Исходные странности Галилеева подхода к основаниям истинно научного знания

Перед нами основные труды Галилео Галилея — "Диалог о двух главнейших системах мира — Птолемеевой и Коперниковой" и "Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых отраслей науки"⁸⁵.

Эти труды будут здесь рассматриваться лишь в одном контексте — в том самом, который я только что вкратце охарактеризовал.

Начнем с простейшего вопроса: где Галилей видит исток, основание, исходный момент познания? И соответственно в чем видит Галилей коренную задачу познания?

Казалось бы, решающий познавательный пафос Галилея общеизвестен и бесспорен: необходимо исходить из природы, "как она есть", из прямого чувственного опыта, а не из предвзятых концепций, не из логических конструкций. Прежде всего и раньше всего, чтобы правильно видеть, — никаких a priori!

Вот фрагмент из "Диалога...", где этот Галилеев пафос предстает с особой остротой, силой и синтетичностью:

"Симпличио. Можно было бы сказать, что вода является той средой, которая перемещает корабль и поддерживает в нем движение.

Сальвиати. Это можно было бы сказать лишь для того, чтобы сказать совершенно противоположное истине, ибо истина заключается в том, что вода оказывает большое сопротивление своему разделению телом корабля... Вы, синьор Симпличио, должно быть, никогда не обращали внимания на то, с какой яростью вода ударяет в борта лодки, когда последняя, быстро гонимая веслами или ветром, бежит по неподвижной воде; если бы вы когда-нибудь подумали о таком действии, вам не пришло бы в голову говорить подобную бессмыслицу. Я начинаю думать, что вы до сих пор принадлежите к числу тех, кто, желая узнать, как происходит что-либо, и приобрести сведения о явлениях природы, обращается не к лодкам, самострелам или артиллерийским орудиям, а уединяется в кабинет для перелистывания оглавлений и указателей в поисках, не сказал ли чего-либо об этом Аристотель; удостоверившись в правильном понимании текста, они ничего более не желают и полагают, будто ничего иного и знать нельзя.

С а г р е д о. Великое счастье, которому можно позавидовать, ибо если знание для всех, естественно, является желанным и если "быть" значит то же самое, что познать свое бытие, то они наслаждаются величайшим благом, будучи способны уверить себя в том, что все знают и понимают в посрамление тех, кто, сознавая незнание того, чего не знают, и, следовательно, видя, что они не знают и малой частицы того, что может быть познано, изводят себя ночным бдением и размышлениями и мучают себя наблюдениями и опытами" (7284 — 285)1.

Выявим скрытые в этом, казалось бы, чисто описательном тексте основы Галилеева метода познания:

— Начало познания — напряженный, живой, мгновенный чувственный образ ("...С какой яростью вода ударяет в борта лодки, когда последняя, быстро гонимая веслами или ветром, бежит по неподвижной воде...").

— Мысль стремится вслед действию ("...Если бы вы когда-нибудь подумали о таком действии...").

— Основное препятствие, мешающее познавать новое, видеть нечто своими собственными глазами, — это кабинетное уединение, скрупулезное толкование текста ("...Те, кто... уединяется в кабинете для перелистывания указателей и оглавлений...").

— Познание должно быть пронизано методологической иронией, направленной против всезнаек-текстологов, всегда уверенных, что они все и до конца знают, если знают текст Аристотеля (эти люди "наслаждаются величайшим благом... будучи способны уверить себя,что они все знают и понимают").

— Наконец, основа основ: сверхкартезианское "быть — значит познавать свое бытие" (не просто "мыслить — значит существовать",

ние творчества Галилея достигло такой степени глубины и детальности в постановке историологических проблем, что разработка намеченной выше задачи оказывается уже возможной. В моем анализе я опираюсь прежде всего на следующие книги и статьи⁸⁶:

Ольшки Л. История научной литературы на новых языках. Т. 2, 3. М.; Л., 1933;

Васильев С.Ф. Из истории научных мировоззрений. М., 1935; Эйнштейн А. О Галилее и его "Диалоге" // Собр. научи, трудов. Т. 4. М., 1967; Casslrer Е. Wahrheitsbegriff und Wahrheitsproblem bei Galilei. Goteborg, 1937; Koyre A. Etudes Galileennes. P., 1939;

Kuhn T. Function for Thought Experiments // Melanges Alexandre Koyrfe. Publiees a 1'ocasion de son soixante-dixieme anniversaire. Т.П. P., 1964; CrombieA. The sources of Galileo's early natural philosophy // Reason, experiment and mysticism in the scientific revolution.N.Y., 1975; Holton G. Thematic origins of scientific thought. Kepler to Einstein. Cambridge (Mass), 1973; Drake S. Galileo's new science of motion // Reason, experiment and mysticism in the scientific revolution; Drake S. Mathematics and discovery in Galileo's physics // Historia Mathematica. Vol. I. 1974; Кузнецов Б.Г. Галилей. М., 1964; Штекли А.Э. Галилей.М., 1973.

По самому замыслу моей работы я буду стремиться как бы заново воспроизвести всю логику мышления Галилея, но для этого необходимо постоянно двигаться вместе с автором "Диалога..." и "Бесед..." без многочисленных библиографических ссылок и отвлечений от логической канвы изложения. Но с тем большей силой надо заранее напомнить: существует громадная Галилеана, которая только и позволяет осуществить но именно тем более быть, чем более познавать, что ты есть). И сразу же сравнительно благополучное картезианское "сомнение" оборачивается коренной трагедией познания — бытия. Человек знает, как мало, как ничтожно мало он знает, следовательно, как мало он есть, и поэтому человек обречен на пафос познания — ведь от познания зависит его бытие ("они изводят себя бдением и размышлениями и мучают себя наблюдениями и опытами...").

Как будто все в этом галилеевском пафосе бесспорно и категорично, никакой непоследовательности и противоречивости.

Может быть, только два момента останавливают наше внимание:

во-первых, то, что основные объекты наблюдения — это орудия, изготовленные человеком. Не вода, небо, травы, но лодки, самострелы, артиллерийские снаряды. Во-вторых, сам сверхкартезианский пафос познания все же выводит за границы скромных радостей "точного наблюдения" в некие внеопытные "ночные бдения и размышления", когда мыслитель остается наедине с собой. Но об этих затруднениях — ниже.

А пока пусть наша мысль, слегка настороженная двумя этими зацепками, всмотрится детальнее в исходное кредо Галилея.

Это исходное кредо (природа и опыт — вот верховные судьи истинного познания) можно конкретизировать, расшифровать.

а) Опираться на природу означает опираться на чувства, смотреть на мир открытыми глазами. Рассуждения должны следовать за наблюдениями. Это требование было, по словам Галилея, обязательно даже для Аристотеля.

После того как Симпличио ссылается на авторитет Аристотеля, утверждающего, что "небо неизменно", Сальвиати начинает наступление.

"Сальвиати. Не утверждает ли он (Аристотель. — В.Б.) также, что показываемое нам опытом и чувством нужно предпочесть всякому рассуждению, если даже оно и кажется очень хорошо обоснованным? И не говорит ли он это совершенно определенно, без всяких колебаний?

Симпличио. Говорит.

Сальвиати. Значит, из двух данных положений — а оба они входят в учение Аристотеля — второе, которое гласит, что нужно предпочесть чувство рассуждению, является гораздо более прочным и решительным, чем первое, которое считает небо неизменным; и | потому вы будете философствовать более по-аристотелевски, если | скажете: "Небо изменчиво, потому что таковым мне показывает его " чувство", чем если будете говорить: "Небо неизменно, ибо в этом меня убеждает рассуждение Аристотеля"" (/153).

Или еще:

"Сальвиати. Разве вы сомневаетесь в том, что если бы Аристотель мог видеть все новости, открытые на небе, то он не задумался бы изменить свое мнение, исправить свои книги и приблизиться к наиболее согласному с чувством учению, прогнав от себя тех скудных разумом, которые трусливо стараются всеми силами поддержать каждое его слово, не понимая, что, будь Аристотель таким, каким они его себе воображают, он был бы тупоголовым упрямцем с варварской душой, с волей тирана, считающим всех других глупыми скотами, желающим поставить свои предписания превыше чувств, превыше опыта, превыше самой природы?.. Последователи Аристотеля... скорее будут нагло отрицать то, что видно на настоящем небе, чем допустят малейшее изменение на небе Аристотеля" (/208 — 209).

б) Необходимо исходить — в познании — из природы, как она есть; "рассуждения должны быть направлены на действительный мир, а не на бумажный" (/211). Но это означает, что разум должен изменяться, приспосабливаясь к природе. Там, где в познании существуют какие-то a priori, там не существует истинного познания.

"Сагредо. Я уже два или три раза замечал в рассуждениях этого автора, что для доказательства, будто дело обстоит так-то и так-то, он прибегает к утверждению, что так оно согласуется с нашим разумением, или что иначе мы не имели бы доступа к познанию той или иной особенности, или что таким образом уничтожился бы критерий философии, как будто природа сначала создала мозг людской и затем расположение вещей сообразно способности его разумения; но я считал бы скорее, что природа сначала создала вещи по своему усмотрению, а затем создала умы человеческие, способные постигать (и то с большим трудом) кое-что в ее тайнах" (1362 — 363).

Другой отрывок:

"Симпличио. Аристотель, делая главным своим основанием рассуждение a priori, доказывал необходимость неизменяемости неба своими естественными принципами, очевидными и ясными; и то же самое он устанавливал после этого, a posteriori, путем свидетельства чувств и Древних преданий.

Сальвиати. То, что вы говорите, является методом, которым он изложил свое учение, но я не думаю, чтобы это был метод его исследования. Я считаю твердо установленным, что он сначала старался путем чувственных опытов и наблюдений удостовериться, насколько только можно, в своих заключениях, а после этого изыскивал средства доказать их, ибо обычно именно так и поступают в доказательных науках; это делается потому, что если заключение правильно, то, пользуясь аналитическим методом, легко попадешь на какое-нибудь уже доказанное положение или приходишь к какому-нибудь началу, известному самому по себе; в случае же ложного заключения можно итти до бесконечности, никогца не встречая никакой известной истины, пока не натолкнешься на какую-нибудь невозможность или очевидный абсурд. Я не сомневаюсь, что и Пифагор задолго до того, как он открыл доказательство теоремы, за которое совершил гекатомбу, удостоверился, что квадрат стороны, противоположной прямому углу в прямоугольном треугольнике, равен квадратам двух других сторон; достоверность заключения немало помогает нахождению доказательства, — мы все время подразумеваем доказательные науки... кроме того, рассуждениям a priori предшествует исследование того, какова их сила" (/148 — 149).

Вообще-то уже этот последний фрагмент мог бы снова застопорить мысль (что-то не все гладко в рассуждениях Галилея). Ведь получается такая схема: сначала вывод, открытие, неожиданный и достоверный (очевидный для ума) образ истины; затем — опыты и наблюдения, проверяющие и развивающие это открытие (случайное?); в заключение — формальное доказательство, "аналитический метод".

Если эта схема не соблюдается, то можно доказывать лишь известное (не будет нового знания), или будешь логически последовательно обосновывать ложь. Да, но в этом методе исследования (а не изложения) опыт, природа уже не исходны. Исходно начальное деяние разума (открытие!), лишь выявляющее, эксплицирующее в работе чувств и доказательств свою — изначальную — истинность. Впрочем, здесь еще остается выбор: или за этим открытием скрывается — по Галилею — какая-то особая логика открытия, или это действительно феномен случайного прозрения, становящийся необходимым в последующих опытах и доказательствах. Или, наконец, это просто непоследовательность, логическая неточность Галилея (нельзя же от экспериментатора требовать логической, скучной верности самому себе).

Не будем пока отвечать на эти сомнения и заметим лишь, что все схемы Галилея подчинены одному стремлению — необходимости обосновать возможность нового, еще неизвестного знания. "Многие хвалятся тем, что могут привести большое число авторитетов в подтверждение своего мнения; я же хотел бы, чтобы мои мнения были новыми и составленными мною самостоятельно..." (/556).

Или еще один фрагмент. "...Я не сомневаюсь, — говорит Сальвиати, — что с течением времени... новая наука будет совершенствоваться путем новых наблюдений и в особенности путем правильных и необходимых доказательств. Но от этого не должна уменьшаться слава первого наблюдателя, наоборот, я ставлю очень высоко, например, первого изобретателя лиры (хотя, нужно думать, инструмент этот был сделан примитивным образом и звучал очень грубо) и ценю его не менее, чем сотни других артистов, которые в последующие века довели профессию музыканта до высокого совершенства... Мы видим, что обычные человеческие умы столь мало любознательны и столь мало интересуются вещами, выходящими из ряда обычных, что даже когда они видят их или слышат о них в тонком изложении профессоров, то и это не возбуждает в них желания их понять. Так подумайте, пожелают ли люди такого рода задуматься над устройством лиры или изобретением музыки, забавляясь звуками сухих жил черепахи или ударами четырех молоточков. Идти к великим изобретениям, исходя от самых ничтожных начал, и видеть, что под первой и ребяческой внешностью может скрываться удивительное искусство, — это дело не дюжинных умов, а под силу лишь мысли сверхчеловека" (I 499 — 500).

Казалось бы, все ясно. Все приведенные выше фрагменты Галилея подчинены одной идее: чтобы прийти к действительно новому знанию, необходимо исходить из неизвестного, из несуществующего (в разуме), из только возможного знания — из природы. Иначе нового знания не будет, но останется лишь более или менее красивая и убедительная перелицовка (или развертывание) старого, в голове уже наличного.

Но вот тут-то и начинаются странности.

Можно привести иные — не менее представительные — фрагменты "Диалога..." и "Бесед...", можно проследить иную сквозную линию размышлений, подчиненную другой, прямо противоположной методологической идее.

Не опыт, не наблюдение, но только разум — источник действительно нового знания. В самом себе (...быть — значит знать свое бытие) находит разум (или изобретает разум?), находит (или изобретает) человек истинное и истинно новое знание.

Вот эти фрагменты.

В споре с Симпличио Сальвиати утверждает, что разум способен и призван совершать насилие над чувствами и продиктовать (породить) истинный образ мира. Сила коперниканцев — в выходе за пределы непосредственно достоверного чувственного опыта.

Коперниканцы "живостью своего ума... произвели такое насилие над собственными чувствами, что смогли предпочесть то, что было продиктовано им разумом, явно противоречившим показаниям чувственного опыта... чувственный опыт, который явно противоречит годовому движению (Земли. — В.Б.), с такой видимой убедительностью выступает против этого (коперниканского. — В.Б.) учения, что, повторяю, я не могу найти пределов моему изумлению тому, как мог разум Аристарха и Коперника произвести такое насилие над их чувствами, чтобы вопреки последним восторжествовать и убедить" (/ 423).

После приведенных Сальвиати опытов в пользу системы Коперника Сагредо восклицает: "О Николай Коперник, как приятно было бы тебе видеть подтверждение твоей системы столь ясным опытом!"

"Сальвиати. Да, но насколько меньше была бы слава его возвышенного ума среди людей понимающих? Мы видим, как я уже говорил раньше, что он, направляемый единственно доводами разума, все время продолжал утверждать то, чему, видимо, противоречили чувственные опыты..." (/434).

Это творческое действие разума почти тождественно, по Галилею, платоновскому "припоминанию", обнаружению забытой или неясной, неосознаваемой истины в самом себе, в недрах разума.

"Сагредо. Я же говорю вам, что, если кто-либо не знает истины сам от себя, невозможно, чтобы другие заставили его это узнать; я могу прекрасно учить вас вещам, которые ни истинны, ни ложны, но то, что истинно, т.е. необходимо, чему невозможно быть иным, — это каждый заурядный ум знает сам по себе, или же невозможно, чтобы он это вообще узнал....Поэтому говорю вам, что основания настоящих проблем вам известны, хотя, быть может, вы и не отдаете себе в них отчета" (/256 — 257).

Это не случайная обмолвка. Через весь "Диалог..." и все "Беседы..." проходит этот логический мотив: истинное знание у нас всегда есть (в возможности или актуально?), но мы не всегда об этом знаем; существенно пробудить, припомнить, сосредоточить и осознать это знание⁸⁷.

Только математическая философия способна разбирать книгу природы, написанную "буквами, отличными от нашего алфавита, ее не могут прочесть все: буквами такой книга служат треугольники, четырехугольники, круги, шары, конусы, пирамиды и другие математические фигуры" (II 499 — 500). Книга природы внятна только разуму, она читается очами разума, внутренним зрением, она познается, только припоминаясь.

Подытожу это сопоставление двух групп галилеевских фрагментов.

В основе галилеевского понимания исходных начал истинного необходимого познания лежит парадоксальное сочетание двух взаимоисключающих утверждений.

А. Изначальны: природа, чувство, опыт. Разум должен подчиниться неукоснительному диктату этих начал, должен быть гносеологически скромным.

Б. Изначальны: разум, зрение очами разума, разумная память об истинном знании. Чувства и опыт должны подчиниться диктату разума, даже насилию разума.

Но изложенная только что парадоксальность (сопряжение тезисов А — Б) — это еще не самая большая трудность и странность позиции Галилея.

Пока еще тезис и антитезис возможно примирить и переформулировать. Но как раз тогда перед нами предстанет самый мучительный и действительно неукротимый парадокс.

* * *

Обращу внимание на такой эпизод "Диалога...". Сальвиати объясняет Сагредо, что он еще оставался бы противником системы Коперника, "если бы чувство, более возвышенное и более совершенное, чем обычное и природное, не объединилось с разумом...* (7423). Только воссоединение разума и неких совершенных (более совершенных, чем природные) чувств дает истинное знание. Вот в этом "более возвышенном и совершенном чувстве" и заключена возможность снять исходный парадокс (странность) галилеевского познавательного пафоса и оказаться у порога нового, уже неустранимого парадокса.

Чтобы понять, что здесь имеется в виду, продумаем еще один фрагмент из "Диалога...".