты останешься? — наконец глухо спросил он. — С… нами. Да?

Доминик оторопело моргнул. Он что, решил, что я… ох. Ну да. Что я наговорил ему перед отъездом, вообще? Под горячую-то руку?..

— Он все-таки не настолько крышей уехал, — насмешливо заметила МакКейну Кэтрин. — Конечно, останется. Кто его куда отсюда отпустит-то.

Ее пальцы, сжавшие кулак Дома, говорили куда больше, чем слова. Она знает, глядя на закушенные губы девушки, изумленно подумал Доминик. То ли Тони ей успел рассказать, то ли… просто знает. Что я больше так не могу… не мог.

Потому что сейчас кажется — смог бы еще хоть тысячу лет.

Но одно то, что они оба рядом, что можно лежать в объятиях Тони, глядя на пытающуюся быть сильной, растерянную, сжимающую его пальцы Кэтрин… Этого уже слишком много. Так много, что, кажется — я все же сошел с ума и теперь варюсь в собственных фантазиях.

Руки МакКейна, такие крепкие и знакомые, такие… уверенные. Даже когда Тони сам не уверен. Его прерывистое — пытается успокоиться? — горячее дыхание, обжигающее шею. Его…

Доминик вдруг поймал себя на странной мысли — как бы это было, если бы Тони… сейчас… и целовать Кэт при этом… ласкать ее, смотреть ей в глаза… чувствуя, как Тони, сзади…

МакКейн вдруг резко выдохнул, с силой стискивая его плечи и одновременно немного отстраняясь. Услышал, вспыхнул Доминик. Черт…

Тут же захотелось отвернуться и уткнуться в подушку. Чтобы не видеть, как расплывается в нехорошей предвкушающей ухмылке потягивающаяся, как кошка, Кэтрин. Твою мать! Нашел, где размечтаться — лежа между двух огненных магов!

— Убью, — с глухой яростью прошипел сзади Тони. — Прямо сейчас и начну, Рэммет, а от переизбытка секса, говорят, сдохнуть запросто можно. Не посмотрю, что тебе еще, вроде как, восстанавливаться надо.

Кэт пристально впивалась взглядом в губы Доминика, явно с трудом заставляя себя оставаться на месте. Не придвигаться ближе.

— Знаешь… — не отрываясь, проговорила она. — Я, кажется, помогу. Если он прямо сейчас не заткнется фантазировать.

Полузабытое и полустертое, давно затерявшееся в глубине дней сладкое чувство беспомощности, покорности бешеному потоку чужой энергии, не рассуждающей и не спрашивающей, способной просто прийти — и взять, именно тебя — нахлынуло на Доминика такой волной, что тот задохнулся, закрывая глаза. Мне не хватало этого, с отчаянием подумал он, перехватывая кулачки Кэти и стискивая их в ладонях, выгибаясь и прижимаясь к Тони всем телом. Мерлин, как мне этого не хватало. Именно этого.

— Мне тоже… — то ли шепнул, то ли громко подумал МакКейн. — Не сейчас, Ники, — попросил он вслух. — Пожалуйста.

Судя по нервным скользящим движениям его рук, сдерживаться ему и впрямь было сложно.

— Секс, говорят, лучше всего восстанавливает, — не открывая глаз, осторожно намекнул Доминик. — Мистер Драко всегда очень рекомендовал. Особенно с огненными магами.

Они фыркнули и, вмиг почему-то расслабившись, расхохотались, обнимая его с двух сторон. Дом оцепенел. Они никогда не смеялись вместе… вот так. Легко. По-настоящему.

— Только ты можешь сейчас о рекомендациях думать! — все еще улыбаясь, протянула Кэти. — Ник, я тебя обожаю.

— Ради этого стоило даже умереть, — философски констатировал Доминик. — Хотя, по-моему, я все-таки умер. Все воздушные маги умирают, варясь в своих сокровенных иллюзиях.

Ладонь Тони скользнула вверх и обхватила его за горло.

— Иллюзии душить могут? — слегка сжимая пальцы, поинтересовался он. — И ты не умер. Ты столько информации притащил, что Кэт чуть сама головой не подвинулась, пока из тебя ее выгребала.

Дом перевел на девушку вопросительный взгляд.

— Я не подсматривала, — ответила та на незаданный вопрос. — Шибает слишком сильно. Учителям отдала, потом все вместе разбираться будем… что там случилось.

— Я и так знаю, что, — медленно сказал Доминик. — Там направленный психический удар случился. По стихийным магам. Все до единого, кого я сумел найти — мертвы. А людям — хоть бы хрен, естественно. Ходят и, судя по всему, ничего особенно выдающегося не чувствуют. На них эта штука… не действует.

— Эта штука? — выпрямляясь и садясь, переспросил Тони.

Теперь он почти заглядывал Доминику в глаза.

— Я даже примерный район, вычислил, откуда она излучает, — добавил тот. — Радиус действия ограниченный, чем дальше, тем слабее воздействие. А к некоторым кварталам захочешь — не подойдешь. Даже я не смог.

— Ты там что — знал, что в городе действует нацеленная на стихийных магов психоатака, а сам по улицам шлялся и излучение мерил?! — Тони задохнулся от возмущения. — Да ты… Ты…

— Если я не умер мгновенно, как только переместился туда, значит, я мог ей противостоять, — жестко возразил Доминик, буравя его пристальным взглядом. — Хуже мне не становилось. Примерно одинаково тяжело все дни было, с самого начала. Я даже почти нащупал, как ей вовсе не поддаваться…

— А если бы она действовала по нарастающей?! — не сдержавшись, заорал Тони. — Если бы ты просто сдох, как они, в конечном итоге?

— Что-то подсказывало, что — не сдохну, — спокойно ответил Дом. — Что для меня это безвредно. Просто я кое-что не так сделал… и потому тоже чуть не поддался. И даже уже знаю, что именно.

МакКейн сжимал побелевшие губы, изо всех сил стараясь дышать ровнее.

— И что же? — спросил он наконец.

— От тебя чуть не отказался, — пожал плечами Доминик. — Хорошо, что — хоть ты меня действительно любишь. Пусть даже и — как умеешь. А то бы я точно вернуться не смог… Одна Кэти меня бы не вытащила. Маги другого пола, они… как бы это сказать — при более близком контакте работают… На расстоянии связь истончается.

— Откуда ты знаешь? — перебила его Кэт.

— Понятия не имею, — напряженно откликнулся Дом. — Понял, пока с ума сходил. Надо почаще… гм, что ли… А!

Боль в вывернутом плече, на которое навалился разъяренный Тони, заломив его руку в сторону и назад, перевернув лицом вниз, едва не ослепила багровой вспышкой.

— Думай, что говоришь, — тяжело дыша, процедил МакКейн ему в ухо. — Не понимаешь простым языком — буду так воспитывать. Не смей. Шутить. С этим.

Судя по взгляду Кэтрин, когда Тони, наконец, отодвинулся, на этот раз она, что удивительно, была совершенно не расположена спорить с наставником.

* * *

Еще не вынырнув из не отступившего толком сна, Натан машинально вытянул руку — и нащупал рядом знакомую пустоту. Ему давно уже не нужно было просыпаться, чтобы почувствовать — что-то не так. Что-то неправильно.

Ощущение возвращалось всегда, как только чертов мальчишка исчезал за пределы видимости, и привыкшего к определенности Натана все сильнее раздражала невозможность найти этому логичное объяснения.

Он не знал, что именно нарушается в окружающем мире — или в нем самом — стоит Прюэтту дернуться и уйти. Просто предпочитал в последнее время держаться рядом, игнорируя молчаливое согласие в глазах других магов.

Как будто им, честное слово, какое-то дело есть до того, что их не касается.

Безумный, сюрреалистический день похорон Дины Торринс прошел так давно, словно с тех пор минули годы — временами Натан подумывал, что тот ему, вероятно, приснился. Почти болезненный, иррациональный страх, вынуждавший в течение всего Обряда постоянно судорожно сжимать в объятиях застывшего в собственных изломанных чувствах Алана, подавляя желание еще сильнее сгрести его в охапку и держать, слыша, как бьется под ладонью неугомонное сердце. Убеждаясь — бьется. Тянущее, провальное ощущение пустоты под ногами — в гостиной, взгляд, помимо воли то и дело возвращающийся к непривычно притихшему над бокалом вина, сидящему в стороне от ребят парню, и ожидание, и уверенность — не отпущу. Только не сегодня, Прюэтт, завтра можешь делать со мной снова, что хочешь… только сегодня — останься еще раз. Не заставляй удерживать тебя силой. Останешься?..

Беспомощный, потерянный, как будто остекленевший Алан в полумраке вечерней спальни. И то, что он не отводит глаза, словно не боится больше вообще ничего. Словно то, что уже случилось, перевесило все его страхи — и больше нет смысла прятаться, играть, отворачиваться… Словно он что-то решил для себя.

Только еще не знает, как жить с подобным решением.

Безмолвно позволяя… все, что угодно. Даже без лишних слов и просьб привести его сюда за руку.

Безумная ночь, когда Натану вдруг показалось, что Алан больше никогда не уйдет. Его опустошенная, горькая, томительная покорность, так не похожая на изломы и вспышки эмоций предыдущей ночи. Его отчаяние — сквозившее в каждом жесте и слове, в каждой молчаливой улыбке, в каждом вдохе и выдохе. Сомкнутые ресницы и запрокинутая голова, сбившееся дыхание — никуда ты, Мерлин тебя побери, не уйдешь, никуда, никогда, Алан, неужели ты не чувствуешь, что твое место именно здесь? Подо мной. Со мной.

Мое — мое, мое, мое, исступленно твердило что-то внутри, не давая оторваться от пылающего теплом и светом мальчишки, заставляя снова и снова вдыхать его запах, вжиматься лбом, скользить по угловатым плечам, зарываться в волосы. Мое.

Я заплатил за это знание бесконечностью мгновений в аду, когда думал, что потерял тебя. Если растворение в стихии хоть чем-то похоже на то, что я пережил, глядя в твои пустые глаза — мне не будет страшно когда-нибудь встретиться с нею снова. Худшего она мне уже не предложит.

Натан не помнил, как именно провалился тогда в бездумный сон, обалдев от тепла, горячего дыхания и вседозволенности. Прикасаться к безмолвному, словно застывшему в своей тихой отчаянной боли Алану, снова и снова ощущая — он рядом, это именно он, мне не мерещится, он действительно здесь, позволяет молча сжимать себя в объятиях, не сопротивляясь, не отталкивая, не споря, не возражая… не задавая вопросов, способных разрушить все… Наверное, это просто было слишком хорошо, чтобы из правды стать жизнью.

Проснувшись пару часов спустя, Натан обнаружил пустую постель — и едва пробивающийся отсвет из-под двери в ванную. Алан просидел там до рассвета, а от разрывающей его монотонной, мучительной боли фонило так, что сводило зубы. Мерлин, ну вот и почему надо так убиваться? — устало подумал Натан. Дину этим все равно не вернешь. Ничего и никогда ничем не вернешь, какой смысл сожалеть, переживать, отдавать себя тому, что уже никак не изменишь? Странный все-таки народ эти огненные маги…

Молча и даже как будто зло хлопнув дверью наутро и исчезнув на весь день, Алан так же молча вернулся вечером. Просто пришел, без слов и без договоренностей, все с тем же потерянным и беспомощным взглядом. Натан был ему благодарен — и за возвращение, и за молчание.

Зачем обсуждать то, что и так понятно?

Вот только…

Что-то изменилось — потом или прямо тогда? — Натан не мог ответить наверняка. Наверное, резанул однажды вид возбужденно и радостно о чем-то рассказывающего Марте Алана, его громкий смех в ответ на ее привычное фырканье. И то, что — Натан вспомнил об этом уже потом — с ним Прюэтт никогда не смеялся. Вообще.

А, может, виной была боль — та самая, не утихающая и только растущая день ото дня, от вечера к вечеру, и нестерпимое временами напряжение Алана, и нежелание говорить об этом. Сколько можно переживать? — иногда спрашивал себя Натан, не находя ответа. И очень стараясь однажды не задать этот вопрос вслух.

Иногда Натану начинало казаться, что мальчишка тяготится их непонятной близостью, с трудом заставляя себя возвращаться. В такие минуты хотелось тишины и привычного одиночества, понятной, знакомой и неизменно спокойной жизни, в которой нет поводов никого удерживать рядом силой, и нет желания это делать, и, самое главное — нет страха не отследить однажды собственное движение и нечаянно коснуться пылающей кожи губами. Снова сделать хоть что-то, что причинит ему боль.

Вот только одной бесконечной секунды мыслей об этом хватало, чтобы сомнения закончились, не начавшись.

Я не хочу жить без него, угрюмо констатировал Натан, глядя на побелевшие сжатые губы. И, если он не вернется однажды… Мерлин, я, кажется, пойду за ним сам. И когда-нибудь он улыбнется и мне тоже — так же, как с легкостью раздает улыбки другим. Когда-нибудь все станет иначе.

Обнимая ночью его горячее, дрожащее тело, притягивая к себе черноволосую голову, скользя лбом по угловатому плечу, по груди, по животу, зарываясь в него и засыпая с ним рядом, Натан понимал, что в его жизни еще не было ничего настолько правильного. Ничего, в чем он был бы так же твердо уверен.

И еще была толчками струящаяся от Прюэтта бездумная, исступленная боль, стоило Натану машинально схватить его за руку, улыбнуться ему или просто спросить — ты идешь? — вытягиваясь под одеялом. Она нарастала, иссушая Алана изнутри — и Натан крепко покривил бы душой, если бы сказал, что не замечает этого.

Впрочем, Прюэтт всегда находил в окружающем мире повод, чтобы начать обоснованно разрушаться.

Поморщившись и помотав головой, Натан сел, машинально определяя, куда Алана унесло в этот раз. Сегодня, слава Мерлину, недалеко.

А найти Прюэтта в темной спальне, собственно говоря, совершенно не сложно — нужно всего лишь идти на свет. Этот точечный источник не может его не излучать.

Незапертая дверь в ванную подалась, и Натан опустился на пол, рядом с запрокинувшим голову, прислонившимся к стене мальчишкой. Прикрыв глаза и подтянув к груди согнутые в коленях ноги, Алан сидел, провалившись в какую-то свою медитацию. Вот и почему бы не в постели тогда? — мелькнула привычно утомленная, тут же задавленная мысль.

— Пойдем спать.

Тот молча качнул головой.

— Не хочу.

Черт.

Натан устало потер лоб. Алан может быть бешеным, вспыльчивым, безрассудным — но он никогда не бывает глупым. Бессмысленным. При всей нередкой бессмысленности его поступков.

Вычислить причину можно всегда. Нужно только быть в курсе по максимуму — и очень хотеть понять. Натан в это искренне верил. Если не верить, рядом с Аланом и свихнуться недолго.

— Ты говорил с Шоном?

Вздрогнул. В точку — для разнообразия с первого раза, надо же.

— С ним бесполезно разговаривать… — глухо пробормотал Алан, опуская голову и запуская пальцы в волосы.

— Так это всегда было бесполезно, — пожал плечами Натан. — Но ты же ходишь. А потом грузишься по полночи. Значит, что-то он все-таки говорит?

Горький смешок. Алан покачал головой.

— Скорее уж — куда важнее то, как именно он молчит…

— И как?

— Ему есть что скрывать. Он слишком неловко себя чувствует, когда при нем заговаривают… об этом.

Натан задумался.

— Он слишком быстро сбегает, — добавил Алан. — Слишком громко возражает. Слушай, он просто врет, я это точно чувствую…

— Ну так и оставь его в покое. Насильно ты все равно ничего не вытянешь.

В глазах Прюэтта вспышкой мелькнула ярость — на короткое мгновение, как рванувшееся с поводка зазевавшегося хозяина плохо прирученное животное. Тут же притянутое обратно. К ноге.

— Правда, здорово думать, что сюда, в замок, никогда ни одна тварь с подобными излучателями не проберется? — отрывисто поинтересовался он. — Сиди, если хочешь. Ты-то и впрямь в безопасности.

— Вообще-то, ты тоже, — устало парировал Натан. — Не заставляй меня извиняться за то, что мне до сих пор не повезло умереть.

Алан осекся. Несколько секунд тишины — и надежды, что он сейчас успокоится. Расслабится.

И скажет правду. О чем он на самом деле тут думает, сидя всю ночь в одиночестве.

— Не заставляй меня радоваться тому, что мне повезло больше, чем кому-то другому, — наконец проговорил он. — Уже четвертый район мертвецов. Вопрос времени — когда накроет всю Британию. Всю Европу. Магов выведут, как никчемный класс — одни мы и останемся, да и то… не факт, что — сможем отсиживаться в замке до бесконечности.

— И что ты предлагаешь? Пойти и сунуть голову под удар, как Рэммет? Так тебе может и чуть меньше повезти. Не находишь?

— Мистер Гарри тоже просто везунчик? — перебил его Алан. — Очнись, Натан. Умирают все маги — кроме таких, как мы. Ты же сам Доминика слушал, он вполне четко…

— Доминик — единственный из учеников, кто влез в это пекло, а потом вылез обратно. То, что под психоатакой выживают учителя, не гарантирует, что выживет кто-то еще.

— Конечно, тебе бы только…

— Мне бы только успеть поймать тебя за шиворот, когда ты туда рванешься!

Алан заткнулся, уставившись на него тем самым взглядом. Вот именно тем самым — от которого хотелось хлопнуть дверью и вернуться в привычное одиночество. Натан сжал зубы и выдохнул. Эта бестия умудрялась вывести из себя даже его.

Не давая взамен ничего, кроме надежды на непонятное будущее, оставляя ему в настоящем только сдержанность вместо так необходимого Натану жизнелюбия, и напряженное тело вместо горячего отклика, и холодную постель по утрам вместо запаха знакомых волос, в которые хочется уткнуться и не отпускать.

И чертову непроходящую боль в глазах. Ну, и вот что я опять не так сказал? — измученно спросил себя Натан, глядя в побледневшее лицо.

— Ты и так постоянно во что-то влипаешь… — проворчал он вслух, проводя ладонью по обтянутой мягкой тканью пижамных штанов лодыжке.

Алан резко вдохнул.

— Больно? — тут же уточнил Натан.

Сращивать переломы — неблагодарное занятие. Особенно для того, кто всего три недели как пытается научиться. Особенно — если единственный в школе целитель, способный учить, то пропадает в Лондоне, то возится с сыном.

— Нет, — беззвучно ответил Алан, не сводя с него горящего взгляда.

— Врешь.

Если бы Натан не рисковал получить по шее, он носил бы этого взбалмошного упрямца на руках, пока кость не срастется окончательно. Или все-таки заставил бы выпить костерост и отмучиться за одну ночь, вместо того чтобы выступать невольной подопытной свинкой.

— Вру, — неестественно спокойно согласился Алан. — Но зелье пить все равно не буду. Отцепись.

— Отцеплюсь, если вернешься в постель.

— Вернусь, если заткнешься насчет моих потенциальных побегов из замка.

Однажды — Натан до сих пор не мог толком решить, относить этот случай к тому, что хочется запомнить навсегда, или к тому, чего стоит стыдиться — они во второй раз в жизни допрепирались до драки. Точнее, он просто швырнул Прюэтта на пол, заломив ему руки и прижав своим телом к ковру, и держал так, пока тот не превратился в один сжатый, дрожащий, покорный, наполненный бьющимся наружу отчаянием безмолвный комок.

Ощущение яростного, живого, настоящего, наконец-то не прикрытого никакой сдержанностью Алана — так безотчетно, пугающе, неотвратимо близкого — обрушилось с такой силой, что Натан на пару мгновений потерял способность соображать. Только вжимался лбом в горячий затылок и стискивал зубы, борясь с желанием продолжать, продолжать его провоцировать, дальше и дальше, до бесконечности — и чувствовать, как он с бешеной силой бьется под ним.

«Ты убиваешь его, и убиваешь сознательно», — внезапно всплыли в голове полузабытые слова учителя.

Натана буквально отбросило в сторону.

Алан тогда тоже отдышался и промолчал — впрочем, впоследствии отыгрался впятеро, изводя его то молчанием, то злостью, то горечью. По этой части Прюэтту просто не было равных — в этом мире больше никто не умел измотать собеседника перепадами настроений без объяснения причин с настолько рекордной скоростью.

— Я заткнулся, — миролюбиво сообщил Натан. — Идем.

Чертов мальчишка, естественно, дохромал до кровати самостоятельно. Даже от предложенной руки отмахнулся.

— Покажи.

Ладонь снова улеглась на лодыжку, пальцы, закатав штанину, привычно погладили, ощупали, выискивая одним им знакомые точки, едва заметно нажимая, разминая, массируя. Того самого ощущения целостности кости, про которое говорила мисс Панси, здесь пока еще точно не было. Но и разрыва потока энергии, какой был сразу после неудачного падения — тоже.

Натан молча качнулся вперед и уткнулся лбом в колено сидящего на кровати парня, не выпуская лодыжку из рук. Хотелось сидеть и сидеть вот так — чувствовать ладонями тепло кожи Алана, не видя его лица, представлять, что на этот раз оно почему-то не превратилось в уже набившую оскомину напряженную застывшую маску. Слышать, как он дышит — совсем рядом, тихо-тихо, очень отчетливо, прерывисто, сквозь зубы.

А потом потянуться и обхватить его за талию, повалить на постель, сгрести в охапку, зарыться носом в волосы — и провалиться в сон еще на пару часов, до рассвета.

И, проснувшись, обнаружить, что Алан все еще рядом. Что он спит, вывернувшись из-под тебя, обхватив подушку и уткнувшись в нее лицом, одеяло сползло с обнаженных плеч, и можно положить руку ему на спину, чувствуя, как он невольно вздрагивает от прикосновения.

Как хорошо жить, когда не умеешь ничего хотеть, с тоской ухмыльнулся Натан, поднимая голову — и натыкаясь взглядом на сомкнутые, как всегда, ресницы и сжатые губы.

* * *

— Спасибо, мисс! — легкая улыбка — и тонкие каблучки зацокали вниз по лестнице.

Панси проводила взглядом стройную фигуру и взметнувшийся тяжелый хвост собранных на затылке светлых волос.

— Хн-н… — протянул из кроватки Джастин.

Склонившаяся над ним Луна сделала большие глаза и попыталась поймать губами мечущийся кулачок.

— Вот именно, — мрачно констатировала Панси, задумчиво прикрывая дверь. — Кроме «хн», тут даже я ничего сказать не могу.

Джастин зажмурил глаза и счастливо засмеялся. Луна укоризненно покосилась на девушку.

— Мама преувеличивает, — доверительно сообщила она малышу. — Ей нравится быть серьезной, поэтому она у нас с тобой постоянно делает серьезный вид. Думает — мы не знаем, какая она на самом деле.

Джастин, улыбаясь, снова махнул рукой, на этот раз — пытаясь поймать уворачивающуюся Луну за волосы.

— Мама думает, что эта девочка не так проста, как кажется, — заметила Панси.

— …И то ли подгоняется при этом на ровном месте, то ли одно из двух, — легкомысленно пожала плечами Лавгуд. — На эту девочку молиться надо, ты не находишь? Причем — не только Малфою.

— А я и не спорю, — отозвалась Панси. — Но одно другому здесь совершенно не мешает.

Вздохнув, она рухнула на кровать и с блаженным стоном вытянулась, переворачиваясь на спину. Еще полчаса до завтрака, проснувшихся Гарри и Драко, камина в Лондон и всей последующей беготни.

Целая вечность, если подумать.

Смех Джастина зазвенел серебряными колокольчиками, переплетаясь с мягкой, бесшумной улыбкой Луны. На этот раз малышу, наконец, удалось ухватить мать за длинный вьющийся локон, и теперь он сосредоточенно наматывал его на кулак.

— А-а-а, маме же больно… — с притворным испугом пропела Лавгуд, наклоняясь ближе и осторожно высвобождая из цепких пальчиков многострадальную прядь.

— Маме давно стоит выучить, что такое шпильки, — разглядывая их, фыркнула Панси. — А то без волос останется, пока он другие игрушки найдет.

— Ох, подумаешь! Новые отрастут, — Луна выпрямилась и потрепала заинтересовавшегося собственным кулаком Джастина по хохолку.

В этом была вся Лавгуд — вот в такой вот пренебрежительности ко всему «своему», если это свое кто-то из ее близких вдруг начинал требовать в качестве жертвы. Ей было не то что не жалко — как будто бы даже в радость. Причем без разницы, насколько серьезен повод и стоила ли та жертва, вообще, каких бы то ни было жертв.

В этом просто была вся Лавгуд. Вечно готовая отдавать и постоянно забывающая, как приятно отдавать что-то — ей. Как приятно видеть, что она это принимает.

— У меня есть вы, — шепотом сказала Луна. — Куда ж еще больше-то.

Теперь она сидела, положив голову на скрещенные над кроваткой руки, опираясь локтями о бортики, и с хитрой улыбкой поглядывала на растянувшуюся Панси.

Чертовы эмпаты, подумала та, выразительно закатывая глаза.

— Ты просто не представляешь, что ли, как это много — когда рядом есть кто-то, кого ты любишь, — не меняя тона, продолжила Луна. — Когда он позволяет заботиться о себе, позволяет быть с ним…

— И действительно — откуда мне такое представить, — хмыкнула Панси.

— А, ну да. Так я к чему это. Оставь ты уже Лорин в покое лучше. У них и так там не больно все гладко, ей, наоборот, скорее, поддержка нужна…

Вот с этим даже спорить не было смысла. Не то чтобы Панси плохо относилась к Шону Миллзу… скорее, сочувствовала бедной девочке так сильно, что, пожалуй, только порадовалась бы, если бы они разошлись. Или не сходились и вовсе.

Если бы тем, кто сумел найти подход к едва не впавшему после смерти Дины в прострацию Шону, оказался кто-то другой.

Лучше — мужчина. Панси искренне не желала подобной доли на хрупкие и юные девичьи плечи.

Что самое странное — Гарри был с ней совершенно согласен. Малфой же, похоже, испытывал такое облегчение при одной только мысли о том, что проблема с Шоном, похоже, если и не решилась, то отложилась, что думать и воспринимать ситуацию адекватно у него уже не получалось совсем.

Сам Шон в последнее время демонстрировал прямо-таки олимпийское спокойствие, уходя лишь от разговоров о Кристиане — впрочем, собственную личную жизнь он тоже не больно рвался с кем-нибудь обсуждать. После некоторых колебаний Гарри включил его в смешанный класс, но даже этот поток вселенского хаоса, в который погружались ученики на каждом уроке, не сподвиг Миллза ни на одну непродуманную или неподконтрольную эмоцию.

Мальчик стал сдержанным, обходительным, приветливым — и неизменно закрытым.

Может, Лавгуд по-своему даже в чем-то была права — никому не удавалось то, что каким-то образом сделала Лорин. По крайней мере, теперь Миллз снова ходил на занятия, больше не избегал контактов с другими магами и даже напросился в собранный из связанных стихией магов класс фехтования, мотивируя это непостижимой, чисто воздушной многомерной логикой — у него есть наставник, пусть даже не присутствующий здесь, Вилена же тоже посещает занятия без Дэниэла, значит, присутствие обоих не обязательно, значит, он тоже имеет право их посещать, а где именно должен находиться в это время его наставник — правилами не оговорено.

Малфой восхитился «слизеринской изворотливостью» парня и в группу его допустил. Панси подозревала, что — исключительно от того, что почуял в Миллзе родную душу.

Гарри изнывал, кусал губы и превращался в крепко закупоренный спящий вулкан, стоило только кому-то заговорить о Шоне. Интуитивно Панси прекрасно его понимала.

Миллз был хорошим парнем — в нем, при всей его сдержанности и показной радушной приветливости, не было камня за пазухой. В нем не было чего-то плохого.

Ему самому было — плохо.

Хотя, возможно, Луна все же права — Шону ни с кем сейчас не может быть лучше, чем с Лорин. А девочка сама выбрала ношу по своим плечам, раз продолжает ее тащить и легкомысленно улыбаться, глядя в глаза учителя.

Она не похожа на несчастливую.

Она похожа… на не знающую, что такое настоящее счастье. Они оба похожи.

Вот это был именно тот пунктик, на котором Панси неизменно вставала в ступор. А что есть — счастье? Она сама-то точно уверена, что знает, как оно выглядит? Как должно выглядеть со стороны?

А Шон уже один раз обжегся. Так сильно обжегся… что хорошо — хоть что-то к кому-то еще остался способен чувствовать. Пусть даже принято считать, что маги способны регенерировать после чего угодно — была бы на то воля да, как говорится, желание.

Тем более — воздушные маги. Логики — поверхностные, легкие, переполненные потоками информации, которую едва успевают анализировать.

Панси слишком хорошо помнила Драко, каким видела его однажды в мысливе Снейпа, охотно согласившегося продемонстрировать прошлое. Драко, умирающего от горя, потому что Гарри больше не было с ним.

Потому что он просто не захотел жить без Гарри — и никакая воздушность и легкость не помогла. Она вообще, как выяснилось, не сыграла никакой роли, когда дело коснулось чувств и возможности выбора. Малфой, сильнейший маг Воздуха на памяти Панси, оказался законченным однолюбом.

При всей его страсти к Лавгуд и при всем уважении, заботливом внимании и, пожалуй, некой дружеской общности с самой Панси.

— Мама задумалась… — тихонько улыбаясь, протянула Луна. — Мама не может не думать — она у нас с тобой ну очень умная. Очень-очень, поэтому и думает все время о чем-то. И забывает, что иногда надо отдыхать, чтобы голова не перегревалась.

Джастин, вывернув голову, с интересом рассматривал Панси, сжимая в кулачке палец Лавгуд.

Пэнс, не выдержав, фыркнула и отвернулась, пряча лицо в ладонях. Улыбку Луны она чувствовала, даже не видя ее.

— Хотя нет, — подумав, возразила сама себе Лавгуд. — Такая мама, как у тебя, может думать сколько угодно. Она у тебя уникальная — даже когда спит, и то, наверное, над чем-нибудь думает, — она снова сделала большие глаза. — А уж когда не спит… Ну, то есть — не совсем спит… То есть — совсем даже, можно сказать, не спит…

Панси расхохоталась и схватила подушку, делая вид, что намеревается ее швырнуть.

Не хватало еще рассуждать перед сыном, как именно ведет себя его мама… ну, то есть — как ведут себя обе мамы — когда у них есть возможность остаться вдвоем. Собственно, это только перед сном и бывает, да и то — когда удается на ночь в замок вернуться…

— Я тебя обожаю, — смеясь, покачала головой Луна. — Даже не замахивайся — все равно же не бросишь. Я под защитой младенцев, на меня даже подушку поднимать нельзя. Не то что — руку.

Джастин уже тянул ее палец себе в рот.

— А-а-а, укусишь! — преувеличенно забеспокоилась Лавгуд и принялась отнимать руку. Малыш сосредоточенно боролся, снова ловя знакомую теплую ладонь и цепляясь за нее.

— Чем он тебя укусит — у него зубов еще нет, — философски усмехнулась Панси. — Паникерша.

— И нечего привыкать кусать маму, — невозмутимо откликнулась Луна. — Хотя, конечно… с другой стороны — кого ему еще кусать, если так разобраться. Вторая мама в делах, папы — одного не дождешься, а второго не то что, гм, кусать не стоит… Вообще лучше не демонстрировать, что ты это делать умеешь… Ну, в общем, — она вздохнула, — точи, малыш, пожалуй, будущие зубы и впрямь об меня. Мы с тобой сами как-нибудь разберемся, да? Что маме с покусанными пальцами потом делать…

Панси задумчиво молчала. Чуть располневшая, воркующая Лавгуд с ее извечной мягкой рассеянной улыбкой, теплая и домашняя до невозможности — такая близкая, даже когда ворчит или устало проваливается в сон, в очередной раз успокоив Джастина… Рядом с ней Панси чувствовала себя так, словно вынырнула из затяжного кошмара и с удивлением обнаружила, что кошмар был ненастоящим.

Что в настоящем мире по-прежнему все хорошо, все стабильно, знакомо и выверено, и даже капризы малыша стали частью теплых, негромких будней.

И почти получается не думать о том, что творится за стенами замка. Отдыхая здесь настолько, что внешний мир на время будто отодвигается в сторону, и можно выключиться из потока бесконечных мыслей — а потом с новыми силами включиться обратно.

Что я такого сумела сделать, что кошмар оказался в прошлом? — в который уже раз спросила себя Панси, глядя на улыбающуюся хохочущему Джастину Луну.

* * *

— Ты настаиваешь? — насмешливо изогнул бровь мистер Гарри.

Сцепленные в замок пальцы Шона побелели от напряжения. Ну почему любой разговор теперь всегда выворачивается сюда?

Сохранять прежнее — внимательное и чуть задумчивое — выражение лица независимо от обсуждаемой темы у него с каждым днем получалось все лучше.

— Ага, — пряча вызов за показной непринужденностью, кивнул учителю Алан. — Я считаю, что смерть — слишком окончательная штука, чтобы считаться уроком. Когда она случается, гадать о причинах становится поздно. И поэтому убийство, тем более — мага… магов… да еще и массовое…

Он все-таки закипал — и потому терялся в словах. Никогда не умел говорить о том, что задевает его за живое, спокойно.

— Да ну? — невольно передразнил мистера Поттера Рэй. — А как насчет «невозможно убить того, кто достоин жизни»?

— И, кстати, — добавила Марта. — «Убийство человека есть законность, убийство зверя есть необходимость, убийство света есть тягчайший из грехов». Кто-нибудь обращал внимание, что про убийство магов здесь ни слова не сказано?

— Потому что мага невозможно убить, — подытожил Рэй. — Его контролирует стихия, а, значит, все, что случается в его жизни, есть ее реакция на его выборы и решения.

Губы Алана медленно сжались в тонкую ниточку. Вопреки ожиданиям Шона, он еще целых секунд десять размеренно вдыхал и выдыхал, не срываясь на крик.

— Ты веришь в то, что каждый стихийный маг южной Англии, включая куколок и новопосвященных, уже успел наошибаться до невозвратной точки? — наконец глухо спросил Прюэтт. — Одновременно?

— А ты веришь в то, что можно вот так запросто взять и убить того, кто нужен стихии живым? И она это позволит?

В глазах Алана тенью промелькнуло злое, темное бешенство. Шон едва удержался, чтобы не схватить его за руку.

— Стоп, — поднял открытую ладонь мистер Гарри. — Рэй, тебе задали вопрос. Мы слушаем.

Парень поджал губы.

— У меня нет логического объяснения, — буркнул он наконец. — Я знаю только то, что стихия не ошибается. Мы можем не видеть, где сворачиваем не туда, но она, в отличие от нас, не замутнена эмоциями совершенно, и поэтому все ее решения — верны. Всегда.

— Слушай, стихия не персонифицирована, — подал голос молчавший весь урок Мэтт. — Как она может что-то решать?

Рэй раздраженно поморщился. Шон поймал себя на дурацком ощущении, что прекрасно понимает логику Мэтта… но и представления огненного мага, в знаковой системе которого суть чего угодно, даже закона, похоже, всегда несет сумбурный оттенок личностности, он понимает тоже.

Мерлин, они просто не могут представить, что бывает иначе, ошеломленно подумал Шон, косясь на тонкий профиль Алана. Они эгоцентрики — и привыкли всегда примерять на себя что угодно, а представить, что это нечто может быть действительно беспристрастным… отстраненным, равнодушным, спокойным… да им, похоже, и нечем такое вот представлять. Для них вообще все слишком… личностно, вот именно. Может, поэтому они и сами так включаются во все подряд — так ревностно, так запальчиво? И поэтому так отчаянны и решительны во всем, что пытаются делать, и все принимают в итоге близко к сердцу?..

— А сам на собственный язык — что, не можешь перевести? — скрипуче поинтересовался у Мэтта Рэй. — За тебя еще и слова подобрать? Не цепляйся к форме. Ты прекрасно понял, что я сказал.

— Иногда нечеткая форма здорово выдает искаженную суть, — заметил Доминик. — Любая, даже самая развитая и продвинутая личность, даже превосходящая магов качественно и на порядки более самоорганизованная, все равно остается личностью.

— Ну и что? — утомленно обернулся к нему Рэй.

Рэммет задумчиво улыбался, покусывая кончик пера, которое все занятие вертел в пальцах.

— То. Во-первых, личность не способна до конца избавиться от собственных симпатий и предпочтений. А во-вторых, с личностью можно торговаться и договариваться. С законом — нельзя. Предпочитая в глубине души полагать стихию персонифицированным существом, ты оставляешь сам себе лазейку к нарушению ее же правил.

Сидящая рядом с Виленой на подоконнике Лорин оцепенело моргнула и перевела неверящий взгляд на Шона. Тот привычно ухмыльнулся, едва заметно пожимая в ответ плечами.

Разговаривать с ней без слов было так просто, что временами Шону казалось — они умели это делать всегда. Просто раньше почему-то не пытались попробовать.

Раскрывшую было рот девушку перебил резкий и горький смешок Натана.

— Голосую за плюс Рэммету, учитель — он только что разжевал нам в трех словах, почему огненные маги лезут затычкой в каждую бочку и при этом в упор не верят, что могут в любую секунду бесславно сдохнуть. А мы-то тут годами головы ломаем, откуда в них такой маразм при всей общей неглупости!

Смущение вместо ответа мистер Гарри разыграл почти мастерски. Если бы Шон не общался так долго с действительными мастерами притворства, пожалуй, и не заметил бы разницы.

Черт, он что, и правда в упор не видит, что с ними происходит? Не только с Аланом — с ним-то давно все понятно. Но Нат! Когда речь идет о любых других учениках, мистер Поттер за первое же выскочившее лишнее слово уцепиться горазд, лишь бы все страхи наружу из них повытаскивать! О’Доннела же как будто и вовсе не замечает, хотя тот прямее некуда сейчас…

Подняв глаза, Шон наткнулся на неожиданно пристальный взгляд учителя. Будто припечатывающий к стене неразумного юнца, рассуждающего о том, чего пока еще не способен понять.

Все он прекрасно видит, тут же пришла отрезвляющая мысль. Он… нарочно не вмешивается, специально. Именно в их отношения и дела, каждого из двоих. Вот черт… а почему?..

— Если я когда-нибудь умру… — негромко заговорил Рэй, глядя в пол. — Я… буду точно знать, что я это заслужил. Я только это и хотел сказать — смерть не бывает ни чем иным, кроме как закономерным исходом для упрямого и слепого идиота. А я знаю, что бываю и им тоже.

Рядом задохнулся Алан. Зашипел, едва не вскочив с места — и тут же вцепился побелевшими пальцами в ворс ковра, словно заставляя самого себя сидеть и не двигаться. Даже не оборачиваясь, Шон почти чувствовал, какие молнии сейчас мечут его глаза. В комнате мгновенно стало как будто бы немного теплее.

На спинке дивана одновременно дернулся в сторону Прюэтта Натан — и, увидев, что тот пытается успокоиться, тоже застыл — впрочем, не отводя напряженного взгляда от лица Алана.

Рядом с Энни медленно выпрямился и сел лежавший, как всегда, весь урок на полу Брайан. Его лицо тоже походило на заледеневшую маску.

— У тебя повернется язык повторить это про нее? — с нехорошим спокойствием спросил он. — Теми же словами? Или ты забыл подумать, прежде чем обобщать?

Вот теперь по Рэю было точно видно, что он — огненный маг. Потяжелевший, горящий взгляд исподлобья — и очень странное ощущение какой-то подспудной нелогичности, словно его поведение сейчас не совсем соответствует его же чувствам. Шон никогда не мог найти нужных определений для подобных вещей.

Мистер Гарри молчал, замерев у стены со сложенными на груди руками, но почему-то казалось, что он напряжен, как струна — а от потока бешено проносящихся в голове собственных мыслей у него ломит виски. Это слишком важная для него тема, с тупым удивлением понял Шон.

Лично для него. Не как для учителя.

— А чем Дина Торринс отличалась от других магов? — наконец процедил Рэй. — Раз умерла, значит, была виновата. Довыступалась и долезлась не в свое дело, вот и получила по заслугам.

И, вздернув подбородок, решительно перевел взгляд в угол. На Филиппа.

Шон едва не вздрогнул, обнаружив, что тот улыбается. Мягко, почти мечтательно. Прямо в пылающие непонятно чем глаза Рэя.

— Она отличалась тем, что всегда умела найти в каждом тот самый, единственно верный, нарыв, от которого и ползет во все стороны гниль, — тихо ответил Фил. — И достаточно глубоко ткнуть в него пальцем, чтобы у тебя потом не осталось выбора, кроме как — решиться и вычистить, — он помолчал и спокойно добавил: — или низвести до уровня флобберчервя саму Дину, если вычищать слишком страшно. Тем более, что поспорить с ней самой и доказать, как она ошибалась, говоря то, что тебе так не понравилось, у тебя больше нет возможности.

Теперь группа с изумлением воззрилась на побледневшего Рэя.

А ведь он был на похоронах, параллельно припомнил Шон. Ох, Мерлин… и еще как был…

Он тоже плакал, как и Алан. Только всеми силами пытался это скрывать.

— Она такой же маг, как и все, — медленно, сквозь зубы повторил Рэй. — Я понимаю, что тебе теперь хочется чуть ли не к лику святых ее причислить, но моя внутренняя честность, извини…

— Твоя внутренняя честность давно удалилась позавтракать, — с нажимом перебил его Фил. — Раз ты до сих пор боишься признаться, что любишь ее. И что все, что она тебе говорила — правда.

Побелевшие губы дрогнули — но, так и не вымолвив ни слова, снова сжались.

— Рэй, она — знала, что ты ее любишь, — мягко добавил Филипп. — А ты знаешь, что она знала. Не заставляй меня говорить вслух о том, чем умела быть Дина. И для тебя — в том числе.

Почему-то вдруг бросилось в глаза выражение лица Доминика — и то, как горько он улыбнулся чему-то, прислоняясь затылком к стене.

И то, как на него смотрит Тони. Чуть ли не с нежностью… словно — еще секунда, и он, как большая птица, расправит крылья и укутает ими Рэммета. Спрячет навсегда в их тепло.

Шон почувствовал, что начинает задыхаться. А еще очень хотелось куда-нибудь деться от обеспокоенного взгляда Лорин. Прямо сейчас.

— Ты сам видел, какой водой стала Дина, — замороженно сказал Брайан. — Ты знаешь, что уничтоженный стихией маг не может быть… таким. Чистым.

— Ты боишься принять ее такой, потому что ее чистота означает твою слабость, — в тон ему откликнулся Алан. — Готов запачкать ту, кого любишь, потому что она бросила и тебя тоже? Променяла твое чувство на его жизнь?

От едва заметного кивка в свою сторону Шона обдало жаром. Заткнись, а? — мысленно взмолился он. Ты же мой друг, Алан. Ну, пожалуйста…

— Может быть, у магов и нет свобо