Кто хочет, чтобы его мнение было принято, должен вы­сказать его спокойно и беспристрастно».

«Если подозреваешь кого-либо во лжи, притворись, что веришь ему; тогда он наглеет, лжет грубее и попадается». Очень ценный совет!

«Лучше всего помещены те деньги, которые у нас украде­ны: ведь мы за них приобрели необходимое благоразумие». Это правило созвучно предыдущему и применяется вместе с ним.

Один мой ученик неплохо зарабатывал на том, что его обманывали. Он завел картотеку тех людей, которые его обманули, и продавал эту информацию. Кроме того, он изучил технологию обмана.

«Обнаруживать злобу или ненависть словами или выраже­нием лица — бесполезно, опасно, неразумно, смешно и, нако­нец, пошло. Злобу или ненависть нельзя обнаружить иначе как действием. Это удастся тем лучше, чем основательнее мы воз­держимся от первого».Еще раз прочитай это правило!

Ни при каком событии не следует слишком ликовать или горько плакаться — отчасти вследствие изменчивости всех вещей, отчасти вследствие ошибки в наших суждениях о том, что вредно и полезно: почти каждому приходилось горевать о том, что оказы­валось впоследствии его истинным счастьем, и радоваться тому, что становилось источником его величайших страданий».

Очень хорошо иллюстрируется это положение китай­ской притчей, которую любят приводить последователи гештальттерапии.

У одного китайца, живущего в деревне, был неплохой доста­ток — у него была лошадь. Некоторые ему завидовали, некоторые были рады за него. Но китаец был спокоен. Однажды лошадь сбе­жала. Некоторые злорадствовали, некоторые сочувство­вали ему. Но китаец был спокоен. Через некоторое время лошадь вернулась вме­сте с жеребенком. Некоторые завидовали ему, некоторые были рады за него. Но китаец был спокоен. Однажды его сын залез на жере­бенка, упал и сломал ногу. Опять кто-то ему сочувствовал, а кто-то злорадствовал, но китаец был спокоен. В деревню пришли слуги императора для проведения очередного набора в армию. Сына китайца в армию не взяли. И опять кто-то ему завидовал, а кто-то за него радовался. Но китаец был спокоен.

Все, что совершается, с самого великого до самого нич­тожного, совершается необходимо... Кто проникается этим созна­нием, тот прежде всего сделает все, что в его силах, а затем уже спокойно примет те неудачи, которые его постиг­нут.

Можно считать, что мелкие неудачи, ежечасно досажда­ющие нам, существуют как бы для нашего упражнения, для того, чтобы сила, позволяющая нам переносить большие не­счастья, не ослабла бы совершенно в довольстве».

Но это не есть смирение с судьбой. «То, что людьми при­нято называть судьбою, является, в сущности, лишь совокуп­ностью учи­нен­ных ими глупостей. Следовало бы основатель­но проник­нуться словами Гомера, где он советует всерьез размышлять о каждом деле. Ибо, если дурные поступки ис­купаются на том свете, за глупые придется расплатиться уже на этом... Опасным и ужасным кажется не тот, кто смотрит свирепо, а тот, кто умен: мозг человека, безусловно, более страшное орудие, чем когти льва».

Наряду с умом, весьма существенным данным к нашему счастью является мужество. Правда, нельзя своими силами добыть ум и муже­ство: первое наследуется от матери, вто­рое — от отца; однако при желании и при упражнении можно увеличить в себе эти свойства (выделено мною. — М. Л.).<...> Пусть нашим девизом служат слова: «Не уступай несчастью, но смело иди ему навстречу». Пока еще сомнителен исход какого-либо опасного положения... нельзя поддаваться робо­сти, а следует думать лишь о сопротивлении, как нельзя от­чаиваться в хорошей погоде, пока виден кусочек синего неба. Даже более: надо иметь право сказать: «Если развалится весь мир, то это не устрашит».

Клиническая практика и опыт консультирования пока­зывают, что больные и клиенты страдают не столько от ре­альной опасности, сколько от ожидаемых маловероятных катастроф. Вот довольно типичный образец их высказыва­ний: «Да, сейчас мне хорошо, а что мне делать, если будет...» Я им на это отвечаю: «А если не будет...» И привожу рас­суждения Шопенгауэра. Больные страдают не столько от самой болезни, сколько от ожидания, что будет хуже. Так, одна больная эпилепсией довольно быстро успокоилась, когда подсчитала, что за пять лет болезни больна она была всего около 24 часов (время припадков), да и то в это вре­мя она находилась в состоянии выклю­ченного осознания и не страдала. А все ее страдания были от ожидания припад­ков, которое ускоряло их приход. Когда она это поняла, то быстро успокоилась. Припадки стали гораздо реже, а потом и прекрати­лись без увеличения дозы лекарств.

Большую психотерапевтическую пользу, особенно пожи­лым людям, приносят мысли Шопенгауэра о различии воз­растов.

В течение всей нашей жизни мы обладаем только насто­ящим и ничем более. Вся разница сводится к тому, что в на­чале жизни длинное будущее впереди нас, к концу же ее — длинное прошед­шее позади... В детстве мы более склонны к познаванию, нежели к проявлению воли. На этом-то и осно­вано счастье первой четверти пашей жизни, вследствие кото­рого годы эти кажутся впоследствии потерянным раем. В дет­стве большая часть нашего духа направ­лена на познание. Так же, как мозг, достигающий полного объема уже на 7-м году, ум развивается очень рано, хотя созревает лишь позже, и жад­но всматривается в совершенно неведомую для него жизнь, где решительно все проникнуто блеском новизны. Этим объясня­ется, почему наши детские годы так поэтичны».

А кто тебе, мой дорогой читатель, если ты уже считаешь себя старым, мешает жить так, как жили наши предки в пещере? Они не знали, сколько им лет, и делали, что мог­ли и что хотели. Попробуй и ты так. Физическими упраж­нениями продли детство тела, а учебой — детство души.

«Когда я это понял, то в 42 года занялся наукой, в 51 год защитил кандидатскую диссертацию, в 57 — докторскую. Пишу по две-три книги в год, два-три раза в год езжу на краткосрочные курсы повы­шения квалификации и забыл о своей 15-летней гипертонии».

Это рассказ моего бывшего пациента, ставшего в солид­ном возрасте довольно известным ученым и продлившего свое детство. Это лучше, чем впасть в него. Кстати, все зна­менитые психотера­певты, о которых говорилось выше, про­жили долгую жизнь, потому что все время учили, учились и творчески работали.

Шопенгауэр раскрывает психологические механизмы, согласно которым юноша более счастлив, чем зрелый че­ловек. Дело в том, что «...смотреть на все — приятно, быть чем-либо — ужасно. Из сказанного следует, что в детстве вещи нам известны более с виду, т. е. со стороны представления, объективно, нежели со стороны их бытия... Так как объектив­ная сторона их прекрасна, а субъек­тивная и мрачная — пока неизвестна нам, то юный ум видит в каждом образе, который дает ему действительность или искус­ство, весьма счастливое существо, полагая, что раз это прекрасно на вид, то быть им столь же или даже более прекрасно. Поэтому весь мир кажет­ся Эдемом... <...> Несколько позже отсюда возни­кает жажда действительной жизни, стремление действовать и страдать, толкающее нас в пучину жизни. В мирской суете мы познаем и другую сторону вещей... Мало-помалу близится тяжелое разочарование... <...>... Разочарование это разрастается все больше, делаясь все глубже. Можно сказать, что в детстве жизнь представ­ляется нам декорацией, рассматриваемой из­дали, в старости же — тоже декорацией, но рассматриваемой вблизи.

Счастью детского возраста способствует еще и следующее обстоятельство. Как в начале весны вся листва одного цвета и почти одинаковой формы, так и мы в раннем детстве чрез­вычайно похожи друг на друга и потому великолепно гармо­нируем между собой. Но с возмужалостью начинается расходи­мость, постепенно увеличивающаяся подобно радиусам расширя­ющейся окружности».

Блестящее наблюдение! Шопенгауэр не знал, что делать и как делать. Но он дал нам путеводную нить. Я организую тренинги таким образом, что стираются грани между воз­растами и выявляется, что в нас еще очень много общего. Оказывается, в каждом из нас живет ребенок, просто он задавлен воспитанием. Конечно, различия оста­ются, но они как бы отодвигаются в сторону. В общении с партнерами мы обучаемся опираться на наши общие качества. Но от ка­честв, которыми мы отличаемся от теперешних партнеров, избавляться не следует. Ведь потом они могут пригодиться. Их только не стоит демонстрировать.

Шопенгауэр правильно подметил, что юношеский воз­раст омрача­ется и делается несчастливым из-за погони за счастьем, предпринима­емой в предположений, что в жиз­ни можно добыть его. Шопенгауэр был прав, утверждая, что не следует гоняться за счастьем. Экзистен­циальный анализ показал, что чем больше гоняешься за счастьем, тем даль­ше оно от тебя уходит. Но счастье можно обрести, если ты встал на тот путь, где оно встречается. Это как ловля рыбы. Если ты ловишь рыбу в той речке, где она водится, и соблю­даешь определенные правила, то у тебя есть неплохой шанс ее поймать. Экзистенциальный анализ наметил также путь, где можно встретить счастье — твор­че­ский созидательный труд, работа над собой. Главное — стать достойным счастья, а не добыть его

И к следующим рассуждениям Шопенгауэра стоит при­слушаться. «Большим выигрышем было бы, если бы можно было искоренять уже в юности путем своевременных настав­лений ту иллюзию, будто мир может нам дать многое. На деле же происходит обратное: обычно жизнь познается нами спер­ва из поэзии, а потом из действитель­ности... Юноша мечтает, что жизнь его выльется в форму какого-то захватывающего романа».

А теперь о среднем возрасте. «Характерной чертой первой половины жизни является неутомимая жажда счастья; второй половины — боязнь несчастья. <...> Выдающиеся богато ода­ренные личности, которые именно ввиду этого не вполне при­надлежат к человеческому роду... испытывают по отношению к людям два противоположных чувства: в юности они часто чувствуют себя покинутыми, в поздней­шие годы они чувству­ют, что сами убежали от людей. <...> Вследствие этого вто­рая половина жизни содержит в себе — подобно второй части музыкального периода — меньше порывистости и больше спо­койствия, нежели первая. <…>

То, что зрелый человек приобретает жизненным опытом, благодаря чему он иначе смотрит на мир, чем в детстве или отрочестве, — это прежде всего непосредственность. Он на­уча­ется смотреть просто на вещи и принимать их за то, что они есть на самом деле; тогда как от мальчика или юноши истин­ный мир скрыт или искажен предательским туманом, состоя­щим из соб­ствен­ных грез, унаследованных предрассудков и безудержной фантазии. Первое, что приходится выполнить опыту, — это осво­бо­дить нас из-под власти разных «жупелов» н ложных представ­лений, приставших к нам с юности. Луч­шим воспитанием... было бы охранять их от подобных заблуж­дений; задача, правда, не из легких».

Далее Шопенгауэр пишет, что необходимо «вначале по возмож­ности ограничить кругозор ребенка, но зато излагать все, находящееся в пределах этого круга, ясными и правиль­ными понятиями; лишь после того, как он правильно усвоил все лежащее внутри этой черты, можно постепенно раздвигать ее, постоянно заботясь о том, чтобы не оставалось ничего не­выяснен­ного, ничего такого, что могло бы быть им понято наполовину или не совсем верно. Вследствие этого его представления о вещах и человеческих отношениях были бы, прав­да, несколько ограни­чен­ными и примитивными, но зато ясны­ми и правильными, так что оставалось бы только расширять, но не исправлять их; это следовало бы применять до юношес­кого возраста».

Не знал Шопенгауэр поведенческой терапии и не было тогда компьютеров. Зато, я думаю, Скиннер был знаком с работами Шопен­гауэра. Ведь он рекомендовал сугубо ин­дивидуальное обучение с посте­пенным расширением кру­гозора, о чем было сказано выше

И хотя Шопенгауэр пессимист, в его работах можно най­ти опти­мистические рекомендации, ибо он показывает не только недостатки, но и преимущества каждого возраста. Современные психотерапевти­ческие техники позволяют пользоваться преимуществами и скрадывать недостатки. Поэтому продолжим изучение идей Шопенгауэра.

Можно уподобить жизнь вышитому куску материй, ли­цевую сторону коего человек видит в первую половину своей жизни, а изнанку — во второй; изнанка, правда, не так кра­сива, но зато более поучительна, так как в ней можно просле­дить сплетение нитей. <...> Высокое умственное превосход­ство может быть проявлено в беседе в полном блеске лишь после сорока лет. <...> С точки зрения молодости, жизнь есть бесконечно долгое будущее; с точки зрения старости — очень короткое прошлое. Нужно долго прожить — состариться, что­бы понять, как коротка жизнь... В юности даже само время течет гораздо медленнее; поэтому первая четверть жизни — не только самая счастливая, но и самая длинная... Почему же в старости прожитая жизнь кажется короткой? Это происходит потому, что сократилось воспоминание о ней; из него исчезло все незначительное и неприятное(психологи­ческая защита. — М. Л.),в результате чего осталось очень немногое».

Точное описание. Но это жизнь больного неврозом.

Те больные среднего возраста, которые успешно прохо­дили у меня лечение, как один говорили:

«Моя прежняя жизнь проходила как в тумане. В памяти почти ничего не осталось. Я как бы заново родился. Прошло всего не­сколько лет, а я их воспринимаю как длинную яркую жизнь, пре­дыдущие 40 лет как будто не мои. И все, что там происходило, было не со мной. Будущее мне представляется еще более прекрасным, а жизнь бесконечной. Конечно, я понимаю, что умру, но я этого не чувствую .»

«Неприятное мы не любим вспоминать, в особенности если было задето наше тщеславие, что случается как раз чаще все­го; очень мало таких несчастий, в которых мы сами совершен­но не виноваты; поэтому-то и забывается(вытесняется. — М. Л.)так много неприятного». Вот почему несчастная жизнь кажется такой короткой.

Иногда нам кажется, что мы тоскуем по какому-нибудь отдельному месту, тогда как на самом деле мы тоскуем о том времени, которое мы там провели, будучи моложе и бодрее, чем теперь. Так нас обманывает время под маской простран­ства; если бы мы поехали туда, мы бы поняли наше заблуж­дение.

Двумя путями можно достичь глубокой старости... <...>… Для пояснения приведу пример двух горящих ламп: одна из них горит долго потому, что, имея маленький запас масла, она снабжена весьма тонким фитилем, другая же — потому, что, имея толстый фитиль, она имеет и много масла, масло — это жизненная сила, фитиль — способ расходования этой силы».

Шопенгауэр подчеркивает, что «следует беречь юношес­кие силы». Аристотель говорит, что из числа победителей на Олимпийских играх только двое или трое одерживали победы и мальчиками, и зрелыми мужами: преждевременные напря­жения подготови­тель­ных упражнений настолько истощают силы, что впоследствии, в зрелом возрасте, их почти никогда не хватает. Сказанное относится как к физической, так, тем паче, и к нервной энергии, проявлением которой является вся­кий умственный труд: поэтому ранние гении и вундеркинды, плоды тепличного воспитания, возбуж­дающие удивление в детском возрасте, становятся впослед­ствии весьма заурядными но уму». Вот если бы эти строки прочли спортивные де­ятели, родители и учителя! Ведь до сих пор не устарели!

Я заметил, что почти у всех людей характер приноровлен к какому-либо одному возрасту, и в этом возрасте выделяется особенно благоприятно. Иногда бывают милыми юношами, позже эта черта исчезает; другие сильны и деятельны в зре­лом возрасте, но старость отнимает у них эти достоинства; третьи наиболее привлекательны именно в старости, когда они благодаря опыту и большей уравновешенности, становятся мягче».

Задача современной психотерапии — так корригировать характер, чтобы он подходил к каждому возрасту. А Шопен­гауэр считал, что характер изменить нельзя. Отсюда песси­мистический взгляд на жизнь.

Шопенгауэр пишет, что только в юности мы живем впол­не сознательно, в старости — лишь наполовину. «Чем стар­ше мы становимся, тем меньше сознательного в нашей жиз­ни: все мелькает мимо, не производя впечатления, подобно художествен­ному произ­веде­нию, которое мы видели тысячу раз: мы делаем то, что нужно сделать, а потому даже не зна­ем, сделали мы это или нет. Именно благодаря тому, что жизнь наша становится менее сознательной и все скорее продвига­ется к полной бессознательности, начинает ускоряться и те­чение времени».

Очень тонкое наблюдение. Оно позволяет сделать прак­тический вывод, как сохранить психологическую моло­дость — продолжать личностный и духовный рост. Тогда на­чинаешь находить в ранее читанных произведениях то, чего раньше не видел, те же люди предстают перед тобой совсем в другом свете. А вместе с личностным и духовным ростом появляются новые желания, новые знакомства и новые ис­точники наслаждения. Поэтому и в п5зднем возрасте мож­но сохранить свежесть юношеского восприятия, осознан­ность жизни, а может быть, и более того.

Старость может стать счастливым периодом жизни. «Обычно полагают, что удел старости — болезни и скука. Но болезни вовсе не необходимый ее признак... что же касается скуки, то... старость подвержена ей меньше, чем юность... Скука сопутствует лишь тем, кто не знал иных наслаждений, кроме чувственных и общест­вен­ных, кто не обогащал свой дух и оставил неразвитыми его силы. Правда, в преклонных го­дах духовные силы убывают, но их остается все же достаточ­но для того, чтобы побороть скуку, — если только вообще их было много. Сверх того... в силу опыт­ности, упражнения и размышления разум продолжает развиваться, суждения ста­новятся более меткими, и уясняется связь вещей; мы посто­янно усваиваем себе всеобъемлющий взгляд на целое; благо­даря постоянному комбинированию на новый лад накопленных знаний и обогащению их при случае, наше внутреннее само­образование продолжается по всем направлениям, давая за­нятия духу и умиротворяя и награждая его. Это в известной степени возмещает... упадок сил... Потребность видеть, путе­шествовать, учиться заменяется потребностью учить других и говорить. Счастье для старика, если в нем осталась любовь к науке, к музыке, к театру, вообще известная восприимчивость к внешнему миру, что у некоторых сохраняется до самых пре­клонных лет. То, что человек имеет в себе, никогда ему так не пригодится, как в старости».Следовательно, психотерапия должна готовить человека и к этому периоду жизни. Спо­соб один и тот же—личностный рост, а методик много!