Нужно поубавить и страх перед будущим, и память о прошлых невзгодах: ведь прошлые уже кончились, а будущие еще не имеют ко мне касательства».

А вот еще одно указание, как следует вести себя во вре­мя болезни. «Как мне больно!» — «А разве от того, что ты ведешь себя как баба, тебе не больно?» — «Но ведь тяже­ло!» — «Так разве мы только на то и храбры, чтобы сносить легкое? Какую болезнь ты предпочел бы — долгую или корот­кую, но более тяжелую? Если она долгая, в ней бывают про­межутки, она дает срок оправиться и дарит много времени, потому что непременно должна развиться, а потом пройти. Короткая и стремительная болезнь сделает одно из двух: либо сама кончится, либо тебя прикончит. Но какая раз­ница, ее ли не будет или тебя? В обоих случаях боль прекратится».

Сенека дает совет, как вести себя во время болезни. Мы эти советы используем как памятки для больного. «Полез­но также направить мысли к другим предметам, отвлечь их от боли. Думай о том, как поступил ты честно и храбро, повто­ряй про себя, что во всем есть хорошая сторона. Тогда придет тебе на помощь любой храбрец, побе­дивший боль: и тот, кто продолжал читать, когда ему выре­зали вздутые жилы, и тот, кто не переставал смеяться, когда палачи, разозленные этим смехом, пробовали на нем одно за другим орудия жестокости. Неужели разуму не победить боли, если ее победил смех?»

Конечно, и смех, и разум побеждают боль. Не знал тогда Сенека, что когда человек размышляет, в кровь выбрасы­ваются морфино­подобные вещества, а когда смеется — ал­коголь. Они и побеждают боль. О том же пишет и Ф. Ниц­ше, который одной из причин своей мудрости считал головную боль. Он творил, делал свое дело, а с голов­ной болью обращался как с лающей собакой, т. е. не обращал на нее внимания. И она, как собака, постепенно затихала. И Ницше не знал, что во время размышлений в кровь выбра­сывались морфиноподобные вещества, но как мудрый чело­век догадался, что боль проходила от разума. «Так не хочешь ли ты после этого посмеяться над болью?» — спрашивает Се­нека.

«Но болезнь не дает ничего делать и уводит от всех обя­занностей». — «Нездоровье сковывает тело, но не душу. Пусть оно опутает нога бегуну, окостенит руки портному или кузне­цу. А ты, если привык к тому, что ум твой деятелен, будешь учить, убеждать, слушать, учиться, исследовать, вспоминать... ты дока­жешь, что болезнь можно одолеть или хотя бы выне­сти. И в постели больного, поверь мне, есть место для добро­детели... И под одеялом видно, что человек мужествен, У тебя есть дело — храбро бороться с болезнью, а если она тебя не покорила и ничего от тебя не добилась, ты подал славный при­мер». — «Поистине есть чем прославиться, если все будут гля­деть, как мы хвораем!»— «Сам на себя гляди, сам себя хвали!» А это уже один к одному положение экзистенциального ана­лиза о том, что жизнь и в страдании не лишена смысла.

И еще специально для больных.

Есть два рода наслаждений. Телесные наслаждения бо­лезнь ограничивает, но не отнимает и даже, если рассудить правильно, делает их острее. Приятнее пить, когда чувству­ешь жажду, есть — когда голоден; после поста все поглоща­ется с жадностью, А в наслаждениях душевных, которые и больше, и вернее, ни один врач больному не откажет. Кто пре­дан им и понимает в них толк, тот презирает всякое ублаже­ние чувств. «О несчастный больной!» — «Почему? — «Да по­тому, что он.., не охлаждает льдом свое питье... не хлопочут вокруг.,, повара, подтаскивая блюда вместе с жаровнями. Вот до чего додумалась страсть к роскоши... кухню волокут вмес­те с кушаньями. О несчастный больной! Он ест, сколько мо­жет переварить; не положат перед ним на стол кабана, чтобы полюбоваться им, а потом отослать обратно: ведь это мясо слишком дешевое! Не навалят для него на поднос птичьихгрудок. Что тебе сделали плохого? Ты будешь есть, как боль­ной, вернее, как здоровый».

Метко и тонко. И сейчас, к сожалению, только во вре­мя болезни человек ведет здоровый образ жизни. Сенека ратует за последнюю. Особый гнев вызывают у него люди, ведущие ночной образ жизни. «Неужели знают, как надо жить, люди, не знающие, когда жить? И они еще боятся смер­ти, когда сами погребли себя заживо. Пусть проводят ночи за вином. Ведь они не пируют, а сами себе отдают последний долг. Впрочем, и мертвых поминают днем. Для занятого де­лом день никогда не бывает длинным. Все пороки сражаются против природы... Они для меня все равно что мертвецы: раз­ве жизнь при факелах — не те же похороны, вдобавок преж­девре­менные? Нечистой совести свет в тягость. Прямой путь один, окольных много. То же самое и нравы людей: кто сле­дует природе, у тех нрав почти одинаков — покладистый и свободный; а нравы у извращенных несхожи между собой».

Все это мы вытерпим: и отвары, и теплую воду. Только бы перестать бояться смерти! Чтобы этого достичь, надо по­знать пределы добра и зла — тогда и жизнь не будет нам тя­гостна, и смерть не страшна». А смерть не страшна, по мне­нию Сенеки, тем, «кто странствует по всей широте природы». «Тем всякий век покажется коротким, кто мерит его пустыми и потому бесконеч­ными наслаждениями».

В своих высказываниях о счастье Сенека подчеркивает роль лич­ности. «Хочешь знать, что весишь, — отставь в сто­рону деньги, дом, сан... У тех, кто слывут счастливыми, весе­лье притворно, а печаль мучительна, как скрытый нарыв, — мучительна тем более, что нельзя быть откровенно несчаст­ным и надо среди горестей, разъедающих сердце, играть сча­стливца... Никогда не считай счастливцем того, кто зависит от счастья! Если он раду­ется пришедшему извне, он выбирает хрупкую опору: пришлая радость уйдет. Только рожденное из самого себя надежно и прочно, оно растет и развивается с нами до конца, а прочее, чем восхищается толпа, — это бла­го на день. Все причастное фортуне и плодотворно, и прият­но, если владеющий им владеет и собою... От нее только по­воды ко благу и ко злу... Дурная душа оборачивает все к худшему, даже то, что приходит под видом наилучшего... Ле­чить надо душу: ведь от Нее у нас и мысли, и слова, от нее осанка, выражение лица, походка. Когда душа здорова и силь­на, тогда и речь могуча, мужественна и бесстрашна; если душа рухнула, она все увлекает в своем падении... Наш царь — душа; пока она невредима, все прочие исполняют свои обязан­ности и послушно повинуются; но стоит ей немного пошат­нуться — и все приходит в колебание. Наша душа — то царь, то тиран: царь, когда стремится к честному, заботится о здо­ровье поручен­ного ему тела, не требует от него ничего гряз­ного, ничего постыд­ного; а когда она не властна над собою, жадна, избалована, тогда получает ненавистное имя тирана».

Далее Сенека четко описывает механизм развития забо­левания. «Тут-то ею [душою] овладевают безудержные стра­сти, одолевают ее и сперва ликуют, наподобие черни, которой мало насытиться вредоносной раздачей и которая старается перещупать все, чего не может проглотить. Но по мере того, как болезнь все больше подта­чивает силы, а удовольствия входят в плоть и кровь, одер­жимый недугом доволен видом того, на что чрезмерная жадность сделала его негодным, и возмещает собственное наслаждение зрелищем чужих, <...> Не так отрадно ему обилие услаждающих вещей, как горько то, что не всю эту роскошь он может пропустить сквозь свою утробу, что не со всеми распутными бабами и юнцами может переспать».

Сенека дает и рецепт лечения души: борьба с пороками. Но он подчеркивает, что бороться с пороками трудно, ибо «нет порока без оправдания... Мы защищаем наши пороки, так как любим их, и предпочитаем извинять их, а не изгонять. «Не хотим» — вот причина; «не можем» — только предлог».Сене­ка подчеркивает, что лучше заниматься профилактикой, чем ле­чением.«Всякая страсть сама себя разжигает и набирает силы, разрастаясь(порочный круг. — М. Л.),легче не пустить, чем выгнать. Наслаждение природа подмешала к вещам необходи­мым не затем, чтобы мы его домо­гались, но чтобы благодаря этой прибавке стало приятнее то, без чего мы не можем жить; а появится самозаконное наслаждение — начинается сластолю­бие. Так будем же при входе сопротивляться страстям... Луч­ше и не пытаться идти вперед, если вернуться так трудно».

В следующем отрывке легко угадываются высказанные значи­тельно позже идеи гештальттерапии об интроектах («непереваренных» идеях) и способах их «переваривания» (в работах Ф. Перлса исполь­зуется та же аналогия). «Мы должны подражать пчелам: вычитан­ное из разных книг раз­делять, потому что порознь сохраняется лучше, а потом слить разные пробы и добиться единства вкуса так, что даже если будет видно, откуда что взято, оно должно выглядеть иным, нежели там, откуда было взято. Ведь то же самое делает в нашем теле без нашего старанья природа. Съеденная пища лишь обременяет желудок, покуда остается такой, какой была; только изменившись, она превращается в силу и кровь. <...> Пусть будет так же со всем, что питает наш ум: нельзя, что­бы почерпнутое оставалось нетронутым. Его нужно перева­рить, иначе эта пища будет для памяти, а не для ума. Пусть наша душа сделает так: все, что помогло, пусть она скроет, и показывает лишь то, чего добилась сама в итоге... Как в хоре, все должно слиться в единый звук. Пусть душа вместит мно­го искусств, много наставлений, много примеров из разных веков, но пусть все это приведет в согласие. Достичь этого можно постоян­ным вниманием, — не делая ничего иначе, как по совету разума... И если ты захочешь его послушаться, он тебе скажет: «Немедля оставь все, за чем гоняются(почести, богатства, наслаждения. — М. Л.). Лучше направь шаг к муд­рости. Неровной дорогой взбира­ются к вершине почестей. Если тебе хочется подняться на высоту мудрости, ты увидишь все почитаемое самым высоким у своих ног, хотя подъем твой будет пологим».