Глава 21. Воздушный маг (часть 2). 5 страница

— Заставлял кончать для него?.. — от прерывистого шепота сшибало дыхание, и Шон, захлебываясь в нем, смог только кое-как мотнуть головой, выдыхая беззвучный стон.

— Да неужели!.. — зло ухмыльнулся голос. — Но ты все равно смеешь заявлять, что не хочешь?..

Горячие губы скользнули совсем рядом, опалили выдохом и исчезли, Шон рванулся за ними, выгнулся до хруста в позвоночнике, прижатый к столу, почти крича от невозможности — дотянуться, втиснуться…

Он падал и падал куда-то в бесконечность, проваливался вниз с бешеной скоростью вместе с хваткой этих рук, и этим горячим дыханием, и этим шепотом — ничего больше не было, кроме них, только — он, он, настоящий, безрассудный и яростный — рядом с ним.

Снейп тяжело дышал — горячий, жесткий, худой и взбешенный, как разъяренный гиппогриф — и Шон выгнулся под ним, запрокидывая голову и уже ничего не видя. Падение сорвалось в штопор, в нескончаемый, пронзаемый сладкими судорогами полет — под надежной силой стискивающих рук, под жаром дыхания.

Ощущение падения оставалось и после — оно одно, даже когда внутри воцарилась опустошающая, оглушающая бездумная легкость, и Шон задыхался в блаженной тьме под закрытыми веками. Тело стонало и ныло, и безумно, нечеловечески болели пальцы, словно запястья сжимали немыслимые тиски, а не руки, и эта боль вырывала, выдергивала из пелены полузабытья, выволакивала наружу — туда, куда было зачем-то надо, но не хотелось — совсем. Вообще ничего не хотелось, только — лежать, жадно поглощая тепло Снейпа, отгоняя мысль, от которой замирало сердце и перехватывало дыхание — он меня до ручки довел, даже не прикоснувшись толком, что же будет, если он…

Ресницы дрогнули — Шон застонал, тяжело дыша, ему было уже все равно, он ничего больше не понимал, ничего… кроме того, что и без того неподвижный Снейп остолбенел и замер над ним.

Он по-прежнему нависал сверху, намертво притискивая своим телом к столу, не давая двинуться. Взгляд скользнул по его бледному лицу — сжатые губы, хищно раздувающиеся ноздри, жадно впитывающие запах оргазма, словно поглощающие каждую его частичку, и…

Шон обмер, захлебываясь очередным полустоном.

В глазах Снейпа полыхала тьма — та самая. Совершенно другая. Живая, и горячая, и жаждущая, она билась там, знакомая и родная до боли, отголосок юности, в которую ты устал верить, которой — давно уже убедился — и не бывает. В какую дыру я смотрел, если видел в ней только мертвый холод и равнодушие? — мелькнула глупая мысль, она плакала и стонала от счастья, не веря — и снова вглядываясь, и не отворачиваясь. И не понимая, почему, как так, если — вот же оно. Оно всегда было рядом, передо мной.

Мерлин, я идиот, простонал Шон, растекаясь в нелепой улыбке. Тело упорно тянулось вперед — само, его с бешеной силой влекло к темноте, как магнитом, а та рвалась на части и глухо рычала, не двигаясь с места, измученная собственным адом — иди ко мне, звал Шон, не отводя глаз, иди, вот он я, ну что ты, что тебя держит, иди, ведь это же — я.

Кто запер тебя там, какой гад посадил под такой замок! — разве ты можешь там, без меня, за такими оковами? Ужас какой, пусти, я знаю, что их можно сломать, ты же рвешься ко мне, наружу, ты слышишь, чувствуешь, что я — здесь! Мерлин, ну что же ты, позволь мне, пусти, пусти…

Черные ресницы дрогнули, словно касание губ к коже причиняло боль, словно Шон делал сейчас что-то, чего ни в коем случае нельзя было делать — наконец-то выудив руку из растерянно ослабевшей хватки, притягивал к себе худые костлявые плечи, пьянея и дурея от них, от каждой выступающей косточки, скользя и вжимаясь ладонью, и неловкая, медленно сжимающаяся ладонь Снейпа на его плече… Невозможно же быть таким припадочно-бешеным и при этом — настолько осторожным и чувственным, словно я цветок хрупкий, только что на стол меня с размаху, а теперь выдохнуть не решается, ну что он за существо, я так не хочу, я хочу… как ты можешь — как только что, ну же, пожалуйста, я с ума сойду, пока придумаю, как вообще о таком можно сказать.

А потом были губы — Шон наконец-то извернулся дотянуться до них сам — хоть Снейп и продолжал задыхаться в своей странной клетке, чертов упрямец, зачем она ему — сейчас? — от тепла его губ хотелось кричать, и Шон не придумал ничего, кроме как — с силой сжать, стиснуть коленями его бедра, притягивая ближе за плечи, скользя по спине жадной ладонью. Снейп выдохнул, чуть отстраняясь, и темнота в его глазах гудела пугающим звоном, гипнотизируя, вдавливая в стол, заставляя растекаться и плавиться под ее весом — иди ко мне, улыбаясь и запрокидывая голову, прошептал Шон. Иди же.

Губы Снейпа касались его лица — чересчур медленно, ладонь обхватила и сжала плечо обнимающей руки, и Шона била крупная дрожь, как в истерике, от каждого выдоха — он так близко, Мерлин, он всегда был так близко! — и вибрирующие гортанные звуки на грани слышимости, казалось, проникали под кожу. Шон ерзал и изнывал под ними, не зная, как вывернуться и расколотить эту чертову заторможенность, эту проклятую сдержанность, что сделать, чтобы выдрать Снейпа обратно, забрать себе и больше не отпускать, и чтобы — целовал, не останавливаясь, и позволял отвечать, и перехватывать, и — вот так тоже — тебе ведь нравится? Нравится?

А еще Снейп отстранялся и выдыхал, едва касаясь губами, а потом снова вжимал его в стол, будто тьма в нем наслаждалась каждым стоном и звуком, и почти взрывалась, вспыхивая темными всполохами, и еще почему-то казалось, что она кричит там от боли, от стиснутого в кокон жара, и Шон мог только стонать в ответ, задыхаться, когда ладонь опустилась вниз и легла на бедро, удерживая его на месте, и ничего в этот миг не было, кроме попыток не захлебнуться от счастья, от одного только ощущения — он рядом, он со мной. Он хочет меня.

— Он тоже так делал?.. — внезапно хрипло пробормотал Снейп, почти не отрываясь от его губ.

— Кто?.. — не понял Шон, переводя дыхание и силясь сфокусировать взгляд.

Тьма, мелькнув хищной улыбкой, зарычала — и обрушилась сверху, вдавливая его в жесткую поверхность, ладони обхватили лицо, и теперь язык вытворял такое, разжимая ему губы, двигаясь резко и сильно, трахая его рот… пальцы впивались в кожу, и тьма лилась и с них тоже — с самых кончиков, проникая везде, всюду, добираясь до потаенных уголков и выворачивая их наизнанку, заставляя уже не стонать, а кричать и биться, неумолимая и грубая — и горячая, и жестокая, и удивительно, упоительно восхищенная. Шон выгнулся, жадно заглатывая воздух — ладони исчезли, чтобы тут же появиться снова, рвануть рубашку на животе, рассыпая в разные стороны пуговицы, и можно было рехнуться, почувствовав жадное тепло руки Снейпа на обнаженной коже. Оно будоражило так, что от дрожи, от нетерпения почти подбрасывало — теперь Шон хотел больше, всего Снейпа, и тоже обнаженного, и прямо сейчас.

Его руки дернулись, потянули за жесткую ткань рубашки, пока губы впивались глубже, крепче, настойчивые и жадные, и Шон застонал в голос, когда ладони прижались к узкой спине Снейпа, к горячей коже, вырывая из него глухие, рычащие звуки, они стискивали и сжимали, и силились забраться под ремень, и, когда Снейп отстранился и перехватил его пальцы, это вызвало такую ярость, что Шон едва не заорал ему прямо в лицо.

— Нет, — задыхаясь, шепнул Снейп, вжимаясь лбом в его плечо. — Нет, Шонни. Остановись.

— Нет! — возмутился тот.

— Ш-ш-ш… — губы впились в висок, и стискивающие, царапающие пальцы на спине — это было больше, чем просто «остановись».

— Хочу тебя… — простонал Шон, с силой сжимая худые бедра коленями, он бесстыдно льнул пахом к пульсирующему твердому члену, дурея от того, что это на самом деле с ним происходит. С ними обоими. — Мерлин, я рехнусь сейчас…

— С ума сошел… — тихим смехом выдохнул Снейп, целуя его лицо. — Не на столе же.

— А… какая разница? — находить его губы своими, ловить, перебивать слова поцелуями, и к черту его хоть со столами, хоть с чем.

— Для меня — есть, и огромная, — почти степенно умудрился сообщить Снейп — и поднял его рывком, усаживая и держа, потому что голова кружилась так сильно, что, если бы не эти руки, Шон рухнул бы обратно мгновенно — на самую родную на свете столешницу. — Для подобных выходок я давно слишком стар. Предпочитаю постель.

— Северус… — смеясь, прошептал Шон, запрокидывая голову.

Снейп, рыча, впился ему в шею губами, с силой прижимая к себе и сгребая в охапку.

* * *

Северус так и не понял, как они все-таки сумели добраться до спальни. На его взгляд, это было просто непостижимо — отрываться от него и двигаться куда-то, отстраняясь от его дыхания, от его поцелуев, он прижимался и терся всем телом, гибким и сильным, так одуряюще пахнущим, таким разгоряченным… способным кончать под тобой — так отчаянно сладко, так искренне…

Мысль об этом теле вышибала из колеи, как обрушивающийся удар по ногам, и Северус с усилием отрывался и делал еще шаг, но Шон в ту же секунду оказывался так невообразимо, неправильно далеко, что внутри вновь начинал ворочаться голодный, взъяренный зверь — и тут же с рыком снова впивался в него. Зверь жаждал только одного — повалить на пол прямо сейчас, спрятать под собой навсегда, вцепиться, рыча и загрызая насмерть любого, кто осмелится посягнуть. Мое — ревел зверь.

Мое. Для меня.

Зверя едва удавалось держать на привязи, потому что Шонни только хищно смеялся, протягивая к нему руки, прижимаясь к нему, провоцируя своим запахом. Глядя ему в глаза.

Он не боялся — дразнил, маленькая смелая сволочь, он умудрялся смотреть — на него. Минуя все, что Северус взращивал столько лет, он видел лишь зверя, которого — еще секунда — и понял бы, что может заставить хоть ползти за собой на брюхе, если захочет. Может прицепить ему поводок и вести за собой, кормя с рук — за одно это Шону Миллзу стоило свернуть шею прямо сейчас, стоило бы просто наверняка… если бы зверь не выл и не рвался сквозь клетку, всего лишь учуяв — он рядом.

Всего лишь поверив — мое.

Непостижимый мальчишка — он права не имел так смотреть. На самого Снейпа — сквозь маску лет и годами вымуштрованную сдержанность, сквозь столетние страхи и привычный мрак одиноких ночей, и придуманные для самого себя логичные горькие объяснения, и тоску, которую слишком давно продышал и запрятал вглубь — видеть именно его, и чувствовать, и отзываться — ему, как равному, как — себе. Северуса никогда не привлекала молодежь с ее идеализмом и дурной пылкой горячностью, но из глаз Шонни смотрел такой же столетний старик, измученный тем же страхом и той же тоской, и этот старик — понимал.

И если чего-то Северус Снейп хотел сейчас на самом деле, по-настоящему, так это вцепиться в стройные бедра, задохнувшись, вжаться лицом в одуряюще пахнущий мальчишеский живот и рычать раненым зверем — мое.

Только когда Шон, запрокинув голову и улыбаясь, рухнул на заправленную постель, раскидывая руки и комкая покрывало, будто наслаждался прикосновением, бездна внутри лопнула с оглушительным звоном — он здесь. Мы оба здесь. Он больше не уйдет отсюда.

Я не отпущу.

И стало возможно, сбросив обувь и небрежно подогнув ногу, сесть на кровать рядом с ним и, спокойно подтянув к себе парня за щиколотку, начать методично расшнуровывать его правый ботинок, смакуя взглядом полоску кожи на животе, выглядывающую из-под полурасстегнутой рубашки, и хрупкие плечи, и выступающие ключицы.

— Ты был прав, — переводя дыхание, отметил Шон, окидывая комнату бездумным взглядом. — Здесь лучше. А я думал, ты спишь на кушетке, как какой-нибудь настоящий аскет.

— Предпочитаю комфорт, — пошутил Северус, стягивая носок и принимаясь за левый ботинок.

Ладони Миллза скользили по алому покрывалу, гладили, будто пытались проникнуться, какое оно на ощупь.

— Да уж… — хмыкнул Шон, переводя на него шальной взгляд. — Я лежу в постели Верховного Мага. В широченной и мягкой огромной постели.

Пошевелившись, он невольно потянул ногу на себя, и пришлось снова подтащить ее ближе.

— Никто не имеет права лежать в постели Верховного Мага в ботинках, — сообщил Северус, отбрасывая левый носок.

И, наклонившись, прижался губами к ямке на щиколотке — пальцы обхватили стопу, Мерлин, он такой хрупкий. Такой…

— Пусти… — прошептал Шон.

Скользнул ужом и навис сверху, обхватил коленями бедра — руки уперлись в спинку кровати за спиной Северуса. От его дыхания над ухом, от его ерзающего тела, от прижимающихся друг к другу членов зверь снова заворочался и предвкушающе втянул воздух.

— О, черт… — Шон задохнулся и выгнулся, пытаясь потереться сильнее. — Какой ты…

Да, констатировал Северус, расправляясь с уцелевшими пуговицами на его рубашке. Я такой.

От дрожи Шона сшибало рассудок, и хотелось то, зарычав, повалить на кровать и взять немедленно, сию же секунду, пока не взорвался сам от его близости, и участившегося дыхания, его отзывчивых, сладких судорог — то тянуть до бесконечности, лаская и наслаждаясь его теплом, его мягкими стонами. Заставляя кончать снова и снова — подо мной, от моих рук, для меня — от этой мысли разум уходил окончательно.

Руки Шона торопливо стянули ткань с его плеч — мальчишка отчаянно задышал, прижимаясь обнаженной грудью к его груди, забормотал, срываясь — Мерлин, Северус, Северус… — звук собственного имени из этих губ, такой… умоляющий. Северус целовал открытую шею, и пальцы, казалось, готовы были разодрать кожу на спине, и они же тут же вжимались и гладили, пробовали на ощупь каждый дюйм, каждую точку, скользили по ребрам. Приподнимали и отстраняли, позволяя ласкать языком затвердевшие, каменные соски — Шонни гортанно стонал в голос, цепляясь за его шею, стоило обхватить их губами, втянуть, прикусывая и снова дразня, и снова накрывая ртом. Я с ума сойду, если ты будешь так отзываться, падая вместе с Шоном на кровать и накрывая его собой, выдохнул Северус.

Шон обхватил его — весь, ладонями и коленями, притянул ближе, Мерлин, век бы его целовать, торопливого и неловкого, жадно дышащего сквозь зубы. Раздвигать их языком, проваливаясь в мгновенно меняющийся ритм дыхания, впиваться в шею, чувствуя, как он вздрагивает и лихорадочно цепляется за плечи, мальчик мой, тсс, не спеши так, тише, я никуда не уйду.

Я же знаю, что — никого раньше, никогда, не спрашивай, я просто знаю, чувствую — хоть и кажется, что ты годами прижимался к мужскому телу, ощущения тебе незнакомы. Ты пьешь их, заглатываешь, едва пробуя, изо всех сил торопясь — мы не будем спешить, я тебе обещаю, слышишь? Я смогу.

Оттолкнулся локтем, перекатился по кровати и опрокинул на спину, навис сверху — растрепанные светлые волосы и шальные глаза, клубящаяся бездна смотрит из них, будто сравнивая, соизмеряя силы, и внутри снова отзывается глухой рык, вынуждая стискивать зубы и сдерживаться — мое. Для меня. Нахальная, нехорошо предвкушающая ухмылка Шона, он трется и наклоняется ближе — пришлось ухватить за пояс и отстранить, добираясь до застежки ремня, и мальчишка снова недобро засмеялся, запрокидывая голову и подставляя шею губам. Мое.

Его быстрые руки лезут всюду — сдернуть с него брюки, отшвырнуть, как мешающуюся тряпку, хочешь быть сверху? Легко.

Шон задохнулся и бессильно, отчаянно застонал, когда руки подхватили его за бедра, приподнимая и передвигая гибкое тело чуть выше, и Северус снова поймал губами тугой сосок, сжимая ладонями обнаженные ягодицы. Не вырвешься — я еще не насытился. Я хочу еще, Шонни, хочу, чтобы ты перестал мчаться вперед и почувствовал — тоже.

Тебя просто никто этому не учил — как сладко не торопиться и смаковать, утопая во вскриках и шепоте, скользить губами по коже, целуя и пробуя, мальчик мой, какой же ты… гибкий и сильный, какой же ты… Дай я снова тебя поцелую, тысячу лет этого не делал.

Пальцы, скользнув в ложбинку между ягодиц, трогают и ласкают, продвигаются внутрь и замирают там, тут же проталкиваясь вглубь и обратно, и замирают снова. У него расширяются зрачки, невидящий взгляд проваливается в пустоту, губы дрожат, он весь как будто подается и раскрывается под напором, и разводит ноги еще шире, выгибаясь навстречу и выдыхая бессвязные стоны — да, Шонни, да. Это только начало. Я хочу слышать, как ты кричишь, уткнувшись в подушку, растекаясь от моих рук.

Так просто — сдвигаясь под ним чуть вниз, добраться наконец-то до впалого живота, он вздрагивает от прикосновения к нему и тянется, прижимается членом к лицу — пожалуйста, Северус, пожалуйста! — сбивчивый шепот. У него солоноватый привкус, и от терпкого запаха кружится голова — кончи для меня еще раз, стучит в висках неотвязная мысль. Прямо сейчас. Я хочу.

Пальцы врываются внутрь, быстро и сильно, в такт движениям языка и губ — сейчас, давай, прямо сейчас, немедленно! Не могу больше ждать. Шон взрывается криком, заглушенным проклятой подушкой, его колотит крупная дрожь, и от судорог тела, бьющегося в руках, Северуса на миг оглушает и ослепляет, он не может вернуть контроль, пытается — и не может, даже когда отстраняется и переводит дыхание, укладывает Шона на бок и скользит вверх, к вздрагивающим плечам и намертво вцепившимся в простыни пальцам — даже тогда зверь внутри рычит и требует взять его, прямо сразу, немедленно. Сию секунду — он такой податливый и мягкий сейчас, и такой тесный внутри, жаркий и близкий, он твой.

— Какая… вопиющая несдержанность… — задыхаясь, глухо пробормотал Северус, целуя влажные щеки и сомкнутые веки.

— О, Мерлин… — Шон вжимался лбом в его лоб, пытаясь тереться о его кожу, расслабленно касаясь губами. — Я… извините, сэр. Меня еще воспитывать и воспитывать.

От подобного хамства на миг даже привычно попыталась изогнуться правая бровь — парень, я знал, что я в тебе не ошибся, но чтоб вот…

— Но у вас… о… так хорошо получается… — выдыхая, тут же покачал головой Шон, закидывая ногу ему на бедро и нахально добираясь ладонями до ремня его брюк.

— Неужели? — шепнул Северус, подтягивая его выше и снова ныряя пальцами в горячую, тесную ложбинку — сразу двумя — Шон бессильно застонал в голос, утыкаясь в него лицом, вцепляясь в спину.

Теперь можно было двигаться медленно и неумолимо — наслаждаясь сладкой тугой теснотой, и дыханием Шона, и его то вцепляющимися, то беспорядочно снующими руками — по спине, по затылку, по шее, прижимать к себе и скользить внутри, глубже и глубже, и снова назад, чувствуя будто всей кожей, как он весь превращается в бессильный, расплавленный стон, бездумно льнет ближе и отчаянно вскрикивает, когда пальцы Северуса сгибаются и ласкают его, и снова выныривают обратно, и опять возвращаются, и слышать, как растет напряжение в его голосе — он хочет тебя, посмотри, он почти покорился, почти готов взять все, что ты дашь, нашептывает зверь. Ты нужен ему.

Северус глухо зарычал, усмиряя зверя, и перевернул несопротивляющегося Шона лицом вниз, стащил с подушки — хватит уже в нее прятаться. Руки развели вздрагивающие бедра, нырнули под них, приподнимая и выгибая, и стало возможно, наконец, прижаться лицом к пылающим ягодицам, и покусывать, дразня и лаская, поглаживая, скользя губами по влажной, горячей расселине, проникая в нее языком, и задыхаться от изумленно громких, бездумных выкриков Шона. Парень замотал головой, уткнувшись в простыни, руки сжали измятую ткань, с силой потянув ее на себя, и зверь внутри удовлетворенно заворчал, предвкушая разодранную, растерзанную в клочья под утро постель — его снова оглушило от мысли, что Шон будет кончать под ним, задыхаясь, умолять и стонать его имя. Зверь снова торопил, требуя свое, немедленно — он устал ждать, он хотел получить это тело прямо сейчас.

Зубы впились в нежную кожу, и Северус с трудом перевел дыхание, сбрасывая с себя осточертевшие остатки одежды, и от желания накрыть это гибкое, стройное тело своим, обнаженным, спрятать под собой и вжаться полностью — на миг потемнело в глазах. Он провел ладонью по влажной спине, усиленно пытаясь успокоиться и машинально отмечая, что Шонни уже не соображает, что именно с ним происходит — тело отзывается само, вздрагивает от прикосновения, и рука Северуса потянулась за подушкой, без усилия приподнимая его и укладывая на нее животом, разводя шире колени. Шона снова начала бить дрожь, и это было хорошо, это правильно — какая-то часть Северуса еще помнила, каким невозможно, пугающе беззащитным чувствуешь себя в первый раз, и он опять скользнул по постели вверх, обхватил разгоряченное лицо ладонями и, наклонившись, поцеловал его — так крепко и долго, как только позволил бушующий зверь.

— Оближи, — задыхаясь, хрипло проговорил он — и выпрямился, придвигаясь пахом к искусанным, распухшим от поцелуев губам.

Замутненный взгляд Шона на миг прояснился, ноги рефлекторно дернулись — сжаться, рот округлился, и зверя это привело в такой бешеный, ревущий восторг, что в эту секунду Северус был солидарен с ним как никогда.

— О, Мерлин… — беспомощно прошептал Шон — и потерся лицом о налитый кровью член, проводя губами по выступающим венам, и желание сгрести в горсть светлые волосы, оттянуть назад и, размахиваясь, трахать этот влажный податливый рот до бесчувствия, отозвалось гортанным сдавленным рыком. — Слушай, ты… ох, просто огромный…

— Значит, тебе повезло? — Северус почти умудрился усмехнуться — тень привычного сарказма сквозь рычание зверя.

Шон отстранился и посмотрел на него снизу вверх — так, будто видел впервые за множество лет того, кого отчаялся отыскать, и от этого взгляда снова перехватило дыхание, сжало горло стальной хваткой, и Северус впился бы в его губы снова, если бы Шон не наклонился и, нахально улыбнувшись, не провел влажным языком по головке.

Упрямец, он все пытался сделать по-своему — они перекатывались по постели, и Северус обнимал его, вжимая в себя, наслаждаясь и чувствуя — его, невозможно изголодавшегося, будто годами не прикасался никто, не ласкал, не разделял возбуждение и не смотрел с жадностью. Будто чужого тепла для Шона Миллза не существовало — как и для Снейпа, привыкшего выть волком в своем одиночестве.

— Хочу так, — выдохнул Шон, переворачиваясь на спину и цепляясь за его руки, притягивая к себе.

— Так — тоже, — согласился Северус, проводя ладонями по разгоряченному телу. — Но потом.

— Сейчас, — мотнул головой Шон. — Пожалуйста. Хочу так.

Он был так прекрасен, что перехватывало дух — прерывисто дышащий, бледнокожий и хрупкий, раскинутые бедра и ладонь, ласкающая напряженный член — вызывающе дерзкий и одновременно податливый, льнущий к рукам.

И невозможно, нереально узкий и тесный — настолько, что пришлось замереть, едва скользнув внутрь, впиваясь ногтями в кожу и переводя мгновенно сбившееся дыхание. Сквозь свисающие волосы Северус смутно видел только запрокинутое лицо и открытую шею Шона, его вздымающуюся и опадающую грудь — он так выгнулся под ним, задыхаясь, с тихими стонами, ладонь сама оторвалась от постели и легла на напряженное бедро, притягивая его ближе, заставляя Шона еще раз сдавленно ахнуть.

Северус наклонился и накрыл губами полуоткрытый, бессильно стонущий рот.

— Это ты… — непонятно то ли всхлипнул, то ли просто пробормотал Шон, с внезапной силой прижимая его к себе. — Мерлин… Северус…

Зверь отозвался и зарычал, втягивая носом воздух, вжимаясь и прикасаясь, плавными толчками погружаясь глубже, насаживая и медленно выходя — он наслаждался и почти ревел в голос, одуревая от дурманящего, терпкого запаха, от сладких губ и бессвязных слов, и шепота, и никакими усилиями больше не получилось бы загнать его в клетку — обратно. Северус сдался.

Болезненная складка на лбу Шонни, на мгновение закушенная губа, жаркий выдох, прижатая к постели щека и тихие, быстрые стоны, стоило лишь усилить нажим — и дрожащие ресницы, и хищный, нахальный взгляд, и ухмылка дерзкого сорванца — каждый раз, когда нажим чуть ослабевал. Северус стискивал его плечи и кусал, впивался губами в шею, в виски, он ничего больше не мог противопоставить, да и не хотел, он хотел только двигаться и видеть, как Шон извивается под ним. Глупый мальчишка, понятия не имеет, как многое может чувствовать его тело. Как много еще впереди.

Что можно слегка изогнуться и, приподняв его бедра, вжаться чуть снизу, глубоким неотвратимым движением, и он бездумно вскрикнет, невидяще распахнув глаза — падать в них все равно что в бездонную пропасть. Что можно замереть, покачиваясь и целуя, целуя, чуть подрагивая в нем, дразня, прижимать к постели — ладонями, коленями, взглядом — пока он не захнычет, мотая головой и тяжело дыша, не попытается выгнуться сам и рвануться вперед, и тогда можно ухватить за бока и насадить на себя, сильно и резко, утопая в его громких, отчаянных стонах, заглушая их ртом.

Можно довести его быстрыми толчками до бессвязных криков и остановиться в нем, вжать, втиснуть собой в кровать, сгрести в охапку и жадно, настойчиво целовать веки и скулы, не выпуская, не позволяя вывернуться. Чувствуя, как он обнимает зверя обеими руками, проводит по его телу ладонями, отвечая на его поцелуи, глядя — прямо в него.

— Люблю тебя… — выдыхая, завороженно сказал Шон, с силой притягивая зверя к себе.

Тот неодобрительно зарычал, ловя губами его пальцы. Он не понимал, зачем такое — сейчас. Это ведь…

— Я просто… о… — Шон вздрогнул от чувствительного укуса. — Я же не знал, что это… что это — ты…

Северус замер, вжавшись в его висок лбом с такой силой, что на мгновение потемнело в глазах. Мое, ревел торжествующий зверь.

Мое, не дыша, согласился Северус. Черта с два когда кто…

— …Черт, да давай же!.. — почти прорыдал Шон, впиваясь в его плечо.

Зверь зарычал и, выпрямившись, размашисто, с силой дернул его на себя — всхлип, потонувший в гортанном стоне — мальчик мой, клянусь, я тебя отучу дразниться. Ты даже не представляешь, что тебя ждет.

Шон забился под ним, выплескиваясь под упрямой жесткой ладонью, и зверь, не переставая вбиваться в него, едва не сорвался, наконец, в долгожданную тьму — от его сладких судорог, от того, как он конвульсивно сжался внутри, плотный и тесный. Зверь хотел больше, распаленный и истосковавшийся, он проводил ногтями по обнаженной спине, сжимая сидящего на его коленях мальчишку в объятиях, он швырял его лицом вниз и накрывал собой, покрывая отметинами от зубов. Он сгребал его в охапку, прижимая спиной к своей груди, запрокидывая голову и чувствуя, как Шон вжимается лбом в его шею и тяжело дышит, и стонет, стискивая и подталкивая его руку на своем члене.

Не отпущу, вдыхал его запах зверь — он тонул в нем, он хотел криков и стонов, хотел судорог оргазма, хотел, чтобы — от него, для него, под ним. Не останавливаясь, еще и еще. Хотел расслабленно-податливых жадных рук, и невидящих потемневших глаз, и чтобы — так долго, насколько хватит дыхания. Чтобы Шонни позволял ему это. Позволял — все.

— Ты как будто… ох… сто лет не трахался… — рухнув на спину, прерывисто произнес Шон.

Он смотрел снизу вверх — бездонный, бездумно счастливый взгляд, такой же совершенно необъяснимый и затуманенный, такой же проникающий в самого тебя, в самую твою суть, как тогда, на столе.

— Вроде того, — не удержался от ответной улыбки Северус.

И с силой подтянул его ноги вверх, почти складывая мальчишку пополам, едва не одуревая от его гибкости. Шонни глухо застонал от первого же касания, подаваясь навстречу.

— Ч-черт… — Северус задохнулся, зарылся ладонью в волосы на его затылке. — Знаешь… ты тоже. Как будто к тебе… никто…

Даже не прикасался.

— Целую вечность, — шепнул Шон, запрокидывая голову и сжимая зубами мочку его уха. Северус остолбенел, стискивая в объятиях его плечи. — Ты даже не представляешь… как давно… я думал — уже никогда больше… — Его губы сбивали с обрывков мыслей, а от изгибающегося и насаживающегося все глубже тела и вовсе сшибало в глухой, жаркий звон и закрывались глаза. — Так хорошо с тобой… ох, я же… не знал, что это… что ты такой… и так сильно… Северус…

Знать ты точно не мог — качнув бедрами ему навстречу, Северус машинально ухватился за мысль, ставящую на место рехнувшуюся было реальность. Предполагать, разве что, да и то… откуда бы… если только…

Мысли, рванув врассыпную, исчезли совсем — от с силой скользнувшего по напряженному соску влажного языка, и горячего рта, и сомкнувшихся на ставшем невозможно чувствительным месте зубов. Северус глухо застонал, чувствуя, что еще секунда — и он взорвется — пальцы вцепились в волосы Шона, пытаясь то ли отодрать от себя, то ли удержать на месте.

— Сильнее!.. — хрипло выдохнул зверь за него, прижимаясь грудью ко рту.

И, размахнувшись, с силой двинулся вперед, вбиваясь так глубоко, что от каждого движения вспыхивали звезды под закрытыми веками, рыча и наслаждаясь изумленно-бессильными, всхлипывающими стонами — и раздирающими кожу на спине пальцами, и почти жалобными вскриками, и хнычущим, срывающимся бессвязным голосом.

Ты ведь хотел меня целиком? — прорычал зверь, нависая сверху и вжимая его собой в постель. Шон только стонал и бездумно стискивал зубы, такой горячий и расслабленный, тяжело дышащий — он больше не сопротивлялся и только беззвучно ахал от каждого резкого и мощного удара, намертво цепляясь за плечи.

Его телом невозможно насытиться — им самим, невозможно, зверь ревет, задрав морду, ему хорошо, хорошо от этих всхлипов, и мягких гортанных звуков, и принимающей его целиком тесноты, влажной кожи — ему так хорошо, что Северусу тоже уже плевать, где они и кто он, есть только горячая пульсирующая плоть, и жаркие, льнущие губы, и его дыхание, и его руки, судорожно притягивающие ближе и ближе.

И когда Шон вздрогнул и, отрывисто и надрывно крича, с бешеной силой забился под ним, снова сжимая его в себе, выпивая до капли, зверь зарычал — и рухнул следом, он больше не мог, просто не мог, он давно сошел с ума от вседозволенности и льнущего, податливого тепла. Вжимаясь в светлую макушку, яростно вбивая Шона в растерзанную кровать, он только ревел и хрипло стонал, срываясь, впивался зубами в кожу, стискивал хрупкое тело — и понимал, что пойдет на что угодно, на все, лишь бы это не кончилось.