Глава 8 СОФЬЯ

Я жить не могу настоящим,

Я люблю беспокойные сны...

Желаньем томясь несказанным,

Я в неясном грядущем живу...

К. Бальмонт

Софья живет в Варшаве, в Польше, живет в мире людей и в своей городской столичной квартире — деревянной шкатулке, где три белые розы под потолком — только малая деталь удивительного мира этого человека.

Софья — журналист, редактор журнала для семьи и о семье. Когда в юбилейном номере было написано о ней, то перечисление правительственных наград за ее труд заняло не одну строчку текста. Совсем недавно Софью (ее журнал) приняли в Международный клуб Дон-Кихотов. Она говорит по-русски. Русский язык — одна из ее специальностей, одна из важных сторон ее жизни. Далеко не каждый поляк сегодня может сказать о своем интересе и любви к России, а она может. Это важно для меня — она понимает мои чувства к моей Родине, мы можем говорить о них, как и обо всем на свете.

Дальше я напишу текст, который можно воспринимать, как мозаику, — каждую деталь в отдельности и все вместе, разом, картиной. Читайте.

Софья — умница. Софья — общественный человек. В шестнадцать лет она была членом ПОРП. Это была социалистическая партия. Софья — социалист. В юности очень важно быть вместе с другими и иметь высокую цель. Это ей давала партия.

Во время варшавского восстания убили ее отца. Война с фашистами столкнула ее лицом к лицу с разными людьми. Среди них были и русские. Полгода в одном с их семьей доме жил русский лейтенант, который ее, ребенка, возил на саночках и старательно учился у нее польской азбуке.

Сейчас — и уже долгие годы — у нее есть русская подруга в Москве, о которой она говорит, что та настоящая русская.

Софья всю жизнь занималась журналистикой. Два ее мужа живут неподалеку от того дома, который «польская интеллигенция сама построила». Этот дом был гордостью интеллигентной Польши, тех ее коллег, которые писали и снимали, учили и ставили спектакли... Двор этого дома, который они обустроили сами, снимали даже для обложек журналов. Это они, жители дома и коллеги, создали клуб самоуправления и провели домофон. Они умеют устраивать, обустраивать жизнь, потому что не только романтики, но и реалисты. В подъезде этого дома сегодня стоят живые цветы и висят картины.

Софья всегда много ездила, работала в молодежной прессе и потом редактором своего журнала. Все было непросто, и отношения с коллегами переживались долго и далеко за пределами рабочих помещений. Работа не отпускала ее ни на минуту.

Софья работала всегда. В девять лет она продавала булочки, чтобы помочь семье: «Я была как ангел для семьи». Она построила квартиру и взяла мать: «Это потом сказалось на моей семейной жизни. Мама была во всем главной. Я и сегодня незрелый человек».

Один год она проработала в школе: «Что-то я сделала — тридцать человек научила читать и писать». Она так работала, что через год ее послали учиться, получать высшее образование, дали стипендию.

Софья жила рядом с университетом и всегда хотела закончить его. Учила психологию, но закончила курс без диплома по этой специальности: «Я не искала выгоды от партии. Я все организовывала, устраивала сама».

Софья — великий мастер выдумывать: семинары, конференции, выставки, экскурсии, встречи, праздники. Она умеет задавать людям любые вопросы, а ее журнал всегда был прогрессивным. Они писали на все темы, которые были запрещены в социалистической Польше. Умели писать о насилии в семье, об инцесте, о сексуальном развитии, об одиночестве, об абортах, о гомосексуализме и о многом другом, что не соответствовало идеалам социализма, но было отражением живой, сложной жизни современного человека.

Я знаю много моих русских коллег, которые специально изучали польский язык, чтобы читать этот журнал. Так было.

Авторами журнала были журналисты, психологи, педагоги, врачи всей Польши, Германии, Чехословакии, Советского Союза.

Экономических проблем у журнала не было — были государственные деньги, внимание правительства. Журнал был нужен. Вокруг него создалась та атмосфера интернациональной социальной жизни, которая в эпоху революций кажется эфемерной и ненужной.

В Польше произошла революция, сменился строй. В тот день, когда в Варшаве было введено военное положение, исчезло многое. Исчезла и финансовая поддержка журнала.

Софья рассказывала о том, что в подполье не была, как могла, боролась за спасение своей семьи — за старую уже мать, за мужа, за сестру... В своей партийной группе при тайном голосовании она набрала в то время наибольшее число голосов и стала ее лидером.

Было откровенно страшно. Софья говорит о том, что не хотела просто порвать или выбросить билет, как делали многие. Она собрала свое партийное руководство, мужа, сестру, купила бутылку водки и хотела в этой нелегальной, но все же официальной обстановке, отдать свой партийный билет. (Вы прочли слова о том, что было очень страшно?)

Ее партийный руководитель сказал ей: «Если нас будут убивать, то ты многих можешь спасти. Это честь, сестра». И она оставила партийный билет, в то время, когда рухнуло все, что было связано с ее жизнью, с жизнью партии. Рухнул общественный строй, ее, Софьи, социальное положение, ее друзья и коллеги, ее семья... Она пробует объяснить все и для себя и для меня: «У нас в Польше всегда всего два. Два союза журналистов, два союза художников... Всегда есть оппозиция. Я хотела социализма, как говорил ваш Горбачев, с человеческим лицом. Либеральное крыло партии, к которому я принадлежала, не искало выгоды от партии, мы работали для людей...»

Детей у Софьи нет.

После того как все рухнуло, она долго лежала в депрессии. Деятельная, вечно занятая своими и чужими проблемами, она — центр множества культурных инициатив, связующих множество человеческих судеб и отношений, оказалась в пустоте чужого страха. Люди отвернулись от нее. Умерла мама.

Муж, любимый муж, не поддержал, он называл ее бабушкой социализма и отказывался от общения. Люди — коллеги, вчерашние друзья — предали откровенно и без видимого сожаления. Ее — коммунистку-социалистку — старались забыть сразу. Новая власть — новая сласть.

Софья рассказывает сегодня о том, что она практически одна делает журнал, ищет спонсоров, пишет письма с просьбами о содействии и помощи. Она — гордая — умеет убедить, и журнал существует уже семь лет в условиях новой власти.

Это — один из ее жизненных подвигов.

«Меня выбросили на пенсию». Она получает очень маленькую пенсию, ей приходится сдавать одну из комнаток в своей квартире, чтобы иметь немного больше денег.

Я уже говорила, что у нее есть награды правительства, но нет возможности гордиться ими — в Польше многие ненавидят «коммуняков».

Сегодня ее философия жизни состоит в том, чтобы довольствоваться тем, что есть, и позитивно оценивать то, чего нет. Нет детей, машины, денег.

Одним из стимулов для работы, для жизни у нее было сравнение себя с другими. Сегодня это сравнение почти всегда не в ее пользу: «Я сравниваю себя со своими ровесниками, они богаты, у них есть машины, квартиры, дома. У меня нет ничего». Она всегда зарабатывала много и гоняла по улицам Варшавы на своем трабанте тогда, когда эти улицы были практически пусты. Сегодня они забиты машинами всех марок, и она вряд ли смогла бы справиться с движением на них. На трабанте ездит ее муж. Она говорит о том, что ей обидно бывает встречаться со своими ровесниками (встречи чаще всего на похоронах), так как они все приезжают на машинах, а она на автобусе. Жалуясь на маленькую пенсию, она успевает сказать, что у других людей пенсия еще меньше.

Софья рассказывает о том; что, когда все рухнуло, она стала больше заниматься искусством (выставки, театр, концерты), стала восстанавливать историю своей семьи, съездила по местам, связанным с жизнью семьи, сделала фотографии всех ее членов, привела в порядок могилы. В ее доме висят фотографии всех ее родных, она говорит о том, что ей необходимо видеть эти лица.

В это время она купила картину, которая сегодня не висит на стене ее дома, а спрятана за шкафом. У картины название, которое отвечало ее настроению в то время: «Ненужные крылья». (Сначала я хотела эти слова с вопросительным знаком сделать эпиграфом к этой главе, но потом передумала. Эти слова — только одна маленькая нотка в огромном оркестре чувств Софьи.)

Софья говорит, что она одинока, и сразу же добавляет, что это не то одиночество, которое существует, например, в Швеции. О том одиночестве она знает от своей подруги, которая живет там многие годы.

У Софьи есть верные друзья, дружба с которыми длится многие годы. Есть сестра, общение с которой бывает таким трудным, что Софья готова была обратиться за помощью к психотерапевту, но для того чтобы эта помощь осуществилась, надо согласие двух сторон. «Сестра не хочет жить со мной, мало со мной общается. Я ее прошу: "Подай голос", — а она мне отвечает: "Гав-гав". Я обижаюсь». Софья ее очень любит и бывает расстроена от того, что сестра ничего не спрашивает о ее жизни. Они очень разные и очень похожи друг на друга тем стремлением к сохранению и владению тайной своей души, которая доступна сильным натурам.

С мужем Софья не общается, хотя часто видит его — он живет один и выгуливает по утрам собаку под окнами ее дома.

Софья умеет дружить. С Тамарой они знакомы и дружат очень много лет. Границы стран, разделяющие их (Тамара живет в Прибалтике), — не помеха для встреч и общения, в котором есть место для взаимного вышучивания в тяжелейших жизненных ситуациях. Софья готова смешить и смеяться, она собирает и посылает Тамаре карикатуры на события их жизни, на себя и своих знакомых. Это смех сильного человека, знающего вкус жизни.

Она теряется в простых ситуациях, и такая бытовая вещь, как пустая кастрюля, может ее озадачить; она не скрывает своего не очень почтительного отношения к кухонным делам, однако решает их так, как это может сделать только она. Ее блюда (те самые, что будут приготовлены, если кастрюля пуста) — это всегда невероятная импровизация, всегда неповторимый момент творения. Это типично для всех дел Софьи. Все ее дела окрашены тем присутствием творчества, которое нельзя спрятать даже в рамки «обязательного» кулинарного рецепта.

Софья и вдохновение — эти два явления всегда совпадают в пространстве и времени, когда она что-то делает. Неважно, о каком деле идет речь, она часто действует не по законам существования предмета, а по законам существования собственного вдохновения, которому бывает доступно в предмете то, что не доступно другим. Софья тяготится будничностью, потому что несет в себе праздник жизни, возможность творчества, которая и есть самая главная составляющая праздника жизни: «Я организовала для моих знакомых поездку в Палангу, было так хорошо и интересно! Но после поездки нам не о чем было говорить. Все говорили только о своих внуках. Они даже сами для себя не существуют».

Софья может быть собой, она и есть та самая единственная и неповторимая, которая не боится собственной неповторимости, своей небудничности.

«Так общаться со мной, как я с тобой, русской, общаюсь, может быть, два-три человека в Польше захотят общаться. Все ненавидят "коммуняков". Вся наша интеллигенция не только говорит, но и действует, — вечно восстания, подполье... Вот во время военного положения мы собирались даже по цепочке, чтобы продукты получить. Так как-то карпов получили. Праздник был... А в мае 1997 года парламент принял решение, что ПОРП — партия преступников. Каково себя чувствовать преступником, если никакого преступления не совершал? Я одно время ждала, что придут и убьют. Была готова. У меня у одной на первом этаже окна без решеток. Но я сделаю, наверное... Ко мне однажды залезли в окно, я ушла только на несколько минут (это было днем) и быстро вернулась... Все было перевернуто, перерыто, но ничего не взяли. У меня были чужие деньги, но их не нашли. Это мое счастье... У меня нечего красть. Я потом не могла ночевать в этой квартире, сделала ремонт. Было очень противно».

Софья необыкновенно элегантная женщина. Она умеет видеть себя со стороны глазами других людей и одновременно чувствовать себя. Ее одежда — это только ее одежда, ее фасоны — это только ее фасоны. Они уточняют и раскрывают ее самобытность как рама у настоящей картины. Софья — из тех женщин, которых в Польше называют пушистыми пани. Она — полная (это особая тема в моем рассказе о Софье), но у нее есть свое — ее, Софьи, отношение к полноте. Она живет с ней, как вынужденно живут с соседями, постоянно мечтая разъехаться, но ничего не предпринимая для этого. Софья носит одежду, достойную палитры любого современного художника, где смелость красок не уничтожает форму, а создает тот неповторимый и динамичный образ, который и есть она сама. У элегантности и вкуса нет формул — они то чувство меры, которое дается человеку вместе с другими его чувствами как свойство его неповторимой натуры.

Софью никогда нельзя будет назвать старой или старухой, она молода жаждой жизни и детскими способами защиты от бегущего времени. Она молода обращенностью в будущее, которое обязательно наступит следующим утром, когда она будет решать множество житейских задач, задавая людям свои острые вопросы, требующие правды.

Правдивость чувств — это Софья, правдивость слова — это Софья, правдивость помыслов — это Софья... Она бесстрашна, хотя знает, что такое страх, поэтому я хочу рассказать о том, как она с ним борется. Борется сама, прибегая к детским способам (самым надежным), потому что в душе ее жив (живет) тот Ребенок, который есть непосредственная данность свойств человеческой души, ее натура.

Когда ее «выбросили на пенсию», она «испугалась старости... и перестала отрывать календарь». Новенький отрывной календарь — рождественский подарок друзей — висел на видном месте и в середине года привлекал к себе внимание толщиной и нарядностью страниц. Софья попробовала остановить время.

Она испугалась старости, смерти — и ее религиозность стала той уступкой неумолимому времени, в котором она хотела быть. Разговоры о религии, о религиозных чувствах других людей стали темой ее общения с людьми, с друзьями. Долгое время это была одна из главных тем.

Болезни обострили жажду жизни, общения, того созидания, которое ей доступно больше всего, — созидание человеческих отношений.

Софья умеет общаться, умеет разговаривать. У нее нет проблем с выбором тем для общения, есть проблема ограниченных сил для общения. Надо видеть, как она преображается, когда говорит, находя общение интересным, — она сияет, как сияют влюбленные люди при встрече друг с другом.

Она знает чувство любви и благодарит Бога за то, что оно было в ее жизни, что оно есть в ее жизни. Она любила и любит своих мужей. Семейная жизнь и любовь не всегда находят друг друга.

Сегодня, сейчас она делает очередной номер своего журнала и ищет для него деньги, посмеивается в душе, когда ее авторы предлагают ей послать статью факсом или электронной почтой. Этих технических «новшеств» у нее нет. Вся ее редакция — это ее дом, где со своего рабочего места — от стола с пишущей машинкой — она может видеть два лица — лицо Христа и лицо Эйнштейна. Они оба необходимы ей, чтобы...

Я думаю, что в Международном клубе Дон-Кихотов не ошиблись в выборе нового члена. Софья, моя Софья, из тех людей, которые чувствуют свою личную причастность к решению мировых проблем и смело решают их, пугаясь только тогда, когда мировая проблема превращается в простенькую, будничную жизненную задачу.

Для Софьи мировые проблемы — это не метафора и не абстракция, это — возможность обустройства человеческой жизни по тем честным правилам, которые составляют основу социалистического мышления. Свобода, равенство, братство, счастье. Эти слова, понятия были для нее обоснованием отношений с людьми, действий, мыслей о себе и о людях. Они вносили в ее жизнь то необходимое бесстрашие, которое дается человеку, пережившему встречу с вечностью. Идеи социализма, коммунизма, как мне думается, привлекательны для честных и горячих людей тем, что создают такой предмет их деятельности, их Я-усилий, который не предполагает завершенности. Он — сама вечность, история, воплощенная, воплощаемая мечта человечества о своей сущности.

Когда Софья испугалась смерти и стала по-детски бороться с ней, с течением времени она встретилась с необходимостью иметь концепцию смерти, которой у нее, занятой проблемами жизни, не было.

Концепция смерти такое же важное психологическое образование, как и концепция жизни.

Софья не отвечала на вопросы моего интервью, она рассказывала о себе, я записывала... Главное читателю уже известно. Это жажда жизни, совершенной жизни, устроенной общими усилиями, вера в возможность такой жизни, основанной на общности человеческих идей, которые организуют жизнь.

Кто-то может назвать это любовью к абстракциям, кто-то — любовью к истине, кто-то утопией... Можно найти много слов, чтобы ими уничтожить или принизить существование вечного, превратить его в ничтожно временное и безусловно примитивное... Это называется цинизмом.

Я пишу в жанре романтической психологии и хочу увидеть в Софье то, что делает ее уникальным, жизнелюбивым человеком, хочу увидеть и описать целостность ее натуры, реагирующей болью на несовершенство жизни, которая, по ее мнению, должна (обязательно должна) быть иной, лучшей...

Мне думается, что в понимании ее натуры могут помочь работы, в которых мне встретились важные для понимания человеческой жизни идеи о роли и месте концепции смерти в психической реальности человека (Хайдеггер М. Бытие и время. — М., 1997; Кьеркегор С. Страх и трепет. — М., 1993; Арьес Ф. Человек перед лицом смерти.—М., 1992).

У С. Кьеркегора есть классификация отчаяния в категориях осознания, которая, по-моему, позволяет описать страх смерти у Софьи как отчаяние относительно вечного или же в самом себе. С.Кьеркегор считает, что истинной формулой всякого отчаяния является отчаяние относительно вечного в вещах и в самом себе: «...Однако на деле его отчаяние относится к вечности; ибо как раз придавая такое значение временному или, определеннее, временным вещам или же изначально растягивая это значение, пока оно не покроет собою целокупность всего временного, он все же отчаивается относительно вечности» (с. 293—295).

В этом случае человек отчаивается в своей слабости.

Софья в своем отчаянии перед рухнувшей жизнью, когда исчезло все, что ее составляло, когда остались только тело да дом, а все остальное или остальные изменились до неузнаваемости, встретилась с истинной формулой отчаяния.

Мудрый Кьеркегор знал, что бывает с человеком, когда он переживает это отчаяние. Страницы его работы, которые я процитировала с психологической точностью узнавания, описывают то, что сегодня психологи пытаются назвать личностным ростом, личностной трансформацией, обретением целостности Я, переструктурированием психической реальности, изменением картины мира, J?-концепцией.

В жизни Софьи это был ее прорыв из отчаяния и депрессии к спасению своего дела, себя, своего Я.

С. Кьеркегор описывал это в таких необходимых для понимания жизни понятиях, как «временное» и «вечное». У него можно прочесть о том, что происходило с Софьей: «Отчаявшийся сам видит свою слабость в том, чтобы принимать близко к сердцу временное, т.е. собственную слабость, в силу которой он отчаивается. Однако вместо того, чтобы искренне повернуть от отчаяния к вере, унижаясь перед Богом в этой слабости, он еще глубже погружается в отчаяние и отчаивается в этой слабости. От этого его точка зрения меняется: все более осознавая свое отчаяние, он знает теперь, что отчаивается относительно вечного, что отчаивается в самом себе, в своей слабости придавать слишком большое значение временному — это для отчаяния тождественно потере вечности и своего Я. Здесь происходит возрастание. Сначала в осознании Я, ибо отчаиваться относительно вечного невозможно без некой идеи Я, без той идеи, которая у него есть или была о вечности в самом себе. А чтобы отчаяться в себе самом, необходимо также осознать, что он имеет Я, ведь это как раз то, в чем отчаивается человек, — не во временном или во временных вещах, но в самом себе...

Наконец, отметим здесь еще одно продвижение вперед. Само возрастание напряженности в некотором смысле сближает это отчаяние со спасением. Ибо сама его глубина уберегает его от забвения, от легкого зарубцевания — поэтому оно всегда сохраняет шанс на спасение...»

Этот шанс Софья использовала в эмоциональном общении с друзьями, с теми, кто не предал, кто был рядом с ней, кто мог, хотел и умел ее слушать. Слушать отчаянные монологи сильного человека, переживающего встречу с вечностью в самом себе.

Нет, она не бабушка социализма, она — страстная, целостная натура, сила жизни которой позволяет ей чувствовать свою причастность к миру, к той вечности, которая в нем заключена.

Она обладает тем уникальным Я, которое содержит невероятный потенциал жизненного творчества, сохраняет свою целостность в проявлении чувств, в создании и осуществлении жизненных замыслов.

Она не только решает жизненные задачи, которые перед ней возникают, но и сама формулирует эти задачи, поэтому вечность для нее — ежедневные Я-усилия. Можно сказать, что временного, смертного, преходящего до пережитого отчаяния для нее практически не существовало.

Софья вышла из своего состояния отчаяния, исцелилась от него потому, что смогла изменить свою позицию, найти в своем Я новые свойства для организации Я-усилий.

Она прошла путь преодоления напряжения, вызванного отчаянием. Это была борьба за обретение новой жизненной позиции, за построение нового целостного предмета своей жизни в обществе. Этот путь С. Кьеркегор называл смещением взгляда от отчаяния «в чем» к тому «относительно чего» возникало отчаяние. Эта перемена усиливает диалогичность сознания, по сути дела, она и возможна только потому, что диалогичность существует и может быть реализована в реальном общении или в общении с воображаемым собеседником.

Для выхода из отчаяния, для возвращения в новом для себя качестве вечного в свою жизнь человеку нужен человек. У Софьи есть люди, которым она может доверять, с которыми может говорить, чтобы не попасть в герметизм отчаяния. Как известно, герметизм отчаяния — одиночество — не лучший способ для переживания.

Софья, пережившая отчаяние как встречу с вечностью, пережившая потерю вечного в самой себе, стала другой. Она сама знает, что стала другой — в ее жизни остались только те люди, которые хотели и могли с ней общаться, понять ее путь выхода из отчаяния.

Она увидела этих людей другими глазами, увидела каждого в неповторимости, индивидуальности. Она обрела способность видеть и чувствовать не только вечные, мировые задачи жизни, но и конкретные, временные заботы близких людей. Они стали также интересны и необходимы, как и все человечество. Вечность приобрела черты узнаваемые, черты знакомых людей и своего Я.

Это — трансформация в ее концепции жизни, которая из всеобщей абстракции стала конкретной озабоченностью (как об этом точно написано у Хайдеггера). Другие люди стали отчетливо реальными, как отчетливее стало звучать и ее собственное Я, обретшее свои свойства вечности вместе с восстановленными религиозными чувствами.

Так в жизнь Софьи вошла дискретность, конечность, завершенность, смертность как свойство жизни. Я назвала это концепцией смерти. Суть ее в осознании своих собственных переживаний, связанных с невозможностью удержания Я-усилиями жизни как целостного предмета. По существу, это отказ от своего (присущего детям) всемогущества, с которого в жизни любого человека начинается его собственная концепция смерти.

В переживаниях отчаяния, когда обостряется ощущение свойств Я, его слабости, временности, завершенности, человек возвращается в новом качестве к тем свойствам своей души, которые фиксируют в его психической реальности концепцию смерти.

У современного человека это прежде всего понятия времени и возраста (с ними-то Софья и стала бороться, обретая в этой борьбе новые возможности внутреннего диалога Я и не-Я и новые возможности восприятия других людей).

Думаю, можно сказать, что ее мир стал более сложным и многоцветным, приобрел внутреннюю динамику, в нем нашлись новые средства для выражения, как писал Хайдеггер, «экзистенциально-онтологического основофеномена — заботы». Именно его Хайдеггер определяет как «бытие — вперед — себя — в — уже — бытии — в... как бытии при...» Он пишет о том, что «воля и желание человека онтологически необходимо укоренены в присутствии как в заботе и не суть просто онтологически индифферентные переживания, случающиеся во вполне неопределенном по своему бытийному смыслу "потоке". Это не менее верно, если говорить о влечении и стремлении. Они тоже, насколько вообще поддаются чистому выявлению в присутствии, основаны в заботе. Этим не исключается, что стремление и влечение онтологически конструируют и сущее, которое лишь "живет"» (с. 194).

Воля и желание, влечение и стремление Софьи были (и сегодня тоже существуют) проявлением данности свойств ее психической реальности. Они реализуются в процессах идентификации и проекции, которые создают ее индивидуальное психологическое пространство. Они входят в механизмы построения пространства отношений с другими людьми, в обоснование той середины в этом пространстве, которая позволяет двигаться в разных направлениях.

Сегодня Софья обладает уникальным опытом переживания отчаяния, когда встреча с бесконечностью, воплощенная в «мы», в концепцию жизни, где детская непосредственность всемогущего Я усиливается принадлежностью к общности людей, объединенных идеей ценности Я-усилий, становится своим антиподом. Другое «мы», объединенное на других основаниях, на других представлениях о ценности Я-усилий, стало для нее реальностью жизни при смене социального строя в Польше.

Такие переживания, когда, казалось бы, реально существующие общности — человечество, нация, народ — разрушаются, в индивидуальном сознании человека его собственное доказывается одиноким.

Когда люди одной национальности предают и убивают друг друга, человек убивает человека, народ, к которому принадлежит твое Я, становится тебе чужим и непонятным, тогда забота не находит своего места в пространстве жизни Я. То «вперед — себя — уже — бытие — в — мире как бытие — при внутримирно встречном сущем», о котором писал Хайдеггер, исчезает.

Софья не принадлежит к человеческой массе; ее сознание — сознание деятельного, творящего человека, стремящегося к устройству жизни с ориентацией на концепцию человека. Именно концепция человека, фиксирующая «мы» как всеобщность, способствует тому, что все основания для переживания вечности заменяются содержанием этой концепции. Таким образом, от сущностных свойств жизни и сущности самого человека остаются только дискретные качества «мы».

Происходит трансформация пространства и времени жизни — пространство перестает быть историей, а время становится только настоящим. Сам человек, сами люди этого не замечают, так как вовлечены в поток Мы-усилий, которые соответствуют их Я-усилиям и переживанию силы Я. Эти феномены описаны в психологической литературе еще Лебоном в его первых работах по психологии толпы.

Софья пережила отчаяние, связанное с восстановлением сущностных свойств жизни как целостного предмета; ее концепция жизни стала актуальным основанием и обоснованием ее Я-усилий. Мы как обоснование связи с другими людьми приобрело содержание, позволяющее видеть и переживать сущностные свойства других людей и свои тоже. Это стало возможно за счет принятия слабости своего Я, новой смертности как свойства жизни.

Нужно иметь большое мужество (одна из важнейших человеческих добродетелей), чтобы пережить отчаяние и воспринимать заботу о существовании мира как свою собственную.

Я думаю, что трансформацию, произошедшую с Софьей, можно описать и в понятиях семантических пространств, структурируемых с помощью знаков. Она осуществила прорыв из одного семантического пространства в другое ценою отчаяния, позволившего преодолеть связанность ее сознания знаками, не отражающими сущностные свойства жизни как целостного предмета. Это ее жизненный подвиг, ее мужество жить, ее любовь к жизни.

О мужестве Аристотель говорил, что оно связано со страданиями, с возможностью их переносить, а это всегда тяжелее, чем воздерживаться от удовольствия: «Мужественному свойственно выносить являющееся и кажущееся страшным для человека потому, что так поступать прекрасно, а не (так) — позорно. Вот почему и считается, что более мужественен тот, кому присущи бесстрашие и невозмутимость при внезапных опасностях, а не предвиденных заранее. Ведь, как мы знаем, — это (и источник мужества) скорее (нравственные) устои, так как при подготовленности мужества меньше. При опасностях, известных заранее, выбор можно сделать по расчету и рассуждению, но при внезапных — согласно устоям» (Аристотель. Собр. соч. — Т. 4. — С. 132—114).

Возможно, я пробую объяснить очевидное, но опасности, которые были в жизни Софьи, обострили проявление в ней всех данных ей нравственных оснований жизни. Она — современный человек, историческое время и ее личное время не только совпали, она опережает свое время, создавая новые отношения между людьми и новое отношение к себе своим личным присутствием, которое превращается в настоящее событие, в настоящую Встречу, придающую определенность и целесообразность жизни для каждого человека как участника Встречи, как участника события жизни Софьи.

Так и хочется сделать метафору из ее имени, потому что это не метафора, а суть Софьи. Она сегодня мудра той мудростью, которая дается честному человеку не в схоластических рассуждениях о возможном, а в преодолении невыразимой плотности бытия, человеку, озабоченному несовершенством мира и самим собой как сущим. Софья — настоящий практический философ жизни. Без ее энергии и силы чувств мир был бы похож на слабо проявленный негатив, а с нею он полон красок, которые благодаря ей видят и другие люди, потому что она сама сегодня умеет видеть и других и себя в той уникальной целостности, которая составляет суть неповторимого и бесконечного в каждом человеке. Тогда становится возможным праздник и настоящие разговоры, в которых живая душа обретает свою живую форму — живое слово.

Журнал Софьи — это тоже ее живое слово, обращенное к людям. Она умеет его сказать, потому что мужество жить доступно ей, а она — основа созидания и сохранения сущностного в бытии, которое без человека пусто.